Текст книги "Всемирный следопыт 1930 № 08"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Отстегнув дрожащими руками ремень, Раттнер бросился к форточке: жив ли Илья?

Косаговский сидел на борту кабины, свесив ноги наружу, и смотрел безнадежно на изуродованное правое крыло самолета. Раттнер прыгнул на лужайку и огляделся. Как дико, угрюмо вокруг! Куда ни взглянешь – высятся хребты приземистых гор. Словно невиданные караваны мамонтов, колыхая могучими спинами, бредут куда-то вдаль. Горы покрыты мрачной безмолвной тайгой. Поблескивают снегом суровые гольцы-таскылы.

«Видик невеселый! – подумал Раттнер. – И куда это нас занесло?»

За спиной его раздался громкий вскрик Косаговского. Раттнер быстро обернулся, нащупывая инстинктивно револьвер.

В дверях пассажирской кабины, переминаясь с ноги на ногу, стоял Птуха. Через плечо его, на ремне, висела гармошка. В руках он держал сверток в красном платочке. На лбу его сияла огромная багровая шишка.

– Ось мы и приихалы! – сказал он просто, спускаясь из кабины на землю. – Вежливо доихалы! Здравствуйте, товарищи.

Гармошка через плечо и аккуратненький узелок в руках придавали Птухе хозяйственный и деловой вид. Он был похож на человека, уверенно высаживающегося на давно знакомой станции. Косаговский и Раттнер в молчаливом изумлении смотрели почему-то на шишку на лбу Птухи, словно в ней и заключался секрет неожиданного появления Федора.

Перехватив их взгляды, Птуха потрогал шишку рукой и сказал, глядя с неодобрением на самолет.

– От дергает бисова машина! Ишь, гульга яка вскочила! Это я к стенке приложился.

– Как ты сюда попал? – нашел наконец нужные слова Косаговский.

– От тоже сказал! Как попал! – искренно удивился такому нелепому вопросу Птуха. – Не за хвост же держался! А багажник на што? В нем и ехал! Невдобно, да ничего не попишешь!

– А кто тебе разрешил?

– Да я так… зайцем! Я думал…

– Напрасно думал! – резко оборвал его Косаговский. – Как вернемся в Иркутск – тридцать суток гауптвахты!

– Есть тридцать суток гауптвахты! За такое дело пятьдесят мало! – охотно согласился Птуха. И добавил строго: – Ось як мы дысцыплыну-то сполняем. Греть за это надо на великий палец!

– Да на кой же чорт ты потащился с нами? – спросил удивленно Раттнер.

Птуха обвел взглядом хмурую, придвинувшуюся к полянке тайгу и тогда лишь ответил, улыбаясь лукаво:

– А может, я хочу ведмедей на гармошке вывчить играть? Ладно, хватит шутковать! А вы, товарищи командиры, сознайтесь, што банбуковая ваша положения. Залетели вы в дыру, где и людей чорт ма, а у вас даже и шамать нечего! Сгинули бы вы без Федора Птухи!

«А ведь и верно! – подумал Раттнер. – У нас нет ничего с'естного. Ни бутерброда! А кроме того, с Птухой вообще как-то… уютней!»

– А у меня… – продолжал Федор. И развязав сверток, расстелил на земле красный платок. – Вот коваль пирога именинного! Вот колбаса! Это все кума наградила. Насчет газу тоже имеется. Гляньте – сулейка варенухи!

Косаговский взглянул на разложенные Птухой припасы и вдруг, сев прямо на землю, захохотал. Но это был не истеричный смех отчаявшегося человека. Косаговский хохотал весело и облегченно, как человек, осознавший, что нет такого положения, из которого не было бы выхода. Глядя на него, засмеялся и Раттнер, а за ним залился и Птуха.

Они хохотали долго и смачно, смеялись в лицо диким горным хребтам и угрюмой тайге, словно бросая им вызов.

Первым успокоился Косаговский, крикнув бодро:

– Ну-с, за дело, товарищи! – Во-первых, прикрепим самолет веревками к земле, чтобы его не снесло ветром, укроем мотор чехлами, а затем подумаем, как добраться до обитаемых мест!

