Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 02"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Соавторы: В. Белоусов,Георгий Гайдовский,Чарльз Майер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

ЛЕСНОЙ ЧЕЛОВЕК

К рисунку на обложке, сделанному с натуры в Берлинском Зоосаде художником В. А. Ватагиным　

А. Фохтлендер
Охота на оранг-утана

Рассказ

– Туан! Туан! Теда волле пиги кампонг![4]4
  По-туземному: «Господин! господин! Ты хотел ехать в кампонг!»


[Закрыть]).

– О, чтоб вас!.. Никогда не дадут выспаться как следует в этой стране обезьян. Ну, что там такое случилось, говорите толком!

– Господин сказал, что хочет ехать в шесть часов в кампонг к Мустафе.

Тут мне вспомнились все мои похождения. Я приехал сюда издалека, из северной части Суматры, и остановился в доме одного старого знакомого, чтобы навербовать в соседних малайских кампонгах охотников или разведчиков для новой охотничьей экспедиции, а если удастся, то и самого старого Мустафу, – знаменитого ловца тигров, с которым я охотился несколько лет тому назад.

– Табех[5]5
  «Здравствуй».


[Закрыть]), туан.

– Табех, Мустафа.

После краткого рукопожатия каждый из нас подносит ко лбу руку, в знак приветствия.

– Табех, туан, табех, туан, – раздается со всех сторон: это появляется чрезвычайно многочисленное потомство Мустафы, чтобы поздороваться со мною.

Обменявшись еще несколькими любезностями с хозяином и его семьей, я начинаю торопить с от’ездом, так как нам предстоит далекий путь. К счастью, поклажи у Мустафы немного, – он собрался быстро.

Мы наскоро попрощались, и мотор с шипением тронулся, провожаемый взорами всей семьи. Добрым людям было о чем беспокоиться: ведь глава семьи отправляется охотиться на суматрского носорога, а это – едва ли не самая опасная охота в мире. Но ведь и бедному малайцу надо кушать. И вот приходится рисковать своей жизнью, если есть возможность заработать лишнюю копейку.

Мы мчались по очаровательной, чрезвычайно разнообразной местности. Дорога пролегала то среди роскошных зеленых табачных полей, то через длинные кампонги или города, уже затронутые культурой, мимо дымящих заводов, больших фабрик, амбаров и домов плантаторов… Резкий контраст представляли роскошные дома плантаторов рядом с убогими полуразрушенными хижинами малайцев, бывших владельцев этой земли. Еще больше бросалась в глаза эта разница при встрече с самими малайцами. Полуголые, изнуренные работой, с видом загнанных, забитых животных, они как бы подчеркивали довольный, здоровый вид белых землевладельцев.

Наконец, дорога привела нас в один из центров нефтяной промышленности Суматры. Здесь – та же картина. Безумная роскошь нефтепромышленников чередуется с ужасающей нищетой фактических созидателей их богатства – рабочих, в большинстве тоже малайцев… Обычные для всех колоний картинки!

* * *

На следующее утро мы отправились в лодке вверх по реке, потом продолжали путь пешком, и вскоре добрались до плантаций последнего европейца, живущего на самой окраине культуры.

Здешний девственный лес был мне хорошо знаком; ведь я когда-то бродил в нем по целым неделям в поисках добычи, хотя без всякого успеха, потому что «дичь», привлекавшая меня, то-есть носорог, чрезвычайно редка, и добраться до нее весьма трудно.

В день нашего прибытия сюда я приложил все старания, чтобы раздобыть малайцев-носильщиков.

В этих хлопотах прошла и большая часть следующего дня; а пока я запасался достаточным количеством с’естных припасов, наступил уже вечер.

На следующее утро все было готово. Мы живо позавтракали, торопливо попрощались, и караван наш тронулся в путь по направлению к лесу. И едва я успел углубиться с колонной малайцев в лесную чащу, как меня снова охватила охотничья лихорадка.

По хорошо знакомой тропинке, отмеченной перерубленными лианами и маленькими, стоящими вдоль дороги деревцами, которые мы подрезали во время прежних экскурсий, мы скоро добрались до края ужасной «пайя Адье» – огромного болота, протянувшегося на десятки километров в длину и ширину.

