Текст книги "Чакра Фролова"

Автор книги: Всеволод Бенигсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 24

Следующим утром, ровно в восемь и ни секундой позже Фролов и Никитин снова стояли в кабинете лейтенанта и покорно слушали сценарий фильма. Стояли, потому что лейтенант не предложил им сесть – видимо, желая напомнить, что вчерашний побег навсегда изменил его отношение к ним. Все это было им хорошо знакомо – не первый раз замужем, как говорится. Здесь нужно снять, какие хорошие немецкие солдаты, а вот тут какая замечательная немецкая власть. Как она заботится о мирных жителях и как те платят ей благодарностью. Ведь теперь на улицах чистота и порядок. Девушки гуляют с немецкими солдатами. А те помогают местным – то воду поднесут, то забор поправят, то помогут корове отелиться. И вот уже все слушают немецкую музыку, учат немецкий язык и чувствуют себя счастливыми и свободными.

– Ну как? – вежливо поинтересовался лейтенант, хотя мог бы и не спрашивать. Чувствовалось, что он гордится проделанной работой.

Фролов кисло улыбнулся.

– Шик, блеск, красота, – быстро вынес свой вердикт Никитин.

– Schick? – рассмеялся довольный Фляйшауэр. – Вы считаете? Ну и хорошо. Тогда начинайте работать. Камера и пленка у вас есть. На днях подвезут еще.

В полдень у большого колодца собралась небольшая толпа. О кино в Невидове только краем уха слыхали, а тут на тебе – настоящие съемки. Пока Никитин прикидывал мизансцены и отбивался от наиболее любопытных зевак, лезущих с дурацкими вопросами, Фролов объяснял Серафиме, Ляльке и Лялькиному хахалю, двадцатилетнему конопатому балбесу Леньке, их актерскую задачу. Шнайдер синхронно переводил указания режиссера для двух немецких солдат, также будущих участников кинопроцесса.

– Короче, – говорил Фролов, поглядывая в сценарий фильма. – Серафима и Лялька выйдут вооон из-за того угла и пойдут вдоль по улице. Ты, Леонид, перелезешь через тот забор и начнешь к ним приставать.

– Я? – хмуро спросил Ленька.

– Ты, ты.

– А как? – так же хмуро спросил Ленька. Он был ревнив, и вся затея ему представлялась крайне сомнительной. Он жалел, что разрешил Ляльке во всем этом участвовать, да еще и сам малодушно согласился помочь.

– Как приставать? – растерялся Фролов. – Ну, значит, будешь делать всякие недвусмысленные предложения, не давать прохода, лезть, липнуть и так далее.

– Как? – снова спросил Ленька.

– Ну че ты заладил как дебил «как? как?» – разозлилась Лялька. – За сиськи лапать, под юбку лезть.

– Аа, – понимающе протянул Ленька.

– Никаких сисек и юбок! – испугался Фролов. – Просто подойдешь и начнешь вокруг них кружиться, не давать им пройти.

– Не лапать, значит? – переспросил Ленька.

– Не лапать, – строго мотнул головой Фролов. – Ну, можешь, там, рукой коснуться. За плечо попытаться обнять.

– Которую? – покосился на девушек Ленька.

– Да все равно! Хочешь Лялю, хочешь Фиму.

– А двух зараз можно?

– А жопа не треснет? – недовольно сказала Лялька, после чего почему-то кокетливо посмотрела на Фролова.

– Не треснет, – шмыгнул носом Ленька.

– Так, – отрезал Фролов. – Ругаться в другом месте будете. Значит, в общем, ты пристаешь, а тут появляется немецкий патруль. У нас за кадром идет текст. «Теперь девушки могут без боязни гулять, ведь у них есть надежные защитники – следящие за порядком бравые солдаты вермахта». Они подходят и тебя изолируют, так сказать.

– Сильно? – хмуро спросил Ленька.

