Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 02"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Соавторы: В. Белоусов,Георгий Гайдовский,Чарльз Майер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Вскоре выяснилось, каким образом животные выбрались на свободу, или, по меньшей мере, как выбрался на свободу самец. В своей досчатой клетке он нашел расщепившуюся планку и стал отрывать ее зубами. Он отрывал щепку защепкой до тех пор, пока не прогрыз планку насквозь. Затем он ее отломил. Вероятно, выбравшись наружу, орангутан случайно освободил защелку на дверях другой клетки, когда перелезал через нее.

Но вернусь к описанию ловли орангутанов в лесах Борнео.

Я с удовольствием вспомнил, что ни один зуб не в состоянии расщепить бамбук, и был уверен в прочности клеток, которые делали для меня односельчане Омара. Конечно, я отлично понимал, что, если пойманный в клетку взрослый оранг-утан задумает напрячь мускулы и нажать своими могучими руками на ее бамбуковые прутья, никакие скрепы из индийской пеньки не в силах будут устоять против такого напора. Но я знал также, что оранг-утаны никогда так не делают. Их способ атаки состоит в том, чтобы притянуть к себе предмет и кусать его. Так, отламывая ветки для гнезда, оранг-утаны всегда притягивают ветви к себе. Они никогда не тянут их вниз или в сторону, как это делает человек. Со страшной быстротой оранги небрежно раскидывают эти ветви на развилине сучьев крест-на-крест.

Однако, мне всегда казалось удивительным не то, что делают эти животные, а то, что, несмотря на свою чудовищную силу, они делают так мало. Даже и при самой умелой дрессировке в неволе, оранги выучиваются кое-чему очень медленно. Шимпанзе можно научить многим штукам, которым оранг-утан никогда не научится.

По образцу западни, построенной под моим руководством, Омар распорядился сделать полдюжины таких же западней, конечно, из сырого бамбука, которого никакие зубы не могут расщепить; затем Омар наготовил еще клеток для посадки уже пойманных животных.

Западни были хорошо сработаны. Молодой туземец Юсуп взял на себя ответственность за безукоризненное изготовление и прочность этих клеток. Когда я расхвалил Юсупа за его работу, на лице его отразилась гордость, а когда я попробовал двигать дверцы вверх и вниз, – он не спускал с меня глаз.

– Они бегут, как вода, – сказал я по-малайски. Юсуп меня понял и громко рассмеялся.

Чтобы прикрепить одну западню на место, нужно было провести целый день в джунглях. Выбиралось не то дерево, на котором находилось гнездо, где спят оранг-утаны, но находившееся поблизости к нему, и на нем непременно должно было быть удобное разветвление, на котором укрепляли западню. Подходящее дерево обыкновенно находил Юсуп. У нею словно был какой-то особый инстинкт в этом отношении.

Найдя дерево, он устанавливал у ствола его свой бамбуковый шест с надрезами и взбирался наверх, как кошка. За ним сейчас же поднимались три или четыре туземца. Затем западня, поднятая при помощи веревок из индийской пеньки, привязывалась к разветвлению, дверью к дереву. Вскоре западня стояла уже так крепко, точно она приросла к дереву. Тогда ее внутри обкладывали листьями и ветками и покрывали зеленью и вьющимися растениями. Когда все это было готово. Юсуп привязывал плоды внутри клетки, в дальнем конце ее.

Временно я использовал западни в качестве столов с плодами для даровых обезьяньих завтраков, пока не установится доверие обезьян к самим западням. Я был убежден, что ни один оранг-утан не соблазнится войти туда, пока не увидит, что какие-нибудь другие обезьяны попытаются это сделать и выйдут невредимыми. Обезьяны никогда не сделают никакого открытия молча, и обязательно вступят в препирательства по поводу открытого ими. Их трескотня привлечет внимание оранг-утанов, а стоит только оранг-утанам заинтересоваться, как они разгонят всех обезьян.

В течение нескольких дней мы расставили семь западней на протяжении квадратной полумили. Мы посещали их каждые два дня, и, если плоды оказывались с’еденными, мы заменяли их новыми.

