Текст книги "Всемирный следопыт 1926 № 08"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

В степях и горах Монголии.
Из записок путешественника П. Козлова.

Лучшее время года в Монголии, – с постоянным ярким солнцем, голубым небом, красочным закатом, приятной тишиной воздуха, теплого днем и прохладного ночью, с чудным звездным небом, – настает осенью, в начале сентября. К этой поре травы уже пожелтили, цветы склонили свои головки, все замирает, за исключением влажных лугов, где мир пернатых и насекомых еще живет кипучей жизнью и попрежнему привлекает к себе внимание охотников-коллекционеров.

Под обаянием прекрасной погоды экспедиция не в силах была скоро расстаться с историческим массивом «Бичиктэ дулан-хада», или «Письмена теплых скал», и прожила здесь, у отличного колодца, целую неделю, заглядывая во все уголки, во все складки этих гор.

Даже по ночам, во время дежурств, мои спутники не упускали дорогого времени: с фонарем у пояса ловили ночных бабочек, порхавших у белых палаток или у пустынного колодца, где шныряли тушканчики и зайцы, а однажды на утренней заре пришел и матерой волк, не разглядев человека из-за яркого света фонаря, заслонявшего своим освещением фигуру недруга.

У местных кочевников существуют интересные предания относительно тех или других гор, а также рассказы по поводу их большого богатства, хранящегося в глубоких пещерах, провалах, расщелинах. На одну из таких пещер в Бичиктэ мне указывали и на ухо шептали: «Много смельчаков отправилось туда, но никто из них не вернулся: в глубине пещеры, в одном из тесных проходов, невидимая рука срезает головы».

Монголы-кочевники у юрты.

За Бичиктэ, в западно-юго-западном направлении, залегает волнистая степь: соседние темные скалистые цепи гор, с доминирующим Хайрханом включительно, постепенно отходят к северу.

В полуденную сторону поперечные горные гряды мельчают, и лишь на отдаленном крае этого горизонта вновь поднимаются темным валом горы Наримлэн-Ула.

Большая дорога то поднимается на плоскую вершину лугового увала, открывая широкую даль, то спускается на дно низин или котловин с озерками, родниками или колодцами, питающими кочевников и их стада, пасущиеся на привольных пастбищах. Иногда дорога оживлена медленно идущими караванами или легкими пестрыми кавалькадами, быстро мчащимися на сытых, крепких лошадях.

Там и сям гарцуют или мертвенно стоят на месте охотники на тарабаганов или сурков. Забавны бывают сцены у таких номадов, обманывающих любопытных грызунов.

Завидя сидящего у норы сурка, охотник быстро припадает к земле и поднимает над головою небольшую кисть из темных сарлочьих или конских волос, прикрепленных к рукоятке. Этой кистью он делает порывистые движения, соответствующие подергиванию хвоста, которым, как известно, сурок сопровождает свой крик. Животное, заинтересованное странным предметом, напряженно следит за ним и легко подпускает к себе охотника в меру выстрела.

Цена на мех грызуна ныне поднялась до двух рублей золотом. Принимая во внимание добычу трех-четырех экземпляров ежедневно на человека, станет понятным увлечение охотой на тарабагана всех охотников. Не имеющие ружей монголы откапывают зверьков обыкновенными лопатами, но, конечно, последний способ тяжел физически и вознаграждается меньшим успехом.

На переходе, приведшем нас в котловину Тухум-Нор, с озерами, ярко блестевшими на солнце белыми солеными поверхностями, с монастырем того же названия, мы наблюдали много змей, принадлежащих к двум видам: обыкновенному и довольно редкому в Монголии – с тонким, украшенным коричневыми полосами телом. Мы их наловили в нужном для коллекции количестве экземпляров.

Раскопки экспедиции в «Долине Каменной Черепахи» (южная извилина реки Толь).

Из горных пород, между прочим, обнаружена красивая темно-красная или бурая с светлыми прожилками яшма. В поделках с подобающим шлифом эта яшма должна представлять известную ценность.

«Каменная черепаха» из гробницы в южной извилине реки Толь. Ее вес – свыше восьмидесяти пудов.

Во впадине Тухум-Нор я коснулся маршрута моего предыдущего путешествия «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото», поэтому на описании озер и монастыря при них я не останавливаюсь. Скажу лишь, что в долине этой, на всем ее протяжении, ютилось много грызунов, норками которых местами сплошь была продырявлена земля. Обилием пищух об'ясняется большое скопление здесь крылатых хищников, сарычей, соколов и даже орлов; последние, впрочем, предпочитают охотиться за более крупными животными – сусликами.