* * *

У краев пайи Адье возвышаются крутые холмы, покрытые до самой вершины роскошным лесом, которого еще не коснулся топор человека, а местами в него не вступала даже быстрая нога туземца-малайца. Само болото является областью роскошной растительности, пленяющей взор разнообразием и красотой форм и красок. Но горе тому, кто осмелился углубиться в него: пайя – очаг смертельной лихорадки, а бесчисленные колючие растения рвут одежду и царапают кожу. Куда ни кинешь глаз, – всюду колючки. Вот красивый ротанг (индийский тростник) тянется от дерева к дереву, образуя нарядные фестоны. На нижней стороне его изящных листьев, напоминающих пальмовые ветви, сидят колючки, твердые, как сталь; красивый лист оканчивается длинным эластичным отростком, похожим на хлыст и усаженным с четырех сторон цепкими крючочками. Там и сям из влажной почвы торчат толстые листовидные черешки «клоби». Их длинные изящные листья также снабжены бесчисленными острыми, как иглы, колючками в палец длины. Хрупкие, как стекло, колючки эти, попав в тело, тотчас ломаются и причиняют болезненные гнойные нарывы.

Вдоль болота, в которое боятся заходить и животные, кроме носорога, пролегает дорога, с давних пор протоптанная слонами, ведущая прямо на север. С чисто человеческой смышленностью прокладывали эти великаны себе тропу в течение, может быть, тысячелетий, избегая как крутых холмов, так и вязкой обманчивой почвы пайи.

В продолжение многих часов двигаемся мы по этой тропе. Я и Мустафа идем впереди, а носильщики-малайцы следуют за нами на некотором расстоянии, распознавая дорогу по нашим следам и по зарубкам, которые я делаю при случае на деревьях парангом – тяжелым кривым малайским ножом. Хотя я усердно разыскиваю свежий след зверя, – у меня остается достаточно времени, чтобы любоваться дикой красотой природы.

Нас окружает непроходимая чаща тропического леса всевозможных цветов и оттенков. Из общей путаницы особенно эффектно выделяются огромные «марбы» с красноватыми стволами, темно-коричневые «меранти» и серебристо-белый «туаланг», обвитые бесчисленными лианами, которые перекидываются от ствола к стволу.

Целые стаи обезьян играют в вышине над нашими головами. В их числе есть и «поющие» обезьяны с блестящей черной шерстью, своеобразное пение которых далеко разносится под зеленым лиственным сводом, и светло-серые гиббоны, и обезьяны «ай-ай», оглашающие воздух пронзительными криками, которые переходят временами в невообразимый глухой рев.

_{Оранг-утан о-ва Борнео.}

Картины окружающей нас природы отличаются богатым разнообразием и полны движения. Солнце быстро и незаметно поднимается все выше и выше, и я удивляюсь, когда Мустафа говорит мне: «Туан, у нас есть с собой готовое кушанье», – деликатный намек на то, что пора обедать.

* * *

Отдохнув немного, мы опять трогаемся в путь. Короткий тропический день быстро проходит, пока мы неутомимо двигаемся к северу. Однако, следов носорога нигде не замечается.

Время проходит незаметно; вот уже четыре часа, вот пять часов, и нам пора позаботиться об устройстве ночлега. Скоро мы отыскиваем подходящее место для него. Оно находится неподалеку от воды и в то же время не слишком сыро. Удостоверившись, что на нас не могут обрушиться с высоты засохшие сучья, что вблизи нигде нет муравейника и, следовательно, все условия подходят для ночлега в первобытном лесу, мы приступаем к постройке «пондока», т.-е. шалаша из листьев.

Носильщики со вздохом облегчения положили наземь свою ношу и разошлись во все стороны на поиски строительного материала: им надо раздобыть длинных кольев для самого шалаша, широких листьев для крыши, тонкого тростника для скрепления постройки, смолы и сухого хвороста для костра.

Через полчаса наше первобытное пристанище готово; оно состоит только из наклонной крыши, устроенной с одной стороны, и спереди совершенно открыто. В речке мы наловили мелкой, но вкусной рыбы. Скоро запылал костер, а в котелке, подвешенном над огнем, весело закипел рис.

