Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 01"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Соавторы: Морис Ренар,Николай Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Верно?

– Да, верно.

– Сбросьте 30 кило балласта!

Джим опять надавил на педаль, опять послышалось щелкание, и сквозь стеклянный пол я увидел какую – то тень, плывшую между пропастью и нами, уменьшавшуюся с удивительна быстротой и вскоре исчезнувшую совсем. На этот раз не сбрасывали мешки с балластом, а разрезали их, и из них высыпался песок. С какой целью Корбеты устроили свой аппарат так, чтобы не было никакого сообщения с внешним миром, я не мот понять, но спрашивать в ту минуту сестру было бы бесполезно. Она вся ушла в созерцание циферблата и, как во сне, провозглашала:

– 1.450! 1.475! 1.500 метров! Наконец-то! Ах! 1.540! Это слишком много.

Она схватила висевшую цепь и повисла на ней всей тяжестью. Над нами, на «чердаке» каюты, послышался свист выходящего газа, а стрелка на циферблате встала на 1.500.

– Так, – с удовольствием отметила моя сестрица, усаживаясь на свое место. Потом, посмотрев на часы, добавила:

– Без пяти! Отлично. Мы отправимся ровно в полночь!

Мы «отправимся»… Что она хотела сказать? Я с вопрошающим недоумением уставился на ее затылок, подстриженный по-мужски, и, наконец, не выдержал.

– Что это значит: «мы отправимся»? Ты сказала: «мы отправимся».

Разве мы уже не отправились?

– Нет еще.

– Что же тогда нужно? Что ты хочешь сделать, Этель?

– Облететь вокруг света.

– Что?! Ты смеешься! Вокруг света?

– Да, вокруг света в двадцать четыре часа… Все в порядке, Джим?

Перспектива воздушного путешествия в обществе сумасшедшей приводила меня в ужас. Сквозь туман отчаяния я видел, как проклятый негр смотрел на поверхность воды в каком-то сосуде. Он обнаружил там, что наша машина шла слегка носом вниз. Сбросили немного балласта спереди, и машина вновь приняла горизонтальное положение, но поднялась на 20 метров. Этель об’явила, что это пустяки, и, посмотрев на компас, сказала:

– Отлично! Мыс – прямо на западе.

В глубине часов пробило двенадцать, и сестра скомандовала:

– Пустить мотор!

VI. «Аэрофикс».

Джим повернул большой рычаг. И в то же мгновение позади нас, с глухим, но мощным шумом, проснулся невидимый мотор. Шум становился все громче и громче, и по мере того, как работа мотора усиливалась, ветер усиливался за стенками каюты. Ветер ревел вокруг машины с таким бешенством, что я не мог сравнить его ни с каким явлением, обозначенным человеческими словами. Сквозняки свистели в щелях двери, хотя она была пригнана с идеальной плотностью; целое войско змей не могло бы издавать подобного свиста. В каюте крутились вихри.

Между тем, шум все усиливался, в особенности со стороны острого носа машины. Казалось, что там все время кто – то разрывает шелк. От работы мотора наша каюта вся содрогалась, и, дотронувшись до дрожавшей стены, я заметил, что она была нагрета. Через несколько времени я заметил, что температура в каюте быстро поднимается, а вскоре стало жарко, как в печи. Все это с несомненностью доказывало, что наша машина двигалась и притом с огромной быстротой. Я перестал считать свою бедную сестру сумасшедшей. Она сидела на своем кресле совершенно спокойная и, по-видимому, предвидела все то, что с нами происходило.

Этель в это время следила за длинной линейкой, разделенной на градусы, по которой двигалась стрелка, и выкрикивала числа:.

– 500! 600! 1.000! 1.200! 1.250!

Последнюю цифру она произнесла с торжеством, и в ту же самую минуту стрелка остановилась на линейке, так же, как и колонка ртути в трубочке, в то время, как шум мотора и свист ветра за стеной каюты продолжались попрежнему.

– 1.250! – повторяла с упоением Этель. – Итак, мы здесь…

И, взглянув на часы, она, видимо, сделала в уме какое-то вычисление и указала на карту.

– Джим, – сказала она, – в 12 часов 3 минуты и 45 секунд вы поставите «Торндаль» под кончик стрелки. Торндаль, – не правда ли? В этот час мы будем проходить над ним.