– Что «сильно»? – удивился Фролов.

– Сильно изолировать будут? Если по лицу, то я против.

– О господи! Да не будет тебя никто бить. Просто пригрозят, а ты убежишь. В общем, они окажут девушкам протекцию.

– Это че, лапать будут? – спросила Лялька.

– Да не будет никто никого лапать! – потерял терпение Фролов. – Защитят вас, и все! А потом следующий кадр – вы продолжаете движение, а солдаты отдают вам честь и идут дальше нести свою службу. Ясно? Все. С вами все.

Он повернулся к Шнайдеру и спросил, поняли ли немецкие солдаты свою задачу.

– Они спрашивают, как грозить хулигану.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Фролов. – Пусть сурово сдвинут брови и подойдут. Могут карабины свои поправить.

Шнайдер перевел.

– Они спрашивают, как поправлять карабины. Резко или не очень? И какой рукой? Один из них левша.

– Да это все равно. Ну, пускай, оба правой рукой.

– Они спрашивают, одновременно или по очереди.

– По очереди, – устало сказал Фролов.

– Они спрашивают, в какой последовательности.

– Они издеваются, что ли?! – разозлился Фролов. – Ну, пусть вот этот рыжий первым. А этот блондин вторым. Теперь, надеюсь, все?

– Они спрашивают, через какой промежуток времени второй должен поправить свой карабин.

– Через две секунды, – процедил сквозь зубы Фролов.

– У них последний вопрос – надо ли отдавать честь в таком же порядке?

– Да, бляха-муха! – выругался Фролов. – Я им дам сигнал. Одновременно отдадут.

– Хорошо, – кивнул Шнайдер и задумчиво повторил, словно пробовал на вкус новое выражение, «bljaha-muha».

Фролов повернулся к Никитину.

– Ну что там?

– Готово, – ответил тот. Затем посмотрел на небо, что-то прикинул в уме и указал на точку, откуда будет лучше всего снимать.

– Главное – не затягивать! – крикнул он Фролову, – а то солнце пойдет из зенита прямо в объектив. Придется точку менять.

– Тогда все по местам! – рявкнул Фролов.

Серафима с Лялькой встали на исходную позицию. Ленька спрятался за забором. Солдаты отошли в тень.

– Мотор! – крикнул Фролов. – Девушки! Пошли!

Серафима и Лялька, обычно развязные и смешливые, при слове «мотор» тут же одеревенели. Двигались они так, словно шли по минному полю, осторожно ставя ноги и держа руки перед собой. Вдобавок напряженно смотрели в объектив камеры.

– Стоп! – заорал Фролов. – Куда вы смотрите? В камеру не смотрим! И побольше свободы в движении! Что вы, как две замороженные рыбы? Только что ходить научились? Еще раз!

Он наклонился к Никитину.

– У тебя как?

– У меня нормально, – ответил тот, не отрывая глаз от камеры.

– Мотор!

Серафима и Лялька снова пошли. На этот раз гораздо увереннее.

– Хорошо! – подбодрил их Фролов. – Леня, пошел!

Леня попытался одним махом перепрыгнуть ограду, но в полете зацепился ногой за верх изгороди и рухнул всем телом перед взвизгнувшими девушками, словно собирался наброситься на них, но немного не рассчитал.

– Ленька наебнулся, – лаконично и без тени юмора заметил какой-то зевака, и в толпе дружно заржали. Фролов и сам едва сдержал улыбку – падение и вправду вышло смешным, а реплика невольно рифмовалась со знаменитым «Акелла промахнулся», что тоже было уместно.

– Живой? – крикнул Фролов горе-хулигану.

– Живой, – хмуро ответил тот, отряхивая штаны.

– Тогда еще раз. И не надо так прыгать. Мне все равно, как ты им дорогу перегородишь. Главное, чтоб не на четвереньках. Еще раз! Мотор!