Совершая как-то один из таких обходов, я случайно заметил на дереве ржавокрасный оттенок шкуры старою орангутана. Он сидел на ветке, придерживаясь одной рукой за другую ветку, свешивавшуюся над его голодай. Я мог видеть, что в свободной руке он держал что-то трепещущее. Вскоре я заметил, что орангутан сидел возле птичьего гнезда и поймал, вероятно, птицу-самку. Он придвинулся к стволу дерева и оперся на него, – вниз стали падать перья и кости. Птица была с’едена. Я и раньше слышал, что оранг-утаны едят птиц, но никогда этому не верил, и даже производил многократные опыты в моем зверинце в Сингапуре. Несколько раз предлагал я сидевшим в клетках оранг-утанам мясо, и сырое и вареное, но они не хотели; дотрагиваться до него. Быть может, если бы я предложил им птицу в перьях, они и стали бы ее есть.

Когда этот старый оранг-утан заметил, что я на нею смотрю, он зарычал, оскалил зубы и перебросился по ветвям дальше.

Когда плоды с крыши западней стали регулярно исчезать, я решил, что пора приготовить к действию самые западни. Все ветки, которые могли бы задержать движение обезьян, мы срезали, и подвесили свежих плодов. Юсуп каждый раз упорно залезал в клетку и сам себя запирал в ней, чтобы убедиться, что все в порядке. Больше всего хлопотал. Юсуп над той клеткой, которую он увешал плодами гуявы. Это – крепкие плоды, которые долю не зашивают. Оранг-утаны очень капризны в выборе плодов.

Прежде всего, они ни за что не прикоснутся к плоду, если он не совсем дозрел. Юсуп нанизал гуявы на пеньку и развесил их гирляндами. Он и не пытался придать им естественный вид. И сама западня была установлена не на дереве гуявы.

На следующий день дверца именно этой западни оказалась спущенной. Юсуп влез на дерево и заглянул внутрь. Он не закричал, но по движениям его гибкого тела я увидел, что он в восторге. Да и не удивительно. Когда западню спустили вниз, я обнаружил, что на нашу долю выпал двойной улов. В западне сидела самка-оранг-утан, а за шерсть на ее груди уцепился ее детеныш.

Я был в неменьшем восторге, чем Юсуп.

Западню спустили, к ней прикрепили ручки для переноски и торжественно отнесли в кампонг, где уже находилась клетка нужной величины. Бока ее были сделаны из шестов прямых молодых деревьев, вогнанных в землю; такие же шесты составляли крышу. Над этой клеткой и остальными, пустыми, клетками был сделан навес с соломенной крышей для предохранения животных от солнца, дождя и росы. Было почти невозможно удержать кампонг от радостной демонстрации, которая могла бы напугать оранг-утанов.

Первые дни неволи были тяжелы для обезьян и очень тревожны для меня.

Я знал, что туземцы не поймут необходимости щадить животных; тогда мне пришла мысль сказать им, что у меня самого болят уши. Я приложил к своим ушам руки и поручил Омару сказать всем, что у туана – болезнь ушей, и что каждый шум для него, – точно раскаты грома. После этого внезапно водворилась полная тишина.

Когда обезьяну и ее детеныша заперли в клетку, она пришла в неописуемую ярость. Рот ее постоянно кривился и зубы скалились. Никто не имел права подойти даже к плетню, поставленному по моему распоряжению вокруг навеса. Самке давали кипяченую воду, – и только.

Это был один из тех приемов, которым меня научил долгий опыт. Если пойманному оранг-утану сразу же предлагают пищу, то из десяти раз девять он отказывается; будет и дальше отказываться и захиреет. Если же ему дать хорошенько проголодаться, затем предложить пищу, он примется есть и ободрится. Во многих отношениях оранг-утан похож на человека. Вскоре и наша пленница привыкла к своему новому положению. Она перестала злиться, но никогда не казалась такой веселой, какими бывают в неволе другие обезьяны.

Позже я стал держать в клетке, соседней с той, в которой сидела самка с детенышем, небольшого оранг-утана, пойманного при странных и жутких обстоятельствах, подтвердивших мое мнение, что оранг-утаны – не одинокие животные.

