Текст книги "Астральное тело-2, Изида или Врата Святилища (Как стать магом - 2)"

Автор книги: Всеслав Соло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Христианская: определи для себя три храма, и в каждом храме ты должен будешь отслужить по четыре молебна о здравии, только все двенадцать дней твоей службы должны пройти подряд, без разрыва ни на один день. Обычно эти молитвы читаются с утра. Тебе необходимо будет ставить стакан воды на стол перед служителем культа, производящего молебен, а самому усердно молиться в это время. На тот же столик положить и сам молебен о здравии, написанный тобою, желательно от руки. Схематично молебен выглядит так: в верхнем правом углу листка последуют обращения – Всемилостивейшему Господу Иисусу Христу нашему, Пресвятой деве Марии непорочной, далее упомянешь Патриарха, епископов, какие тебе ближе по душе, своего святого и других святых по желанию, а так же, если захочешь, то упомянешь титулы и имена работников культа того храма, в котором ты собрался служить молебен. На самом верху листка посередине напишешь крупно: "Молебен". Как только упомянешь всех тех, к кому обращен "Молебен", напишешь опять же посредине листка, опять же крупно: "О здравии", теперь опять же столбиками, если таковых окажется много, начнешь перечислять имена врагов твоих, но прежде напишешь свое имя: когда перечисление недругов окончишь, если попросит сердце, то упомяни и всех ближних своих, тех, которые тебе особенно дороги, в конце молебена, как бы подытоживая все столбики имен, напишешь "и всех православных христиан". Такой листок с молебном необходимо приносить каждый раз новый на все двенадцать дней службы. И вот еще что, немаловажное обстоятельство, я упоминал уже, что прерывать двенадцатидневный цикл нельзя ни на один день, но это может произойти и не по твоей причине, и вот при каких обстоятельствах: во время некоторых христианских праздников молебны на освящение воды не читаются, поговоришь с православными прихожанами или с кем-либо из служителей культа, они подскажут, во время каких именно. И еще, есть храмы энергетически пустые, здесь тебе подскажет сердце либо опять же молва прихожан. И последнее, стакан воды, который ты поставил на освящение, ты должен сразу же после молебна выпить до капельки. Конечно самая лучшая защита, это состояние: "я дырка от бублика", то есть самая лучшая защита это самая полная открытость – "вот я, делайте со мной, что хотите", тогда наступает абсолютная невосприимчивость по той причине, что любое нападение проходит как бы сквозь тебя, ты становишься прозрачным, невидимкой, смело шагаешь навстречу любому энергетическому противодействию, не воспринимая его, ибо оно не задерживается, не отражается ни в одной твоей мысли, ни в одном твоем чувстве, ни в одном твоем ощущении. Я – дырка от бублика! Есть и еще некоторые христианские тонкости на сон грядущий и на день бодрствующий. Кратко упомяну и о них. Перед сном: "Ложусь спать, ничего не боюсь, в дверях Иисус Христос, в ногах Матерь Божия, в окне – Архангелы, над головой – Ангелы, сохрани меня, Господи, на всю ночь". На день бодрствующий – с утра перед выходом на улицу: "Выхожу на улицу, ничего не боюсь, впереди Иисус Христос, позади Матерь Божия, по бокам Архангелы, над головой – Ангелы, сохрани меня, Господи, на весь день и обереги от всякого зла". Как ты уже догадался, все эти христианские меры защиты основаны на принципах Космического Сознания, работают по структуре астрально-ментальных построений, и нужны они только человеку, слабому в вере своей, для укрепления таковой за счет сущностного эгрегорного фундамента христианства, но это вовсе не противопоказывает пользоваться ими, а только выказывает несостоятельность совершенства веры пользующегося. Хороший пример вышесказанному: мы знаем вкус лимона, и нам достаточно вспомнить о нем, чтобы поморщиться от его кислоты, возникшей в нашем воображении у нас во рту. Иными словами, приводится в действие эгрегор лимона. Так и построена любая защита, в том числе и христианская. Но есть еще и другие средства защиты: если ты почувствовал, что на тебя нападают, или, как говорят, тебя сглазили, а сглаз – это тоже удар, симптомы различны: вялость, отсутствие аппетита, дискомфортность, неопределенно от чего повышенная температура, потливость, раздражительность, ожидание неизвестно чего и прочее, так вот, если ты почувствуешь, что на тебя нападают, можешь поступить следующим образом: попробуй хотя бы с утра и до вечера, но лучше пару дней, ничего не есть, побыть в одиночестве, без физических нагрузок желательно, ибо лучше во время голодания твоего поменьше и дышать, потому, что главный приток энергетики к нам, а значит и доступ всевозможных нападений и привязок, осуществляется прежде всего путем нашего непосредственного общения с тонкой энергетикой, которая в первую очередь связана с дыханием. Соблюдая этот режим, постарайся в то время ни о чем не думать и ничего не желать, займись самым своим любимым делом, отдайся ему, войди в него всеми мыслями, чувствами, ощущениями. Следующая мера защиты: через дыхание.