Джим дождался назначенного времени и повернул карту рукой так, чтобы неподвижная изогнутая стрелка указывала на Торндаль. Потом он нажал какую-то кнопку, и карта полушарий, приводимая в движение часовым механизмом, начала медленно вращаться вокруг своей оси, слева направо. Я с трудом приходил в себя от охватившего меня изумления.

– Этель! – воскликнул я, наконец. – Возможно ли это? Уже Торндаль?

– Нет, – ответила она, озабоченно следя за множеством всяких мелких аппаратов. – Торндаль мы уже миновали.

– Чорт возьми! Однако же, мы и двигаемся!

– Нет, мой друг, мы не двигаемся.

– Так что ж тогда? Об’ясни же мне все, наконец! – воскликнул я, выходя из себя.

– Мы не двигаемся. Это воздух двигается мимо нас. Наша машина стоит неподвижно в атмосфере. Вот почему, Арчи, я назвала ее «Аэрофикс», – «неподвижная в воздухе».

Я опять не мог удержаться от восклицания.

– Да, да. Подожди немного Ну вот, теперь у меня все в порядке, только закрыть вот этот кран… Теперь я могу говорить с тобой. Да будет свет в твоей душе и, в этой каюте.

Сестра повернула выключатель, и каюта осветилась электрическим светом, яркость которого сразу уничтожила в перископе свет луны и звезд.

– Так это воздух движется? – повторял я совершенно растерянно.

– Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что все способы передвижения, применяемые людьми, до крайности нелепы? Неужели целесообразно переезжать, расходуя на это пар и электричество, по вращающемуся земному шару, в то время, как нужно только приподняться над ним и остаться неподвижным, чтобы все точки одной и той же параллели постепенно проходили под нами, одна за другой, и мы могли бы опуститься по желанию на любой из них.

– Чорт возьми!

– Вот в этом-то и заключалась мысль, которую мы с Ральфом осуществили. «Аэрофикс» служит этому доказательством. Да, да! Воздух пробегает кругом него, а земля – под ним. С точки зрения центра «Земли» – планеты наша машина стоит в пространстве неподвижно. Она обладает двигателем, который преодолевает силу притяжения вращающейся вокруг своей оси земли. Вот в этом-то только смысле она и неподвижна, потому что наша старая планета продолжает уносить машину с собой в своем движении вокруг солнца, а солнце уносит ее с собой через бесконечное пространство вселенной. Но только земля, вращаясь с запада на восток вокруг своей оси, заставляет нас как бы перемещаться с востока на запад и делать кругосветное путешествие в 24 часа или, точнее, в 23 часа 56 минут и 4 секунды. Совершенно, как солнце.

– Однако же, – робко сказал я, проделав некоторые вычисления в своей записной книжке, – я очень хорошо помню, что окружность земли равняется 40.000 километров. В таком случае, если ей нужно 24 часа, чтобы сделать полный круг на своей оси, ей надо было бы пробегать под нами 1.666 километров в час, да еще с несколькими сотнями метров.

– Недурно для начинающего! – насмешливо произнесла Этель. – В тебе сказался кассир и торговец бечевками. Но, милый мой, такова окружность земли только на экваторе. Если бы мы с тобой поднялись с плоскогорья Квито, наш измеритель скорости показывал бы, действительно, 1.666,6 километра. К сожалению, мне приходится тебе напомнить, что Филадельфия, откуда поднялся «Аэрофикс», находится на 40-й параллели, которая имеет протяжение в 30.000 километров, так как она расположена ближе к полюсу. На этой широте земной шар обладает скоростью только в 1.250 километров в час. Что бы ты сказал, если бы мы поднялись с одного из полюсов, которые остаются неподвижными вместе со всеми точками земной оси? У нас под ногами было бы все время одно и то же место, и все, что мы увидели бы там, сводилось к пустынному ледяному ландшафту, вращающемуся вокруг полюса, как пластинка на граммофоне. Заметь вот еще что: чем выше поднимается машина в пределах атмосферы, увлеченной в круговое движение землей, тем быстрее движение воздуха мимо нее, потому что чем дальше она от центра движения. Для более высокого под’ема нам понадобилась бы и большая сила, чтобы преодолевать силу движущегося воздуха и оставаться неподвижными, если бы воздух не разрежался по мере удаления от земной поверхности. Чем яростнее налетает на нас ветер, тем меньшая у него плотность. Наш нож на носу разрезает его все с той же легкостью, так как здесь большая быстрота движения уравновешивается меньшей плотностью.