Ночь в первобытном лесу! Костер тихонько потрескивает; искры пляшут и кружатся огненными хороводами, исчезая в ночном мраке, окутывающем беспредельную зеленую сень. Дрожащие отблески падают на неподвижную листву и освещают ее мягким золотистым блеском. Все спит. Лишь время-от-времени кто-нибудь из спящих встает и подкидывает в огонь свежего хвороста.

* * *

На небе занимается заря. «Р-и-ианг!»– раздается в предутренней тишине резкое свиристенье рианга – тропического насекомого, – и при этом звуке в девственном лесу пробуждается жизнь. Остальной животный мир вторит ему на тысячу голосов, наполняя воздух аккордом разнообразных звуков.

В нашем уединенном пондоке также начинается движение. В то время, как малайцы приготовляют завтрак, состоящий из вареного риса, сушеной рыбы и чая, я спешу на реку, чтобы освежиться купаньем. В этот ранний утренний час вода в реке холодна, как лед, но глоток горячего чая быстро согревает кровь. Проходит еще четверть часа, и наш маленький караван снова отправляется в путь. Итти не совсем приятно, так как все кусты и трава обильно покрыты росой, и одежда наша насквозь промокает. Все мы радуемся поэтому, когда солнышко поднимается выше и высушивает ночную сырость.

Мы уже давно находимся в пути, подвигаясь по удобной слоновьей тропе, но все наши поиски остаются безуспешными, и потому мы решаем прейти прямо через пайю и пробраться до ближайшего «паматана», – возвышенной полосы земли, расположенной среди болота, – в надежде, что там, быть может, отыщутся следы носорога.

Мы спускаемся с невысокого пригорка и подходим к краю болотистой водной поверхности, как вдруг раздается оглушительный рев, при звуке которого мы останавливаемся, как вкопанные…

В первое мгновение ни один из нас не может сообразить, из чьего исполинского горла вырвался ужасный звук, ко затем МустаФа шепчет мне на ухо:

– Мавас бесар сектли[6]6
  «Огромный оранг-утан»!


[Закрыть])!

Тут я припоминаю, что несколько лет назад я слышал этот звук, который мавас издает лишь в редких случаях, и мы неслышно подкрадываемся ближе к болоту. Шаги наши не производят шума, – Мустафа, как житель первобытных лесов, путешествует босиком, а у меня – мягкие резиновые подошвы.

Несмотря на это, животное, повидимому, услышало нас. В вышине над нами слышится шум ветвей. Мы поднимаем голову и неясно видим на самой вершине огромного дерева какую-то темную рыжеватую массу неопределенных очертаний.

Это и есть мавас.

И, вдруг, где-то совсем близко от нас опять слышится тот же страшный рев. Он доносится из болота, из чащи водяных растений. Значит, другой мавас спустился с дерева, очевидно, взбешенный присутствием людей.

_{…Другой мавас спустился с дерева, взбешенный присутствием людей.}

Мустафа стережет первого оранг-утана, я отправляюсь в пайю. Моментально заменяю пули со стальными колпачками, приготовленные для носорога, опасными пулями дум-дум, и пробираюсь в болото. То по колена, то по бедра погружаюсь в тину и ил, испускающий удушливые испарения. Корни растений образуют в трясине такую путаницу, что я не могу стать твердой ногой на дно. Со всех сторон торчат листья «клоби», от шипов которых я не успеваю второпях уберечься, и они целыми дюжинами вонзаются мне в голову и руки.

Я должен быть готов каждую минуту к нападению «лесного человека».

