Текст книги "Всемирный следопыт 1926 № 04"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Картина IV. Спасение.

Навстречу к ним шел капитан, пассажиры окружали их плотным кольцом… Симпкинс с профессиональным видом, как тень, следовал за Гатлингом…

Что же ему оставалось делать? В порыве великодушия и умиления собственным геройством он обещал Гатлингу перед тем, как взойти на пароход, сохранить тайну его личности и предложил бежать, как только пароход прибудет в ближайшую гавань. Но Гатлинг, этот непонятный человек, сухо и с горечью ответил ему: «Делайте свое дело», как-будто Гатлингу все безразлично… В конце концов, десять тысяч долларов не валяются, и Симпкинс уже успел шепнуть что-то на ухо капитану.

Матросы-островитяне, одичавшие и отвыкшие от людей, жались к сторонке. Мистер Тернип всем своим видом старался показать, что он не то, что эти грязные люди, хотя и не чище их. Он умудрился сохранить свою дырявую шляпу-котелок и теперь надвинул ее на лоб с видом дэнди…

Пока шли расспросы, зоркий глаз сыщика успел заметить какой-то портрет в газете, которую держал один из пассажиров парохода.

Симпкинс попросил газету, бегло прочитал сообщение и, вдруг вскрикнув, подошел к стоявшим рядом Гатлингу и мисс Кингман, неожиданно вынул из кармана ручные кандалы и, с профессиональной ловкостью, одел один браслет на руку Гатлинга, а другой на руку мисс Кингман, сковав таким образом их руки.

Все были поражены. А Симпкинс раскрыл газету и громко прочитал:

«ТАЙНА УБИЙСТВА ДЕЛЛЫ ДЖЕКСОН».

«На днях, совершенно неожиданно, открылась тайна убийства мисс Деллы Джексон, в котором обвинялся Реджинальд Гатлинг. В банке Лорроби была обнаружена крупная кража из несгораемой кассы. Так как один из ключей этой кассы находился у сына банкира Лорроби, который вел в последнее время крайне распутный образ жизни, то подозрение пало на него, и у него был произведен тщательный обыск. Пропавших денег у него не нашли, и участие его в краже осталось неустановленным. Однако, при обыске в руки следственных властей попали документы, уличающие Лорроби в убийстве своей невесты, мисс Деллы Джексон. В шкатулке для писем было найдено письмо мисс Деллы Джексон к Лорроби. В этом письме она категорически отказывается выйти за него замуж после того, как узнала, при помощи „частного бюро поручений“, о некоторых подробностях его личной жизни. Лорроби имел неосторожность вести дневник, в котором подробно излагает историю преступления. Упомянутое письмо было получено им в день убийства. Зная о сопернике – Гатлинге, Лорроби давно шпионил за ним, пользуясь услугами подкупленной им горничной Джексон, которая и сообщила ему о готовящемся свидании. Полагая, что действительной причиной отказа мисс Джексон явилась ее любовь к Гатлингу, Лорроби, в порыве ревности, решил отомстить мисс Джексон. Он явился на место свиданья раньше Гатлинга, убил мисс Джексон наповал и скрылся, никем незамеченный.

В преступлении Лорроби сознался. Таким образом, благодаря стечению обстоятельств, едва не погиб жертвой судебной ошибки Реджинальд Гатлинг, невинность которого выяснилась вполне, К сожалению, Гатлинг, повидимоту, погиб при крушении парохода „Вениамин Франклин“».

– Вот он, Гатлинг! – крикнул Симпкинс, – заканчивая чтение газеты. – А так как не напрасно же я ловил его и столько с ним провозился, то я и решил приговорить его к пожизненному лишению свободы… с мисс Кингман, если она ничего не имеет против.

Она явно ничего не имела против.

Публика приветствовала этот суровый приговор громкими аплодисментами.

Величайшая ветряная мельница.

Эта мельница, которая, включая вертикально стоящее крыло, достигает высоты 200 футов (около 60 метров, 28½ саж.), находится в окрестностях С.-Франциско. Эксцентричные американцы не удержались от того, чтобы использовать это полезное сооружение для необычайно бесполезного трюка. Состоялось пари о том, что четверо людей совершат полный оборот, прицепившись к решетчатым частям мельничных крыльев. С'ехалось, конечно, множество любопытных зевак, чтобы полюбоваться захватывающим зрелищем. Наша фотография изображает как раз момент верчения крыльев с четырьмя смельчаками на них.

