Текст книги "Всемирный следопыт 1930 № 01"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

VI. Удар весла.

Должны были сняться с якоря на следующее утро; утром ждали, что тронемся в полдень, но опять вышла какая-то заминка в машине. Команда тоскливо слонялась без дела; многие завалились спать. Прилег и я вздремнуть вместе с Чуриным. Мы занимали с ним одну из пустующих пассажирских кают. Но скоро раздался стук в дверь. Меня звали к капитану.

– Вы уже третьи сутки без дела слоняетесь, Ипатьев, – заявил он. – Так вот вам поручение. Я позабыл на берегу, у нашего привала свое ружье и судовой бинокль. Сегодня вечером мы снимаемся с якоря, и я поручил Трофимычу провести к берегу наш тузик. Он легко проскочит через рифы. Вот и отправляйтесь вместе с ним, да поскорее возвращайтесь.

Я с трудом подавил готовую показаться на лице тревогу и быстро пошел в свою каюту. Положил в карман браунинг, который казался в брюках простым портсигаром, и поделился с Чуриным своими подозрениями. Крепко пожал ему руку и убедительно просил ничего не предпринимать до моего возвращения.

Одного взгляда на боцмана было достаточно, чтобы обострить мою подозрительность. Его бледное лицо словно застыло в злобной судороге, а в красноватых воспаленных глазах пробегал какой-то дикий огонек. Я взялся за весла, а Трофимыч за руль. Минут десять я молча греб. Вдруг боцман порывисто встал, поднял крышку с кормового ящика, вытащил оттуда бутылку рома и опрокинул ее кверху донышком. «Да Трофимыч просто нализался», – подумал я с облегчением. Однако он мог хлебнуть и для храбрости, чтобы на что-то решиться в нужный момент. Надо держать ухо востро, чтобы не попасть впросак.

Невольно загляделся я на изжеванное бурею судно.

Не прошли мы и трети пути, как в воздухе потянула какая-то холодная струя, а через минуту я заметил легкую прозрачную дымку тумана, который начал расстилаться по бухте.

– Трофимыч, нам придется повернуть обратно, – сказал я. – В тумане мы обязательно напоремся на рифы.

– Да, в тумане не пройти, – послышался ответ. – Ставь-ка парус, чтобы поскорее добраться до парохода.

Я послушно встал, распутал фалы и только начал вставлять в гнездо мачту, как вдруг какой-то внутренний голос приказал мне быстро обернуться. За моей спиной с высоко поднятым веслом стоял боцман. Едва я подался в сторону, как со свистом опустилось направленное на мою голову весло. Удар пришелся по руке, и, хотя я успел ухватиться за весло, но силой удара был выброшен за борт. Грузно шлепнулся в воду, не выпуская весла. Когда же, задыхаясь, кашляя и протирая глаза, я вынырнул на поверхность, шлюпка, была уже в десяти шагах от меня. Одной рукой держась за весло, я отчаянно заработал другой, но ветер относил шлюпку, а боцман вставил в уключину другое весло и уже сделал несколько ударов.

Я умолял его не бросать меня на верную смерть, повернуть обратно шлюпку. В ответ слышалось только ровное чавкание весел, а когда он отплыл от меня шагов на тридцать, то перестал грести и вставил мачту, чтобы воспользоваться усилившимся ветром. Шлюпка медленно уходила в молочный туман. Некоторое время маячил темным пятном парус, затем скрылся и он.

Я остался один, обреченный на гибель. Держась за весло и вглядываясь в обступившие меня со всех сторон потемки, чувствовал, как сердце захватывает холодный ужас. На что я мог надеяться и чего ожидать? Либо выбьюсь из сил и топором пойду ко дну, либо меня перемелет на рифах, либо же, наконец, мною полакомится одна из тех прожорливых тварей, которые вертелись в бухте у кормы «Кронштадта». Последняя перспектива меня особенно пугала…

Думаю, что пробыл в воде не более получаса (хотя мне казалось, что с момента моего падения прошло уже много ужасных часов), когда услышал медленно приближавшийся рев первого рифа. Ближе и ближе. Все окружающее исчезло, перестало существовать за исключением рифа. Словно из всех органов чувств у меня сохранился только один слух, чтобы замечать надвигавшийся грохот. Утратилась всякая оценка времени. Минута растягивалась в вечность, наполненную зловещим воем.

