Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 02"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Соавторы: В. Белоусов,Георгий Гайдовский,Чарльз Майер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Чжо не понравилось, как пел Сен.

– Позовите сюда Пинга, – сказал он. – Пинг хорошо споет.

Ню Пинга нигде не могли найти. Все его видели рано утром, а потом он куда-то исчез. Тмерийцы кричали, свистели, но Пинг не приходил. В конце-концов успокоились: не пропадет Пинг, вернется. Ушел искать что-нибудь вкусное.

Так и. пришлось, слушать Сена: как он ни гнусавил, – остальные пели еще хуже.

Когда уже начало темнеть, и в воздухе зажужжали первые комары, и стали плести узоры между деревьями москиты, вдруг прибежал, запыхавшись, дозорный и сообщил, что французы вошли в лес.

Тмерийцы посмотрели кругом, – на стену колючих кустарников, на лианы, протянувшиеся между деревьями, на толстые стволы пальм, – и ухмыльнулись.

– Пусть поищут!

Но на утро, не успело еще солнце осветить верхушки высоких пальм, новое донесение сообщило, что французы, по-видимому, знают, где находятся мятежники: они двигаются прямо на лагерь тмерийцев.

Темнее тучи было лицо Чжо, когда он попросил внимания и обратился к своим товарищам:

– Французы пронюхали, где мы спрятались, и они уверены, что мы попались, иначе они не рискнули бы углубляться в лес. Но узнать, где мы находимся, полковник Лебо мог только если ему кто-нибудь это рассказал. Друзья! Мы послали Шань-Фу, чтобы он принес нам освобождение. Но, как ни грустно признать, все говорит за то, что Шань-Фу нас предал. Он – французский шпион!

– Проклятие Шань-Фу! – загудели кругом. – Пусть не рождаются у него дети и пусть он не убьет никогда ни одной крысы! Чтоб он потонул в первое же наводнение!

– Подвернись он мне теперь! – проворчал Ли, потрясая кулаком. – Я его стукну промежду ушей посильней, чем он меня орехом стукал!

Чжо поднял руку. Но нелегко было успокоить возмущенных тмерийцев.

– Братья! – сказал Чжо, когда, наконец, водворилась тишина. – Предатель не достоин нашего внимания. Довольно о нем говорить. Обсудим лучше, что нам теперь делать. Французы могут быть здесь через какие-нибудь три часа. У нас только немногие имеют ножи, у французов же – карабины, и, говорят, по тропинкам они тащат за собой пулеметы. Если мы будем сопротивляться, – через десять минут от нас не останется ничего, кроме груды изрешетенных пулями тел. Что же нам делать? Сдаваться?

Тмерийцы любят шутки. Громкий хохот был ответом на этот вопрос.

– Я согласен с вами, – продолжал Чжо. – Итти самому на виселицу – чересчур уже весело. Итак, нам остается только одно: уходить дальше и держаться все время в глубине леса, так как на открытом месте французам легко будет нас перестрелять.

После короткого совещания забастовщики решили итти, в крайнем случае, на север, – к перакцам, хотя те и считаются врагами тмерийцев, но, в борьбе против европейцев, перакцы и тмерийцы – одна сторона.

Но Лебо, не менее твердо, решил сделаться генералом, и он вовсе не хотел упускать мятежников. Узнав от перебежчика о местонахождении туземцев, он построил свой батальон большим полукругом и стал оттеснять тмерийцев к тому месту, где лес вплотную подходит к скалистым отрогам Тринганских гор.

Когда в первый же день преследования, вечером, забастовщики попытались ускользнуть в сторону, они сделали открытие, что полукольцо французов превратилось в кольцо. Тмерийцы всюду натыкались на угрожающий треск карабинов, а ночью туземцы были окружены плотным кольцом костров Лебо.

Дело приняло серьезный оборот. Никто больше не пытался разбивать орехи на голове Ли, а Сен забросил свой недожеванный лист далеко в кусты. В эту ночь многие из туземцев омылись кокосовым молоком, – так обычно начинался предсмертный обряд…

На следующее утро французы надвинулись с одной стороны и этим указали тмерийцам, куда те должны итти. Теперь, когда надежда получить помощь от Дзе-Чжена была окончательно потеряна, уныние овладело тмерийцами, и без всякого сопротивления они дали гнать себя туда, куда это хотелось полковнику Лебо.