Воспитатель орлят.
Рассказ А. Сытина.

I.

Милиционер Никитин, он же и лесо-об'езчик, был самым большим человеком во всем районе Маргелана. Во-первых, потому что другого начальства не было. Во-вторых, потому что, когда приезжало высшее начальство, чорт его знает откуда, то всегда требовало Никитина. Он отвечал за всех жителей. Жители это знали и старались не грешить.

Правда, был еще в районе туземный судья, но он всегда был в раз'ездах. Чтобы проехать верхом поперек всего района в одну сторону, надо было употребить месяца полтора. Судья был человек тучный и почтенный, в дороге любил покушать и отдохнуть. В благодарность за гостеприимство судья всю дорогу до места преступления ругал всех ворами и убийцами. Его любили и уважали, так как из-за огромных расстояний дело обычно кончалось ничем. Все привыкли, что судья ездит только по покойницким делам. Милиционера Никитина интересовали только живые, и потому его авторитет был выше.

Вообще у населения было свое особое отношение к власти. Если бы Никитин вздумал об'явить себя губернатором старого режима, ему сказали бы с некоторым удивлением. «Й-э!», и жизнь пошла бы своим чередом.

Великая Русская Революция, голод, борьба городов и все новшества интересовали туземцев, как сплетня о ссоре между начальством. У начальства много времени и денег, пусть делают, что хотят. Что же касается жизни, хе-хе, она вся изложена в коране. Как ходить в гости, занимать деньги, жениться, сморкаться – все там есть. Это от аллаха и навсегда.

Если приезжает оратор, его надо слушать. На сегодняшний день оставлена работа. Начальство для того и живет, чтобы кричать и отнимать у людей время.

Когда я приехал в эту благословенную долину, все было спокойно. Даже судья сидел дома. Никаких неизвестных трупов в окрестностях не появлялось. Никто не заявлял, что Кошкалды и Мумын зарезаны, и по выяснении всех обстоятельств убийства, под присягой всего кишлака, Кошкалды и Мумын не возвращались живехонькие домой после торговой поездки. Одним словом, все было вполне благополучно.

Никитин целыми днями сидел в пустой комнате, которая называлась «управлением». Иногда он играл там в шашки, иногда занимался статистикой, но чаще всего сидел без всякого дела и пил чай. Базарные караульщики рассказывали ему всякие сплетни о том, какая женщина прошла ночью по улице и какой бала (юноша) бежал после этого, рыдая, с большой шишкой на лбу.

Я тоже любил их послушать и часто ходил в управление. Однажды, когда я пришел, я застал Никитина озабоченным и мрачным. Он был недоволен до крайности решением судьи по одному делу и хотел итти об'ясняться.

Два киргиза разодрались на базаре. У одного было сильно надкушено ухо, у другого разодрана ноздря. Судья опросил их обоих и пятерых свидетелей. Так как оба были и потерпевшими и насильниками, судья в назидание решил считать их только насильниками и оштрафовал обоих. Кто-то из свидетелей показал нож драчуна, начавшего ссору, и заговорил о покушении на убийство. Судья плюнул и заявил, что убить можно даже кулаком. При этом показал такой кулак, что все попятились.

В заключение судья оштрафовал каждого свидетеля на два куска маты (домотканная материя) и об'явил, что каждый человек, находящийся на базаре, должен дать виновному по шее, а не ходить кляузничать. Киргизы были в восхищении от суровости судьи. Они уплатили ему мату и хохотали во все горло, когда он вытолкал всех и выбросил за дверь кусок маты «на перевязку», как он выразился.

Никитин только что хотел собираться к судье, как вдруг прибежал караульщик и заявил, что на базаре курят анашу так сильно, что запах слышно за квартал. Никитин дал ему еще двух человек и приказал доставить виновника вместе с чилимом.