Показались, наконец, и антилопы, а из птиц – пустынные рябки, или бульдуру, с шумом бури пролетавшие через наш караван. И антилопы и бульдуру являются типичными представителями животных форм Монголии. Тут же мы наблюдали впервые и верблюдов, пасшихся на их любимых солончаковых угодьях. Юрты кочевников группами виднелись всюду кругом, подле колодцев.

Местное население относилось к нам попрежнему хорошо; ни один попутный монгол не проезжал мимо, не заглянув на наш бивак, не расспросив нас, откуда, куда и зачем мы следуем.

Покуривая трубку и попивая чай, он старается получить полное осведомление о вашем караване, и только тогда может спокойно продолжать свой путь, заезжая по дороге к монголам с своего рода новостями.

Как прежде, так и теперь при встрече с вами или друг с другом монгол достает свою табакерку и предлагает вам из нее понюхать; за неимением таковой проделывает то же самое с закуренной им трубкой, предварительно вытерев рукавом своей одежды слюну с мундштука. За церемонией передачи табакерки или трубки монгол, обыкновенно, осведомляется о благополучии собеседника.

Все монголы на нашем пути, за весьма редким исключением, не имели кос и чаще, нежели прежде, в свою монгольскую речь вставляли русские слова, а то и целые фразы.

С большим, нежели прежде, вниманием и доверием они наблюдали за сортировкой и укладкой гербария, препарированием птиц и ловлей насекомых, с готовностью брали в руки предложенный им сачек, чтобы поймать бабочку или муху.

Письмена Теплых скал (Бичиктэ дулан-хада).

Одни ловили, другие восхваляли ловкость своего собрата или, чаще, смеялись над тем, как неопытный ловец, упустив насекомое, падал в непривычно быстром движении по неровной поверхности.

Монголы, словно дети, могут заливаться звонким смехом и впадать в неподдельное веселье. Чего они смертельно боятся, так это змей, и ни за что на свете не согласятся не только взять в руки, но даже, и близко подойти к такому зоологическому об'екту.

После того, как монголы еще в недавнее время старались помешать вашим намерениям, видеть то или иное по части памятников или естественных богатств страны, так недоверчиво смотрели на вас, как на нарушителя заветов предков, стараясь как можно скорее сплавить вас с своих мест, и, таким образом, выводили исследователя из себя, – вам странным кажется, что те же обитатели степей и гор Монголии теперь сами вызываются показать путешественнику все, что его интересует. Это обстоятельство приятно удивляет вас.

За Тухум-Нором наш путь проходил по степной полосе с оврагами или ложбинами, в которых имелись родниковые воды, где по соседству с монгольскими стадами скота отдыхали пролетные пернатые, обогащавшие сборы экспедиции.

Наконец, – и луговой, весьма пологий перевал Наримтэн-Кутул, открывший нам вид на долину Мишингув и следующую поперечную цепь гор Тармцик. В этой долине, при колодце Нарини-Худук, в соседстве небольшого озерка, с одной стороны, и торгового отделения Монценкопа – с другой, экспедиция расположилась своим лагерем на целую неделю.

Здесь удалось найти любопытный уголок с твердыми, как металл, скалами, с художественно исполненными на них резцом монгольскими письменами, начертаниями животных, растений. Имеются также письмена на тибетском и китайском языках.

Большое наличие историко-археологических памятников в Монголии дает надежду, что науке удастся восстановить быт того замечательного народа, который оставил нам несомненные следы своего существования по Северной Монголии, до южных предгорий Гобийского Алтая.

Решение этой благородной задачи выпадает на долю русской науки.

Уссурийские тигрятннки.
Охотничьи рассказы С. Бакланова.

ЕЖЕВАЯ РУБАХА.

Костромской мужичок Михайло Кряж – с родины перекочевавший на Дальний Восток – хитер на выдумки очень.

Однажды спросили его:

– Что нового, Михайло, удумал?

– Удумал тигровое средство, – ответил Кряж.

– Какое такое тигровое средство?

– Эге, хотите, чтобы я выложил? Не-ет. Полюбуйтесь, когда я эту вещь устрою. Вот, разрази меня на месте, ежели я не стану тиграм брюхи пороть. Ножом, безо всяких других оружиев…

Уссурийская станица, где укоренился навек Михайло Кряж, страдает от тигров. Много режут тигры скота, случается даже, и ребят уносят.

Камышовое море обхлестнуло станицу, – она, словно остров, в сизозеленых волнах. Недалеко – могучий Амур, стальным полотнищем расхвативший пополам таежные сибирские джунгли.