– А зачем мы остановились на 1.500 метрах?

– Потому что высшая точка земной поверхности на 40-й параллели приблизительно достигает этого уровня. Если бы мы поднялись ниже, мы могли бы налететь на Скалистые горы.

– Так, значит, мы следуем все время точно по 40-й параллели?

– Совершенно точно. Мы путешественники кругосветные поневоле, друг мой. Взгляни на компас. Его стрелка не дрогнула бы ни разу за 24 часа, если бы магнитный полюс совпадал с полюсом земли. Север у нас все время направо.

– Итак, – пробормотал я в каком-то восторге отчаяния, – завтра мы опять будем в Филадельфии, пройдя всю 40-ю параллель. Так вот оно, кругосветное путешествие, о котором ты мне говорила!

– Совершенно верно, Арчи. Посмотри теперь на карту полушарий. На ней последовательно отмечаются все наши положения. Конец стрелки представляет собой неподвижный «Аэрофикс». Каждые двадцать четыре часа те же самые места проходят под ней. Завтра под ней очутится Филадельфия. Но мы немного опоздаем благодаря замедлению движения, необходимому перед тем, как остановиться, так же, как и для того, чтобы при под’еме достигнуть скорости движения земли. Эти два маневра требуют некоторой постепенности; если я сразу остановлю мотор, что, впрочем, и невозможно, – воздушное течение овладеет нашей машиной, и передняя стена обрушится на нас с силой летящего снаряда.

Я чувствовал, как у меня на лбу выступали капли пота, а ладони становились влажными.

– Проклятая жара, – проворчал я. – И проклятый свист. Тебе приходится кричать во весь голос, а я тебя едва слышу.

– Да, да. Всему этому причиной трение воздуха. Ты тоже задыхаешься?

Она открыла небольшие отверстия, которыми были испещрены двери и которые вели наружу наискось по направлению к корме. Вентиляторы оказались великолепными, в каюте стало сразу свежо.

– Сколько труда, – продолжала между тем моя сестра, – мы положили на то, чтобы найти средство против чрезмерного нагревания. Ральф изобрел обмазку, рассеивающую тепло, которой покрыта вся наружная обшивка машины.

Я собирался начать разглагольствования о противоречивых свойствах воздуха, о способности его охлаждать тела при одних скоростях и воспламенять их при других, более высоких, когда сестра опять вдруг потушила лампу.

Когда я немного привык к темноте, то увидел опять ее голову под абажуром перископа, всю белую под его молочным светом.

– Их величества Скалистые горы! – Провозгласила она. – Любуйся. Арчи!

Волшебная воронка была вся залита синим светом. На небе плыли облака. Самые отдаленные, казалось, ползли очень медленно, ближайшие мелькали, как пушистые молнии, некоторые из них заслоняли нам вид на несколько мгновений. Появившись из-за горизонта, т.-е. из-за края абажура, быстро надвигалось на звезды темное пятно. Оно имело очень странные очертания, белый свет играл на его краях, и я понял, что это шла на нас с головокружительной быстротой горная цепь.

Ледники при свете луны казались огромными опаловыми потоками, похожими на хвосты комет; бледный свет озарил наш прозрачный пол; нам казалось, что горы подпрыгивают и мечутся подобно испуганному стаду в горах.

Потом все улеглось. Горные вершины ушли в невидимую даль.

И вот мне показалось, что прозрачный пол каюты весь состоит из мелких граней и блестит, как собрание множества алмазов. Негр при этом пришел в совершенно идиотский восторг…

Он давился, корчился и выкрикивал какие-то бессвязные восклицания, приветствуя Великий океан.

Этель подтвердила:

– Да, это океан. 3 часа 22 минуты. Он явился точно в назначенное время.

– А что, если мы упадем? – выразил я опасение.

– Не бойся ничего, старый трус и дорогой брат, – «Аэрофикс» построен прочно.