Права Никитина в борьбе с анашой были освящены кораном, и потому, когда он поднял крик, в управление набежало человек восемь караульщиков. Старые и молодые, в лохмотьях, с традиционными дубинами от ханских времен, они столпились вокруг своего начальника.

– Где курят? – грозно спросил Никитин.

– Худай Берген курит, – хором ответили караульщики.

– Идите к тем, которых я уже послал, и приведите старого иблиса (дьявола) вместе с чилимом. Кочь (вон)!

По всему полу управления затопотали босые ноги, и мы остались одни.

II.

Никитин сидел и ворчал. Недоконченная партия шашек стояла в пустом управлении. Прошло минут пять. Вдруг старый караульщик Шеримбай, самый почтенный с виду, но на самом деле большой пройдоха, заглянул в управление.

– Войди! – крикнул Никитин.

– Тюра (сановник)! – сказал Шеримбай, – мы ничего не можем сделать. В доме Худай Бергена поселился иблис (дьявол). Худай Берген нехороший человек, он делал опиум для продажи, и аллах его покарал.

– Не разговаривай долго, как сорока, – перебил Никитин, – у тебя седая борода, а не птичий хвост.

Шеримбай продолжал:

– Караульщики стоят во дворе и не смеют войти. Худай Берген разговаривает с дьяволом. Это не язык мусульманина, а язык шайтана. Тьфу!

– Шеримбай, дай-ка мне штаны, вон там висят на стене, – приказал Никитин, любивший отдыхать в прохладе в часы занятий.

Хмуро натянув штаны, Никитин подошел к окну. Шеримбай с ужасом увидел, что его начальник надевает через плечо шашку. Дело шло о сопротивлении власти, и вид Никитина действовал на Шеримбая, как войско, идущее в бой мимо обывателя.

Я направился за Никитиным. Через минуту мы были возле низенького мрачного туземного домика. Витиеватая резьба по дереву украшала притолоки. От времени вся дверь была изрешетена червоточиной.

Никитин взял тяжелое железное кольцо двери и потянул к себе. Дверь открылась, запев на разные голоса. Мы увидели небольшое поле белого и красного мака. Высокие пьяные цветы распространяли пряный дурман по всему двору. Шеримбай сказал правду: Худай Берген делал опиум.

Никитин повернул во вторую дверь, которая вела в дом. Мы вошли в сени. Там было темно, и стоял сырой сладкий запах свежего опия. Огромный медный казан до половины был наполнен вязкой черной массой. В сенях было так темно, что мы наступали на ноги своим караульщикам. Все они толпились здесь перед следующей дверью, которая вела в комнату. Караульщик зажег спичку, и мы увидели, что дверь была дубовая и старая. Из комнаты несся тяжелый тошнотворный запах анаши.

Никитин обратился к Шеримбаю:

– Зачем он курит анашу, когда у него столько опия?

Никто ему не ответил. Он постучал ножнами шашки в дверь, и мы услышали за дверью удивительные звуки. Урлю, урлю… клю, клю… – раздалось так громко, как-будто в комнате был индюк величиной с теленка. Пьяный расслабленный голос Худай Бергена называл кого-то ласковыми именами.

Мы прислушались.

– Иблис, – говорил Худай Берген, – ты теперь старый, старый, и у тебя нет сил. Твои когти совсем ослабли. Клю, клю, пх-х-х! – послышалось в ответ, и караульщики испуганно стали жаться друг к другу.

– Сколько тут вас, шайтанов, натискалось? Не повернешься! – заорал Никитин. – Пусть останутся три человека, а остальные убирайтесь к дьяволу.

Толкаясь и наступая друг другу на ноги, все караульщики кинулись вон.

– Да не все, не все, черти! – орал Никитин, который сам в эту минуту был похож на чорта.

– Шеримбай, ломай дверь! Махсуд! Мажид! Пайси! Вы будете со мной!

Дверь затрещала под напором, и пьяный голос Худай Бергена за дверью жалобно проговорил:

– Бедный, бедный Иблис, ты совсем голодный. Я, старая собака, вместо того, чтобы тебя накормить, третий день курю анашу, а теперь чужие люди обломают тебе все когти.

Дверь подалась и соскочила с петель.