Сядь на краешек стула, позвоночник натянут от копчика до темечка как струна, кисти рук лежат на коленях, ладони открыты к потолку, ни руки, ни ноги не замкнуты, голова слегка наклонена вперед, между подбородком и грудью расстояние в четыре пальца, абсолютно весь сосредоточься в позвоночнике, произнеси мысленно установки: "Я – позвоночник. Я не есть это тело". Твое земное тело напоминает в это время своеобразный костюм, его энергетический объем как бы обвисает на позвоночнике. Ни о чем не думая, не проявляя никаких чувств, не реагируя на ощущения земного тела, ты должен присутствовать только в настоящем моменте, даже без какого-либо видения образов при закрытых глазах, абсолютное спокойствие и пустота вокруг тебя, и если даже до тебя доносятся какие-либо шумы и звуки, то ты абсолютно не воспринимаешь их, не осознаешь, они если и слышатся, навязываются, то лишь как бесформенная энергетическая масса. Кстати, это состояние хорошо использовать и для выхода в Астрал. Теперь выдохни всю энергию воздуха, какой только есть у тебя в объеме твоего земного тела, выдохни до самого донышка через полуоткрытый рот и сиди в этом состоянии бездыханности до тех пор, пока твое изнеможденное тело, а значит нижняя часть эгрегора, само не позаботится о себе: пока дыхание само не прорвется в свои анналы земного тела. Когда ты будешь сидеть бездыханно, от позвоночника, от копчика вокруг тебя начнет все плавиться, в какой-то нетерпеливой истоме страха и наслаждения, не обращай на это внимания, постарайся получить от этого удовольствие, знай, что в этот момент рвутся все привязки, все протуберанцы, щупальцы энергетических нападений, идут возвратные удары.

Часть пятая СУЕТА

Друг детства

– Надежда Михайловна... Мама, вам чаю принести? Вы будете чай пить, Алексей Константинович? – заботливо спросила Наташа.

– Наташенька, ты не беспокойся, – тут же отозвалась мама, – иди к Сабинушке, я сама подам чай.

– Ну что вы, мама, у вас гость.

– Нет, нет, я сама, – встав с кресла, твердо и убедительно подытожила свое заверение мама. – Этот гость не совсем обычный, гость моего детства, – улыбнулась она в сторону Алексея Константиновича.

– Да уж, это точно, – немного застеснялся Алексей Константинович и приятно разулыбался.

– Ну как хотите, друзьям виднее, – определилась Наташа и ушла в зал к дочери.

– Леш, тебе некрепкий сделать?

– На твое усмотрение.

– Хорошо, сейчас принесу.

– Только, слышь, Надя, без сахара, хорошо?

– Боже мой, а что так сурово?

– Сахорок дело, конечно, неплохое... но... увы... Алексей Константинович пожал плечами и развел руки в стороны.

– Диета?

– Она самая.

– Ты знаешь, один мой знакомый так говорит: "К черту все, если я сяду на диету, то потом она сядет на меня".

– Надь, я понимаю, ты философ, рассуждать – твоя профессия... но лучше за чаем.

– Без сахара.

– Как говорится, с точки зрения дифференциального подхода, это есть суть, совершенно приемлемая для меня.

– Все, иду.

– В рассуждения?

– За чаем, пародист, – сказала мама и вышла на кухню.

Скоро она возвратилась в комнату с двумя чашками горячего чая, которые дымились на небольшом никелированном подносе у нее в руках.