– Да, да, – поспешил я заявить, сконфуженный ее замечанием, – я это только так… Я вижу, что этот «аппарат тяжелее воздуха» построен прекрасно.

– Это – дирижабль, Арчи, настоящий аэростат с газом. Никакое другое сооружение не могло бы удержаться в этом вихре воздуха. Но ты понимаешь, что у «Аэрофикоа» гондола, где находится мотор, должна иметь прочную оболочку, в противном случае эта оболочка, чтобы сопровождать движение земли, наляжет на канаты и порвет их, если сама не будет сломана с самого начала. Поэтому наш аппарат представляет собой одну сплошную лодку, сделанную из сплава алюминия с другим металлом, имеющим вес пробки и, к сожалению, не обладающим достаточной крепостью. Лодка разделена на два этажа горизонтальной перегородкой. Верхний этаж над нами наполнен газом, известным нам одним! и обладающим весом в шесть раз более легким, чем водород. Нижний этаж разделен на три части: в среднем находится наша каюта, впереди;—очень узкий приемник, где сосредоточены; «аккумуляторы Корбет», – почти неиссякаемый источник электрической энергии, – а сзади – помещение мотора.

Мотор, это – наша гордость. Ты, быть может, думаешь, что он дает миллионы лошадиных сил? Нет, «Аэрофикс» совсем не похож на пароход, идущий против течения и обладающий лишь такою мощностью, которая не позволяет течению отбрасывать судно назад и удерживает его на одном месте. В таком случае ты был бы вправе сказать, что Корбеты ничего не изобрели.

Я тебе повторяю: наш мотор не двигает «Аэрофикса», а освобождает его от увлечения вращением земли.

– Но что же это тогда? – спросил я. – Об’ясни мне, какой принцип…

– Я не могу сказать тебе этого, – ответила сестра. – Не сердись, но Корбет был бы недоволен этим.

– Но ты ведь знаешь мою скромность…

– Ну, хорошо, Арчи, я наведу тебя на верный путь, но больше ничего не спрашивай. Помнишь волчки, которые назывались жироскопами и которыми мы забавлялись в детстве? На протянутой нитке они вертелись не падая, несмотря ни на какое положение. С поддержкой вращения они образовывали самые невероятные углы и, казалось, нарушали все законы равновесия и тяготения. Вспомни их применение хотя бы в Англии. Луи Бреннан, инженер, применил тот же принцип к своей однорельсовой железной дороге, так что вагон, так же мало устойчивый, как остановленный велосипед, держится на одном рельсе или на стальном канате, перекинутом через пропасть. Словом, всякий предмет, снабженный жироскопами, остается уравновешенным в положении неустойчивого равновесия так же, как если б он обладал большой скоростью. Применение жироскопа заменяет приобретенную скорость. Эту силу мы увеличили при помощи некоторого приспособления. Позади тебя шесть жироскопов – шесть усовершенствованных волчков – вертятся в пространстве.

– А они не могут случайно остановиться?

– Для этого нужно, чтобы произошло непредвиденное несчастье. Бреннан доказал, что с той минуты, когда их перестают приводить в движение, жироскопы продолжают вращаться в течение 24 часов, из них 8 часов с полезным действием, – а этот промежуток времени более чем достаточен для того, чтобы отдаться силе движения воздуха и выбрать место, куда опуститься. Несчастье может произойти только от поломки… словом, от поломки того специального приспособления, о котором я тебе говорила. А так как мы не будем делать этого нарочно, то…

– Этель! Я восхищен! – воскликнул я в диком восторге.

– Теперь ты понимаешь, почему я так легко выкатила машину из гаража? Мешки с песком, подвешенные снизу, уравновешивали под’емную силу, нейтрализуя ее. Машина обладала на деле весом всего в несколько кило, необходимым для того, чтобы удерживать ее на земле. Эти грузы автоматически могут сбрасываться изнутри машины. Мы все предвидели. Мы испытали сначала уменьшенную модель, размера небольшой лодки, и из предосторожности заводили мотор в мастерской. Но маленький «Аэрофикс» сыграл с нами плохую шутку: он пробил стену и вонзился в один из холмов Бельмонта. Там он и сейчас.

– Но неужели, – спросил я еще, – нет опасности, что газ воспламенится от жары?

– Успокойтесь! Для этого прежде всего нужна искра. Откуда же она возьмется?