– Значит, по твоему мнению, нужно итти на север?

VI. Зеленые лабиринты

– Только на север! А так как обычно направление горных цепей отождествляется с направлением водораздельных линий, то советую итти вон по той широкой долине, параллельной хребту. Она и выведет нас к какой-нибудь реке.

– А почему надо итти именно на север?

 Ветви деревьев с силой били в лицо, раздирали кожу, хватались за одежду.

– А видите ли, товарищи, сказал решительно Раттнер. – По моему мнению, мы находимся сейчас в Тотжинском лесном хошуне Танну-Тувинской республики, на южном склоне хребта Суйлегем.

– Ну, а выбраться-то отсюда в нашу Сибирь можно? – спросил Косаговский.

– А откуда нельзя выбраться, если очень этого захотеть? – улыбнулся Раттнер. – Правда, изучение орфографии Суйлегема находится еще в начальной стадии. Мало кто бывал в этих дебрях. Вот разве что Кочетов, известный предводитель урянхайских красных партизан, бродил здесь со своим отрядом.

– В якую мы дебрю попали! – сказал сокрушенно Птуха. И запричитал шутливо: – Ой, кто мине безродну сыротыну на свит бидовать пустыв? Ну, а народонаселение есть здесь какое или совсем нима никого?

– Народонаселение? Конечно, есть! Тувинцы, или по-старорежимному – сойоты-двоеданцы, так как они до 1865 года платили дань и России и Китаю.

– Дружелюбные или недружелюбные? – допытывался Птуха.

– Ну, это смотря на каких нарвешься! – засмеялся Раттнер. – Надо сказать правду, тувинцы много натерпелись от слуг Цаган-Хана, то-есть белого царя, русского императора. А тех, кто им не причиняет бед, тувинцы не трогают и пальцем. За примером ходить далеко не надо. Совсем недавно тувинцы забрали в плен экспедицию томского профессора, приняв ее за банду горных грабителей, которых и сейчас не мало бродит по хребтам Танну-Тувы. Но когда тувинцы выяснили, кто их пленники, они отпустили профессора и его сотрудников с извинениями.

– Ага! Значит, сюда и отсюда есть пути, если в этих местах побывала целая экспедиция? – воскликнул Косаговский.

– Была ли упомянутая экспедиция именно в этой местности, где находимся сейчас мы, я не знаю, – ответил Раттнер. – Но, конечно, дороги из Танну-Тувы в Сибирь имеются. Я детально изучил географию Тувинской республики – по причинам, которые тебе, Илья, известны. И вот слепой случай занес меня сюда! Насколько мне помнится, в Иркутский округ ведет старинный торговый путь по долине озера Косогол, переваливающий через хребет Баян-Ула. Летом же можно пройти вьючной тропой, перевалив у восточной оконечности белка Мунко-Садык. Но Косогол остался где-то далеко – на востоке! Мы должны пытаться выйти на Усинскую дорогу. Из города Минусинска в Танну-Туву проложен в вековой тайге через неприступные Саянские хребты знаменитый Усинский тракт. Его-то мы и должны отыскать. На него вся наша надежда!

– Значит, выходит, дорог много, але тыльки шкода, що не для нашей милости! – сказал насмешливо Птуха. – Однако, товарищи, надо итти. Поздно не было бы!

– Да, надо итти! – вскочил пружинисто на ноги Косаговский. И надвинув на лоб лётный шлем, спросил: – Итак значит, на север? Пошли!

Приятели взглянули в последний раз на самолет, тщательно замаскированный нарубленными ветками и хворостом, и зашагали на север.

Тайга началась сейчас же за озером. Ель, оливко-черные пихты, сосна, лиственница, кедры вечно зеленым лабиринтом уходили вдаль. Вековые деревья, обросшие седой «лесной бородой», причудливо свешивавшейся с их ветвей, стояли сумрачной колоннадой. У корней их лежали груды гниющих стволов и валежника, а на смену павшим великанам пробивались молодые деревья, кустарники, высокоствольные травы. Молодая поросль эта сплеталась подчас в совершенно непроницаемую, будто спрессованную чащу. Такая именно тайга и создала недобрую славу темным и дремучим сибирским лесам, по которым «человеку не проехать, зверю не пройти, и птице не пролететь».