Судя по голосу, это должен быть огромный экземпляр, и мне становится страшно в моем беспомощном положении, Мавас, как известно, нападает на целые отряды людей, бросая в них с вершин деревьев сучьями, и даже сам отваживается бросаться на неприятеля, вооружившись дубиной. Горе мне, если первый выстрел будет неудачен! Я знаю, как велика опасность, потому что несколько лет назад на меня напал тяжело раненый оранг-утан, при чем жизнь моя подверглась тогда большой опасности…

Я подхожу к стволу огромного дерева, на котором, кажется, сидел мавас, но ничего не могу рассмотреть. Пробираюсь дальше, но зверя по-прежнему не видно. Раздосадованный неудачей, возвращаюсь обратно на сушу, где, между тем, собрались мои спутники, и узнаю от Мустафы, что мавас, сидящий на вершине дерева, до сей поры не пошевельнулся. При внимательном осмотре я убеждаюсь, что отступление ему отрезано, потому что вверху нет ни одной достаточно крепкой лианы, по которой ему можно было бы перебраться на другие деревья, – значит, мавас от нас не уйдет.

* * *

Теперь вся трудность заключается только в том, чтобы найти около дерева такое место, откуда было бы ясно видно тело животного, чтобы его можно было убить одним выстрелом.

Стреляя наугад, можно испортить всю шкуру и, сверх того, подвергнуться опасности нападения со стороны раненого зверя. Поэтому я приказываю малайцам положить свою ношу и пробраться с двух сторон в болото, прокладывая дорогу сквозь колючие кусты с помощью парангов, чтобы дерево можно было обойти кругом и, отыскать удобное место для выстрела.

Малайцы осторожно окружают дерево, а я сам подхожу прямо к стволу.

В эту минуту в вышине слышится треск. Дубина толще руки, брошенная со страшной силой, с шумом летит сквозь листву и падает в болотную воду, брызгающую во все стороны, около одного из малайцев, который оказался на волосок от смерти.

Теперь нельзя терять ни минуты: надо скорее покончить с животным. Мустафа кивает мне. Подбегаю к нему так быстро, как позволяет болотистая почва, и вижу, как в вышине к суку тянется рыжая рука, – рука, принадлежащая настоящему гиганту, величина которою кажется прямо чудовищной. Несколько ниже сквозь листву мелькает огромное бедро обезьяны.

Я передаю Мустафе свое тяжелое ружье, беру у него малокалиберное запасное ружье и заряжаю его пулей дум-дум. Затем тщательно прицеливаюсь, стараясь метить по возможности в то место, где находится висок. Слышится резкий выстрел, далеко отдающийся под сводами леса, а минуту спустя – треск, шум, грохот, глухой звук падения тяжелого! тела. Потом все стихает. Мы с Мустафой торопливо подбегаем к тому месту, куда упал мавас, держа ружья наготове, и видим картину, необычайней и ужаснее которой не могла бы представить ничья фантазия.

Из болота выглядывает огромная страшная голова обезьяны, уподобляясь голове какого-то чудовища, словно вышедшего из болотной глубины. Рука обезьяны, покрытая длинной косматой шерстью, – рука титана, – уцепилась за корень дерева, торчащий из воды. Чудовище и после смерти продолжает еще скалить зубы, и свирепо глядит на нас простреленным глазом, – пуля дум-дум сделало свое дело.

У нас начинается трудная работа. Мы впятером силимся вытащить оранг-утана из болота на сушу. Но нам удается только немного приподнять огромного зверя и уложить его на корни, торчащие из воды. Тут же с него снимается рыжая шкура, достигающая изумительной величины, так как ширина от кисти одной руки до другой равна почти трем метрам!

* * *

Мы прервали свое путешествие ради этого редкого охотничьего трофея и отправились в один не слишком отдаленный малайский камтюнг, куда добрались до наступления ночи. Из этой деревни можно было проехать рекой прямехонько в нефтяной округ, куда мы и отправили шкуру и череп оранг-утана, избавившись от необходимости возвращаться туда самим. Эта удачная охота придала нам мужества и окрылила надежды, и на следующее утро мы отправились со свежими силами на розыски следов носорога.

–

Герой этого рассказа – европеец-охотник – недаром называет убитого им оранг-утана «редким охотничьим трофеем». В этих словах кроется очень печальная истина. Такая крупная дичь, как слоны и человекообразные обезьяны являются об’ектом для удовлетворения узкого спортивного честолюбия ищущих «острых развлечений» охотников-европейцев, бесполезно и беспощадно истребляющих этих зверей по принципу «охота ради охоты». В Африке, например, этот хищнический спорт почти совершенно истребил слонов. Эта же печальная участь ожидает, несомненно, и оранг-утана Борнео и Суматры. В следующем рассказе мы даем картинное описание охоты другого рода – с промышленной целью, – для сбыта живых зверей в зоопарки и зверинцы.