Когда естествоиспытатель, охотясь с ружьем, увидит оранг-утана и выстрелит в него, то все остальные оранг-утаны исчезают в джунглях, словно по сигналу, после первого же выстрела. Но я своей бесшумной работой их не распугивал. Мне приходилось видеть их целыми группами в восемь, десять и даже двадцать штук, и пока мы не поймали только-что упомянутого мною оранг-утана-детеныша, я не разделял мнения туземцев, что они действительно опасные звери, даже когда на них не нападают прямо. Мне пришлось многому научиться в этот раз…

Мы вышли из кампонга партией в шестнадцать человек. Надо было посеять много западней, и потому мы разбились на группы. Со мной пошли Омар и шесть туземцев. Осмотрев две пустые западни, мы добрались до одной, в которой сидел довольно крупный самец-орангутан. Не успели мы западню опустить на землю, как послышались крики о помощи. Двое туземцев, задыхаясь от быстрого бега, кричали отрывочные фразы, которые я не мог понять. Тела их были изодраны и окровавлены. Они пробились через джунгли, не обращая внимания на острые колючки растений. Я уловил имена Юсупа и Абдулла. Омар перевел их слова: Юсуп и Абдулл были убиты.

Старшина забил тревогу, выкрикивал странные слова, заканчивавшиеся чем-то в роде боевого клича даяков. Это делалось, чтобы призвать всех, кто мог услышать.

В это время запыхавшиеся вестники произнесли несколько фраз на отрывистом наречии даяков, а Омар умудрился понять и передать мне это на малайском. Оказалось, что группа, состоявшая из четырех человек, в числе которых был и Юсуп, нашла занятую западню. Юсуп сразу вскарабкался вверх. Он заглянул в щель и закричал, что там сидит очень молодой оранг-утан. Затем он принялся перерезывать своим парангом веревку, которой была привязана западня. Прежде, чем остальные успели присоединиться к нему на дереве, – орангутан-мать, скрывавшаяся в верхних ветвях дерева, бросилась на Юсупа и вонзила свои зубы ему в плечо. Он уцепился за клетку, которая упала, увлекая за собой и его самого и обезьяну-самку. Голова Юсупа ударилась о землю, и клетка упала на его скрюченное тело. Туземцы бросились к нему на помощь. С криками они воткнули копья в тело самки. Прямо под деревом стоял Абдулл. Вдруг, без малейшего предупреждающего крика, большой самец прыгнул на плечо несчастного, свалил его на землю, глубоко запустил зубы в шею, и затем стал вертеть его голову своими сильными руками и убил Абдулла…

Двое оставшихся в живых решили, что все джунгли кишат оранг-утанами.

Мы сразу же отправились туда: впереди всех шел Омар, я следовал за ним с заряженным скорострельным ружьем наготове.

Вдруг старшина остановился и указал вперед рукой. Я увидел картину, которую никогда не смогу забыть. Под западней, упавшей дверцей вниз, лежало тело Юсупа. Раненая самка трясла решетку клетки, стараясь освободить своего малыша. Самец прыгал взад и вперед по телу Абдулла. Одной рукой он ухватил даяка за густые волосы и, прыгая, приподнимал его голову и плечи над землей.

Я выстрелил, и уложил животное на месте.

Мы починили западню, которая была сильно исковеркана, и взяли с собой молодого оранг-утана. Убитых туземцев вынесли на край джунглей на носилках. Здесь их похоронили в глубокой могиле…

Проф. А. В. Цингер
Оранг-утаны Берлинского Зоосада

Очерк

Рисунки Олега Цингера

За последние четыре года я имел возможность довольно часто посещать Берлинский Зоосад, который по богатству собрания животных и по роскоши обстановки справедливо считается одной из самых интересных достопримечательностей германской столицы. Здесь удалось мне перевидать человекообразных обезьян всех видов.

Осенью 1925 года в качестве проезжего гастролера показывался великолепный экземпляр молодого самца гориллы. Разных видов и возрастов шимпанзе перебывало за это время восемь штук, из которых три до сих пор живы, и их веселая компания является одним из самых интересных достояний Зоосада. Наконец, оранг-утанов удалось наблюдать троих, о которых я и хочу здесь кое-что рассказать.

Хотя в деле ухода за большими обезьянами за последние двадцать – тридцать лет достигнуты значительные успехи, все же оранг-утаны в зоосадах Европы являются редкостью, и случаи их долголетия в неволе представляются лишь счастливыми исключениями.