Славится станица тигрятниками. Отец учит сына тигровому ремеслу.

Бьют самок, берут котят, – злые они, когда только от матери, но совсем ласковые после.

С укротителями у сталичан завязана крепкая связь, – частенько заезжают укротители отбирать молодых.

Осенью удачливые тигрятники вывешивают сушить еще «мокрые» шкуры, – тогда чернополосым золотом разукрашены станичные плетни.

Теперь тигр слишком умен стал, довоенный – был куда проще. Схватит – не заметишь, а если на его логовище «парой» итти, не видать тогда зверя. Если – один на один, можно иметь схватку.

Итти один на один – надо «большой дух иметь».

– Давать надо окончательный стрел, – говорят тигрятники, – дурака нече валять, разводить людоедов. Который человечьего мяса не пробовал, а ты его собой накормишь, и пошел он народ драть. Скотину, известно, людоед не хочет…

Похвалился Михайло Кряж, и слава про его похвальбу волной лилась по станице.

– Ну-ка ножом, безо всяких других оружиев, будет тиграм брюхи пороть. Не слыхано, не видано такое!..

Кряж, между тем, уже «мастерил вещь». Ватную, красноармейскую телогрейку (она перешла Кряжу по наследству от воина, воевавшего с Колчаком) проткнул – наверх – железными костылями, головки их – в вате – сетью проволоки укрепил; костыли отточил иглами. Из телогрейки получилась «ежовая рубаха».

– Ну-ко-сь, бери меня теперь хоша самый лютый тигрин, – радовался Михайло, примеривая «ежовую рубаху», – небось лапы наколет, а я его сейчас под сердечность – «пырь».

Никому «до времени» решил не показывать Кряж свое необыкновенное изобретение, – однако, не утерпел, показал другу Анисиму, тоже из Костромской переселенцу.

И предупредил:

– Ты, Анисим, про всякий случай, помни. Иду я на логову, которая, знаешь, у реки в забобине[9]9
  «Забобина» – таежная глушь, но у края («закраины» по сибирски) тайги. В глубине тайга – сплошная «забобина».


[Закрыть]. Есть там она с молодыми, – приметил. Может что… так помни: в забобине искать чтобы.

«Конечно вдовой Кряж и бездетный, подумал Анисим, но все-ж-таки – как это на лютую тигрину с ножом… Хотя б при ежовой рубахе. Порвет. Между прочим, увидим».

А сказал:

– Ладно. Будем знать.

В забобине, низом, стелилась вонь. Далеко шибало запахом дохлой рыбы…

Тигрица была лакомая до кета, которого ловила мастерски…

Четыре тигренка от сосков матери сразу бросались на рыбу и, попачкав ржавою кровью усы, снова лезли к брюху тигрицы. Она – ленивая, старая – развалилась и мягко, басовито урчала.

Вдруг она подняла голову и прислушалась. В следующий момент – мягко отпихнула лапой тигрят, поползла. Припала у выхода из логовища. Хвост старой заиграл молодым на потеху. Они бросились играть, но первый получил пощечину и, откинутый, замер.

Прямо на логовище, ныряя по корневым ямам, лез человек.

Тигрица никогда не имела схватки с двуногим опасным зверем: избегала с ним встречи, но теперь чувствовала, – придется схватиться.

Человек шел, загородив нос от вони.

Кошачий инстинкт подсказывал:

Надо заползти сзади и тогда, сразу, прыжком!..

Оставить молодых не решалась тигрица.

От вони Кряжу стало трудно дышать. Остановился. Осмотрел нож, сгорбил «ежовые плечи» и дальше полез…

Золотым ковром – на мгновенье – распласталась, в полусумраке таежном, тигрица.

Сбоку упала на человека.

– Ах, стерва, – зыкнул Кряж, обожженный болью.

Сунул нож в мягкую шерсть, – кожа туго поролась, – радостно, озверелый, повернул нож в глубине тигриного брюха.

– Ах стерв…

Не договаривается слово, и жалеет Кряж, что не договаривается, – эх, надо бы сейчас… Руки обмякли, шее тепло.

«Сгребла она меня что ли?» думает Кряж.

Тигрица, два раза наколов лапу, уцепилась, наконец, за «нежное место» и перехватила когтями сонную артерию…

Тигрица, два раза наколов лапу, перехватила когтями сонную артерию.

Путаясь в собственных кишках, далеко уползла тигрица, – по камышам ей было легче ползти: здесь корни внутренностей не рвали.

. .