– Га!., дери их всех! – остервенело заорал Худай Берген.

Перед нами смутно мелькнула комната, наполненная клубами синего дыма анаши, и тут началось что-то невообразимое.

Свист и удары огромных крыльев совершенно оглушили нас. Храбрый Никитин хотел обнажить шашку, но и он и я получили по такому удару по плечам, как-будто нас хватили дубиной. Вероятно, караульщикам попало тоже здорово. Все с воем кинулись на двор, и я, выскочив за ними, увидел только спины и пятки тех, которые бежали на улицу.

Я бежал вместе со всеми и тут получил такой удар в спину, что чуть не упал. Когда, наконец, я оглянулся, то увидел нашего врага. Огромный сизый орел, распустив саженные крылья, с воинственным клекотом уселся на земле. Его круглые глаза налились кровью. Перья на шее и на груди стояли дыбом. Он смотрел на нас, вертел клювом, переступал с ноги на ногу и шипел так, что у нас мурашки бежали по спине.

– Вот какая подлая птица, – проговорил Никитин, потирая ушибленный бок. – Откуда она у него?

– Тюра, ты сам теперь видишь, что это настоящий иблис, – проговорил Шеримбай и отодвинулся, так как Никитин чуть не плюнул ему в бороду.

Наше войско имело плачевный вид. На земле валялось два здоровенных куска халата. У Пайси был разодран бок. Орел щипал кусок ваты от халата Шеримбая.

– Принесите мултык (винтовку) из управления, и мы его убьем, – сказал Никитин.

Но в это время на пороге показался сам гостеприимный хозяин. Старик, низенького роста, с большой зеленоватожелтой бородой, он был похож на черномора. Он был совершенно пьян и с трудом стоял на ногах. Придерживаясь за косяк двери, он насмешливо проговорил скрипучим голосом:

– Хе-хе… вы, наверное, думали, что у Худай Бергена дома водятся куры? Зачем вы сюда пришли?

Старик вытаращил пьяные ошалевшие глаза и обратился к орлу:

– Иблис, иди домой. Я буду тебя кормить. Храбрость заслуживает награды. Идем.

Орел собрал крылья и совершенно успокоился. Тяжело переваливаясь с боку на бок, он заковылял к хозяину. Худай Берген погладил его, и орел вошел в дом. Худай Берген сделал несколько шагов к нам и хотел что-то сказать, но Шеримбай прокрался позади него и быстро захлопнул дверь. Худай Берген закричал, зовя на помощь.

За дверью бешено захлопали крылья, и было слышно, как огромные когти Иблиса скребли дверь. Но Шеримбай крепко держал дверь, и Иблис не мог выбраться. Шеримбай лукаво посмеивался. Караульщики гоготали.

Никитин подошел и положил руку на плечо старика. Мне стало жаль Худай Бергена, и я быстро приблизился. Я почтительно стал просить выдать мне старика на поруки до разбора дела. Пьяный Худай Берген качался, стоя на месте, и никуда не собирался бежать. Никитин подумал и согласился. Ему не хотелось вести старика в управление. К тому же пришлось бы караулить Иблиса.

Как только Худай Берген поступил в мое распоряжение, я кивнул Шеримбаю. Караульщик зачерпнул ведро воды из арыка и вылил на голову старому пьянице. Худай Берген поморгал глазами и немного протрезвился. Тогда я позвал его к себе, а Шеримбаю велел открыть дверь. Иблис вышел наружу.

– Тюра, – сказал Худай Берген, – я пойду к тебе и буду рассказывать, о чем хочешь. Ты большой человек. Наверное, тебя боится милиция и судья. Но, может быть, ты дашь мне водки. Старым костям нехорошо двигаться после холодной воды.

Я пообещал водки, сколько он захочет, и старик засуетился.

– Иблис, идем, будет много водки. Тюра, дай мне веревку, я привяжу его за ногу, а то он разорвет всех собак, каких только увидит. Три дня он дышал дымом анаши и теперь он очень злой. Разве ты не видишь, он совсем пьяный. Иди сюда, проклятая птица. Вот так! Тюра, куда мы должны итти?

Я повернулся и вместе со своими странными пленниками пошел домой.