Дальше я смутно помню, как кто-то резко вырвал из моей руки весло и нанес мне злобный удар по затылку. Хотел крикнуть, но захлебнулся и потерял сознание…

VII. Пассажир погибшего корабля.

Как я не разбился о каменные гряды тройной линии рифов? Какая прихотливая волна трижды пронесла меня через коридоры, а не заткнула мною какую-нибудь расселину рифа, не втиснула в. нее растерзанный мешок с переломанными костями? Каким образом очутился я на берегу целым и невредимым, лишь с распухшим затылком? Редкое, исключительное стечение обстоятельств!

С трудом поднял я отяжелевшие веки. Отчаянно кружилась голова и тошнило. Перевел глаза с ясного солнечного неба на лазурные вершины гор, а потом взглянул на бухту, где неумолчно ревели рифы. Разом вспомнил все и с тупым равнодушием перебрал в памяти всю последовательность событий. Наконец быстрее заходила в жилах кровь, и мало-по-малу проснулась воля к жизни.

Вытянулся, потом приподнялся на локтях и попытался встать на ноги. Не удалось: потемнело в глазах и в голове отчаянно загудело. Сидел, оглядывался и соображал. Опять стошнило. Снова пытаюсь подняться. Меня качает, но все же остаюсь на ногах. Вся бухта передо мной как на ладони, но парохода нет. Решаю взобраться на ближайшую скалу и взглянуть оттуда.

Однако не сделал я и пятидесяти шагов, как меня снова качнуло, и я удержался от падения, только прислонившись к высокому камню. Отдышался, оправился и хотел было пуститься в дальнейший путь, когда взгляд мой упал на бочонок с водой и мешок с провизией. Значит впопыхах их позабыли захватить. Жадно потянулся к кружке, дрожащей рукой налил ее до краев и выпил одним глотком. Почувствовал во рту сильный винный запах: очевидно кто-то оставил в кружке ром. Это дало мне новые силы.

Солнце уже близилось к закату, когда я сидел на вершине горы и напряжённо всматривался в спокойную гладь океана, расстилавшуюся за бухтой. «Кронштадта» не было. Целая вереница мучительных догадок пронеслась в моей голове. Я не мог примириться с мыслью, что меня бросили здесь надолго, а может быть даже совсем. Я ждал, что вот-вот в заливе покажется шлюпка или раздастся где-нибудь голос высланных за мной людей. Наконец потух и этот слабый огонек надежды. Подавленный и убитый, спустился я к берегу, где мое тяжелое настроение еще больше обострил унылый вид выкинутого на берег парусника. Теперь со всех сторон к нему тянулись морские птицы, словно оплакивая погибших печальными криками. Мне пришло в голову, что я смогу найти на ночь пристанище в разбитом судне.

Солнце зашло, начался отлив, и кормовая часть судна высоко поднималась над песчаной отмелью, отделявшейся от берега узким мелким заливчиком. Я перешел вброд заливчик, и когда очутился у кормы, она поразила меня своей неожиданной величиной. Такое впечатление производит любое судно, когда оно извлечено из родной ему стихии. Особенно в потёмках. Два полусгнивших каната спускались с кормы и чуть раскачивались ветром. Оба они могли свободно выдержать тяжесть одного человека. К более тонкому канату я привязал захваченный мной мешок с провизией и бочонок, ухватился обеими руками за более толстый и начал взбираться на корму. Задача оказалась не из легких. Когда же очутился на палубе, то нашел ее более опрятной, чем ожидал. Вследствие наклонного положения кормовой части судна птичий помет скатывался в море.