В годы военного оскудения в Берлине не было ни одного оранг-утана. Лишь три с половиной года тому назад был привезен сюда с Суматры молодой самец «Бэзэк». Это был сравнительно благообразный, еще безусый и безбородый юноша. Пойман он был еще совсем маленьким и вырос в неволе, воспитываясь среди; домашних животных во дворе одной фермы на родной Суматре. Избалованный своими хозяевами, Бэзэк, подростая, сделался озорником, от которого особенно доставалось домашним птицам; он приучился ловить их, мучить и отрывать им головы. Делал он это, надо полагать, исключительно ради забавы, так как оранг-утаны природные вегетарианцы и, в противоположность гиббонам, птиц не едят. За свои жестокие проказы Бэзэк был продан в Берлин.

Бэзэк – сравнительно благообразный юноша.

Здесь, сидя в своей просторной удобной клетке, он вел себя тихо и скромно. Невозмутимо спокойный, задумчивый и очень медлительный во всех своих движениях, он с комической серьезностью развлекался, чем попало. То он целый час прилаживает себе на голову холщевый мешок в виде чалмы, го вместо шляпы старается удержать на голове жестяной тазик из-под молока, то медленно пройдет на средину клетки и долго качается на свешивающемся с потолка канате, то разбирает руками солому и, неизвестно зачем, сыплет ее себе на темя. С одной стороны через решетку клетки глазеет на него публика, с другой стороны из соседней клетки таращат на него глаза и возбужденно ухают молодые шимпанзе; но Бэзэк с презрительным равнодушием косится и на тех, и на других.

Среди людей Бэзэк различал лишь немногих своих знакомых и сторожа Либетрея, заслуженного специалиста по воспитанию человекообразных обезьян. С знакомыми своими Безек здоровался, протягивая свою длиннейшую, лохматую руку и делая приветливо гримасы! то раскрывая рот в широкую улыбку, то вытягивая вперед сложенные в трубку губы. Последнюю гримасу, очень характерную для шимпанзе и оранг-утанов, московская специалистка по зоо-психологии Н. Н. Ладыгина-Котс[8]8
  См. книгу Э. Циглер: «Душевный мир животных». с 4 дополн. статьями, под редакцией Н. Н. Лацыгиной-Котс (144 стр. 7 рис. Ц. 50 к. Изд. «Земля и Фабрика»).


[Закрыть]) считает признаком волнения и беспокойства; но Бэзэк строил иногда эту потешную гримасу и в самом благодушном, спокойном настроении.

Все тело Бэзэка было покрыто длинным темно-рыжим мехом, голое лицо было темно-серое с синеватым отливом; только веки глаз были светло-телесного цвета. Поэтому, когда Бэзэк закрывал глаза, лицо его принимало чрезвычайно странный вид.

Ел Бэзэк очень умеренно и за едой был до-нельзя медлителен. Дадут ему, например, кисточку винограда, он медленно, лениво оторвет ягоду, медленно ее осмотрит, обнюхает, медленно положит в рот; долго, лениво жует и, наконец, аккуратно выплюнет кожуру и косточки. Можно было соскучиться, пока этот здоровый молодой малый с’едал три ягоды.

Однажды с Бэззком случилась беда: он махнул своей могучей рукой с такой силой, что нечаянно разбил толстое стекло своей клетки. Получившаяся трещина его очень смутила и заинтересовала. Пока не вставили нового стекла, он целый день с сосредоточенным, серьезным вниманием смотрел на трещину и тыкал в нее пальцем. На задумчивом лице его было написано полное недоумение.

Вялый, но приятный своим спокойным добродушием, Бэзэк, не смотря на тщательный уход, погиб в конце прошлого лета от воспаления легких.

Месяца за два до гибели Бэзэка в Берлин была привезена очень интересная пара оранг-утанов, живущая в саду до сих пор. Родом они, как и Бэзэк, с Суматры[9]9
  Оранг-утанов Суматры зоологи с недавнего времени стали считать особым видом Simia bicolor. Прежнее название Simia satyrus относится теперь только к тем оранг-утанам, которые в нескольких разновидностях водятся на Борнео.


[Закрыть]).