Со второго раза Ленька, видимо, обозлившись, перемахнул ограду идеально, но, как назло, упала, оступившись, Лялька. Вышло так, словно она с перепуга потеряла равновесие.

– Да елы-палы! – ругнулся Фролов. – Еще раз.

С третьего раза все, наконец, получилось. Ленька хорошо выпрыгнул из-за ограды, а девушки натуралистично замерли на месте.

– Теперь крутись вокруг них! – заорал Фролов Леньке. – Не давай им прохода. И говори что-то.

Услышав команду, Ленька вздрогнул и тут же стал ходить вокруг девушек странной вихляющей походкой. При этом он агрессивно размахивал руками и разевал рот, делая вид, что что-то говорит. Со стороны он был похож на немого инвалида, требующего милостыню. Невидовцы снова засмеялись. Фролов поморщился.

– Нет, это никуда не годится! – крикнул он. – Не надо изображать, что ты говоришь им что-то. Надо просто говорить.

– Что говорить? – хмуро спросил Ленька, исподлобья глядя на режиссера. Ему был неприятен смех односельчан, и он боялся, что, став объектом насмешек, потеряет Лялькину любовь. Тем более что Лялька слишком кокетливо посматривала на Фролова.

– Что хочешь, то и говори. Хоть в любви признавайся. Только не разевай рот впустую. И не заходи им за спину. Стой перед ними. Я же сказал, не давай им проходу. Еще раз!

Камера снова застрекотала, но «приставание» в исполнении Лени по-прежнему выглядело жалким и неправдоподобным. Потеряв терпение, Фролов бросился сам показывать, как надо приставать. Он стал юлить перед девушками, забегая то с боку, то спереди и даже попытался взять Фиму за руку. Та отдернула руку и сделала шаг назад. Леня внимательно наблюдал за Фроловым и кивал, но едва дело дошло до съемок, снова принялся заискивающе припадать на одну ногу и размахивать руками.

– Да че ты возюкаешься?! – закричали, не выдержав, в толпе. – Ты тыркай ее, тыркай.

– Я щас тебе тыркну, – огрызнулся Ленька. – Без сопливых разберемся.

– Свои сначала подотри!

– Попрошу без реплик со стороны! – встрял Фролов. – Иначе всех разгоню к едреной фене!

Толпа притихла, но едва Ленька принялся в очередной раз хромать и разевать рот, словно выброшенная на берег рыба, снова зашумела, выкрикивая различные советы относительно «тырканья». Так дальше и пошло. Толпа ржала. Ленька огрызался. Фролов злился. Никитин курил.

На седьмом дубле Ленька, к удивлению не только Фролова, но, кажется, и собственному, овладел техникой приставания и стал нормально двигаться и даже говорить что-то похожее на хамскую болтовню. По крайней мере, Серафима и Лялька выглядели смущенными и испуганными.

– Снято! – выдохнул Фролов. Затем подошел к девушкам и поинтересовался, что же такое им говорил Ленька, что вышло так убедительно.

– Матерился как сапожник, – сказала Серафима.

– Вас крыл, – ябедническим тоном добавила Лялька.

Фролов усмехнулся и перешел к сцене с подоспевшим патрулем. Тут, как ни странно, все прошло гладко – немцы покорно исполняли все указания Фролова, словно следовали приказу главнокомандующего. Разве что двигались поначалу слишком медленно и нерешительно, что никак не устраивало Фролова. Естественно, в толпе мгновенно нашлись советчики, которые принялись объяснять немцам, что и как надо делать. Но немцы не понимали этих выкриков, и потому обошлось без препирательств.

Когда съемка окончилась, Фролов чувствовал себя выжатым, как лимон. Но эта усталость была приятной, поскольку процесс доставил ему удовольствие. Осознав это, он тут же резко осадил себя: «Кретин, чему ты радуешься? Очередной агитке? Да еще на благо Третьего рейха. Еще немного и побежишь благодарить лейтенанта за творческую самореализацию. Ради этого ты, что ли, учился в институте и готовился стать режиссером? Чтобы снимать то за Родину, то против? Ну, тогда поздравляю. Ты состоялся. А теперь дуй обратно в Гаврилин хлев».