– Леш, поставь столик между кресел.

И Алексей Константинович тут же выполнил это поручение.

Вскоре они пили чай и разговаривали.

– Послушай, Леша, ты знатный криминалист.

– А ты хочешь в этом удостовериться?

– А почему бы и нет? Вот скажешь, какого происхождения чай, поверю.

– Так, – задумчиво произнес Алексей Константинович, отпив глоток чая из кружки, – сейчас определимся.... кажется...

– А ты не выкручивайся, говори точно, не ожидай, что я тебе подскажу.

– Индийский, – коротко выпалил Алексей Константинович и азартно заглянул в мамины глаза.

– Не-а, – расхохоталась она, – ни фига не угадал, грузинский.

– Ну ладно, этими мелочами пусть занимаются студентыкриминалисты, зато вот "Сказку о любви" сына твоего я, кажется, разгадал.

– Да, сказка очень хорошая, она так неожиданна для меня.

– Да нет, ты меня не поняла, Надя, – серьезно произнес Алексей Константинович.

– Что значит "не поняла"?

– Сказка действительно хорошая, но не в содержании дело.

– Слушай, Алексей, заканчивай туманить, что ты имеешь в виду, я тебе дала ее просто почитать.

– Хорошо, – сказал Алексей Константинович, взял стоявший возле кресла свой дипломат, бегло вскрыл его на коленях, извлек оттуда несколько исписанных от руки листков бумаги и протянул их своей подруге, – вот, – определил он, – прочти.

– Ну... и что... я уже читала, – проговорила мама, просматривая листы.

– Да нет, не сказку саму смотри, отлистни последнюю страницу, – и мама выполнила предложенное, – прочти, каким числом датирована рукопись. – И мама прочла дату написания.

– Написано десять лет назад, ну и что?

– Да ничего, сущий пустяк, эта сказка сфабрикована не более месяца назад, по крайней мере, переписана чьей-то рукой.

– Ты шутишь, – насторожилась мама.

– Можешь быть уверена, данные из экспертлаборатории.

– Да ты что, Леша, в самом-то деле, почерк-то Сережин.

– Ты уверена?

– Абсолютно уверена.

– Если хочешь, я смогу уточнить, действительно ли его почерк, хотя, конечно, дело это ваше, семейное.

– Тебе для этого нужен образец Сережиного почерка?

– Да, что-нибудь из его записей от руки.

– Хорошо, я тебе сейчас дам, но, право, ты что-то путаешь... Леша, если ты меня разыгрываешь, то поверь – это кощунственно.

– Надежда... я сам в затруднении... но это так.

Тогда, ничего не говоря, мама стала один за другим выдвигать ящики секретера и вскоре извлекла из одного из них папку-скоросшиватель, освободила из него два листка бумаги и протянула их другу детства.

– На, держи, только не говори пока ничего Наташе... Сумасшедший!

Размышления Дубинина

Во второй половине дня возле кинотеатра Лесного поселка настороженно скользнули тормоза милицейского мотоцикла с коляской. Участковый милиционер капитан Дубинин вытащил ключ зажигания, и мотоциклетный мотор выстрелил еще раз в два ствола глушителей и, словно поперхнувшись газами, умолк. Дубинин расстегнул шлем, стащил его с головы, пригнулся, осматриваясь по сторонам, и положил шлем на сиденье коляски, затем натянул на спинку сиденья дерматиновую накидку. Теперь капитан милиции ловко спрыгнул с мотоцикла и еще раз пристально огляделся по сторонам.

– Здравствуйте, товарищ Дубинин! – восторженно, будто отрапортовала, сказала уборщица кинотеатра Марина Ивановна, которая только что выглянула из-за широкой входной металлической двери кинотеатра на площадь, чтобы удостовериться, кто прибыл, но, узревши участкового, она обрадовалась и теперь выскочила, ловко придвинув за собой дверь, на ступеньки кинотеатра. – Что новенького, Василий Васильевич? Никак дело новое заимели? Дубинин сурово посмотрел на Марину Ивановну и на секунду бегло оглянулся назад.

– Что ты орешь... Ивановна, – осипшим шопотом проговорил он.

– А что? – произнесла она тоже шепотом и тоже оглянулась назад на кинотеатровскую дверь.