Их рыжий мех имеет более яркую и светлую окраску, чем это было у Бэзэка. Они вполне взрослые самец и самка. Его зовут «Хассан», или сокращенно «Хассо», ее – «Клеопатра», или «Клео». Клеопатра очень мало заслуживает быть тезкой прославленной красавицы; но она все же поистине красавица в сравнении с Хассо. Тот прямо – чудовище, жуткое страшилище, особенно отвратительное и отталкивающее своим человекоподобием. По мнению директора сада, Хассану уже за двадцать лет. В этом зрелом возрасте самцы орангутанов сильно отличаются от самок и молодых самцов не только большим ростом и большей силой, но и формой головы.

_{Человекообразные обезьяны: оранг-утан, шимпанзе и горилла (слева направо).}

Основная причина заключается в том, что у самок рост клыков останавливается на втором году жизни, у, самцов же клыки растут едва ли не в течение всей жизни и в зрелом возрасте достигают огромных размеров. Соответственно с этим чудовищно разростаются челюсти и могучие жевательные мускулы; кроме тою, у взрослых самцов образуются по обеим сторонам, лица особые наросты, за которыми не бывает видно маленьких ушных раковин. У Хассо эти; наросты не очень развиты, но очень противно выглядят его усы и борода; может быть, особенно противно потому, что они кажутся причесанными и приглаженными; как будто бы урод этот прифрантился и мнит себя неотразимым красавцем.

Сверх всего этого, у Хассо, как у всех взрослых самцов, под шеей висит огромный надутый зоб. Каково назначение этого безобразного, мягкою зоба, содержащего какую-то жидкость? «Этот вопрос еще невыяснен», – об’яснял мне однажды директор Зоосада, маститый зоолог Гекк. – «В стенке зоба имеется маленькое, как булавочный укол, отверстие, из которого жидкость может капельками выступать. Но для чего все это служит, неизвестно. Во всяком случае, старое предположение, что зоб служит для усиления голоса, надо считать ошибочным». Действительно, по крайней мере в саду, зобастый Хассо совершенно молчалив. Изредка издает ноющие звуки только беззобая самка.

Хассо и Клео– очень дружная, нежная парочка. Задирают они друг друга только ради игры и шутки. Во много раз более сильный Хассо никогда не обижает своей подруги, никогда не проявляет стремления отнять у нее какой-нибудь лакомый кусок.

_{Хассан и Клеопатра – самая дружная парочка в Берлине.}

Это, надо полагать, характерно для больших обезьян, живущих в единобрачии. В этом отношении оранг-утаны резко отличаются от павианов и от разных пород мелких обезьян, живущих стадами и в многобрачии. У тех, зачастую, можно видеть, как за обеденной трапезой сильный самец отбирает себе львиную долю пищи, отгоняя от нее своих жен, детей и младших товарищей самыми бесцеремонными затрещинами; а если какая-нибудь из жен и схватит кусок повкусней, суровый супруг без всякой деликатности раскрывает ей рот и обшаривает пасть руками.

Однажды еще летом, в ненастную погоду, Хассо как-то простудился и заболел. Почти неподвижно лежал он на своей постели, тяжело дыша и страшно кашляя с хрипом и стоном. Перед ним шипел пульверизатор с лекарством. Клео смирно сидела в противоположном углу клетки, издали смотря на своего страдающего друга. Трудно передать словами, сколько самой глубокой, безнадежной грусти было в ее глазах и во всей ее унылой позе. Ясно было, что она не могла бы пережить гибели Хассо.

Когда через недельку мне пришлось снова навестить мохнатую парочку, я не без тревоги подходил к роскошному обезьяньему павильону. Там увидел я умилительную картинку. Поправившийся Хассо в наружной части клетки нежился, растянувшись на припеке солнца, а вокруг него лазила и кувыркалась повеселевшая Клео. Никогда, ни раньше, ни после не видал я ее такой веселой и жизнерадостной. Покувыркавшись на жердях и палках, она усаживалась и, не отрываясь, смотрела на Хассо.

Помещаются здесь оранг-утаны в очень просторной двойной клетке. Внутреннее отделение в холодную пору сильно отапливается; воздух в нем жаркий и сырой, как в оранжерее. Переходя в наружное отделение, обезьяны из атмосферы тропиков сразу попадают в атмосферу Берлина. Однако, они не боятся этих переходов даже в осенние ненастные холода.

