Текст книги "Чакра Фролова"

Автор книги: Всеволод Бенигсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 26

На самом деле пронырливый журналист был не прав, утверждая, что все – ложь и обман, ибо сражение за Невидово действительно имело место в первые дни войны. И даже не одно, а несколько. Только чуть позже. Другой вопрос, что никакой советский историк не взялся бы описать эту безумную вереницу боев. И вовсе не по причине нехватки свидетелей или исторических документов, а просто посмей он описать во всех деталях и подробностях все, что происходило в Невидове после того, как в него беспрепятственно вошли немцы, его бы быстро сослали в места не столь отдаленные – правда, которую он бы явил свету, в Советском Союзе была никому не нужна. Не потому, что была недостаточно глянцево-героической – как говорится, и не такое замазывали, – но эта правда покушалась на самое святое – на Миф о войне. Миф прост и идеологически выверен. Истина многолика и плевать хотела на идеологию. Миф – прокрустово ложе Истины, где всякие несуразно торчащие концы обрубаются за ненадобностью, как щупальца осьминога. Миф взывает к массовому сознанию, поскольку массы любят простоту и чураются сложности. Миф не требует от них ничего, кроме абсолютной веры. Жизнь провоцирует и ставит под сомнение все, и в первую очередь эту самую веру. Но если бы Юсин знал…

Глухой ночью к Кузявиным болотам подъехали три крытых грузовика. Едва колонна встала, из кабины головного автомобиля выпрыгнул майор НКВД Шаборевич. Он поправил фуражку и одернул гимнастерку. Выждал пару секунд, осматриваясь и прислушиваясь. Вокруг царила мертвая тишина, нарушаемая лишь редким кваканьем лягушек. Майор неторопливо закурил, и огонь спички всполохом осветил его обветренное морщинистое лицо. Он сделал несколько глубоких затяжек, затем тихо свистнул. Распахнулись двери кабин остальных машин, и на склизкую почву выпрыгнуло еще несколько людей, одетых в военную форму и сапоги, начищенные до такого блеска, что они буквально мерцали в темноте, отражая слабый лунный свет. Каждый из них, видимо, следуя заранее отработанной схеме, быстро и бесшумно, если не считать скрипа кожаных сапог и портупей, обошел свой грузовик и коротко стукнул кулаком по деревянному борту, дав условный сигнал для разгрузки. В ту же секунду из кузовов, словно горох, посыпались темные фигуры в потрепанной бесформенной одежде. У всех были хмурые небритые лица, излучавшие такую агрессию, что если б ее можно было переработать в электроэнергию, она бы осветила не один город.

– Приплыли, братва, – хрипло гаркнул один из выпрыгнувших и сплюнул через отсутствующий передний резец.

– Ша, Кулема, – ответил ему кто-то. – Ты не на хазе с фраерами. Здесь лягушки базарят.

– Не гавкай, Помидор, – ответил Кулема. – Я сказал, я ответил.

– Отставить разговоры! – тихо рявкнул Шаборевич. – Всем построиться в ряд.

Выпрыгнувшие нехотя и вразвалку встали в одну линию.

– Значит, так, – сказал Шаборевич. – Повторять для глухих то, что я уже сказал на лагерном сборе, не буду. Все все слышали. А тот, кто не слышал, сам виноват. Так как все вы здесь по собственному желанию, то есть добровольно.

– Комсомольцы-народовольцы, – хохотнул чей-то простуженный фальцет.

– Затолкни очко, Рельса, – откликнулся кто-то явно авторитетный, поскольку Рельса испуганно закашлялся и замолчал.

– Вы все – никто, – продолжил Шаборевич, мерно вышагивая перед стоящими вразвалку «бойцами». – Уголовный элемент, грабители, убийцы, садисты. ООР. Особо опасные рецидивисты. Особняк, выражаясь вашим языком. Но советская власть дает вам возможность искупить свою вину перед Родиной. Перед вами деревня Невидово, занятая врагом. И у меня на руках приказ выбить врага из деревни любой ценой. Выбьете врага, получите свободу. Если кто решит со мной в прятки играть и ноги сделает вместо того, чтоб деревню брать, тому я сразу говорю: вокруг немцы и деваться некуда. Война не сегодня завтра закончится. Всех найдем и в расход пустим. К тому же у многих из вас есть родственники. Можете не сомневаться, что ваш побег быстро скажется на их положении…

– А шамовка будет? – спросил кто-то с южнорусским выговором.