Оранг-утан в роли наездника

Кино давно уже включило в число своих артистов целый ряд животных, в том числе и человекообразных обезьян. Наша фотография изображает оранг-утана, фигурировавшего для фильмы в качестве наездника, роль которого он исполнял очень хорошо.

Чарльз Майер[7]7
  Ряд других приключений американского траппера Чарльза Майера описан в очерках, помещенных в «Следопыте» (в № 1 за тек. год и в нескольких номерах за 1926 г.), под общим названием «В малайских джунглях»…


[Закрыть])
Ловля оранг-утанов на Борнео

Рассказ

По странному совпадению три из четырех писем, доставленных мне в тот день почтальоном, содержали заказы на крупных оранг-утанов. Америка, Голландия и Австралия требовали оранг-утанов.

Оранг-утаны водятся всего в двух местах – на о.о. Борнео и Суматре.

Итак, моя утренняя почта направляла меня на голландское Борнео. Просмотрев расписание пароходов, я позвал своего слугу-китайца Хси-Чу-Ай-Чу, сказав ему, что через три дня мы с ним отправляемся в Пантианак, чтобы добыть несколько взрослых оранг-утанов.

Я научился читать на непроницаемом лице Хси-Чу-Ай-Чу. Сейчас я прочел на нем глубокое уныние. Глаза его устремились на мою правую ноту, которой я уже едва не лишился пять лет назад, когда большой оранг-утан схватил меня за щиколотку.

– Это может повести к несчастью, туан, – пробормотал китаец.

Я рассмеялся и привел малайскую пословицу, гласящую: «То, что принесло несчастье вчера, может завтра принести удачу». Судя по виду Хси-Чу-Ай-Чу, поговорка эта его не убедила, но он, поклонившись, отправился готовить мои вещи для путешествия на пароходе, которое должно было продлиться четыре с половиной дня.

Я взял билеты на «Циклоп». Несмотря на свое громкое название, это был самый обыкновенный китайский торговый пароход; капитаном его был англичанин Вилькинс.

Вилькинс пригласил меня позавтракать вместе с ним на капитанском мостике, который считал единственным местом на этом старом корыте, хоть сколько-нибудь не походящим на ад. Но и здесь было достаточно жарко.

Первое, о чем он осведомился, было: не научил ли меня, наконец, мой опыт, что оранг-утанов лучше оставить в покое.

– Не будь оранг-утанов, я не находился бы здесь в настоящее время, – ответил я.

– Будьте же, наконец, благоразумны, Майер. Вы срубили дерево, на котором сидела парочка этих зверюг, не так ли? И набросили на них сеть?

Я кивнул головой.

– У меня есть основание предполагать, что один из них схватил вас за щиколотку и едва не откусил вам ногу?

Я сознался, что подобный случай обратил меня в хромоногую утку на три или четыре месяца.

– Прекрасно, – сказал он. – Совет старого моряка: воспользуйтесь данным уроком и держитесь подальше от этих забияк. Если уж вам так необходимы оранг-утаны, наловите грудных детенышей и воспитайте их на соске.

– Это уж слишком медленно, – ответил я. – Маленький оранг-утан растет почти так же медленно, как человеческое дитя. Мне нужны взрослые.

Тогда капитан принялся рассказывать все истории, слышанные им о страшной силе оранг-утанов. Он говорил, что, по словам одного туземца, оранг-утаны иногда нападают на крокодилов, хватают их рукой, за верхнюю челюсть, а другой – за нижнюю, и разрывают животное пополам. Я уже слышал эту сказку в голландском Борнео, и лично в нее совсем не верю. Туземцы верили, да и Вилькинс тоже. Верил он и в то, что ему рассказывали про нападения орангутанов на питонов. По словам осведомителей капитана, оранг-утан схватывает питона своими мощными руками и загрызает огромную змею до смерти.