Едят Хассо и Клео очень умеренно; их пища: – хлеб, молоко и по возможности разнообразные овощи и фрукты, из которых, невидимому, особенно им по вкусу бананы. Едят медленно, аккуратно. В этом отношении они – полная противоположность шимпанзе, обед которых представляет собой чрезвычайно забавное представление, когда эти лохматые ребята, то, чинно сидя на табуреточках, едят ложками и пьют из кружек, как благовоспитанные дети, то начинают баловаться и озорничать.

Не похожи оранг-утаны на шимпанзе и в том отношении, что совершенно равнодушны к публике. Шимпанзе, несомненно, понимают, что они забавляют публику, и усиленно стараются проделывать разные фокусы, когда около них собирается побольше народу; орангутаны же, видимо, не только равнодушны, но даже тяготятся любопытством зрителей.

Спят оранг-утаны, как и шимпанзе, совершенно иначе, чем другие виды обезьян. Павианы и разные породы мелких обезьян спят, обыкновенно, сидя и собравшись в тесную кучу, при: чем в зоосадах, чтобы лучше угреться, обезьяны нередко присоединяют к своей компании разных других сожителей по клеткам: кошек, носух, медвежат и пр.

Оранг-утаны спят лежа и покрывшись теплым одеялом. К этому культурному способу они приучаются очень легко и скоро; так как ведь на свободе они спят в гнездах, прикрываясь от дождя и холода наломанными ветвями. Здесь они гнезд не строят, а пользуются вместо них устроенными в клетках полками.

Мне приходилось слышать лишь об одном случае, когда в Европе можно было наблюдать, как оранг-утан строил себе гнезда. Это было лет около тридцати назад в Шенбрунне, под Веной. Убежавший из тамошнего знаменитого зверинца оранг-утан перебрался по деревьям в ботанический сад, где облюбовал себе старый, развесистый платан. Пока беглеца снова смогли арестовать, он: успел наломать сучьев, одолевая при этом и толстые, и построил несколько гнезд.

Лишь изредка спускаются оранг-утаны на пол клетки и ходят очень характерной, неуклюжей походкой. Ступни своих коротких ног они ставят на пол не подошвой, а внешним краем; при этом руки непременно опираются на пол согнутыми пальцами. Никогда не приходилось наблюдать, чтобы Хассо или Клео ходили на ногах, как это умеют делать специально дрессированные их сородичи.

Лазают оранг-утаны с своеобразными ухватками и чрезвычайно ловко. И во внутреннем и в наружном отделении их квартиры имеются древесные стволы с несколькими кривыми суками. Когда Хассо и Клео движутся среди них, ясно обнаруживается их удивительная приспособленность к жизни в стихии тропического леса, среди переплетающихся древесных крон, опутанных лианами.

Двигаются оранг-утаны очень ловко, уверенно, но не так-то проворно. Да и зачем нужно было бы проворство орангутану? Его добыча – плоды, листья и побеги растений; за ними не приходится гоняться. От врагов ему тоже нечего бегать. Кто в его родных дебрях обидит этого силача?

– Страшно ли входить к Хассо в клетку? Ведь он, коли захочет, может одним ударом голову разможжить! – спрашивал я сторожа Либетрея.

– Нет, – отвечал он, – он не ручной, но смирный. На всякий случай плетку я с собой все-таки захватываю. К шимпанзе – даже совсем незнакомым – я хожу без всяких предосторожностей. Ну, а этим очень-то доверять нельзя!

В виду этого оранг-утанов здесь никогда не выпускают погулять и полазить на воле, как это делается с шимпанзе.

Я пишу эти строки в разгар гнилой берлинской зимы; но в дни потеплее уже чувствуется, что весна не за горами. Хассо и Клео пока вполне благополучны, и надо надеяться, что они не захворают до наступления тепла. С весною, кто-знает, может быть, явятся надежды на получение потомства. Если бы это случилось, это было бы самой интересной новинкой в жизни зоосадов Европы. Разные другие виды обезьян сравнительно легко плодятся в неволе; но с человекоподобными обезьянами такие случаи – редчайшая из редкостей. За все время существования роскошного Зоосада в Берлине лишь однажды, в 1922 году, был случай рождения шимпанзе; о рождении в Европе оранг-утанов не приходилось ни слышать, ни читать.