Прежде всего заглянул сквозь разбитое окошко в кают-компанию. Бледный лунный свет, проникавший сюда сквозь верхний люк, освещал безотрадную картину полного разрушения. Огромный стол, занимавший всю середину каюты, целиком был занят гнездами бакланов. Птиц встревожил поднятый мною шум, и они беспокойно поднимали голову, испуская жалобные крики. Птицами же были заняты все боковые лари и ящики. Словом, решительно все, начиная с висячей лампы и вплоть до стоявшей у разбитого пианино табуретки, белело птичьими телами, а палуба была густо устлана грудами рыбьих костей и отбросами. Одуряющее зловоние резко ударило в нос.

Раз мне не оказалось места в кают-компании, я отправился на дальнейшие поиски. В конце коридора подошел к маленькой двери и заметил, что она не была плотно закрыта, однако в ее узенькую щель не мог бы пролезть даже буревестник. Когда распахнул эту дверь, то облегченно вздохнул, найдя сухое чистое помещение. Здесь было довольно темно, и через косое окошко только узкая полоса лунного света заливала часть палубы.

Когда мои глаза несколько свыклись со скудным освещением, я начал постепенно различать находившиеся в каюте предметы. Полный беспорядок: все было перерыто и разворочено очевидно в самый последний момент. Все содержимое комода и сундука было раскидано по полу. У одной стенки стояла койка, у другой был привинчен небольшой письменный стол, под которым валялись два подсвечника с почти целыми свечами. Я прямо набросился на две коробки спичек. Мелькнула тревожная мысль, что спички наверное отсырели, но когда я чиркнул одну из них о коробок, она разом загорелась. На радостях я зажег обе свечки, и стало светло. На палубе валялись измерительные инструменты, мореходные карты, белье, коробки. Койка была в полной исправности, с подушкой, простыней и одеялом.

Я решил занять эту каюту. Быстро пересмотрел все вещи и нашел среди них вместительный термос, пачку чуть затронутого плесенью табаку и две трубки. Затем перенес в каюту бочонок и провизию, закурил трубку и прилег на койку, чтобы хорошенько осмыслить все бурные события этого дня.

И как только лег, разом почувствовал во всем теле смертельную усталость. Меня убаюкивал и однообразный гул рифов, и мягкий лунный свет, падавший через окошко. Веки налились свинцом, глаза слипались. С великим трудом поднялся с койки, пошатываясь подошел к столу, положил трубку и потушил свечи. А когда бросился опять на койку, расплывчатые мысли быстро смешались с обрывками полуснов, и я погрузился в крепкий сон, который освободил меня от всех тяжелых дум.

VIII. Надежды и отчаяние.

Открыл глаза и не мог понять, во сне или на яву дрожала каюта от бешеных ударов. Вся корма ходуном ходила, а в ушах стоял стон от надрывавшегося ветра и дико голосивших рифов. Казалось, моя каюта вот-вот развалится от яростного напора волн. Вскочил с койки, выбежал в коридор и распахнул наружную дверь. Меня подхватило как перышко и снесло бы за борт, если бы я не уцепился за обломки мачты. С трудом дополз обратно до двери, еле захлопнул ее и, тяжело переводя дух, добрался до койки.

Небо заволокли тяжелые свинцовые тучи, которые извивались и кружились над молочной поверхностью моря. Даже заливчик, отделявший песчаную отмель от берега, кипел и бурлил. Изредка узкий солнечный луч пробивался сквозь просветы между тучами, и по его косому направлению можно было определить, что день близился уже к вечеру. Очевидно я долго спал мертвым сном после моих изнурительных приключений.