Высадившись в Пантианаке, я заметил, что город не изменился; он походил на любой портовый город в этой части света. Здесь были туземный, китайский и европейский кварталы, с низкими домами, дворы которых были засажены тропическими деревьями и цветами.

Я направился к голландскому резиденту, чтобы представиться и получить разрешение отправиться в глубь страны. Пост резидента занимал доктор Ван-Эрман.

Ван-Эрман подробно расспрашивал меня о привычках оранг-утанов, возбуждавших в нем научный интерес. Когда я спросил у него, какая из четырех пород обезьян: шимпанзе, горилла, гиббон или оранг-утан – наиболее походит на человека по своему анатомическому строению, Ван-Эрман сказал мне:

– Если вы отыскиваете своего пращура, то я, к сожалению, не смогу вам его указать. Зубы гиббона наиболее походят на наши с вами; горилла ближе всего походит на человека ростом; позвоночник шимпанзе наиболее походит на человеческий позвоночник; мозг же оранг-утана по своей формации наименее отличается от мозга человека. Однако, мозг любого человека, скажем, хотя бы ваш, гораздо тяжелее мозга вполне взрослого оранг-утана.

В Пантианаке у меня происходили продолжительные разговоры с Магометом Тайе, торговцем дикими зверями, которого я хорошо знал. Он все мне наладил и послал вперед лодку с туземцем, который должен был совершить путь вверх по течению в двенадцать дней и предупредить моего старого друга, Магомета Мунши, о моем приезде (Мунши был старшиной кампонга). Еще выше по реке у меня был второй знакомый– Омар, тоже старшина; деревни обоих я хотел сделать базами для предстоящей ловли оранг-утанов.

Тайе радовался, как ребенок. Он закупал для меня соль, рис и соленую рыбу, и затем уговорил удвоить запас спичек и табаку.

– Маленькие огненные палочки, – сказал он, – очень осчастливят моих друзей, живущих вверх по реке, а табак полезен зубам, жующим много орехов бетеля.

– Когда я буду давать им эти вещи, – ответил я, – я скажу им, что сердце Тайе широко раскрыло кошелек туана.

В порыве радости Тайе схватил мою руку и прижал ее ко лбу.

Вскоре я убедился, что Тайе сделал все возможное для моего комфорта во время путешествия по реке. Для припасов имелась особая лодка, а предназначенная лично мне была снабжена длинным навесом с соломенной крышей. Хои-Чу-Ай-Чу отлично умел обставить подобного рода путешествия. Едва мы успели от’ехать, как у него уже кипел чайник на огне, разведенном в ящике с песком.

Тропическая река отличается крайне угнетающим однообразием. Она несет вас между двумя зелеными стенами. Когда на пути встречается приток, впадающий в реку, то. можно видеть, что растительность на берегах его так густа, словно перед вами раскрывается сплошной зеленый туннель. В трех метрах выше устья притока уже совсем темно. Раздается неумолчная обезьянья трескотня, к ней примешиваются птичьи крики и скрип цесарок; на берегу бродят павлины, волоча за собой длинные хвосты; из воды по временам выскакивают летучие рыбы.

Я невольно стал привыкать к молчанию, ибо, если я заговаривал с гребцами, – они прекращали свою работу, чтобы прислушаться к моим словам и ответить, а в это время течение относило нас обратно. Будь я болтлив, нас, наверно, отнесло бы незаметно обратно в Пантианак.

На двенадцатый день, вечером, я уже мог рассмотреть вдали кампонг Магомета Мунши. Достав револьвер, я выстрелил в воздух. Приятель мой наверно ожидал меня, так как не успел еще дым от выстрела рассеяться, как грубая, выдолбленная из древесного ствола лодка отчалила от берега и направилась к нам. Сидевшие в лодке люди что-то кричали, и, энергично погружая свои остроконечные весла в воду, гребли так усердно, точно желали выгрести всю воду из-под своей лодки. Не прошло и двух минут, как они уже очутились возле нас. В под ехавшей лодке оказались оба знакомые мне старшины – Мунши и Омар. Старшины поднялись в своей неустойчивой лодке на ноги, ухватились за крышку моей лодки и прыгнули в нее. Они по очереди брали мою руку, прижимали ее к своим лбам, смеясь, точно обрадованные дети. Такая встреча меня глубоко тронула.