Переполненный презрением к самому себе, он не стал ни с кем прощаться, а только махнул рукой и побрел домой, а точнее, в сарай. Где-то за спиной шумела толпа, поздравляя Фиму, Ляльку и Леньку с дебютом – невидовцы впервые соприкоснулись с кино. Никитин тихо матерился через зажатую в зубах папиросу. Немцы попросили у него что-то на память о съемках. Он порылся в сумке и достал небольшой обрывок обычной засвеченной кинопленки. Каждому вручил по кусочку. Немцы были очень довольны – в кино все ж таки снялись. Будет чем дома в увольнении похвастать.

Глава 25

Прорываясь через Невидово, как через линию фронта, капитан Криницын был уверен, что быстро догонит советские части и будет направлен на воссоединение со своим батальоном. А там уж, куда пошлют. Однако все оказалось значительно хуже. Преодолев Кузявины болота в противоположном от границы направлении, Криницын понял, что даже если его бойцы отрастят себе крылья, то вряд ли сумеют догнать отступающую Красную армию. То ли двигались они слишком медленно, то ли просто не в том направлении, но очень быстро стало понятно, что фронт находится не позади и даже не рядом, а где-то далеко впереди. И его надо догонять.

Дело осложнялось тем, что, потеряв в первые дни войны связь со штабом армии, Криницын плохо представлял как местонахождение линии фронта, так и скорость продвижения немецкой армии. О последнем он мог судить только по сведениям, полученным от местных жителей, но и эту информацию добыть было нелегко, поскольку как раз это направление было похоже на какой-то узкий коридор, где немецкие части никак не проявляли себя, двигаясь по флангам.

Через пару дней счастье улыбнулось капитану. На них случайно налетел догонявший свою часть и, видимо, слегка сбившийся с пути немецкий мотоциклист. Никакой информации от него получить не удалось, поскольку рядовой Захарченко, услышав стрекот мотора за спиной, развернулся и точным выстрелом прострелил немцу голову. Сначала капитан чуть было не избил Захарченко за самоуправство, но потом подумал, что мотоцикл – приобретение в чем-то не менее ценное, чем невредимая голова немца. Криницын немедленно бросился составлять донесение в штаб, доставить которое на мотоцикле мог бы все тот же Захарченко – заодно искупит свой проступок героическим пересечением линии фронта. Составлять донесения капитан умел, однако одно дело – всякие там учения или даже позиционная война, и совсем другое – такое вот беспорядочное драпанье и неразбериха. Тут ведь чуть что, обвинят в пораженчестве. Немного подумав, Криницын написал следующее: «22 июня 1941 года, находясь в районе речки Черныш и колхоза «Ленинский» на совместных учениях с пограничным отрядом под командованием майора Щупина, четвертая мотострелковая рота под моим командованием вступила в неравный бой с немецкими бронетанковыми частями генерала Маркса. 23 июня 1941 года после ожесточенных боев и понеся серьезные потери, четвертая мотострелковая рота отступила, оставив противнику деревню Невидово. В результате продолжительного и кровопролитного боя было уничтожено и захвачено несколько единиц вражеской военной техники, а также обезврежена сеть диверсантов. Жду дальнейших приказаний. Командир четвертой мотострелковой роты, капитан Криницын».

Под уничтоженной и захваченной вражеской техникой капитан подразумевал автомобиль с порезанными покрышками и отобранный мотоцикл, под диверсантами тех, кто устанавливал радио. В общем, небольшая толика правды, чтоб не слишком завираться.

Пакет с донесением он вручил Захарченко и приказал особо не болтать в штабе насчет их действительных «заслуг».