Путники с первых же шагов убедились, что тайга враждебна им. Она выбрасывала, выталкивала их из своих недр. Ветви деревьев с силой били в лицо, раздирали кожу, хватались за одежду. Оторопь брала, когда упирались в кучу наваленных друг на друга стволов. Неперелазная стена! Баррикада гигантов! И уткнувшись в такой бурелом, они сворачивали в сторону, признавая свое бессилие. А куда свертывать? Кругом одно и то же!

«Продвигаемся вперед или кружимся ка месте? – думал Раттнер. – Я нисколько не удивлюсь, если сейчас, вон за тем буреломом откроется полянка с разбитым самолетом, которую мы несколько часов назад покинули!»

В тайге было тихо, лишь где-то далеко плакалась на свою бездомную долю одинокая кукушка. Особенная была здесь тишина – насторожившаяся, гнетущая…

Вдали, между стволами пихтача, бесшумной тенью мелькнул волк, но не российский «бирюк», а красный горный волк. Рыжеголовая сойка, с яркой пестрой окраской крыльев, состоявшей из цветов белого, черного и голубого, с удивлением посмотрела на троих бредущих в молчании людей. Птуха бросил в нее палкой. Сойка снялась и нехотя, оскорбленно покрикивая, улетела.

«Странная местность, – недоумевал Раттнер. – Даже животные и птицы встречаются редко. Зачумленный район какой-то!»

– Не могу больше! – крикнул измученно Косаговский и опустился на мшистую колодину.

– Устал, Илья? – спросил заботливо, подходя к нему, Раттнер. – Ну что же, давайте отдохнем, пора!

– Не то, Николай! Я устал не больше вас! – ответил раздраженно летчик. – Совсем другое! Мне право стыдно, но… эта глубочайшая, бездонная тишина, этот зеленый таежный полумрак действует мне на нервы. Меня охватывает необ'яснимая детская робость при взгляде на эту бесконечную колоннаду стволов. Тишина меня утнетает, понимаете?

Раттнер понял. Даже на него действовало таежное безмолвие. А Косаговский, шесть часов боровшийся со стихиями, измотавший во время этой борьбы нервы, потрясенный аварией машины, конечно, острее и больнее воспринимал окружающее. Ему нужен был отдых.

– А може, товарищи, заспиваем для храбрости, а? – спросил громко и бодро Птуха, тоже понявший состояние Косаговского. – А ну-ка, отдерем «Сербияночку»!

– Вы будете, может быть, смеяться, – заговорил снова, не ответив Федору, Косаговский, – но мне все время кажется, что за нами кто-то следит. Не пойму только, человек или зверь? Но я во время пути физически ощущал на своей спине чей-то тяжелый, внимательный и, что самое главное, враждебный взгляд. Безмолвие это только кажущееся. Я уверен, кто-то притаился в чаще и не спускает с нас глаз!

Раттнер и Птуха порывисто оглянулись.

Ничего и никого. Тишина. Лишь ветер налетал порой, посвистывая в вершинах деревьев… Бесприютный, злой таежный ьетер…

– Вот глядите, следы! – крикнул вдруг Косаговский, срываясь с места. – Совсем свежие! Не более получаса назад проходил кто-то здесь. Я же говорю, за нами следят!

Раттнер и Птуха опустились на колени, разглядывая внимательно ясные отпечатки человеческих ног в вязком глиняном грунте.

– А ведь здесь даже не один человек прошел. Трое шли, – шептал Раттнер. И вдруг расхохотался. – Я этого ожидал, чорт возьми! – Знаете, кто здесь проходил не более как час назад? Мы! Это наши следы. Вот отпечаток моего сапога, вот Птухин «саранчетоптатель».

– Значит, мы кружимся на одном месте? – сказал испуганно Косаговский. – Это совсем скверно!

– От так международна положения! – почесал затылок Птуха. – Не мимо пословица говорит – «лес-бес»! Покрутись здесь денек – другой, и мозги набекрень. Человек от лесу балдеет!