– Иди сюда.

Марину Ивановну будто подхватили с места, как молоденькая сбежала она по ступенькам вниз на площадь и в одно мгновение оказалась возле Дубинина.

– Так-так, – негромко сказала она. Оба – и милиционер, и уборщица снова огляделись по сторонам.

– Что новенького? – спросил Дубинин.

– А где? – засуетилась Марина Ивановна.

– У вас в коллективе.

– А-а, поняла... Слушай сюда, надысь контролера три дня не было.

– Ну и что? Пил, наверное.

– Куда там. На работу пришел как стеклышко.

– А ты почем знаешь?

– Да как же мне не знать, я его рожу знаю, если после запою, а тут... – Марина Ивановна призадумалась, – абсолютно, как гвоздик.

– А жена его, контролерша, что говорит?

– Клавка?.. Да она его сама обыскалась, а как явился, молчат оба. Спрашиваю – где был, говорят – тебя не касается.

– Ну ладно, это ты потихонечку разнюхай. Что еще?

– А что еще, вон весь кинотеатр бомбами обкидали.

Дубинин презрительно окинул взглядом фасад кинотеатра.

– Взрывпакеты, – сказал он.

– Я знаю кто... Сказать?

– Потом скажешь... Штраф наложу. Что еще?

– А так все по-старому, да, Лидия Ивановна, напарница моя, новую тряпку домой унесла, сама видела.

– Ну, это вы сами разберетесь, – словно отмахнулся от Марины Ивановны Дубинин и уже собрался обойти мотоцикл, чтобы проследовать в кинотеатр, как Ивановна воскликнула:

– Стой, Василий Васильевич!

– Что? – недоверчиво отозвался Дубинин, но остановился. Марина Ивановна в два шага снова подскочила к нему.

– Я, правда, сама не присутствовала, но Кириллыч мне шушукнул.

– Киномеханик, что ли?

– Да, второй наш киномеханик. Так вот, он сказал, что на-дысь странный человек за дверью библиотеки прятался: подслушивал разговор Зои Карловны и Екатерины Васильевны.

– Кириллыч?

– Что "Кириллыч"?

– Подслушивал, говорю, Кириллыч?

– Да нет же. Тот человек за дверью подслушивал разговор Зои Карловны с Екатериной Васильевной, а Кириллыч за ним подсматривал.

– А о чем говорили в библиотеке? – Дубинина это заинтересовало и он даже немного присел, наклонив ухо к Марине Ивановне.

– Кириллыч только подсматривал, не разобрать, что говорили. Кириллыч врать не будет – он парень честный.

– А что потом было?

– А потом самое интересное. Зоя Карловна его усекла, странного человека, того, что подслушивал, возмутилась.

– Так, – размышляя над чем-то своим, сказал Дубинин.

– А дальше жалость какая вышла, Кириллычу пришлось прикрыть свою дверь, но потом он их обоих видел.

– Кого – обоих?

– Они оба – Екатерина Васильевна и этот странный человек немного погодя, любезничая, вместе вышли из кинотеатра.

– Как он выглядел?

Марина Ивановна развела руками:

– Я не знаю, Кириллыч знает.

– Ясно, – определился Дубинин, – спасибо за информацию, Марина Ивановна.

– Да что мне, тяжело, что ли, Василий Васильевич? Я всегда рада помочь.

... Божив сидел у себя за рабочим столом в кабинете, он заполнял табель рабочего времени подчиненных своего кинотеатра, когда в кабинетную дверь увесисто постучали.

– Входите, открыто, – метнулся голос директора к двери.

Дверь отскрипела в кабинет, но никто не вошел.

– Входите же, – удивился Божив.

И теперь в кабинете в одно мгновение объявился участковый милиционер. Он вошел в кабинет молниеносно, развернулся лицом к Боживу, остановился и принялся пристально смотреть на Юрия Сергеевича, который тоже от неожиданности, не говоря ни слова, встал с кресла и замер, всматриваясь в капитана. Так они изучали друг друга с полминуты, словно виделись впервые, словно каждый из них ожидал объяснения от другого.