– И пулей обратно! – прибавил Криницын, после чего крепко обнял своего «адъютанта». – Не подведи, Степан.

– Есть не подвести! – откликнулся Захарченко и, болезненно скривившись, выскользнул из рук капитана, но не потому, что стеснялся мужских объятий, а потому что тот наступил ему на ногу, как раз в район ноющей мозоли.

– Ступай, – сказал Криницын. – В случае плена донесение приказываю уничтожить.

– Разрешите взорвать себя, товарищ капитан! – выкрикнул Захарченко.

Криницын поморщился.

– Ты, Степан, часом, не болен, что все норовишь себя на тот свет отправить?

– Никак нет, товарищ капитан!

– Ты ж деревенский. Сибиряк. Где твое здоровое жизнелюбие, мать твою?

– За Родину! За Сталина! – неуверенно выкрикнул Захарченко.

– Ладно, – устало махнул рукой Криницын. – Иди. Мы двинемся в сторону села Подгорки. Послезавтра будем на месте. Если что, ищи нас там. И еще это… шибко в штабе не болтай. А то у тебя талант херню городить. Пакет отдашь – и обратно. Но вообще смотри по обстоятельствам – еще неизвестно, сколько будешь до штаба добираться.

Капитан понимал, что если штаб этот и существовал в природе, то знали о нем только в Москве, да и то не факт. Но рискнуть стоило. Захарченко кивнул, вскочил на мотоцикл и унесся в коричневом облаке пыли. Криницын же стал собирать остатки роты.

До цели Захарченко, как ни странно, добрался быстро и без приключений, не встретив по дороге ни единого немца. На самом деле ему просто повезло, ибо, сам того не подозревая, он догнал отступавшую часть под командованием генерала Голубева, временно расположившуюся в селе Хворино. Захарченко шестым чувством нашел генерала и отдал ему пакет. Голубев, впрочем, и сам толком не знал, что делать и куда двигаться, но донесение Криницына прочитал. Прочитал и задумался. Надо бы ход ему какой-то дать, приказать что-то, но попробуй тут разберись. Вокруг бардак, левая рука не знает, что творит правая, никто ни за что не отвечает. Он растерянно похлопал гонца по спине.

– Ну что, боец, жарко было?

– Да уж, товарищ генерал. Пока ехал, так семь потов сошло по такой-то погоде. Подмышки, извиняюсь, хоть выжимай.

– Да я не про сейчас, я про бой в Невидове. С частями генерала Маркса.

Несмотря на свою природную тугодумность, Захарченко сразу смекнул, что капитан наплел в донесении с три короба, и потому тут же забыл про наказ не трепаться.

– А то! Мы ж до последнего патрона, товарищ генерал. Немец-то прет ого-го. Тут тебе и танки, и самолеты, и артиллерия. А мы ж без поддержки. Бьемся за это Невидово, гори оно синим пламенем, потому что плацдарм. Плацдарм важный. Товарищ капитан мне так и сказал, мол, здесь, Степан, не судьба деревни решается, а судьба Родины нашей. И ежели прикажет она нам взорвать себя, чтобы побольше врагов с собой унести, то мы безо всяких там сомнений и раздумий рванем чеку у себя под гимнастеркой. И я ему говорю, что, мол, товарищ капитан, об этом ведь только мечтать можно, чтобы взорвать себя за Родину и за Сталина. И разве ж товарищ Сталин, будь он рядом с нами, не взорвал бы себя за Родину и за Сталина…

– Ну ладно, ладно, – смущенно перебил разошедшегося Захарченко генерал, поскольку невольно представил Сталина, взрывающего себя во имя самого себя, и это показалось ему перебором. Затем нахмурился и принял вид серьезного государственного мужа. – Если плацдарм такой важный, так оставлять его никак нельзя. А? Боец Красной армии? Или как?

– Никак нельзя, – растерялся Захарченко.