– Ерунда! – сказал резко Раттнер. – Просто мы изнервничались, измотались, а потому и преувеличиваем опасность нашего положения. Никакой явной опасности нет! Нам нужно отдохнуть, выспаться. Вот что, друзья, вы посидите здесь, а я похожу вокруг, поищу местечко посуше да поуютней. В случае какой-нибудь опасности я дам знак выстрелом из револьвера. Вы тоже, если я вам понадоблюсь, стреляйте. Понятно? Ну, я пошел!

– Ветерок в корму! – пожелал Птуха.

(Продолжение в следующем номере)

-

Полярные страны.
Случай в Средней стране.
Рассказ В. Юркевича.

ПИСЬМО С СЕВЕРА

Сегодня письмо с Севера в грубом пакете из газеты принесло весть о твоей смерти.

Корявые, неровные буквы наполнили сердце пылающей горечью сожаления.

Выку Нэркагы! Пусть эти строчки будут скромным некрологом тебе, мужественно встретившему смерть среди жуткого безмолвия пустынных просторов Средней страны.

В средине декабря, Месяца Большой Темноты, морозы в ту зиму (если бы ты был жив, ты подтвердил бы это), достигли небывалой силы.

Замороженный воздух затруднял дыхание. Вдыхаемый, он жег гортань. У оленей в ноздрях молниеносно настывал лед, и, задыхаясь, они часто прерывали побежку. Приходилось слезать с нарт и, высунув руки в прорезы прикрепленных к парке рукавиц, выковыривать оленям из ноздрей лед. Руки сразу леденели, их приходилось поминутно согревать, втягивая обратно в рукав парки.

«Операция» очищения ноздрей у упряжки поэтому нередко продолжалась более получаса.

А минут через сорок бега ноздри оленя снова забивались льдом. Упряжка останавливалась – и приходилось опять начинать все сначала.

Ночевки не давали отдыха.

Второй день пути шел совершенно безлесной моховой тундрой. Не было дров, чтобы разложить пылающий костер. Негде было укрыться от свирепого дыхания океана, – норда, беспрерывно дующего в Месяцы Малой и Большой Темноты.

Норды слизали все снега. Стылые кочки мха покрывал лишь тонкий слой примерзших снежинок. О пухлых сугробах, представляющих путнику Севера теплый радующий ночлег, приходилось только мечтать.

Таково было место нашей встречи – безыменная тундра Великой Средней страны, в которой судьба свела нас однажды серебряной ночью.

ЧЕЛОВЕК С ВЕСЕЛЫМ ГОРЛОМ

В ночь нашей встречи от лютого холода на небе было три луны. Вокруг каждой из лун – пять радужных пылающих колец. На горизонте колыхалось зарево северного сияния. Непрерывно движущееся, оно переливалось от одного конца до другого волнами холодного разноцветного огня. По тундре плясали матовые – цвета ртути – отсветы, и тундра сверкала мириадами искр. Казалось, все вокруг было усыпано грудами мелких кристаллов хрусталя.

Одинокие ночевки в полярных тундрах далекого Севера! Что может быть мучительнее и в то же время прекраснее вас?

Очистив последний раз оленям ноздри и поев липнувшего, как стылое железо к языку, мерзлого мяса, я несколько минут наслаждался красотой ночи.

Кругом царило извечное молчание полярной пустыни. Крепнущий к ночи холод усиливал небесный пожар. Полоха разгорались все сильней и сильней, полярные мыши начали среди сверкающих изумрудно кочек свои нескончаемые любовные хороводы.

Я сгреб с кочек сколько можно было снега, забросал им ноги и прижался к уснувшим уже оленям, мерно покачивавшим в такт дыханию заиндевелыми рогами.

Сколько я спал – не знаю, может быть, час, может быть, два. Проснулся я оттого, что мой сосед – передовой хапт, захотев есть, встал и наступил на меня копытом.

Придя в сознание, я услышал пение. Сначала я подумал, что это галлюцинация. Галлюцинация, явившаяся следствием подсознательной тоски по югу.