Анисим, отогнав молодых от трупа Михаилы, – его мясо ели сволочь-зверята! – покачал головой.

– Разве можно переть на логову без берданы? При ежовой рубахе хотя б!..

__________

В камышовое море нырнула ворона. Долго она приглядывалась к стеклянным звериным глазам. Клюнула и сейчас же, испугавшись своего нахальства, поднялась. Снова осторожно подлетела. И когда уже с'ела кусок легкого, подскакивая за новой лакомой порцией, все приглядывалась к звериным глазам.

Такая вороватая птица…

«ТУНГУСКА ИВАНА».

К нашей охотничьей компании, неожиданно, присоединился тунгус. Об этом присоединении упомянуть стоит.

Сидели мы вечером (дело происходило в одном селении Уссурийского края) после удачной охоты на фазанов, набивали патроны – на завтра, – вдруг входит гость и представляется:

– Моя – тунгуска Ивана.

Несмотря на июльскую жару, вошедший был одет так, как будто собирался проехать не один десяток верст в лютую январскую стужу: в меховой кафтан, кожаные штаны и сапоги с меховыми «губами». Вместе с гостем вошел «дух» рыбьего жира. Дух – сильный и отвратительный, раскрытые окна не помогли, атмосфера моментально сгустилась, начинало тошнить. Но скуластое, расплывшееся блином, бесхитростное лицо гостя пробуждало к нему большие симпатии.

Филипп Плюхин – уссурийский новосел – покрутил головой:

– Хороший ты человек, Иван, зато и прет от тебя, нету никакой силы. Ты бы, друг, вышел на улицу, давай уж на улице сговоримся.

– Моя приглашай, – сказал тунгус.

– Зачем приглашай, – заметил Филипп и обернулся к нам: – Живет он в зверином шалаше – так что ли назвать его походную хату – позакрытый мехами, чудак. Вовсе, надо полагать, задохнешься, ежели сейчас к нему в гости пойдешь. Зачем приглашай, – похлопал Филипп по плечу тунгуса: – выйдем, Иван, на улицу и вдоволь посудачим. Понял?

__________

В тот вечер наша компания обогатилась драгоценнейшим путеводителем по дебрям– «тунгуской Иваном».

__________

Шагаем мы четверо – Филипп, харбинский доктор Владимир Матвеевич, «тунгуска Ивана» и я.

Останавливается Владимир Матвеевич. Указывает мне на ель, обвитую диким виноградом:

– Эдакое любовное соединение – ожидали вы встретить?

Сознаюсь:

– Не ожидал.

Гигантский железный «червяк» недавно притащил меня сюда из Московского края, где незаметно, чтобы ель целовалась с виноградом.

На каждом шагу раскрываю я рот, а Владимир Матвеевич, знай, подзадоривает:

– Хе, хе, хе: а вы думали, какая она, наша Уссурийка? Здесь, батенька, тигр за северным оленем стегает. Знаю: у вас в Московской вспугнет там какой-нибудь несчастный стрелок глухаря и тарахтит потом целый год: «Ах, какого великана я поднял – прямо индюк!» И ваши московские – ушки на макушке: «Где, когда, да неужели!! Скажите пожалуйста…»

Шагаем. Отмель песчаная. Река Уссури струями серебряными ее омывает. Владимир Матвеевич приглядывается к песку. Наклонился. Шарит зачем-то руками:

– Н-да, так и есть, так и есть, – себе под нос.

Выпрямился:

– Замечаю, Филипп: не переменил логово наш старый. А сколько мы его тревожили. Опять здесь на водопой следит.

– Это место ему самое удобное, разве покинет, – откликнулся Филипп.

«Тунгуска Ивана» равнодушно замечает:

– Моя знай эта тигра. Селовека она ел. Сетыре селовека кушал.

– Да, этот тигр – людоед, – подмигнул мне Владимир Матвеевич, – и его логово совсем недалечко…

В июле фазаний сезон.

У нас три собаки. Мой пойнтер «Кадо», сеттер-лаверак, мраморная «Леда» Владимира Матвеевича и кобель «Лихой», камчатская лайка Филиппа.

«Лихой» – талантливый пес: помогает лягавым. Правда, делать стойки не мог научиться, зато изобрел замечательный прием. Как только лягавые замрут – «Лихой» ухо на бок: прислушивается. Когда крикнут:

– Пиль…

«Лихой» бросается в чащу карьером, заскакивает фазану «на нос». Золотисто-красный петух взрывается «штопором» – очень удобно стрелять.

Благодаря «Лихому» наша добыча заметно возросла.