– Я очень рад. Я теперь понял вашу систему, Этель. Но вначале я принял ваш авто-иммобиль[1]1
  По смыслу – «лишающий себя движения».


[Закрыть]) за огромный автомобиль.

– Наверное, из-за колес? Колес с рессорами? Они служат только для того, чтобы смягчать удар при опускании на землю. Приземлившись, не испытываешь никакого сотрясения, и катишься на них на протяжении нескольких метров прежде, чем остановиться. Аэропланы снабжены такими же колесами.

– Да, да, – бормотал я. – Да, да, прекрасно!

VII. Остановившаяся полночь.

Ощущения нашего сказочного путешествия смущали, однако, мои мысли. Я не мог оторвать глаз от вращающейся карты, медленное круговое движение которой отмечало наш путь по 40-й параллели.

Этель заметила мое состояние.

– Я подозреваю причину твоего угнетенного состояния, – сказала она. – Все новые изобретения кажутся нарушением законов природы. После всех великих открытий люди, по крайней мере, в течение недели, считают их чудом и сверх’естественными; вещами. Некоторые жертвы науки кажутся преступниками, которых справедливо покарали за нарушение установленных законов. И вот Арчибальд Клерк, например, считает себя свидетелем темного дела.

Мне совсем не хотелось спорить. Психология толпы перед лицом великих открытий меня совсем не интересовала.

– Ужасно! – шептал я тихо. – Ужасно! Океан, кажется, никогда не кончится… Интересно знать, какой он глубины.

– От 1.000 до 2.000 метров. Мы находимся где-то между 140 и 160 меридианами.

– Да, правда. Скоро 5 часов.

– 5 часов теперь в Филадельфии, но не в тех местах, над которыми мы находимся. Здесь полночь. Где бы мы ни находились, всегда полночь.

Я содрогнулся.

– Правда, солнце не восходит…

– Ну, конечно. Оно все время по ту сторону земного шара. Мы с ним играем в прятки. Арчибальд, мы с тобой потеряем один светлый день нашей жизни и проживем лишнюю ночь. Позже, когда это изобретение войдет во всеобщее употребление и у каждого будет свой «Аэрофикс», я уверена, люди будут совершать эти неподвижные путешествия днем. Тогда враги тьмы будут в состоянии жить среди непрерывного дня, в тихие сумерки или при блеске постоянного рассвета. Посмотри на небо в глубине перископа, – он постоянно отражает одно и то же небо. Все стоит неподвижно, кроме луны. Созвездия не меняют места. Можно сказать, что небесные часы остановились.

– Да, но зато есть другие часы, которые продолжают прекрасно итти. Это – часы моего желудка. И в данную минуту они бьют час завтрака. Этель, я голоден.

Мы принялись за еду. Вы можете судить по этому, что состояние моего духа снова стало благоприятным. После завтрака мне стало еще веселее. Подкрепившись превосходными консервами и целым стаканом брэнди, я чувствовал себя в узкой каюте почти так же хорошо, как в купэ спального вагона.

_{…На «Аэрофикс» с головокружительной быстротой шли страшные цепи Скалистых гор… Ледники при свете луны казались огромными опаловыми потоками, похожими на хвосты комет. Бледный свет озарил прозрачный пол «Аэрофикса»; казалось, что горы подпрыгивают и мечутся, как испуганное стадо.}

От пережитою нервного напряжения осталась только общая усталость. Я чувствовал, что мои веки тяжелеют; было тепло, от перископа шел слабый свет. Свист воздуха и жужжание жироскопов убаюкивали меня. Сквозь туман дремоты я слышал, как Этель сказала, что мы прошли четвертую часть пути, и больше ничего не слышал.

– Нет-нет, братец! Этого никак нельзя! – услышал я вдруг ее голос над самым ухом. – Ты, кажется, спишь? А если ты мне будешь нужен зачем-нибудь? Нельзя спать! Проснись!

– М-м-м!

– Неужели тебе не хочется взглянуть на Японию, которая сейчас у нас под ногами?