Петь мог только человек. А откуда было взяться человеку в Месяц Большой Темноты в самом сердце Средней страны? За год тундру Средней страны пересекает всего только несколько человек, принужденных к переходу чем-нибудь исключительным.

А тут еще пение. Встретить в Средней стране человека – небывалая удача. И разве наткнувшийся на мою стоянку человек стал бы хладнокровно распевать на пятидесятиградусном морозе.

Эта мысль была настолько дика, что я улыбнулся ей и еще плотнее закрыл лицо меховым одеялом, намереваясь как можно скорее опять погрузиться в сон.

Но галлюцинация продолжалась. Я ясно, насколько это позволял капюшон парки и накинутое на голову одеяло, слышал, что кто-то пел песню на наречии ямальских самоедов.

 
Луна в кольцах.
Это вдоль берегов
плывут льды.
От льдов над тундрой
горят полоха.
 

Пораженный, я сдернул с головы одеяло и взглянул по направлению, откуда доносилась песня.

В полутора десятках шагов от меня, около устало лежавшей оленьей упряжки, сидел на снегу широкоплечий самоед в пестрой парке из нежных молодых наплюев. Капюшон парки, окаймленный мехом песца-весняка, был снят.

Закинув покрытую копной вороных густых волос голову назад, закрыв глаза, как приветствующий полную луну волк, незнакомец вдохновенно тосковал па теплу.

 
Плохо горят, но не греют.
Парка у меня в инее.
У оленей в ноздрях лед.
Хорошо бы найти дров,
хорошо бы разложить костер.
Но кругом голубые снега,
кругом тундры Средней страны.
 

Я приподнялся и сел. Услышав это, человек перестал петь. Встав со снега, он шагнул ко мне.

– Ана дорово, Ненач! (здорово, человек!) – спокойно приветствовал он меня.

Человек! Как иначе он мог назвать меня.

Изумленный донельзя странностью встречи, я ответил самоеду приветствием его далекой родины:

– Здорово, человек!

В наших приветствиях, несмотря на внешнюю холодность, звучала радость встречи в Средней стране двух человеческих существ.

Так произошла первая и последняя встреча Голубоглазого и Выку Нэркагы, певца полуострова Я-Мала.

ПЕСНЯ В ПОЛЯРНОМ БЕЗМОЛВИИ

В ту запомнившуюся навсегда ночь я присутствовал при незабываемом зрелище. Я видел, как рождается в полярном безмолвии человеческая песнь. За предложенной мной скудной трапезой из мерзлого оленьего мяса мы обменялись скудными сообщениями о себе и о причинах, заставивших нас пересекать Среднюю страну.

– Я зовусь – Выку Нэркагы, Пушной Человек, – сказал он, – ловко раскалывая ножом кусочки мяса на тонкие пластинки. – Работаю оценщиком мехов в фактории Госторга в Халмер-Седе. Еду в Москву на с'езд советов. Выбран племенами тундр Таза и полуострова Гыда-Ямы.

После ужина, уступая моим настойчивым просьбам, Пушной Человек спел две песни, вылетевшие из его горла легко и свободно.

– Я с детства пою, – смущенный моим интересом, закуривая трубку из мамонтовой кости, признался он. – Почему пою – не знаю. Другие не поют, разве только когда напьются веселящей душу водки. Известен я этим. Земля отцов – Я-Мал и весь Таз – зовет меня за пение Веселым Горлом. Когда сердце захочет, тогда и пою, что в ум придет. Вот и сегодня сердце песен просит. Какую тебе, Ненай Ненач? Хочешь спою, как я охотился в Гыда-Яме за голубым песцом?

Несколько мгновений Выку молчал, следя взглядом за переливами сияния, потом закинул назад по-волчьи голову, и из горла его снова понеслись низкие, клокочущие звуки:

 
Ночь голубая, как песец,
за которым я охочусь.
Сплю в снегу
Ного дразнит меня.
 
 
И я вижу только кровавую нить,
тянущуюся из горла
пойманных куропаток
рядом со следом.
 