– Что-то случилось? – наконец-таки проговорил директор, решивший, что все-таки он хозяин кабинета и ему следует первому проявить инициативу. Дубинин немного помолчал, слегка скривив губы, продолжая не отрывать глаз от Божива. Юрию Сергеевичу показалось, что участковый что-то анализирует, но что...

– Здравствуйте, Юрий Сергеевич, – медленно, с подозрительной интонацией произнес Василий Васильевич, – можно мне присесть?

– Конечно, садитесь, пожалуйста, – сказал Божив и торопливо указал рукой на стул, расположенный рядом с его рабочим столом, а сам с достоинством присел в директорское кресло. Дубинин тяжеловесно прошел по ковровой дорожке кабинета и занял предложенное место, не спуская глаз с Юрия Сергеевича.

– Юрий Сергеевич, вы догадываетесь, по какому поводу я у вас?

– Нет, не догадываюсь, – озадачился директор.

Но Дубинин снова молчал, продолжая изучать Божива, он рассуждал про себя: "Если бы этот тип и в самом деле был на море, то наверняка бы остался... на его лице загар, хотя он наверняка там был недолго и мог использовать зонтик... И все-таки, это он... он. Две капли воды, как похож!"

– Так по какому вы поводу, Василий Васильевич?

– Что вы пишете? – спросил участковый и кивнул на листок бумаги, лежавший пред Боживым.

– Вот это? – поинтересовался директор, указывая на табель, положивши на него ладонь.

– Да, – подтвердил капитан, – это.

– Табель рабочего времени за истекший месяц, совсем замучился – больше всего из документов не люблю заполнять его. "Еще бы, – размышлял Дубинин, – напротив твоей фамилии, наверняка, несколько рабочих деньков липовых проставлено. Вот сейчас мы это и зафиксируем, чтобы потом не исправил в случае чего."

– Дайте посмотреть.

– А что, собственно говоря, такое, что-то я вас не пойму, Василий Васильевич.

– "Ага, испугался, значит... точно он... может, он вооружен? Расстегну-ка я на всякий случай кобуру", – и Дубинин незаметно потянулся к кобуре и приоткрыл ее. Божив протянул участковому табель.

– Вы не волнуйтесь, Юрий Сергеевич, – сказал Дубинин, изучая документ, но краешком глаза все-таки посматривая за директором, – мне нужно кое-что сверить.

– А-а, я понял, вы насчет художника, – подытожил Божив.

– Правильно говорите, меня интересуют его точные рабочие и отпускные дни, – определился участковый и возвратил табель директору. – А что, копию с этого табеля можно сделать?

– Хорошо, я сделаю копию, когда она вам нужна?

– Сегодня вечером завезете ко мне в участок, но только заверенную, Юрий Сергеевич, вашей подписью.

А что, если...

– Папочка, ну чего они не звонят? Уже который час? поинтересовалась Викина дочь Оксанка у Божива.

– О-о, вот те раз, у меня часы стали, – огорчился Юра, глянув на свои наручные часы. – Оксанка, – позвал он.

– Что, папочка?

– Посмотри в зале на будильник, а я пока яичницу дожарю.

Девочка выбежала из кухни, с минуту ее не было.

– Ну, что там? – крикнул Божив, перекладывая глазунью со сковородки на тарелки. Прошла еще минута, девочка вернулась на кухню, она держала в руках будильник и была чем-то огорчена.

– Ты что насупилась, дочка?

– Будильник тоже стоит, мы его вчера забыли завести, наверно, я его трясла, трясла, ничего не выходит, не тикает.

– Да что же его трясти, надо было завести, – улыбнулся Божив.

– Я завела, папочка, сейчас вот завела, но он все равно не работает.

– Дай-ка посмотрю. – Божив встряхнул будильник и преложил его к уху, раз, другой. – Да, – сказал он, действительно молчит, но не беда, я его в мастерскую отнесу.

– Папа!

– Что?

– А мы сегодня будем без времени жить?

– Отчего же без времени? Сходи к соседке Марии Федоровне, обиженно подсказала библиотекарша. из квартиры.

"Надо же, – подумал Божив, – и мои часы, и будильник остановились ровно в десять утра... но что же они-то и в самом деле не звонят?"_ заволновался он, пошел в прихожую, взял телефонный аппарат, возвратился с ним на кухню и установил посередине кухонного стола. И только Юра отошел к окну, как раздался телефонный звонок, остановивший его ожидание. Божив метнулся к аппарату, подхватил трубку.