Перед этим; Мунши послал вестника, который должен был совершить четырехдневное путешествие вверх по реке, чтобы об’явить Омару о моем посещении, и Омар спустился вниз по реке для встречи со мной. Мужчины, женщины и дети, – все высыпали на берег.

Южные даяки совершенно не похожи на своих беззаботных и беспечных северных соплеменников. Это – простой доверчивый народ, на который смело можно положиться. С трудом верилось, что всего за одно поколение даяки были охотниками за человеческими головами. Даяки поедали сердца своих врагов, чтобы «придать себе храбрости».

Я сделал даякам знак собраться вокруг меня и попросил Мунши перевести мою речь. Я просил его передать всем, что я приехал специально за оранг-утанами, и что мне необходимы живые оранг-утаны.

После оживленных переговоров, Мунши передал мне:

– Я им сказал, туан, и они будут для тебя точно пальцы твоих собственных рук. Но они говорят, что оранги злы, а у самих охотников желудки пусты и требуют пищи. Они спрашивают, для чего это туану нужно брать с собою больших обезьян, кормить их и содержать в праздности.

Подумав с минуту, я ответил:

– Мужчинам, женщинам и детям далеких стран полезно видеть животных джунглей.

Мунши поклонился.

– Я им скажу, туан, что в твоей стране созерцание зверей – хорошее лекарство для глаз.

Этот ответ убедил туземцев, и двадцать человек ответили согласием на воззвание Мунши, предлагавшее жителям собрать материал и изготовить из него западни и сети.

Я об’яснил Омару, что самой заветной моей мечтой был взрослый самец-оранг-утан, и что я надеюсь добыть его при помощи западни, укрепленной на дереве. Рисунками на песке я показал, что этот тип западни будет иметь форму ящика, один конец которого представляет дверь, скользящую вверх и вниз по желобкам. С середины каждого бока одна стойка будет подниматься выше ящика. Верхние концы этих стоек должны соединяться поперечной перекладиной. На этой перекладине будет свободно лежать шест, поддерживающий дверцу, чтобы она не падала вниз. Кусок бамбука, прикрепленный к свободному концу шеста (концу, не прикрепленному к двери), пропустится вниз через верх клетки и придержится защелкой. К этой защелке нужно будет привязать плоды в качестве приманки. Схватив плоды, оранг-утан двинет защелку и освободит шест, что заставит дверку упасть. Таким образом, животное очутится в западне.

Большое преимущество такой западни в том, что ею можно пользоваться как клеткой для перевозки животных. Я просил делать клетки очень прочно, из бамбуковых палок, и чтобы палки были часты, – почти касались бы одна другой. Палки эти крепко связывались индийской пенькой и скреплялись поперечинами. Желоба, по которым должна была скользить дверца, были сделаны из толстых бамбуковых стоек, от которых был срезан небольшой кусок, благодаря чему поперечный разрез походил на букву «С».

_{Западня оранг-утанов, поднятая при помощи веревок из индийской пеньки, привязывалась к разветвленному суку, дверью, к дереву. Внутри ее обкладывали листьями и ветками и покрывали зеленью и вьющимися растениями.}

На верху двери находились крепкие защелки, которые замыкали ее, как только дверь становилась на место. Я позаботился о том, чтобы нигде не было слабых мест, так как вовсе не желал повторения случая, причинившего мне когда-то столько хлопот в Сингапуре.

В Сингапуре я продал однажды двух молодых оранг-утанов одному человеку, посадившему их в приготовленные для транспорта досчатые клетки. Покупатель выхлопотал у хозяина гостиницы разрешение оставить клетки с животными временно в гостинице, в зале, отведенной для театральных представлений и снабженной сценой и декорациями.

В одно прекрасное утро меня спешно разбудили и заставили вскочить с постели, сказав, что оба оранг-утана вылезли из клеток. Требовалась моя помощь, чтобы поймать их. Накидывая на себя платье, я попросил собрать как можно больше людей с тростями и доставить все там-тамы (туземные барабаны), какие только можно было найти в городе.