– К чорту Японию! – буркнул я. – Там темно и все равно ничего не видно…

Джима это ужасно забавляло. Он хохотал. Я обиделся и сказал ему что-то неприятное. Этель сейчас же остановила меня. Негр на своем месте давился и задыхался от сдержанного смеха, и, хотя я не мог видеть его лица, мне все время представлялась его неуместная улыбка. Повелительный тон сестры заставил меня успокоиться, и я, чтобы переменить разговор, спросил ее, где мы находимся.

– В нескольких милях к северу от Пекина.

И опять наступила тишина. Я вполне сознательно называю тишиной тот непрерывный шум, который окружал нас. Я так привык к нему, что больше не слышал его, так же, как мы не слышим тех привычных звуков, которые постоянно наполняют нашу земную природу.

Я долго боролся со сном. Чтобы лучше одолеть ею, я старался заинтересоваться всем, что происходило кругом; я наблюдал за своими спутниками, следил за тем, как Джим то-и-дело сбрасывал балласт, я созерцал выразительный затылок моей сестры или старался себе представить, как в городах и деревушках, которые мелькали у нас под ногами, под рогатыми крышами домиков мирно спали в своих китайских кроватях наши желтолицые братья. Но воображение без знания – ничто. Я совершенно не знал, какие у китайцев кровати, а смотреть было мало толку. Я не различал даже деревьев. Мне приходилось все выдумывать, как детям, об’езжающим чудесные страны на деревянной лошадке, не выезжая из детской.

Наконец, Этель бодро и весело провозгласила тоном слуги из вагона-ресторана:

– Прошу за стол, господа! Полдень.

– Полдень в полночь! – ворчливо сказал я.

Наш завтрак был похож на ужин. Так же был похож на него и обед. Никому не хотелось есть. Под нами проплывали последовательно Каспийское море, Турция, Греция, Калабрия, Испания и Португалия. Но видеть что бы то ни было я не имел возможности, а фантазировать уже устал. Я с раздражением отбивал дробь по нашему прозрачному полу, чувствуя, что долго не выдержу в своей узкой келье. Когда, около 12 часов, Этель приказала мне быть очень внимательным и помнить о своих обязанностях, я радостно встрепенулся. Сестра об’яснила мне, что она остановит мотор и затормозит действие жироскопов, чтобы наша машина постепенно была подхвачена движением земли и нам можно было бы спуститься в Филадельфии.

Лампа излучала свой яркий свет. Джим повернул большой выключатель и перевел несколько рычагов. В корме послышался скрип тормозов о колеса, воздух свистел все слабее и слабее, а стрелка на измерителе скорости начала опускаться.

Я крепко сжимал ручки от шнурков руля. Сестра строго запретила мне передвигать их без особого приказания. Время от времени я видел через пол блестящую поверхность океана, на которой какой-то океанский пароход проводил двойную светящуюся линию, – красную и белую.

Это положение продолжалось неопределенный промежуток времени, который показался мне бесконечным. Наклонившись через плечо сестры, я увидел, что лицо ее было встревожено.

– Дело в том, – ответила она на мой вопрос, – что мы недостаточно замедляем ход. Я боюсь, что мы пролетим мимо Филадельфии.

На часах было половина первого, а воздух свистел все еще достаточно сильно.

– Ты думаешь, – сказал я, – что нам придется приземлиться где-нибудь в окрестностях? Если это будет дальше 100 километров от города…

Негр покачал головой.

– Нет, Джим, не правда ли? – сказала сестра. – Конечно, нечего и стараться. Я слишком поздно остановила мотор.

– Ну, так что же, – сказал я беззаботно. – Остановимся позже, и вы дадите задний ход.

– Арчибальд, ты – осел! Наш аппарат – не автомобиль, а авто-иммобиль, ты сам это сказал. Для того, чтобы мы могли полететь назад, надо, чтобы земля начала вращаться в обратном направлении. Единственное разумное, что мы можем теперь сделать, эго пропустить еще раз нашу планету под нами и затормозить для спуска раньше. Пустите мотор опять в ход, Джим, и сбросьте немного балласта.

Когда она отдала это ужасное приказание, я увидел внизу слабо светившееся пятно – огни Филадельфии, которые промелькнули и погасли.

– Бедный Ральф! – сказала Этель. – Он будет тревожиться.