– Вот видишь, – задумчиво цокнул языком генерал. – Значит, брать его надо. Вышибать немца к чертовой матери. Где сейчас находится четвертая мотострелковая?

– Должны к завтрему в село Подгорки подойти. Только там осталось-то всего ничего. Не рота, а смех один.

– Понятно. Значит, сделаем так. У меня тут есть кое-какой народец. Пошлю его к вам в Подгорки для пополнения боевого состава и, так сказать, формирования роты. Командует ими лейтенант Муха. А ты их и проведешь в Подгорки. План ясен?

– Так точно, товарищ генерал! – вытянулся в струнку Захарченко.

– Ты иди, умойся, что ли, с дороги, а я пока приказ составлю.

– Мне б керосинчинку, товарищ генерал. Для машины моей.

– Хорошо, – задумчиво кивнул генерал. – Я распоряжусь. И возьми еды у кашевара. Ешь от пуза, пока дают. Как оно дальше будет, хрен знает. А Криницына твоего майором сделаем.

Пока Захарченко уминал хлеб с кашей, кося одним глазом на мотоцикл, генерал Голубев писал приказ для Криницына. В нем он требовал немедленно выбить врага из деревни. Тем более что потери восполнены новыми солдатами. Закончив, генерал отбил радиограмму в Генштаб, описав подвиг четвертой мотострелковой роты и подчеркнув важность Невидова как плацдарма для будущего контрнаступления. В Генштабе, конечно, сильно подивились факту какой-то великой битвы за Невидово, поскольку не слышали ни о каких бронетанковых частях генерала Маркса, а саму деревню, сколько ни искали, обнаружить на карте не смогли. Но на всякий случай решили представить капитана Криницына к государственной награде и дать майора. А саму битву отметили, как одну из самых героических и кровопролитных в истории первых дней войны. И поскольку написанное пером не вырубишь топором, битва за Невидово вошла в военный лексикон и стала упоминаться наряду с прочими важными сражениями 41-го года. Позже она не раз всплывала в речах различных военачальников, включая Жукова, а после окончания войны едва не была включена в школьные учебники по истории. Едва – потому что деревню под названием Невидово в очередной раз не смогли найти, а без конкретизации места сражения трудно создавать полноценный исторический миф – надо ж где-то обелиск ставить, на карте помечать, организовывать пионерский отряд имени майора Криницына и так далее. Закончилась эта история в 64-м году, когда какой-то проныра-журналист Юсин, пользуясь источниками из немецких архивов, доказал, что никакой битвы за Невидово не было, как не было никакого генерала Маркса и не было, собственно, и самого Невидова. Таким образом, можно сказать, что майор Криницын стал единственным человеком за всю историю Второй мировой войны, который получил медаль и звание после несуществующего сражения за несуществующую деревню. Кстати, все тот же Юсин, видимо, войдя в раж, попытался доказать, что и майора Криницына никогда не существовало, но тут он слегка перегнул палку, потому что хоть сам майор и умер к тому времени, но дочь майора была жива и, более того, являлась депутатом Верховного Совета, да еще и женой известного космонавта, и отрицать существование майора, а стало быть, и ее, было не только глупо, но и небезопасно. Журналиста это, впрочем, не смутило. Зато смутило власти. Писаку исключили из Союза писателей и дружно осудили. Став невольным диссидентом, Юсин покинул СССР в 70-м году. За рубежом продолжил разрабатывать привычную тему, взявшись за книгу под ироническим названием «Имя твое бессмертно, подвиг твой неизвестен», но не успел, поскольку умер от обширного инфаркта. Похоронили его на простом кладбище под Бостоном, однако по иронии судьбы американские резчики по могильным плитам допустили опечатку, вставив в фамилию Useen букву «н», превратив ее таким образом в Unseen  [16]16
  Unseen( англ.) – невидимый.


[Закрыть], что в переводе с английского означает примерно тоже самое, что и Невидово.