В конце-концов положение оказалось. не таким уже страшным. Оранг-утаны, правда, вылезли из клеток, но они все еще были в зале с закрытыми дверями и окнами. Там собралось с полдюжины туземцев, – слуг гостиницы, – готовых принять участие в ловле. У каждого из них было по тросточке, а у большинства – и там-тамы. Один же из туземцев, – вероятно, повар, – держал в одной руке большое жестяное блюдо, а в другой – металлическую ложку.

Я взял там-там и трость, отворил дверь и, войдя в залу, сейчас же закрыл дверь за собой. Между тем, оранг-утаны, – самец и самка, каждому из которых было лет по пяти, – нерешительно совершали обход зала, очевидно, с целью его исследования. Они чувствовали себя, как рыба, вытащенная из воды. Ведь родная их стихия – деревья леса. Оранг-утаны могут чувствовать себя как дома только там, где ветви одного дерева касаются другого, а воду можно найти во впадинах громадных тропических листьев.

Здесь же, в зале, животные медленно бродили вдоль стен, ворочая головами и моргая маленькими черненькими глазками. Когда они вытягивались во весь рост, их необычайно длинные передние руки касались пола. Полусжав кулаки, обезьяны ступали суставами их, пользуясь передними руками, как костылями.

Увидев меня, оранг-утаны прекратили свою неуклюжую прогулку, прижались друг к другу и уставились на меня. Я ударил в там-там. Каждая из обезьян подняла руку, точно желая отклонить удар.

– Уф! – произносили они своими грубыми голосами. – Уф! Уф!..

Я позвал туземцев.

– Гоните их в открытые клетки, – сказал я. – Не бейте их, пока это не станет крайне необходимым, но шумите так, точно здесь собрался весь ад.

Однако, я упустил из виду необходимую предосторожность. Мне следовало расставить всех своих помощников перед сценой залы, чтобы преградить обезьянам доступ туда. Оранг-утаны не могли прыгать с пола, как другие обезьяны, но они с поразительной быстротой побежали по полу, взобрались на подмостки и полезли вверх по деревьям-декорациям. Там они прицепились, глядя на нас вниз и рыча.

– Бейте в там-тамы! – закричал я туземцам. – Как можно больше шума!

Оранг-утаны перепрыгивали с одной накрашенной ветки на другую. Парусина декораций с треском разорвалась длинной полосой. Трах!., и вся тонкая рама повалилась. Оранг-утаны упали с грохотом на пол. Но они расшиблись не больше, чем расшибся бы резиновый мяч. Через несколько секунд они уже висели на другом парусиновом дереве. Когда эта парусина также начала рваться и трещать, они ухватились за следующее. Животные меняли свое положение каждую секунду, пока, наконец, вся сцена, только-что представлявшая собою красивый тропический вид, не превратилась в кучу щепок и обрывков материи. Сквозь грохот там-тамов я услышал, как кто-то кричит и ломится в наружную дверь залы.

– Сюда нельзя войти! – закричал я в ответ.

Это был хозяин гостиницы.

– Берегите мои декорации! – кричал он. – Постарайтесь, чтобы с ними ничего не случилось!

– Сделаю все, что смогу! – ответил я.

Когда больше не осталось парусиновых деревьев, мы могли, наконец, приняться за дело. Мы пустили в ход весь шум, который только могли произвести, и нанесли животным несколько ударов. Оранг-утан-самец ухватился за бамбуковую трость, которой я размахивал. Я не стал оспаривать у него палку и взял другую. Через секунду самец уже выронил свою. Напади он на нас при помощи палки, он мог бы повернуть дело по-своему. Отличительной чертой этих животных, было то, что, обладая огромной силой, они совершенно не умеют пользоваться ею. Мы порядочно измучились раньше, чем удалось загнать их в клетки. Оранг-утаны, уже сидя в клетках, жадно принялись глотать воду огромными глотками и есть сочные плоды, а своим «уф!», казалось, говорили, что, мол, и им пришлось не мало поработать.