Мне казалось, что даже лягавые к своему камчатскому собрату относятся с особенным уважением. При обнюхивании с «Лихим» лягавые усиленно вертели хвостами, как бы давая ему понять:

– Видишь, и мы признаем твой талант.

В стороне от реки, сизою плешью, выделяется сопка. К ней мы направились. В пуганных уссурийских зарослях – даже ползучие субтропические растения попадаются – мы невольно разошлись. Я зашагал с Филиппом, тунгус – с Владимиром Матвеевичем…

Бродим, перекликаемся.

– Тутя, – отзывается «тунгуска Ивана».

Уссурийское солнце высоко ходит. Забралось солнце «на штык».

– Эге-ге-ге! – Филипп крикнул.

Безответно.

– Эге-ге-ге…

Только камыш шелестит своими махрами.

– Да что они, счумели – отзываться перестают! Этак и потеряться недолго. Эге-ге-ге! – заорал что есть силы Филипп.

В ответ стукнул недальний, глухой выстрел – тра-та, – слышно, двойной.

– Спаси-и… – донеслось, смягченное расстоянием.

– Приключилось чегой то! Бегим…

Строгие стали зрачки у Филиппа. Побежали.

Тю-ты, – на каждом шагу задержка: ползучие растения, словно нарочно, «хватают» за ноги, вдобавок – то камыш стеной, то чаща.

Вынырнули, наконец. У подошвы сопки – картина. Залитый кровью Владимир Матвеевич, около него тигр развалился – пурпуром золото шерсти окрашено, из глаз бурая жижа течет,

«Тунгуску Ивана» в первый момент не заметили: меховой человек словно слился со зверем. Копался кинжалом во внутренностях тигра тунгус, бормотал, зажмурившись, сладострастно:

– Нелься селовека кушать, селовека кушать нелься.

…Сравнительно благополучно обошлось – Владимир Матвеевич отделался когтевой раной плеча, к счастью, без костных повреждений.

«Тунгуска Ивана» совсем не пострадал.

__________

А было это так:

Продирались сквозь заросли доктор с тунгусом. Вдруг замечает Владимир Матвеевич – собака у ног бросила поиск. Шерсть на «Леде» ежом встала.

– Чего она? – спрашивает тунгуса.

– Сволось кабана мосет тутя есть, мосет тутя медведя? Пуля рясай (заряжай пулей).

Переменил дробовые патроны на пульные Владимир Матвеевич.

Продираются дальше. «Леда» не ищет, держит ежом шерсть.

– Да, ну тебя, стерва трясучая, – ругнул собаку доктор: – зверь давно стороной прошел, а она никак успокоиться не может, – и беззаботно вынул пули; опять положил дробь.

– Рясай пуля, рясай пуля, – твердит тунгус

– И ты, вижу, охотник со страхом, – улыбнулся Владимир Матвеевич.

– Рясай пуля, мосет тигра есть.

– Еще тебе: «тигра»…

Коварны уссурийские дебри – за охотниками, действительно полз по пятам матерой тигр-людоед. Он терпеливо дожидался, когда охотники выйдут на чистое место, – искал простора для прыжка.

Как на грех, из-под самых ног доктора взорвался фазан. Вскинул было ружье Владимир Матвеевич, но в этот момент тунгус крикнул пронзительно:

– Тигра!

– Тигра! – крикнул пронзительно тунгус.

Позади охотников золотополосый зверь припал к земле. Шагов тридцать до него. Хвостом поигрывает. Огонь в желтых глазах.

Крепкие нервы у доктора – он в переносье, между огненных глаз сразу из обоих стволов грянул.

Хорошая централка доктора – дробь кучно кладет. Слепой зверь, все-таки, верно прыгнул. Лапой зацепил доктора за плечо, сбил, подмял, раскрыл уже пасть лютый – тогда тунгус бросился на зверя с кинжалом.

__________

Эх, жаль… вскоре после того «тунгуску Ивана» сожрала черная оспа.

Герой медали «Голубой воды».

В Нью-Йорке существует клуб морских путешествий. Один раз в пять лет он выдает медаль «Голубой воды» тому из своих членов, кто совершил за данный период наиболее длительное и дальнее морское путешествие. Здесь представлен последний герой, получивший, эту медаль, Гарри Пиджен, фотограф из Лос-Анжелоса, который получил ее за то, что прошел 35 тысяч миль в маленьком яле, длиной 34 фута. Это путешествие – вокруг света – заняло у Пиджена четыре года. Пиджена прозвали «книжным капитаном», так как он раньше не был моряком по профессии, а почерпнул все свои морские знания из книг.