– Алло, – нетерпеливо сказал он, – я слушаю.

– Алло, это квартира Николаевых?

– Да, – тут же подтвердил Божив.

– Это вас беспокоят из роддома.

– Я ждал вашего звонка, кто у меня?.. Родился?

– Вы муж Николаевой?

– Да-да, я муж.

– Простите, как вас зовут?

– Юрий Сергеевич.

– Так вот, Юрий Сергеевич... – Божив насторожился, Бог весть какие только мысли промелькнули у него в голове.

– У меня что-то плохо? – погрустневши, спросил он, ожидая услышать неприятное.

– Но если вы считаете, что рождение сына это плохо, тогда мы вам его не выпишем.

– У меня сын?! – заорал в трубку Божив и так подскочил на месте, что чуть не свалил телефон с кухонного стола.

– Вы что там, обезумели? – проговорили на том конце провода.

– Сколько? – тут же вопросил Божив.

– Три пятьсот.

– Высокий?

– Пятьдесят три.

– А во сколько, во сколько родила?

– В десять утра.

– Спасибо. Конфеты за мной. А когда можно прийти посмотреть? – но в трубке уже звучали короткие сигналы. Вернулась Оксанка, она не спеша присела за кухонный стол, косясь на телефонный аппарат, как будто обижаясь на него.

– Двенадцать, – сказал она. Божив сидел напротив нее и весело уплетал яичницу.

– Ну чего ты радуешься, папочка, они не звонят, а ты радуешься?

– Уже по-зво-ни-ли, – по слогам, с выразительной игривостью снова восторжествовал Божив.

– Мамочка родила? – всплеснула руками девочка и прижала ладошки к щекам.

– И как ты думаешь, кого?

– Ой, папочка, только не девочку.

– Радуйся, Оксанка, твоя взяла – мальчик.

– Братик! – тоже восторжествовала девочка. И Божив, и Оксанка вскочили из-за стола, крепко схватились за руки и стали прыгать на месте.

– Братик, братик! – подкрикивала дочка.

– Братик, братик! – подзадоривал ее папа.

Они перестали прыгать, оба тяжело и радостно дышали.

– Братик, – заманчиво призадумавшись, снова проговорила Оксанка. – Во – класс! – подытожила она... Вскоре Наташа весело шагала в ногу с Юрой Боживым и его приемной дочерью Оксанкой по дороге в роддом навестить Вику – теперь уже маму двоих детей. Всю дорогу Оксанка, держась за руку папочки, вприпрыжку рассматривала прохожих, глазела по сторонам, ей было отчетливо радостно, и она заглядывала в глаза прохожим, выискивая в них ответное настроение, словно весь мир знал о ее счастье. Она не мешала папочке разговаривать с тетей Наташей, да она и не слышала их разговора.

– Я очень рада за вас обоих, Юра.

– Спасибо, Наташа, ты не можешь себе представить, какое у меня величественное вдохновение сейчас.

– Я бы тоже хотела второго ребенка. – И Божив слегка придержал свой восторг, перестал выказывать его так ярко, он понимал, что радостью тоже можно убить, ибо радость, что и горе, слепы и безжалостны.

– Наташа, я не могу тебе много сказать, но я верю, я знаю, что Сережа обязательно вернется.

Наташа оживилась и подозрительно посмотрела на Божива.

– В каком смысле понимать твои слова, Юра? – с налетевшим волнением заговорила она.

– Сергей жив, – сказал Божив.

– Я это знаю.

– Да нет, ты не все знаешь, Наташа.

– Нет, я знаю, Сережа – там... – и Юра насторожился.

– Где... там? – исподволь поинтересовался он.

– Ты все равно не поймешь, Юра, он там, откуда пришла я.

– Ты пришла из Астрала?

– Я не знаю, как называется этот мир, я вообще ничего не понимаю, что происходит. Я никогда об этом никому не говорила, Юра, ведь я когда-то умерла, меня похоронили.

– Да, ну это понятно, – определился Юра, – всех нас когда-то похоронили, в прошлой жизни, если брать за основу теорию инкарнации.