Три дня продолжалось это преследование. Много раз французы подходили к тмерийцам так близко, что, пожалуй, могли бы их без труда уничтожить, но, жалея, вероятно, патроны, они только вспугивали туземцев и заставляли их итти дальше.

Часто лес становился настолько густым, что французам приходилось прокладывать путь при помощи ножей и топоров, но с ожесточенной настойчивостью они продолжали гнать тмерийцев к горам.

И до самых гор продолжалось это странное шествие: кольцо французов, продиравшееся сквозь чащу, а в середине его – сотня голодных, оборванных туземцев, не знавших, что с ними хотят делать.

Во время преследования погиб Фын. Он провалился в какую-то яму и сломал ногу. Так как он шел сзади, его падения никто не заметил, а сам Фын не кричал, – он знал, что со сломанной ногой он будет товарищам в тягость. И он остался в яме, пока французы не подошли и не пристрелили его…

К концу третьего дня тмерийцы были прижаты к скале. Французы продолжали напирать сзади так, что, если туземцы хотели итти дальше, им оставался только один путь: в узкую заросшую расщелину, видневшуюся в стене скалы.

– Смотрите, куда они нас гонят! – закричал кузнец Ио-Сен, шедший впереди. – Это – Ущелье Большого Дракона!

– Это – мышеловка! – закричали другие. – Всякий знает, что из Ущелья Большого Дракона нет другого выхода.

– Нас там уморят голодом!

– Не все ли равно, где умирать? Останемся здесь. По крайней мере, здесь они больше пуль изведут, а там на одну пулю можно нанизать пять человек…

– Не стоит итти дальше! – И, поджав ноги, преследуемые уселись на траве перед входом в ущелье.

– Теперь, пожалуй, пора и всерьез подумать о предсмертном обряде, – произнес Сен, и неспеша начал раздеваться.

В это время со стороны французов послышался выстрел, другой, потом адский треск ветвей, и из лесу выскочил человек.

– Шань-Фу! – вырвалось у всех.

* * *

Да, это был Шань-Фу. Но в каком виде!

Из одежды на нем сохранился только зеленый шарф на бедрах, весь залитыйкровью. В крови были также и лицо, и грудь, и ноги. Из левой руки ручьем хлестала кровь, очевидно, из только-что полученной раны. Правый глаз был почти совсем закрыт огромным вздутым синяком. Казалось, какая-то громадная мясорубка захватила Шань-Фу и молола ею несколько! часов подряд.

Размахивая палкой, Шань-Фу бросился к тмерийцам, а вдогонку ему летели пули и щелкали выстрелы.

– Скорей, скорей! За мной! – закричал он и побежал к ущелью.

Но, видя, что за ним никто не следует, он остановился и, проведя по лбу рукой, отчего кровь не вытерлась, а только размазалась, удивленно посмотрел на товарищей. Те смотрели на него сурово, и многие сжимали в руках рукоятки ножей.

– Мы не пойдем за тобой, изменник! – твердо сказал Ли.

И другие качнули головами в знак подтверждения этих слов.

Ничего не понимая, смотрел кругом Шань-Фу, и от слабости у него кружилась голова.

– Я изменник?! – прошептал он.

– Да, ты продался французам! Это ты показал им дорогу к нам!

– А эта кровь? Кто же нанес мне столько ран?

– Это – хитрость! Ты вымазался кровью, чтобы мы не подумали, что ты шпион, но нас не проведешь. Мы не пойдем за тобой!

– Ступай обратно к белым собакам или мы живо с тобой расправимся!

– Ах, так! – в единственном глазу Шань-Фу засверкали искорки. – Это– хитрость? Так я вам покажу, на что способен Шань-Фу и что он сделал для тмерийского народа! Я покажу, моя ли это кровь или не моя! Дзе-Чжен слишком стар, чтобы итти сюда, но смотрите, что он мне дал!

Гордо выпрямившись, Шань-Фу сорвал с себя окровавленный зеленый шарф, и все увидели, что под шарфом был пояс из тигровой шкуры.