Я был пленником своей каюты, а потому перестал мучить себя вопросом, выдержит ли судно натиск бури или нет. Когда же подкрепился немного, то пришел к выводу, что этой старой развалине приходилось уже не раз выдерживать подобные бури, так почему же ей не выдержать и еще одной? Но зашевелилась новая тревога. Воды и всех оставшихся сухарей мне хватит всего на сутки. А что же дальше? Если я по ночам могу забираться в кают-компанию, чтобы свернуть голову той или другой глупо доверчивой птице, то откуда достать мне воды? Да и есть ли она на этом проклятом острове? Вспомнил, что с парохода видел узенькую горную речку, падавшую с отвесной скалы. Успокоился, но подумал о «Кронштадте», и закопошились новые тревожные мысли. Разве не могли меня считать погибшим и отказаться от всяких поисков? Капитан конечно сочинит самую трогательную историю о том, как печально оборвалась моя молодая жизнь. Он с убитым видом выслушает все гневные упреки, признается в своей неосмотрительности, но внутренне будет заливаться веселым хохотом удачи. О, чорт, так это и случится!

Вскочил на ноги и, словно зверь в клетке, начал шагать из угла в угол по каюте. «Кронштадт» где-нибудь далеко от злополучного острова выдерживает сорвавшуюся с цепи бурю и с каждой минутой уходит все дальше и дальше. Эта мысль колом засела в голове…

Отчаяние заставляет человека либо растянуться пластом, не видя никакого выхода, и беспомощно лежать, либо лихорадочно ухватиться за какое-нибудь дело. Я еще раз выбежал на галлерею посмотреть на погоду. Все так же стонала и дрожала корма, все так же грохотали рифы, но ветер значительно стих и исчезли черные тучи. Небо посерело, и солнце прорывалось уже широкими прощальными лучами.

Я спустился по канату на отмель. Прилив все прибывал и вместе с ходившими по бухте огромными валами нагнал в заливчик столько воды, что перейти его вброд было уже невозможно. Пришлось раздеться, перехватить одежду бечевкой и, подвязав ее к темени, пуститься вплавь. Достигнув берега, я оделся и пошел в западном направлении, но скоро уперся в отвесные скалы, совершенно неприступные.

Тогда я двинулся в восточном направлении. Начали попадаться беспорядочно разбросанные по берегу остатки былых кораблекрушений. Вот рассохшийся бочонок, а ближе к воде – засосанная песком мокрая корзина, зацепившаяся за спутанную груду истлевших снастей. Всюду – жалкие обрывки обшивки, балок, рей, обломки мачт. Все это тлело и было затянуто саваном зеленых водорослей или покрыто белыми ракушками. Я бродил словно по старому заброшенному кладбищу среди безвестных развалившихся могил…

Моей прогулке в восточном направлении был положен предел все теми же мрачными скалами, которые в хаотическом беспорядке лезли друг на друга и заканчивались вверху какими-то похожими на башенки развалинами.

Немного отдохнул, а когда поднялся на ноги и пустился в обратный путь, то увидал большую черепаху, нежившуюся в последних лучах солнца. Она в тот же миг меня заметила и принялась улепетывать к морю, но я бросился за ней и, схватив за бок, опрокинул на спину. Беспомощно размахивала она лапками, пока ножом я не отделил ей голову.

Едва я подался в сторону, как весло со свистом опустилось…

Я страстный охотник, но одно дело бить из ружья и совсем другое – действовать ножом. Словом, чувствовать себя убийцей, глядя на свою жертву, которая продолжала медленно двигать в разные стороны лапами, пока не замерла совсем. Развести костер не представляло труда, так как берег был усеян сухими обломками. Как нужно жарить черепаху, я не имел ни малейшего представления, а потому прибег к самому простому и верному способу: сделал глубокий надрез вокруг брюшка, оставив кожу только с одной стороны. Затем вырезанную часть кожи я поднял словно крышку шкатулки, удалил все внутренности и, снова захлопнув, положил жаркое панцырем на разведенный костер. Вскоре одновременно с шипеньем до меня донесся приятно щекочущий, соблазнительный запах. Наконец, решил, что черепаха уже достаточно поджарилась. Конечно, это было не поварское блюдо, но для проголодавшегося моряка дымящееся, плавающее в жире мясо казалось пищей богов.