– А вам лишь бы пузо набить, – ответил Шаборевич.

Это не понравилось остальным, и они загалдели.

– Давай болтало, начальник!

– Без хавала не пойдем!

– Вторую неделю на нифелях, бегунов  [17]17
   Нифеля – отходы от вываренного чая; бегуны– вши ( вор. жаргон).


[Закрыть]скоро жрать будем.

– Тихо! – гаркнул майор. – Разгалделись, как бабы. Деревню возьмете, сразу организуем столовку. Обещаю. Сам прослежу и с местными все улажу. Еще вопросы будут?

– А волыны? – спросил кто-то. – Из чего шмалять-то?

Голос, как и в предыдущем случае, тут же поддержали остальные.

– Может, вам еще танк с самолетом? – разозлился майор. – Никакого оружия вы не получите. В Красной армии и так с ним туго. Получите ножи, а также отобранные у вас заточки.

– Такого уговору не было, гражданин начальник, – сказал все тот же авторитетный голос. – Мы подписывались на нормальный расклад, а не с перьями против маслин.

– Шнырь дело говорит, – подтвердил Кулема, и все зашумели.

– Заключенный Штыков, – побледнел майор. – Два шага из строя.

Короткостриженый и поджарый мужик лет пятидесяти лениво выступил из темноты. Майор подошел к нему и зашипел на ухо:

– Ты что ж, Шнырь, меня подводишь? Я тебе, как себе, доверяю, а ты своих чмырей против приказа настраиваешь?

– А ты, гражданин начальник, насчет пушек в лагере-то другое балакал. А теперь хочешь, чтоб нас с писалками да перьями, как фраеров припухших, пощелкали.

Майор побагровел, и желваки бильярдными шарами заходили у него под скулами.

– А тогда на кой хер вы вообще нужны здесь? – зашипел он. – Если б у меня было оружие, то я бы нашел, кому его дать. А здесь нужно тихо, быстро и без огнестрела. Затем вас сюда и привезли. А если вы брыкаться вздумали или мне условия ставить, так я вас здесь всех положу и в болоте гнить оставлю.

Шаборевич блефовал, ибо приказ из Генштаба гласил «привлечь наиболее злостный уголовный элемент и его силами выбить противника из деревни», а вовсе не везти уголовников за тридевять земель, чтобы расстрелять их в безвестном лесу безо всякой пользы. Но он также понимал, что за невыполнение приказа поплатится собственной головой, а она у него одна. Он и так наломал дров, когда решил спросить у полковника Гусева, какого черта потребовалось освобождать какую-то деревню чуть ли не у границы, когда немцы уже в Минске. Гусев принялся орать на него так, как будто главным врагом Советского Союза были не немцы, а несчастный майор Шаборевич. Из всего этого ора майор понял только то, что в Генштабе знают лучше, что и как делать, а майору за обсуждение приказа надо снять голову и отправить лес валить. Видимо, уже без головы. На самом деле едва в Генштабе узнали, что где-то идут ожесточенные бои за какое-то богом забытое Невидово, которое к тому же еще и является важным плацдармом, в голове какого-то хитрого вояки созрел дерзкий план – не гробить понапрасну технику и людей, а направить в район боевых действий отъявленных головорезов-уголовников-садистов. Их, мол, все равно не жалко, зато раз они такие отчаянные, пусть обходятся без оружия. План понравился, потому что в случае удачи его можно было бы повторять бесчисленное количество раз. О том, что на освобождение Невидово уже брошена рота капитана Криницына, никто понятия не имел, потому что в Генштабе, как и во всей армии, царила путаница и неразбериха. Разработка и исполнение плана под кодовым названием «Филин» были поручены полковнику НКВД Гусеву, который и перепоручил дело майору Шаборевичу. Чертово Невидово искали трое суток, поскольку на картах сей объект не значился, а из примет были только Кузявины болота и неразрушенная церковь в самой деревне, которую должно было быть видно издалека. За это время сто раз могли от немца погибнуть. Но пронесло. Был момент, когда майор, отчаявшись найти деревню, едва не поддался искушению втихую покрошить уголовников, а самому с конвоем вернуться назад, сказав, что попали под обстрел. Но Шаборевич был воякой со стажем – и Гражданскую войну мальчишкой застал, и в Финской кампании в 1939-м поучаствовал. Нареканий не имел и портить безукоризненную карьеру враньем (тем более таким, которое потом могло выйти боком) не хотел. А потому, проклиная собственную честность, блуждал по лесам, рискуя своей жизнью и жизнью конвойных с зэками, ища деревню со столь подходящим названием. «Ну, здесь же она, где-то рядом», – бормотал Шаборевич, держа в руках мятую карту, но деревня упрямо убегала, словно играла с ним в прятки. В какой-то момент, заслышав стрекотанье немецких «мессеров», колонна уперлась в высоченную сосну и поспешно свернула в лес. Проехала с полкилометра поглубже в чащу и замерла там с погашенными фарами, выжидая, пока самолеты противника пронесутся мимо. Когда же опасность миновала, оказалось, что развернуться грузовикам негде, а задний ход дать невозможно – позади остался крутой спуск. Шофер предложил Шаборевичу выгрузить зэков – пусть на руках выносят грузовики обратно, но майор, повинуясь то ли внутреннему инстинкту, то ли усталости, только махнул рукой:

– Дуй вперед. Кривая вывезет.

Проехав еще с несколько километров, они увидели, что лесная дорога выходит на опушку, дальше которой шли непроходимые болота.

– Разворачиваемся? – спросил шофер, но Шаборевич вдруг замер, прищурился и, ткнув пальцем в стекло, закричал:

– Церковь! Церковь, мать ее! Я не я, если это не Невидово!

Теперь Шаборевич стоял лицом к лицу с уголовным авторитетом по кличке Шнырь и думал, что все потраченные на поиск деревни усилия могут пойти коту под хвост, если эти чертовы уголовники встанут на дыбы и откажутся брать Невидово без оружия. Кроме того, его волновала судьба своей единственной и неповторимой головы в случае невыполнения приказа. Конечно, можно было бы дать деревню зэкам на разграбление, то есть полностью развязать им руки – ради чистого насилия и грабежа те могли бы и согласиться, но, увы, в приказе стояло и то, что мирное население не должно пострадать. О чем майор честно и предупредил уголовников еще при первой беседе в Котласском пересыльном лагере, куда те были собраны из самых разных мест заключения. Он уже тогда понял, что дабы управлять этой одержимой насилием массой, необходим какой-то вожак из «своих». Им стал Шнырь – не садист и не мокрушник (хотя были и на его совести несколько жизней), но такой авторитет, перед которым дрожали даже самые отъявленные душегубы. Одного его слова было достаточно, чтобы превратить буйного убийцу-психопата в тихого «козлика», «опущенного» дружной уголовной шоблой. Однако теперь и Шнырь показал зубки, встав на сторону возмущенных отсутствием оружия уголовников.

– Зря ты гонор на мне тренируешь, гражданин начальник, – сказал он тихо и, кажется, с искренней досадой. – Буром прешь. Не в масть. Ну, ухряпаешь ты нас всех тут. Деревне-то твоей от этого фартовей не станет.

– Да, – сказал Шаборевич, слегка прибрав свою злость, – деревне легче не станет. Но я просто наберу новых людей, и все дела.

Шнырь усмехнулся, и в лунном свете блеснула его фикса.

– Пока набирать будешь, время пройдет. А приказ-то не выполнен.

«Хитрый, гад, – мысленно чертыхнулся майор, – знает, что у меня положение безвыходное».

– Да еще и неизвестно, что потом с нами будет, – добавил Шнырь и испытующе посмотрел майору прямо в глаза, словно пытался прочитать в них ответ на свои сомнения.

Шаборевич выдержал этот взгляд, хотя на долю секунды ему показалось, что Шнырь успел прочитать в глазах майора то, что ему знать было не положено.

– На свободу с чистой совестью, – сухо ответил майор. – Вот что с вами будет.

И после паузы продолжил, понизив голос.