– Тайна! Он передал ему тайну! – закричали пораженные тмерийцы. – Шань-Фу – носитель великой тайны! Шань-Фу – наш спаситель!

– Да, я – носитель великой тайны. Это кто-то другой – предатель. И эта кровь моя, из моего тела. Пойдете ли вы теперь за мной?

– Пойдем, пойдем! Веди нас, Шань-Фу, носитель великой тайны!

– Так нечего медлить. Французы не заставят себя долго ждать. Эй! Сен! Ты что? Умирать задумал? Там, в ущелье, тебе приготовлена шикарная могила. Подтянись, дружище, чего пригорюнился?

– Я не о том, – ответил Сен, и вслед за другими, раздвигая ветви, полез в ущелье, но по дороге подтолкнул локтем Ли, шедшего рядом, и вполголоса спросил его:

– Ведь певца Пинга-то нет?

– Нет.

– Ну, вот!

Серо-желтые стены ущелья поднимались выше самых высоких пальм. Они так близко сходились наверху, что внизу и среди бела дня было наполовину темно. Проход был завален большими камнями и густо зарос кустарником. Шедшие впереди расчищали дорогу бамбуковыми палками.

Шагов двести ущелье шло прямо, потом круто свернуло направо и оборвалось, – как будто кто-то гигантской пилой хотел распилить весь горный массив, но пила сломалась, и допилить до конца не удалось.

Когда передние, дойдя до стены, которой кончалось ущелье, остановились обескураженные, Шань-Фу улыбнулся, насколько ему позволяли раны, и крикнул:

– Эй! Кто хочет помочь старику Сену выкопать ему могилу?! Нужно штук пять молодцов покрепче! Чего ты уставился, Сен? Верно говорю: поковыряй вот около этого куста – там для тебя приготовлена княжеская могила. Ну, кто будет помогать? Фу! Твой отец был бы могильщиком, если бы не сделался матросом. Ли! Ты, кажется, и сам не прочь лечь в могилу! Чонг! Фын-второй! Двигайтесь, двигайтесь! Палками, ножами, руками копайте скорей вот здесь!

С растерянными лицами, не понимая в чем дело, вызванные все же принялись старательно копать землю в указанном месте.

Через какие-нибудь пять минут Ли уперся рукой во что-то твердое.

– Бревно! – воскликнул он.

Скоро оказалось, что там не одно бревно, а целый настил из крепких бамбуковых бревен.

Стоявшие сзади, чтобы посмотреть выкопанную яму, бросились вперед, расталкивая передних. Произошла свалка. Шань-Фу столкнули в яму.

– Тише, тише! – закричал он. – Ведь не меня хороните! Успокойтесь! Слушайте! Французы думают, что мы здесь – в мешке. Но у меня под ногами подземный ход, ведущий в соседнее ущелье Чортова Пальца. Это и есть та великая тайна, которую мудрый Фу-Дзы завещал тмерийскому народу и которую Дзе-Чжен передал мне. Много таких ходов, почти в каждом ущельи, прокопали сто тридцать лет тому назад люди Фу-Дзы. Фу-Дзы знал, что ходы сквозь непроходимые горы пригодятся тмерийцам и не раз помогут им в беде. Разве он был неправ?.. Поднимайте скорее бревна и через эту дыру мы пройдем к Зеленой реке – к Мюонг-Баа. Да очнитесь же вы! Полезайте! Я иду последним.

Считавшие себя уже погибшими, пораженные, все еще не уверовавшие в свое неожиданное спасение, тмерийцы стали спускаться в темную зияющую яму. Шань-Фу, вдруг сильно побледневший, пропускал их мимо себя. Когда Чжо поравнялся с ним, этот мудрец, назвавший недавно Шань-Фу предателем, нагнулся к его уху и прошептал:

– Я знаю, Шань, что ты в первый раз в своей жизни сейчас солгал, сказав, что идешь последним. Прощай же, брат. Тмерийский народ не забудет твоего подвига.

* * *

Да, Чжо угадал. Когда последний тмериец исчез под землей, Шань-Фу не последовал за ним, как обещал. Стиснув зубы, он остался стоять один в Ущельи Большого Дракона, весь окровавленный.