И, не давая мне времени опомниться, она стала подробно раз’яснять мне, каким способом будет лучше всего достигнуть Бельмонта завтра, когда мы спустимся на землю. По ее предположениям, «Аэрофикс» должен был приземлиться не дальше 20 километров от города. Оттуда придется доставить ело в гараж лошадьми, и мы будем дома еще до рассвета.

VIII.Катастрофа с «Аэрофиксом».

Этель, прежде всего, позаботилась о том, чтобы дать каждому необходимый отдых. Она и Джим должны были дежурить по очереди. Что касается меня, завлеченного в это путешествие по неведению, то мне было предоставлено спать хоть все время. Я думаю, что сестра боялась моей нервности, которая проявлялась у меня в порывах тревоги и в раздражении против Джима.

Изнемогая от усталости, я растянулся на стеклянном полу каюты и заснул.

Когда я проснулся, перископ освещал каюту слабым светом; Этель спала, похожая в этом полумраке на мертвеца. Джим, огромный и уродливый, величаво исполнял свою ответственную обязанность. Кругом нас молчала безысходная ночь.

Я поддался внезапному страху и сделал бессознательное движение отчаяния, Моя рука коснулась какого-то. гладкого холодного предмета… Это была бутылка с брэнди… Я стал пить его, совершенно, не думая о том, какое действие он окажет на мою усталую голову в тесном неудобном помещении, где я был заперт.

Было 7 часов. Мы находились над Бамарскими островами, когда Этель отдала приказ остановить мотор.

– Ну, Арчи, вставай! Довольно спать! Возьмись за руль!

– Слушаю, мадам Корбет, – сказал я с любезной улыбкой. – К вашим услугам, мадам Корбет.

Сестра торопливо осветила каюту и подозрительно посмотрела на меня. В течение почти всего дня она сидела ко мне спиной и не знала, спал я или нет. Радостное выражение моего лица она приписала приятной перспективе скорого прибытия в Бельмонт.

Тормоза скрипели. Ветер затихал. Мои спутники были совершенно поглощены сложными операциями над непонятным мне механизмом. Мне стыдно было за свое бездействие. Но благородная гордость наполняла меня при мысли о том, какие важные услуги «я окажу, управляя рулем при спуске. Тогда они увидят мой талант рулевого. Раз-два, – правый борт! Раз-два, – левый борт!

И, чтобы увидеть, что получится, я дернул по очереди за оба шнура. Само собой разумеется, руль остался неподвижен. Сжатый воздушным вихрем, он не мог двигаться на своих шарнирах. Я дергал изо всех сил, но ручки оставались в прежнем положении. Это меня рассердило. «Нет, ты сдвинешься, голубчик!»– заявил я про себя упрямому рулю. – «Ты сдвинешься, чего бы мне это ни стоило!».

И я дернул так сильно, что одна из ручек оторвалась, выдрав при этом из перегородки довольно большой кусок.

Это сразу охладило мой пыл. Я притих и думал уже только о том, как бы мои спутники не заметили, что я натворил.

Но опасения мои были совершенно напрасны, потому что оба были заняты своими аппаратами. Я старался прицепить рукоятку на прежнее место, но стержень, к которому она прикреплялась, ушел в отверстие, через которое он проходил в каюту. Было безумием с моей стороны надеяться, что мне удастся поправить беду, не входя в помещение мотора. Кроме того, я совершенно не знал устройства руля.

Но я неутомимо работал над этим предприятием, обреченным на неудачу. И вдруг терпение мое лопнуло. Гнев овладел мной. Я изо всей силы толкнул ручку вглубь и вверх. Она встретила какой-то предмет, который подался почти так же легко, как лист картона. Ручка прошла его насквозь. Я почувствовал, что ручка застряла в образовавшемся отверстии, и с силой дернул ее. Тогда вдруг послышался свист, заглушивший свист воздуха.

Этель прислушалась. Увидя меня выдергивающим ручку из отверстия, где она застряла, сестра дико вскрикнула.

В это время ручка подалась, наконец. Послышался слабый треск, как будто что-то вспыхнуло… Оба бросились ко мне, крича:

– Джим! Скорее! Газ выходит!.. Там, кажется, искра!..

Но было уже поздно.