III.

Мы все трое сидели в моей комнате, и каждый был занят своим делом. Я обдумывал, как бы растормошить старика. Иблис пожирал огромный кусок сырого мяса. Худай поглаживал свою мокрую бороду и любовался на четверть водки. При каждом стакане, который я ему наливал, он подмигивал и радостно бормотал. Иблис отвечал горловым клекотом и шипеньем. Наконец, когда бутыль была наполовину опорожнена, Худай Берген заговорил:

– Да, теперь Худай Берген мошенник. Он делает черное тесто и отправляет его в Китай. Тюра добрый, очень добрый, В Бухаре Худай Бергену за такое дело обрубили бы уши. Но было другое время. Эг-га!

Тут он приподнялся, и глаза его сверкнули.

– Давно, лет шестьдесят назад, Худай Берген был молодец и носил шелковые халаты. Я расскажу тебе все. Когда я был молодой, я рассказывал сказки туркменскому беку. У него я воспитывал орлят. Бек был большой человек. Он жил в степи около Каспия. Ружье и шашка определяли его границы. Ты никогда не жил в степи? Нет? А я жил. Зеленая трава и белый ковыль наклоняются от ветра. Как-будто зеленые волны с белой пеной идут по степи туда, где земля соединяется с небом. Здесь плохо жить. Тьфу! Ты видишь, я еле могу выпить немного водки, так тут душно. Там тоже жарко, но там свежий степной ветер. На каждом шагу тут посевы, огороды и виноградники. Здесь моим орлам нечего было бы делать. Поэтому я увозил их отсюда, из Ферганы, и продавал туркменским бекам. Бек, о котором я тебе говорю, был разбойник, но щедрый, как падишах. За одного орла он мне дал трех кобылиц и кормил меня целый год. А какие были кони! Эг-га! Они не отставали от орла в небе и несли охотника впереди ветра. Орлят я добывал здесь, в Ферганских горах. Это было трудное дело. Что? Да, да. Вот эти белые шрамы на моем лице, – все они от орлиных когтей. Тюра мудр и никогда не ошибается! Налей мне еще водки. Я люблю такую большую бутылку, ее всегда хватит, чтобы внутри не было холодно. Посмотри сюда!

Худай Берген снял чалму, и я содрогнулся, Кроваво-белый рубец, толстый, как веревка, шел вокруг всей головы,

– Хе-хе-хе!.. Ты видишь? Это отец Иблиса снял всю кожу с моей головы. В моей охоте мне помогали пастухи. Они были трусы и неловки, хотя знали хорошо все гнезда. Однажды, чтобы избавить стадо от орлов, я полез за птенцами. Со мной было человек восемь пастухов. Они спустили меня на аркане из конского волоса, и я забрал трех орлят. Иблис! я рассказываю про тебя. Не фыркай, как кошка. Тюра не даст больше мяса, потому что ты тогда издохнешь. Да. Они спустили меня на веревке, но в это время прилетели орлы. Я бросил мешок с птицами, и отец Иблиса камнем полетел за детьми.

Когда меня подняли, орлы бросились на нас. Мы отбивались палками и бежали под деревья. Я не был труслив, как женщина, и мои ноги не успевали за этими пастухами. Я бежал сзади всех. Старый орел ударил лапой меня по голове и снял всю кожу. Да. Да. Моя кожа закрыла мне лицо, как покрывало закрывает лицо женщины. Я упал и больше ничего не помню. Не знаю, почему орел не разбил мне череп одним ударом. Я хворал долго, долго. Шесть месяцев. А потом я взял своего Иблиса и стал учить его охоте. Два другие орленка убились насмерть, когда упали в мешке, а Иблис остался жив. Пастухи его выкормили, пока я был болен.

Полтора года прошло, прежде чем я попал к беку вместе со своим Иблисом, Я получил парчевый халат и два десятка баранов. Тюра, теперь ты видишь глупую птицу, но тогда у него были железные лапы и могучий голос. Он понимал все слова, только никогда не отвечал на них и этим отличался от человека. Налей мне еще водки. Сегодня день жаркий, но от анаши человеку внутри всегда бывает холодно. Иблис тогда был, как тюра, и имел своего малая (прислугу). Я уже говорил тебе, что бек был разбойник. Но он был справедливый человек.