 
Ночью ты спишь, богатый зверь.
Ты спишь, а я ищу твое лежбище.
Но рано или поздно я все равно
найду и убью тебя, Ного.
 
 
Убью и шкуру твою выну
в фактории из-за пояса
и брошу с веселым сердцем перед русским.
 

Потом, пугая искавших ягель оленей, зазвучала гортанная песнь о Большом Человеке.

– Эгой! – пел на резком наречье самоедов Я-Мала, раскачиваясь из стороны в сторону, Выку-Нэркагы.

 
Дым костра поднимается
и исчезает вверху чума.
Так же, как поднялся
и ушел от нас Ленин.
Э-гой!..
 
 
Он ушел от нас в Течида-Иры,
морозливый месяц
Ленин —
Большой Человек.
Он ушел,
но следы его слов остались
как следы лыж на снегу.
Э-гой!..
 
 
Мы пойдем по этим следам
на охоту за злыми людьми.
Мы будем безжалостны к ним так же,
как мы безжалйстны
к оленьим зверям
 

Спев песню, Выку Нэркагы стал надевать подбитые лошадиной шкурой лыжи.

– Олени ушли далеко, – безразлично пояснил он. – Когда ехал, видал волчьи следы.

Я понял – это был предлог, чтобы избежать дальнейших расспросов.

На рассвете мы расстались. Веселое Горло поехал на юг, в город могилы Большого Человека – в Москву.

Я поехал по следам его нарт – на север…

МОГИЛА МЕЖДУ РЕЧКАМИ ЯРОТТА И ПОЙЧИТ

И вот передо мною лежит на столе разорванный пакет, склеенный из неведомо как попавшей на обдорскую тундру пожелтевшей французской газеты. Рядом лежит письмо и акт топографической экспедиции, наткнувшейся в Средней стране на останки Выку Нэркагы. Вот текст этого акта:

ОБДОРСКОМУ ИСПОЛНИТЕЛЬНОМУ КОМИТЕТУ

Акт о находке человеческого скелета.

12 мая 1929 г.

Гыда-Ямский отряд Обдорской

топографической экспедиции.

Скелет найден на 27-й день по выходе отряда из становища Хэ, расположенного на правом берегу невдалеке от окончания Надымской Оби.

Скелет, судя по размерам и строению, принадлежит мужчине среднего роста.

Останки были обнаружены в небольшой котловине между двумя буграми мха, около небольшого озера.

Костей правой руки у скелета не было. Их, очевидно, утащили песцы, сильно похозяйничавшие с трупом. Череп был поднят поодаль, в нескольких десятках метров от места нахождения ребер и костей нижних конечностей.

За девять дней до находки скелета члены экспедиции видели в тундре брошенные нарты. Передние перекладины у нарт были сломаны. Скелетов оленей найдено не было. Эти обстоятельства, по мнению проводников экспедиции, раскрывают тайну гибели человека. Они уверяют, что оленья упряжка, испугавшись чего-то, сломала перекладины и убежала в тундру.

Человек мужественно боролся со смертью. От места катастрофы он прошел по Средней стране не менее двухсот километров. Катастрофа произошла зимой, за это говорят найденные в ложбине подбитые конской шкурой лыжи.

В изголовье у скелета, в яме, специально вырытой человеком в мерзлой земле ножом, был воткнут олений шест-хорей. Нож лежал у подножья хорея.

Наверху хорея был привязан – для защиты от песцов – мешок из кожи налимов. В мешке найдены: мандат Всесоюзного с'езда советов на имя делегата от Тазовского Севера Выку Нэркагы, резолюции с'езда, вырезки из неизвестной московской газеты, в которой описывается выступление на с'езде погибшего. Все эти предметы вам должен передать нарочный, с которым послан в Хэ этот акт.

Кости Выку Нэркагы экспедицией собраны и похоронены на берегу озерка, недалеко от истока реки Пяколека (Сохатой), впадающей в Таз слева, между речками Яротта и Пойчит. Похоронив, все члены экспедиции отсалютовали праху Веселого Горла (под таким прозвищем был известен погибший) залпом из ружей. Потом экспедиция двинулась дальше к Тазу.