_{Когда последний тмериец исчез под землей, Шань-Фу не последовал за ним, как обещал. Стиснув зубы, он остался стоять один в Ущельи Большого Дракона, весь окровавленный.}

Шань-Фу подождал, пока затихли шаги в подземном коридоре, и тогда старательно заложил отверстие бревнами, засыпал землей и утрамбовал.

Покончив с этим, Шань-Фу поднял положенную Чжо половину кокосового ореха и приступил к предсмертному обряду…

* * *

…Лебо был взбешен. Он с таким трудом загнал этих мятежников в ближайшее к Шонг-Хоз ущелье, чтобы там их всех переловить, и вдруг разведчики, посланные туда, нашли только одного полумертвого и полусумасшедшего тмерийца, плававшего в крови! Больше никого там не оказалось.

Конечно, солдаты Лебо изроют все ущелье вдоль и поперек и найдут выход, по которому удрали тмерийцы; конечно, здесь виноват не Лебо, а топограф, указавший на карте, что ущелье это – тупик, совершенно закрытый с трех сторон.

Но дело не в том. Полковник послал сегодня донесение резиденту, что мятежники уже в его руках, и он спрашивает, что ему с ними делать: избивать ли на месте или связывать и вести в Шонг-Хоэ?

Кто же теперь поверит, что у него перед глазами сто человек положительно провалились сквозь землю! Да просто скажут, что полковник Лебо выжил из ума и что ему пора подавать в отставку. Вот тебе и генеральский чин! Без сомнения, вся карьера пошла на смарку. Дернула же его нелегкая гнать бунтовщиков в это дырявое ущелье!

Но на следующее утро неожиданно вернулся один из двух посланных с донесением. Дрожа и заикаясь от пережитого ужаса и от страха перед наказанием, посланец рассказал, что, когда они уже под’езжали к Зеленой реке, он услыхал позади себя шум падения и, обернувшись, увидел, что его товарищ лежит на земле, истекая кровью, а на его лошади кто-то уносится обратно по тропинке.

Убийца захватил сумку с донесением.

Несчастный курьер валялся в ногах Лебо и умолял простить его: он здесь не при чем… Лебо прогнал его.

– Мы поговорим с тобой, когда будем в Шонг-Хоэ, – сказал Лебо.

Но полковник знал, что и в Шонг-Хоэ он не будет наказывать курьера.

Ведь как, чюрт возьми, здорово повезло! Он вернется теперь на свою позицию перед лесом, – как будто никого и не преследовал! А поручение (перехватить мятежников) он исполнил. Не его вина, если туземцы умеют летать по воздуху или проходить сквозь скалы.

Почаще бы эти болваны-курьеры давали убивать себя и своих товарищей, и теряли бы сумки с донесениями… когда это нужно для спасения карьеры полковника Лебо!

Собака-акробат

Чувство равновесия, столь сильно развитое у кошек, редко встречается среди собак. Нужна долгая и упорная дрессировка, чтобы собака могла ходить, не теряя равновесия, по горизонтально протянутой палке или веревке. Четвероногий цирковый артист, представленный здесь на фотографии, выучился не только ходить по тонкому полированному шесту, но и балансировать укороченной штангой. Его владелец, английский дрессер, зарабатывает большие деньги не только на арене, но и от кино-с’емок.

Стефан Коце
В СТРАНЕ КЕНГУРУ

Трудовые приключения ковбоя-добровольца в австралийских кустарниках.

Очерки

В № 6 «Всемирного Следопыта» за 1925 г. уже был помещен отрывок из очерков Стефана Коце под названием «Австралийские охоты», в котором, между прочим, описывалась охота на кенгуру. Редакция «Следопыта», давая ныне полный текст этих интересных очерков, включает и рассказ об этой охоте в новой обработке, имея в виду расширившийся круг читателей нашего журнала и из соображений полноты описания природы и быта этой части Австралии (Квинсленда). Окончание этих очерков, вместе с картой Квинсленда, мы дадим в следующем номере.

I. Путешествие вглубь страны и бой с москитами.

Мне предложили место рабочего-волонтера (без содержания) на большом скотоводческом ранчо (ферме), а так как я сгорал желанием познакомиться с жизнью австралийских колонистов, то немедленно собрал свои пожитки и отправился на станцию железной дороги.