– Нет, уж лучше молчать и дальше. Прав был Сережа, написав стихотворение "Молчание – золото", – сказал Наташа и обратилась к Боживу, – хочешь, прочту?

– Да, конечно, мне всегда были близки и понятны Сережины стихи. "Молчание – золото", говоришь, я не встречал это стихотворение у Сергея.

– "Однажды умный, – заговорила Наташа, – просто не за грош продал себя, он выразился так: "Молчи, дурак, за умного сойдешь!" Поверил в это искренне дурак... и светлым днем, особенно в ночи – дурак молчит, его целы бока... Дурак одернул умного: "Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака". Дальше они шли молча. Юра терялся в догадках.

В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли под окнами – Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в открытое окно, она радостно разговаривала со своими посетителями, но все это время Юру ни на минуту не оставляли безответные размышления. Ненароком он посматривал на Наташу и анализировал неожиданные свои домыслы. Ему весьма не терпелось уточнить до объяснимости и, может быть, даже открыться Наташе, если такое позволят обстоятельства разговора, на неминуемость которого он все-таки надеялся, разговора откровенного, который поставит все на свои места. Юра надеялся на подробное общение по недосказанной теме с Наташей на обратной дороге из роддома. Но случилось другое, на что Божив никак не мог рассчитывать: может, Наташа не захотела продолжать бесе-ду и потому решила поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные обстоятельства, но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту попрощалась с Юрой, Оксанкой и Викой и уехала куда-то по делам.

Магический совет

– Алло! Иван, ты?

– Да, это я. А кто это звонит?

– Как тебе сказать... ну, в общем-то это я – Сергей... Истина.

– Сергей? – в трубке установилось молчание.

– Иван, ты меня слышишь?

– Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты проснулся?

– Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.

– Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?

– Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной будке.

– Откуда ты звонишь?

– Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.

– Я имею в виду – отсюда или оттуда.

– А, да нет, отсюда.

– Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?

– Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не полностью. Этот тип смылся.

– Ты что, влез куда-то?

– Да, в председателя кооператива.

– Понятно. И что собираешься делать?

– Да есть кое-какие соображения.

– А что Эзоповым языком заговорил?

– Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя дела.

– Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.

– Хорошо, – сказал я и немного задумался: "Стоит ли все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана – слабинка учителя".

– Ты что замолчал?

– Думаю, что сказать.

– Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?

– Заблокировали.

– Ну это пустяк. Помочь?

– Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и расхлебывать.

– Ну, смотри, тебе виднее.

– Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе позвоню, хорошо?

– Ладно.

– Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?

– Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по медицине. Занятия продолжаю.

– Не женился?

– Женился, не так давно.

– Папкой скоро будешь?

– Да, эта проблема намечается.

– Поздравляю, – с грустноватым оттенком сказал я и тут же решил закончить разговор:

– Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.

– Ну ладно, пока, звони.

– Пока, Иван, – подытожил я и уверенно повесил трубку на автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые времена, когда я работал директором кинотеатра. Я вышел из телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере, несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что моя инородная душа, насильственно вживленная в тело председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как очертания моей теперешней грусти. "Вот так, – подумал я, могу остаться Гришей".

И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее поведение

– Золотов! – не успев подумать, окликнул я человека в старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно упитанном теле. Он стоял и крикливо рекламировал газету.

– Самая клеветническая газетенка! – подкрякивал он голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. – Берите, покупайте, самая дешевая газетенка в городе!

Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой останавливался, чтобы купить.

Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на мгновение отводя их, присматривая за публикой.

– Что-то я вас не припомню, – озадаченно говорнул он в мою сторону между рекламным слововоротом, – откуда мы знакомы?

– Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими стихами я тоже немного знаком, – начал оправдываться я, но уже понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще одна возможность укоротить астральную волю Магистра – Остапа Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда столкнувшие меня с этим газетчиком.

– Вы читали мои стихи в сборнике? – как-то особенно сладко произнеся слово "сборник", поинтересовался Золотов, видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый выход в печать.

– Да, – тут же соврал я, потому что знаком я был со стихами газетчика только по одному тому злополучному четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками, хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод.

В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай поправить это дело.

– А правда, хороший сборник, – подбодрился Золотов, снова обращаясь ко мне, – целых шесть стихотворений моих! Вам понравились?