Джим бросился к жироскопам. А я, теряя всякое соображение, открыл дверь, которая вела… в бездну. Но броситься я не успел. Стало невыносимо жарко. Раздался оглушительный гром, невыносимо яркий свет, невыносимо громкий треск. Я ухватился за дверь и потерял сознание…

Конец приключения известен вам, господа, лучше, чем мне.

IX. Загадочный человек.

Мистер Арчибальд Клерк окончил свой рассказ. Мы, разинув рты, слушали, как он произносил свои последние слова и допивал последний глоток вина. Благодаря его стараниям поубавилось сигар в ящике, а виски осталось в бутылке только на дне. Мы часто перебивали рассказ мистера Клерка восклицаниями: «А!» «О!» Мне несколько раз приходилось помогать ему подыскивать слова. И он пользовался этими минутами перерыва для того, чтобы истреблять сигары и виски.

Гаэтан бесцеремонно глазел на этого единственного уцелевшего участника чудесного путешествия. Мистер Клерк встал и подошел к одному из иллюминаторов, но в них ничего не было видно, кроме однообразных волн и ясного неба.

– Ну, и что же дальше, дружище, – оказал Гаэтан, который не сразу мог переварить чудесное изобретение Корбетов.

– Итак, – перебил я его, – вы думаете, что ваша сестра и негр погибли?

– Это почти наверное так, – ответил он безучастным тоном.

Мы молча стали созерцать этого странного человека.

– Мистер Клерк, – прервал я, наконец, молчание, – не можете ли вы об’яснить мне следующее: когда мы, проходили под «Аэрофиксом», я заметил что-то странное в его свисте. В первый раз он был услышан нами, – я не смею сказать «после того, как заметили машину», потому что свет не был виден издали, – но после, вероятно, его появления из-за горизонта. А между тем, когда «Аэрофикс» уже скрылся за горизонтом на западе, свист его все еще был слышен. Во второй раз было почти полное совпадение света и звука: мы видели и слышали их приблизительно в одно и то же время.

Клерк, подумав, ответил:

– Это очень просто, мистер Синклер. В первую ночь, достигнув уровня вашей яхты, мы едва замедляли ход и наша скорость была выше скорости звука на 46,66 метра в секунду. Понимаете? На вторую ночь замедление было значительнее, и обе скорости были, повидимому равны. Может быть, вы хотите, чтобы я об’яснил вам это на примере?

_{Туманность вдруг засветилась ярко, как солнце, блеснула, как молния, свист прекратился и раздался оглушительный гром. Вся яхта содрогнулась; поднялся ветер, который сейчас же утих, на несколько минут всколыхнув море… (к стр. 5 и 20).}

– Нет, не трудитесь.

– Это совершенно просто. Задача для учеников младшего возраста[2]2
  Напомним читателю, что, по рассказу Клерка, в первую ночь Этель опоздала выключить мотор. Поэтому его об’яснение правдоподобно, но не совсем: в первую ночь скорость «Аэрофикса» равнялась, по этому расчету, 46,66 + 330 = около 377 метров в секунду, около 1.360 клм. в час, – т.-е. выше первоначально указанной—1.250 клм. Здесь Клерк явно путается.


[Закрыть]).

– Но, чорт возьми, – перебил его Гаэтан, – с вашей сообразительностью, которая мне кажется незаурядной, вы, наверное, сумеете нам об’яснить более подробно конструкцию «Аэрофикса».

– Я сказал все, что знал, – ответил Клерк, – и, если я доверил вам свою тайну, то только потому, что вы спасли меня и что ваше желание знать мою историю было очень настойчиво. Повторяю еще раз, что двигателя, – самую интересную часть машины, – я не видел. Ни разу обстоятельства не сложились так, чтобы я мог или мельком взглянуть устройство. Может быть, из тех замечаний, которыми моя сестра обменивалась со своим помощником, ученый мог бы сделать интересные заключения и понять устройство жироскопов. Я не мог этого понять по недостатку технического образования. То, что об’яснила мне сестра, я понял потому, что это было очень просто, и потому, что у меня есть кое-какие знания по механике. Если я запомнил несколько цифр, то этого никак нельзя приписывать моей учености, а следует об’яснить тем, что я, в качестве кассира, постоянно имею дело с цифрами. И в настоящую минуту у меня нет более горячего желания, как вернуться к этой спокойной обыденной работе, лишенной всяких чудес, но зато и опасностей.