Русских на свете всегда было много, как мух. И им всегда нечего есть. Так было и в то время. Они приходили на Каспий и ловили рыбу на той стороне моря. Надо было ехать два дня под парусом, чтобы их поймать. Но бек всегда ловил их, когда только мог. Он заставлял их пасти свои стада, служить на охоте, а всех лишних продавал в Бухару. Это было давно, очень давно, но я теперь помню, как тогда было хорошо жить! Теперь люди другие. Если они чего-нибудь хотят, то считают деньги в своем кармане. Эг-га! Тогда смелый человек был хозяин для всех.

Иблис так стянул лапы, что коробом свел спину волка.

Ну, слушай. К беку приехали гости. Ты знаешь, что с гостями надо ехать на охоту и при этом не осрамиться. Поэтому мой хозяин позвал меня и сказал: «Худай Берген, сегодня будет большая охота. Два десятка орлов будут травить волков. Но если твой Иблис будет позади или промахнется, я отрежу тебе уши и продам тебя в Бухару». Я задрожал, потому что бек всегда держал свое слово. Но мое сердце забилось от радости, когда он снова заговорил: «Если Иблис будет такой, как его имя, ты получишь косяк кобылиц из лучшего табуна». Эг-га! бек умел стоять за свою честь.

С утра мы выехали на охоту. Сырая степь была закрыта туманом. Тюра, в эти дни стояла зима, и было очень холодно. Я выпил много водки и надел теплый чапан. Уже два дня, как загонщики выехали вперед. Снегу было немного. Следы было видно хорошо. Я ехал вместе с другими ловчими. Через полдня я снял колпак с головы Иблиса и подбросил его с седла. Недалеко была волчья стая. А-ах! Он поднялся вверх тяжелый, как арба, и распустил крылья. Со всех сторон поднимались орлы, но Иблис опередил всех. Кони летели, как птицы. От холодного ветра все время шли слезы, но я вытирал глаза и смотрел вверх. Я не думал о лошади. Орел, мой орел, взмыл впереди всех. Старый серый волк мчался впереди стаи. Когда орлы налетели на стаю, вожатый волк оборачивался и скалил зубы. Долго бежал он, никем нетронутый, как вдруг Иблис сложил крылья. Он прошумел, как черная туча, и упал прямо на волка. Он поступил так, как я его учил. Одной лапой он схватил волка за загривок, а когти другой вонзил в самый крестец. Он так стянул лапы, что свел коробом спину волка, и зверь не мог дальше бежать. Он не забыл ничего. Он захлопал крыльями и не дал себя опрокинуть на землю. Кроме того, он оглушил зверя так, что волк был, как пьяный.

Когда мы под'ехали, охотники и стая умчались далеко вперед. Мой господин и несколько гостей приблизились к Иблису. Иблис пыхтел, как тигр, а матерой волк был кроток, как овечка. Вся его шкура была растерзана, но Иблис крепко продолжал держать его в когтях. И здесь он не осрамил меня. Я посвистел, и мой орел допустил бека к своей добыче. Мой хозяин медленно перерезал горло волку, а Иблис не выпускал добычу, как настоящий охотник, и сейчас же напился свежей крови своего врага.

Гости стали предлагать за орла разные вещи моему господину, но бек усмехнулся и покачал головой. Потом повернулся ко мне и сказал: «Я покупаю орла. Худай Берген, сегодня ты возьмешь твоих кобылиц». Я низко поклонился, но мне было жаль расстаться с Иблисом. Бек добавил: «Кроме того, ты можешь жить у меня целый год». Я рассмеялся от радости. На сердце у меня стало тепло, как сейчас от водки, хотя зима была очень холодная. В этот же день я получил табун кобылиц, но не угнал их домой, и аллах покарал меня за жадность. На бека напали соседи, потом русские. Всех коней угнали и моих тоже. Сам бек был убит. Он был человек храбрый и до конца стоял за свое добро. Я, как видишь, остался ни с чем. Со мной был только Иблис, и мы вместе вернулись на родину.