Через пять часов езды я очутился на конечном пункте дороги, который состоял из досчатого станционного здания и полуразрушенного трактира, где я впервые познакомился с диетой кустарниковой жизни. Обед при 45° Цельсия в тени состоял из очень старой, жесткой солонины, нескольких огромных кумала (род сладкого картофеля) и горячего, черною как смола, чая.

Громоздкая карета британской почты стояла у дверей, готовая к от езду. Она была запряжена четверкой самых тощих, каких я когда-либо видел, кляч. Положительно невероятно, до какой степени может исхудать в период засухи австралийская лошадь, теряя при этом лишь незначительную долю своей трудоспособности. Усталые глаза, грязная шерсть, резко обозначившиеся ребра, торчащий, острый, как лезвие ножа, позвоночник, при этом старая, во многих местах зачиненная сбруя и невозможно расшатанный экипаж под командой бородатого загорелого хромого человека, – нет, британская почта совсем не вызывала во мне восторга!

Подражая кучеру, я оделся, как полагается в кустарниках: надел пеструю шерстяную рубашку, открытую на шее, английские кожаные штаны, первоначальная окраска которых переменила последовательно все цвета, пока не стала коричневой, широкополую шляпу и сапоги на босу ногу. По праздникам такой наряд дополняется пестрым платком вокруг шеи, а в дождь надевают пиджак. Вообще же, жители кустарников никогда пиджаков не носят.

Нам предстояло проехать в нашем отвратительном экипаже пятьдесят миль до Майтауна, находившегося по ту сторону водораздела, в центре старого золотого прииска. У меня, наверное, сердце выскочило бы на ухабах, не догадайся я пройти значительную часть дороги пешком. Я взобрался на козлы рядом с возницей, и мы исчезли в огромном облаке пыли, поднявшемся вслед за нами на извилистой дороге.

По обе стороны, насколько хватает глаз, расстилался степной ландшафт, – высохшие пастбища, на которых там и сям стояли корявые деревца, изуродованные безжалостным солнцем, истрепанные неумолимыми степными ветрами. Это были эвкалипты; их скудная листва не давала никакой тени: и не прикрывала уродства словно вывихнутых ветвей. Они были похожи на толпу призраков, ломающих в отчаянии руки, а вся степь казалась мне какой-то долиной ужасов. Душная знойная тишина, отсутствие всяких голосов животных, яркое, жутко-белое освещение, сожженная жаждущая земля и вдали голые холмы, усеянные черными гранитными глыбами, – все это сливалось в какой-то жуткой гармонии, основным тоном которой была безнадежная, бездушная дряхлость.

Термометр показывал 50° Цельсия, но унылый ландшафт вызывал во мне озноб.

Возница оказался настолько снисходительным, что скрашивал об’яснениями окружавшую нас безмолвную трагедию, в промежутках между ругательствами и проклятиями, которыми он награждал своих спотыкавшихся кляч.

Мы доехали до русла высохшей реки и поехали шагом по рыхлому песку.

– Видите вон это большое дерево, – сказал возница, указывая на огромный ствол, лежавший на земле. – Мы нашли там однажды труп одного бедняги. А вот здесь, – и он указал на холмик под деревом, – мы его похоронили. Вон, смотрите, там стоит число и его имя: «Танталус», 15/ХН – 19 г.

_{– Видите вон это большое дерево, – сказал возница, указывая на огромный ствол, лежавший на земле. – Мы нашли там однажды труп одного бедняги…}

– Танталус! – повторил я удивленно.

– Да, странная фамилия. Но путешественник, который ехал тогда со мной, вырезал ее сам на дереве. Имени погибшего он не знал. Да, ужасный конец был у этого бедняги…

И возница, набив свою трубку, уселся на козлах поудобнее и принялся рассказывать:

– День был такой же жаркий, как сегодня. Едем мы с ним так же вот, как сейчас, и вдруг мои лошади чего-то испугались и бросились в сторону.