– Слушай, Шнырь. Давай начистоту. Голову мне, конечно, снимут, если я приказ не выполню. Но не убьют же. А так, пропесочат. Так что перетерплю. И какая тебе с того радость? А вот если вы сейчас в отказ пойдете, мне, хошь не хошь, придется вас здесь закопать. Ты – мужик сообразительный. Вот и думай, что тут выгоднее: верная смерть прямо здесь или всего лишь риск быть убитым там.

И майор мотнул в сторону деревни.

Шнырь задумчиво пожевал губами.

– Ну, а немецкие-то волыны брать можно? – спросил он. – В качестве трофея.

– Хоть японские. Что возьмете, ваше. Мне вообще все равно, что вы с немцами делать будете. Хоть на кол сажайте. Мне деревня чистой нужна.

Шнырь несколько секунд подумал, затем обернулся к остальным уголовникам.

– Ладно, братва. Нишкни. Цапаем, что дают, а у немчуры берем остальное. Меньше базара, больше дела.

– Ну да! – фыркнул чернявый уголовник по кличке Карась. – А немцы, поди, ждут не дождутся, чтоб свои шмаеры за здорово живешь подарить.

– На то и щука, чтоб карась еблом не щелкал, – ответил Шнырь, и уголовники поддержали его каламбур дружным гоготом.

Майор облегченно выдохнул.

– Слушай мою команду, – сказал он, обращаясь ко всем. – Даю пять минут на перекур, как договаривались. После начинаем операцию. Заключенный Кулемин пойдет первым.

Он цепким взглядом посмотрел на Кулему.

– Справишься?

Кулема, невысокий мужик, лет тридцати пяти, поправил кепку и ухмыльнулся.

– Не таким очко рвали.

– Но-но, – одернул его Шаборевич. – Не надорвись только. Не таким он рвал… Немцы – народ здоровый. И откормленный. В общем, не подведи.

Ровно в 4 утра группа из тридцати человек, вооруженных заточками и ножами, гуськом двинулась по тропинке через Кузявины болота. Кулема шел первым, тыча палкой в склизкую почву. Несмотря на темноту и незнание местности, двигался он плавно и бесшумно, как кошка. Недаром слыл одним из самых неуловимых мокрушников. Ходил в банде Лазаревича по кличке Лазарь. Банда бомбила инкассаторские машины и питейные заведения. Свидетелей не оставляли. А загремел Кулема по глупости. Предложил ему один наводчик обнести хазу генеральскую. Сказал, что добра там, что грязи. Мол, генерал с семьей на выходные как раз на дачу уезжает, так что все на мази. Кулема хазушником не был, но отмычками шуровать умел. К тому же позарез деньги были нужны. И хотя наводчик был непроверенный, поверил ему Кулема и отстегнул аванс. Лазарю ничего не сказал – пришлось бы делиться, а деньги были нужны большие. Явился на хазу, стал тихонько отмычку подбирать, на дверь облокотился, а она незапертой оказалась. Тут бы Кулеме и зашухериться. Да уж больно близко добыча была. Решил, что мало ли – вдруг забыли закрыть. Если б менты засаду устроили, они бы дверь открытой не оставили бы. Вошел внутрь. Идет по коридору, а сам чувствует, под ногами что-то чавкает и липнет к подошвам. Дошел до гостиной и на пороге споткнулся обо что-то. Чиркнул спичкой, присев на корточки, и… чуть навзничь не опрокинулся – прямо на него смотрел генерал. Бледный, как полотно. Зенки свои пустые распахнул, а из шеи перерезанной кровь струится. Нащупал Кулема выключатель, щелкнул, и аж в горле пересохло. Видал он, конечно, всякое, но тут даже его пот прошиб. В квартире все вверх дном, а на полу генерал, жена евойная и дети: мальчик и девочка – все мертвые, кровью залитые. А тут за окном визг тормозов. И понял Кулема, что фраернул его наводчик, как долдона малохольного. Только не сразу понял, в чем тут дело, – это потом, на зоне, узнал, что наводчик за тот же аванс навел на хазу гастролеров каких-то залетных. Тем тоже сказал, что генерала дома не будет. Видать, совсем без мозгов был, что решил столько людей на хазу паленую навести. Гастролеры генерала с семьей покрошили, но шума наделали. Вот соседи мусоров и вызвали. Только под шухер не хазовщики залетные попали, а Кулема. В общем, рванул он в прихожую, а на лестнице уже топот – легавые бегут. Сначала думал на крышу рвануть, да чердак непроверенный – вдруг заколочен, тогда обратно в квартиру уже не успеть. Понял Кулема, что «захлопнулся». Решил в окно сигануть. Этаж третий, чем черт не шутит. Но приземлился неудачно, ветку какую-то по дороге зацепил и верх тормашками полетел. Хорошо, что не на голову упал, а только ногу сломал. А тут попки красноперые и прибежали. Пистолет Кулема сбрасывать не стал – если в генеральскую семью стреляли, так экспертиза докажет, что его пистолет чистый. Только просчитался Кулема. Генерала с семьей без огнестрела покрошили, а работали чисто – пальчиков не оставили и перья скинули. И как не бился Кулема, а дело все-таки на него повесили. Тем более что давно у местных угрошников руки чесались Кулему отловить. В общем, светила Кулеме вышка, но поскольку доказательная база хромала, влепили червонец. Красненькая через испуг, как называли блатные замену расстрела на десять лет. Одна беда – за то, что в одиночку на дело пошел, а значит, считай, у своих пайку заныкал, искал Кулему Лазарь. И поставил бы на перо, да только сошелся Кулема со Шнырем на зоне, а тот своих в обиду не давал. Лазарь получил откупной и Кулему трогать не стал. Зато наводчика-гада нашел, и тихо на тот свет сплавил. А Кулема остался у Шныря вроде как за первого помощника. Новое положение его не смущало – ходил же в банде под Лазарем. А теперь под Шнырем – разница невелика. Тем более что Шнырь Кулему за шестерку не держал, по мелочам не дергал, да и мужиком был правильным, зазря никогда никого не обижал, и доверие его кое-чего стоило. Вот и теперь, как привезли их к Невидову, Шнырь сказал Кулеме:

– Я майору шепнул, чтоб тебя первым поставил. Можешь, конечно, в отказ пойти – сам понимаешь, чифирь тут за подвиги не раздают. Но, кроме тебя, я никому не доверяю. Что ответишь?

Кулема не стал ломаться, а только попросил дать перо поострей. Риск он любил. И теперь шел первым, чувствуя, как наливаются приятным напряжением мышцы тела. После рутины лагерной жизни это напряжение казалось ему уже наградой, которая стоила того, чтобы переться в какое-то чертово Невидово и рисковать жизнью.

Первым ему встретился немецкий патруль – двое молодых немецких солдат. Выскочивший из темноты юркой тенью Кулема точным ударом в кадык «вырубил» самого рослого, а второго пырнул ножом прямо в сердце. Тот даже охнуть не успел – осел на землю, словно сдувшаяся шина. И даже звук издал какой-то похожий – шипящий. Словно вместе с воздухом вышла из его тела и жизнь. Кулема выдернул нож и подпрыгнул к потерявшему сознание первому немцу. Прижал коленом грудь и отточенным движением полоснул по горлу. Кровь брызнула на небритое лицо Кулемы, но он спокойно отерся рукавом и обшмонал убитых. Забрал карабины, выкидной нож, зажигалку, спички и пару пачек сигарет. С того, что поменьше ростом, стянул сапоги. Примерил. Сели, как влитые. Еще нашел в карманах убитых два кусочка кинопленки. Поднял их и осветил «трофейной» зажигалкой – вдруг там план какой-нибудь важный или шкица голышом красуется. Однако там не было ни секретных планов, ни баб, и Кулема, отшвырнув обрезки пленки за ненадобностью, тихо свистнул в темноту, подавая знак остальным.