Вдруг я вскочил на ноги и замер. Что это такое? Неужели я только ослышался? Да нет же, нет! Вот снова раздался низкий призывной голос «Кронштадта». Это он зовет меня! Опрометью, не чувствуя под собой ног, бросился я к месту нашей прежней стоянки. За мной пришли! Я спасен, спасен! Все во мне ликовало и пело на разные голоса. Вот я вижу весь корпус парохода. Он стоит штирбортом к бухте и все время дает свистки. Бегу, лечу, кричу. Пароход начал медленно двигаться. Но что же это такое? Он уходит! Мне видна только его корма, но вот и она исчезла за скалистым берегом. Сердце готово было разорваться от неожиданного удара. Уйти перед самым моим носом! Раздался новый гудок, но в нем я слышал только жестокое издевательство. Добежал до знакомого мне «дивана» и свалился на него в полном изнеможении.

Впрочем я не долго предавался горю. Лихорадочно принялся носиться по берегу, подбирал сухое дерево и сваливал его в огромный костер, в который для густого дыма набросал мокрых канатов и снастей.

Я долго ждал ответа на мой призывной сигнал, но бухта была все так же пустынна, и в ушах раздавалась одна зловещая песня рифов.

Солнце закатилось.

Нестерпимая жажда, вызванная свежим мясом черепахи, погнала меня в каюту к скудным остаткам воды в бочонке.

Всячески обсуждал неожиданное появление и столь же внезапное исчезновение «Кронштадта». Конечно, смысл этих гудков мог быть только один: «Не тревожься, мы за тобой зайдем». Но почему же не бросили якоря? Правда, в наступивших сумерках нельзя пробраться через рифы, но ведь можно же подождать до, рассвета. И зачем они кружат вокруг острова, все время подавая гудки? Упорно думал, сопоставлял и пришел к выводу, что гудками меня хотят вызвать в другое место, где легче пристать к берегу.

Внезапно меня обожгла мысль: «Да откуда же наши знают, что я еще жив и торчу на этом острове? Может быть Чурину удалось раскрыть капитанский замысел, и теперь хотят убедиться в моей смерти, прежде чем продолжать рейс. Но так или иначе меня бросить не могут. На пароходе должны были заметить густой дым или огни моего костра, и конечно мои молодые друзья-комсомольцы и наш комиссар настоят на том, чтобы разыскать меня. Не бросят же они товарища в беде.»

Так метался я от одной мысли к другой. В конце концов решил завтра пуститься на поиски свободного от рифов места, где возможна была бы высадка и в свежую погоду. Ну, а если на море будет тихо, то можно ведь разойтись: я – в одну сторону, а за мной – в другую. В измученной голове все перемешалось, и я крепко заснул.

IX. Робинзон знакомится с островом.

Утром чуть свет я стоял уже на корме и гадал о возможной погоде. День обещал быть ясным, но с юга продолжал тянуть такой крепкий ветер, что нельзя было и думать пройти через дико игравшие рифы.

Вернулся в каюту, захватил последние сухари и сделал неприятное открытие: бочонок рассохся, и вытекли остатки затхлой воды. Шел отлив, и я мог не раздеваясь перейти вброд маленький заливчик. Я нес с собой термос, чтобы запастись водой. Прежде всего решил дойти до места вчерашнего пиршества, чтобы захватить оставшиеся там куски мяса. Однако в черных углях костра лежал лишь начисто обглоданный щит черепахи. Свалив вину на прожорливых птиц, двинулся к глядевшему на меня узкому ущелью.

Я не мог похвастаться удачным выбором дороги. Ущелье было изрыто вдоль и поперек оврагами, а сухая земля трухой крошилась под ногами. Изредка попадались ровные места, покрытые белым песком, а затем – новые ущелья, карабканья, спуски и прыжки в облаках красноватой пыли. Не раз я останавливался, еле переводя дух, и утирал едкий пот с горевшего лица, но жажда гнала меня в дальнейший путь. Я знал, что должен встретить на острове какой-нибудь источник.