«Что такое! Что там!» – закричал вдруг мой пассажир. Я оглянулся, – это был труп молодого человека, которому придавило ноги упавшим деревом. Мы подошли к нему. Недалеко от него лежал винчестер и длинный нож в кожаном футляре. «Охотник на кенгуру», – сказал я про себя. – «Лег в тень отдохнуть, а дерево упало на него». Это было совершенно ясно. Рядом с ним лежало самодельное лассо, связанное из разорванной рубашки. Для чего оно ему было нужно? Мы скоро поняли и это. Бедняга не мог двинуться с места. Ноги сломаны, ни помощи, ни воды. Когда настал полдень, дерево не могло защитить его от солнца. И потом муравьи… о, да! – муравьи… Танталус сделал лассо, чтобы попытаться подтащить к себе либо ружье, либо нож. Я не знаю, зачем! они были ему нужны… Но, видно, не достал. А сколько он времени мучился, пока жажда, боль и муравьи не доканали его, – кто знает! Тело его выглядело ужасно, когда мы нашли его, потому что эти проклятые муравьи… – и рассказчик злобно плюнул в песок.

– Мы стали искать палатку Танталуса и нашли ее. Но бумаг там никаких не оказалось. Мы вытащили тело из-под дерева и похоронили. Я до того не знал, кто он такой, а мой пассажир вырезал вот это чудное имя на дереве. Пассажир сказал, что это – фамилия покойного, но улыбался при этом так, что, я думаю, он меня просто дурачил. Вы слышали когда-нибудь такое имя? – и кучер при этом щелкнул бичом.

Я поспешил схватиться за ручку, чтобы не свалиться с экипажа.

– Да, – ответил я ему тихо. – Это даже очень известная фамилия[3]3
  Тантал – имя мифического героя древней Греции, наказанного богами вечно неудовлетворенной жаждой.


[Закрыть]).

– Чудно. У нас здесь обычно зовут людей просто по именам.

И мы проехали мимо.

* * *

Еще один небольшой под’ем, и мы очутились в Майтауне, разоренном центре разоренного промышленного округа. Мы в’ехали в городок под звуки бича, окруженные густым облаком пыли. Двадцать белых одноэтажных домиков стояли по краям белой пыльной дороги. В тени сарая, на земле спал негр, да бродили три тощих собаки: и неизбежный козел, питавшийся этикетками от разбросанных кругом пивных бутылок. Таков Майтаун.

Ферма, на которую я отправлялся, находилась в стороне от большой дороги. Хозяин ее выслал мне с почтарем верховую лошадь и поручил ему проводить меня до места назначения. Так как почтари в австралийских кустарниках заботы о продовольствии: в пути сводят к надежде на гостеприимство окрестных жителей, а жена почтаря жила в Пальмервиле, то мы и отправились на ферму именно через Пальмервиль. Я привязал свой багаж к седлу, и мы поехали. За нами бежали две мохнатые собаки. Без собак и лошадей обитатель кустарников не может жить; он тратит на них весь запас любви, имеющийся в его сердце и не находящий другого применения у одинокого пастуха…

Начинало светать, но кустарники были еще полны ночной прохлады, и в воздухе пахло ласковой весенней свежестью. Мы беседовали о лошадях. Австралиец боготворит лошадь, но часто дурно обращается с нею.

Когда молодой обитатель кустарников, не видавший на своем веку ничего, кроме скота, лошадей, степей и оград, в первый раз попадает в город, он презрительно проходит мимо всех приманок культуры, в роде трамваев и кино, и спешит прямо на конскую площадь, где может часами стоять у решетки, как завороженный, не отрывая глаз от находящихся там лошадей. После этого он, удовлетворенный, возвращается домой, и сердце его больше недоступно ни для каких страстей.

В сердце Австралии путешествовали раньше на лошадях или пешком, но в последнее время стали употребляться велосипеды и верблюды. Обычный же способ, это – путешествие верхом. Путешественник берет с собой обыкновенно двух лошадей: на одну из них он вьючит багаж, на другой едет сам. По большей части бывает так, что хорошо приученные лошади сами идут друг за другом, а всадник, опустив поводья, посасывает трубку, при чем она совсем не должна быть непременно набита. По большей части лошадь умеет гораздо лучше находить дорогу, чем всадник, да если она иной раз и попадет не на ту тропинку– что за беда! Куда спешить! Быстро ехать – слишком жарко, да в кустарниках и не любят спешить.