Глава 27

Из донесения в Генштаб вермахта: В 5 утра 4 июля 1941 года, понеся невосполнимые потери, взвод под командованием лейтенанта Фляйшауэра был выбит из деревни Невидово. Пока не удалось установить, какими частями Красная армия осуществила это неожиданное наступление – возможно, это были партизаны, возможно, солдаты регулярной армии (впрочем, на них не было никакой формы), но по свидетельству фельдфебеля Шнайдера, успевшего спастись из плена, нападавшие говорили на каком-то особом наречии русского языка, которое даже он, изучавший русский в течение многих лет в Берлинском университете, не мог понять. Возможно, это были какие-то тайные элитные войска, поскольку действовали они, если так можно выразиться, с профессиональной жестокостью. Впрочем, и это будет мягко сказано, ибо те зверства, которые творили наступавшие, не подлежат никакому описанию, и, если бы была возможность документально запечатлеть то, с каким извращенным садизмом были убиты доблестные немецкие солдаты, это был бы документ огромного пропагандистского значения. Весь мир бы содрогнулся от звериного оскала большевизма. А теперь вряд ли даже можно говорить о каком-либо захоронении погибших, настолько изуродованы и обезображены их тела. Некоторым солдатам отрезали головы, некоторым гениталии. По свидетельству все того же Шнайдера, рядовому Шульцу, который оказал сопротивление, застрелив одного из русских солдат и ранив другого, выкололи глаза, после чего вспороли живот и заставили ползти по пыльной дороге, что тот и пытался сделать на одной руке, поскольку второй придерживал выпадающие внутренности. Рядовому Рихтеру затолкали в задний проход бутылку, а затем разбили ее ударом ноги. Рихтер скончался от кровопотери. Старшему ефрейтору Венцелю топором отрубили обе ступни и под угрозой смерти заставили бежать… У другого убитого рядового (имя неизвестно) ножом отрезали гениталии, которые, предварительно изваляв в конском навозе, вручили рядовому Дорицу, требуя от того съесть это. Дорица вырвало, едва он попытался откусить кусок, в связи с чем он был немедленно зарублен топором и брошен на съедение свиньям. Рядовому Швеберу спустили штаны и привязали к мотоциклу. После чего вставили ему в задний проход выхлопную трубу и завели мотор. Когда же он потерял сознание от ожогов и боли, его тело облили бензином и подожгли. Выжившие солдаты утверждают, что многие из них были подвергнуты в том числе и сексуальному насилию. Причем групповому. Самых молодых солдат раздевали донага и насиловали в извращенной форме. Некоторые теряли сознание уже после второго или третьего полового акта. При этом насиловавшие смеялись и заставляли насилуемых то кукарекать, то блеять. Практически все уцелевшие в этой бойне солдаты являются недееспособными. Двое от увиденных ужасов сошли с ума, трое искалечены в физическом плане настолько, что вряд ли когда-либо смогут встать в строй. Еще пятеро находятся в крайне тяжелом психологическом состоянии. Фельдфебель Шнайдер – единственный, чье состояние не вызывает опасений. Он, как и лейтенант Фляйшауэр, был взят в плен и не тронут, поскольку как офицер представлял интерес для вражеской разведки. По его свидетельству, лейтенант Фляйшауэр, вызванный на допрос к человеку под странной фамилией Schnyr (возможно, еврей), мужественно отказался отвечать на вопросы касательно расположения немецких войск, после чего был насмерть забит стулом. Тело его повесили вверх ногами на телеграфном столбе посреди деревни. Сам же Шнайдер успел спастись, воспользовавшись потайным ходом через чердак дома, где находился в качестве пленного.

Считаю целесообразным передать сведения об этой кровавой и беспрецедентной бойне во все международные правовые и прочие гуманитарные организации, включая Красный крест, и потребовать от противника немедленно прекратить практику подобного садизма. Германия ведет войну гуманными цивилизованными средствами и вправе требовать того же и от других, пусть даже они и находятся на пещерно-варварском уровне развития. Подобный садизм шокирует немецких солдат и мешает им воевать. Повторяю: международные правовые организации не имеют права закрывать на подобное глаза.

Смею также заметить, что та ярость, если не сказать, животная жестокость, с которой эти элитные советские войска отбивали никому не известную деревню, а также бессмысленность операции (поскольку деревня находится на данный момент фактически в нашем тылу), наводят на определенные мысли, а именно: либо деревня Newidowo имеет важнейшее стратегическое значение, либо в ней находится нечто, что Красная армия любыми средствами пытается спасти и защитить, либо первое и второе одновременно. В связи с чем считаю необходимым бросить наши силы на ответную операцию по захвату деревни. Как знать, не окажется ли этот захват в будущем переломным пунктом во всей Восточной кампании.

P.S. Предлагаю представить фельдфебеля Вольфганга Шнайдера к награде, а также доверить ему командование заново сформированным отделением. Для этого предлагаю выделить необходимое число солдат из 11-й пехотной дивизии.

Полковник Гюнтер Штубе.