Я медленно поднимался, а иногда даже полз по крутому душному проходу. Изредка на отлогих выступах или в расселинах скал мне попадались на глаза странные мертвые деревья с отвалившейся сухой корой и обнаженной древесиной. На голых сучках виднелись гнезда. Птицы были заняты рыбной ловлей, а в гнездах оставались только неуклюжие птенцы, глазевшие на меня с дурацким любопытством. Невольно подумал о том, что недостатка в мясе у меня не будет, если злая судьба заставит меня надолго застрять на острове. Наконец добрался до конца ущелья и очутился на северном побережье. Я пересек весь остров в какие-нибудь пять часов по ужасной дороге.

Вместо человеческого лица на меня смотрел усмехающийся череп.

Жадно всматривался в океанский простор, но нигде не заметил пароходного дыма. Начал осторожно спускаться к берегу по неровному склону горы. Земля крошилась, расползалась под ногами. Несколько раз я по колено уходил в твердую по виду почву и едва избежал смерти, когда от скалы над моей головой оторвалась огромная рыхлая глыба. Я еле успел отпрыгнуть в сторону от этой начиненной камнями лавины, которая огромным облаком красной пыли шумно пронеслась вниз.

Спустившись, я взял западное направление, так как с горы заметил там ярко сверкавшую на солнце узкую ленту. Жажда сделалась непереносной. Кружилась голова, горло свело в сухой судороге, а распухший язык, казалось, заполнил весь рот. Наконец выбился из сил и окончательно решил, что вода в этом направлении мне только померещилась. В голове гудело от жары и жажды. Ноги подкашивались. Занятый одной мыслью – где бы прилечь и отдохнуть в тени, я тупо прислушивался к издали донесшимся до меня трем пароходным свисткам. Завернув за огромный камень, неожиданно увидел в овраге широкий светлый ручей. Не помню, как добрался до воды. Думаю, что бежал с вытаращенными глазами и походил в тот момент на зверя.

Когда же, отдуваясь и тяжело переводя дыхание, оторвался наконец от прохладного ручья, то минуты две пролежал пластом. Чувствовал, что снова возвращаюсь к жизни. И только теперь до моего сознания дошли три слышанных мною гудка «Кронштадта». Подумал о том, что и на северном берегу я не заметил удобного места для высадки. Встал, наполнил водой термос, потом разделся, хорошенько выполоскал покрытую красной пылью одежду и разлегся на песчаном дне ручья. Каждая пробегавшая по телу холодная струйка уносила с собой часть моей невыразимой усталости. Оделся и бодро пустился в путь, зная, что теперь в любой момент могу утолить жажду.

Я пошел вверх по ручью, в направлении пароходных свистков. В расстилавшейся по берегам густой зеленой траве разглядел какие-то бобовые растения, большинство которых, насколько я знал, было с'едобно. Не прошел однако и ста шагов, как мой взгляд упал на такой неожиданный и необычайным предмет, что я своим глазам не поверил.

Это был небольшой покосившийся домик. Я приветствовал радостным возгласом этот признак обитаемости острова. Однако, когда приблизился к домику, общий вид его разом охладил мои восторженные надежды. Передо мной были давно покинутые развалины. Крыша провалилась, грубо сложенные каменные стены затянуты были вьющимися растениями, а через продырявленную и расползшуюся дверь можно было видеть, что и внутренность домика сплошь заросла травой и кустами.

Начал оглядываться кругом в поисках других следов человеческой деятельности и на другой стороне ручья заметил еще несколько малоутешительных по виду домиков. Они тоже представляли собой развалины, густо увитые вьющимися растениями. Подавленный гробовой тишиной этого давно покинутого поселка, я задумался о причинах, которые могли заставить людей бросить свои насиженные гнезда. Словно какое-то проклятие лежало на этом острове, где все разваливалось и превращалось в прах. На южном берегу – множество гниющих останков кораблекрушении, в бухте – развороченное, выброшенное бурей судно, здесь – жалкие развалины, оглашавшиеся некогда громкими голосами и веселым смехом людей. Всюду – мертвые, высохшие деревья, и даже горы не походили на обычные горы, но странно крошились и превращались в сухую пыль…