Позади нас вдруг послышался топот конских копыт и раздался удар бича. Из тучи пыли появился всадник.

– Чорт возьми, Джек! Зачем вы так рано выехали из Майтауна? Я хотел ехать вместе с вами.

Почтарь слегка кивнул головой в знак приветствия и вежливо ответил:

– Я не знал этого, господин Мусгров.

Слово «господин» удивило меня.

– Кто это? – спросил я тихо.

– Скваттер с фермы Мусгров.

Ага! Скваттер – это то же, что помещик, даже больше.

Наш новый спутник гнал перед собой двух молодых негров. Я внимательно посмотрел на них. Один из них оказался мальчиком лет десяти. Оба были в пыли и в поту, а знаки, видневшиеся у них на спине, заставили меня невольно взглянуть на бич, который скваттер держал в руке.

_{Поравнявшийся с нами всадник гнал перед собой двух молодых негров. Знаки на их спинах заставили меня взглянуть на бич в руке скваттера.}

Мусгров заметил мое удивление и поспешил об’ясниться:

– Эти молодцы убежали с фермы, и я догнал их только за Майтауном. Отправились, видите ли, к своему племени на корроборри, – празднество с танцами. Но я им покажу, как танцовать!

И он грозно щелкнул своим длинным бичом, сделанным из кожи кенгуру. Я содрогнулся. Куда я попал! В арабский караван рабов, или здесь царили давно забытые ужасы «Хижины дяди Тома»?

– Неужели вы погоните этих несчастных до самого Палъмервиля?

Он засмеялся.

– Конечно. А потом еще пятьдесят миль до фермы Мусгров, завтра.

Я замолчал. Во мне боролись негодование и страх показаться! смешным. К стыду своему, должен сказать, что последнее чувство победило. Впоследствии я хорошо познакомился с тем, каково живется в колонии коренному владельцу земли – туземцу. Пришедшие сюда в погоне за наживой белые завоеватели считают ело за животное, назначение которого – обогащать «просвещенных» колонизаторов.

Если скваттеру, который не в силах нанять белых ковбоев, нужны черные, он просто отправляется на охоту и ловит их, сколько ему нужно, тем же простым способом, каким он ловит свой скот. Дикарь, вялый от природы, пойманный в молодости, становится зачастую превосходным наездником, и хотя за ним нужен постоянный надзор, из него вырабатывается очень хороший ковбой. За это хозяин дарит ему изредка рубашку и штаны, дает ему скверный табак и скверную пищу, а если тот ведет себя хорошо, приводит ему туземку-жену, пойманную таким же способом. После этого негр уж не уйдет. Просто, дешево и сообразно с обычаями!

Австралийские негры почти повсеместно вымирают. «Из-за прирожденной лени и неспособности к труду», – поясняют местные колониальные власти…

* * *

В полдень мы остановились у единственного между Майтауном и Пальмервилем источника воды. Обычно путешественники берут с собой запас воды в парусиновом мешке, который привязывается к седлу. Мешок у меня скоро оказался пустым, но мои спутники только посмеялись надо мной. Оказалось, что я должен был следить, чтобы мешок висел с той стороны лошади, которая не освещалась солнцем.

– Вот вам котелок, – сказал мне скваттер, – принесите в нем воды, пока Джек отвязывает багаж. А я разведу костер.

Я пошел, и вскоре передо мной было сухое ложе ручья. В одном месте, вероятно, водоворотом во время разлива, была прорыта в глинистом грунте глубокая яма. В глубине ее виднелась желтая жидкость, напоминавшая больше всего гороховый суп. В этом «супе» лежали два полуразложившихся трупа волов и скелет дикой собаки.

– Нельзя же пить такую воду! – с ужасом сказал я.

– Нельзя пить? Ну, если вы такой привередник, то здесь недалеко уйдете. Это отличная вода. Дайте сюда котелок.

Скваттер спустился в яму, наступил на один из воловьих трупов и зачерпнул воды как раз около него.

Принесенную воду поставили на огонь, вскипятили, сняли с нее тщательно пену, и вода стала довольно прозрачной. Тогда в нее положили горсть чаю, горсть коричневого сахара, – и напиток был готов. Правда, он был совсем черный, сверху с накипью, отливавшей всеми цветами радуги, но прекрасно освежал нас. Известно, что в жаркие дни; ничто так хорошо не утоляет жажду и не подкрепляет измученное тело, как горячий чай.

Неграм скваттер дал по лепешке и по чашке… сырой воды. А остальные ели солонину.

К трем часам мы приехали в Пальмервиль, где должны были переночевать.

«Город» этот состоял из полуразвалившегося трактира, в котором жила жена почтаря, и нескольких рядов спиленных сверху деревьев, которые выглядели очень загадочно и заставили меня вспомнить о каналах на Марсе. Мне об’яснили, что в былые времена здесь стояли дома золотоискателей и должностных лиц, но теперь все исчезло, за исключением этих «свай» – устоев, прежде связанных стенами.

Мы стреножили своих лошадей и, подвесив одной из них на шею колокольчик, пустили их на подножный корм, – скудный корм австралийских кустарников.

Лошадей в кустарниках хозяева совсем не кормят. Днем они работают, а ночью отдыхают, при чем могут есть, если только найдут что-нибудь сами. А по утрам хозяин отправляется искать своих лошадей. Если дело происходит в знакомой местности, то хозяин всегда приблизительно знает, где они пасутся. Но гораздо хуже обстоит дело, если местность незнакомая, – лошадей часто охватывает тоска по дому, и они, руководимые сильно развитой способностью ориентироваться, успевают уйти стреноженными миль за двадцать в течение ночи. По пути они захватывают других лошадей. Известно, что лошади, работающие вместе, охотно об’единяются в табуны и следуют за своим вожаком куда угодно.

В таких случаях хозяину приходится волей-неволей тащиться по их следам. Часто случается, что лошадей вовсе не удается отыскать. У меня у самого гуляют где-то в Квинсленде три хорошие лошади.

По большей части, если хозяин хорошо обращается с лошадью, он не имеет с ней никаких неприятностей. Различие между человеком и животным вовсе не так резко, как обыкновенно думают. Те, кто имеет дело с лошадьми в одиночестве австралийских кустарников, очень скоро узнают, что у лошади есть свой характер, свои хорошие и дурные качества, даже капризы, которые нужно знать, чтобы ими пользоваться. Рекомендуется, например, брать с собой в дорогу кусочек каменной соли и привешивать его при входе в палатку. На заре, когда солнце еще не видно над горизонтом, ваша лошадь разбудит вас звоном своего колокольчика.

* * *

Жена почтаря продавала грог (крепкий горячий напиток), но ночлега в доме она не могла предложить. Поэтому я решил лечь спать под открытым небом, – дождя и даже росы в это время года не бывает. Я набросал на сухую потрескавшуюся землю свежих веток, завалил их сухой травой и накрыл сверху одеялом, а под голову вместо подушки положил свой узелок.

Когда настал вечер, я лег и покрылся вторым одеялом. Но я забыл про москитов.

Мучения, которые причиняют эти крошечные насекомые новичку, вступающему в их пределы и не защищенному сеткой, не поддаются описанию.

Вот он сидит, готовый отойти ко сну, и с довольной улыбкой любуется закатом солнца. В этот момент появляется первый москит. З-з-з-з… слышится в тихом вечернем воздухе, и испуганный созерцатель торопится закурить трубку, но это средство пригодно только против «некурящих» москитов; некоторые виды их, наоборот, очень любят, видимо, запах табачного дыма.

Пока человек курит трубку, кругом все тихо, но едва она погасла, как снова раздается: з-з-з-з… – и начинается состязание. Защищающийся проворен, но нападающий еще проворнее. За долгое время моего знакомства с этими мучителями мне не удалось установить ни одного достоверного случая гибели этих тварей от человеческой руки.

Но борьба не может долго продолжаться в таком духе. Лицо и руки жертвы скоро от укусов покрываются волдырями, и несчастный снова хватается за трубку. Он курит скверный, тяжелый американский табак до тех пор, пока не почувствует приступов морской болезни. Тогда, отбросив трубку, он ожидает новых нападений.