Текст книги "Всемирный следопыт 1929 № 10"
Автор книги: Всемирный следопыт Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Траппер быстро поднялся из-за стола. Он решил уйти незамеченным. До разговора с Македоном Иванычем он не хотел встречаться с этой компанией, дабы не наделать еще больших глупостей. Но его заметил де-Мснтебелло. Бровь маркиза, приподнятая моноклем, от удивления и радости полезла на лоб. Он махнул рукой и крикнул, покрывая многоголосый шум:
– А, вас-то нам и нужно, сударь! Присаживайтесь к нашему столу!
Маркиз безукоризненно говорил по-русски и по-английски. Лишь в произношении его слышался бархатистый мягкий акцент Новой Франции.
Пришлось подойти к их столу.
Пинк, протягивая трапперу руку, пробормотал:
– Добрый день. Садитесь с нами, мистер Блекфит. – И тотчас пододвинул к трапперу бутылку джина.
Шкипер «Белого Медведя» тоже свободно говорил по-русски. Но весь дальнейший разговор велся то на русском, то на английском языках попеременно.
Живолуп, уже кончивший жевать пельмени и перешедший на табак, ловко сплюнул через стол коричневую слюну и молча кивнул трапперу головой.
– Послушай, грязное животное, – обратился к нему с холодным презрением де-Монтебелло, – когда же ты отучишься выплевывать через стол табачную жвачку? Неужели в миссионерской школе не учили тебя хорошим манерам?
– Отвяжись, суволочь! – ответил Живолуп, даже не взглянув на него.
Такой обмен любезностями между сыном конокрада и маркизом не удивил Погорелко. Он уже знал, что это ягодки одного поля.
Живолуп pacтер на ладони новую порцию табаку, скатал шарик и, сунув его за щеку, обратился к трапперу:
– Чего смурый, ваша честь? Небойсь, все обусловится.
– И правда, чего это вы напрасно волнуетесь? – спросил маркиз. – Дело будет сделано чисто. А главное – дерзость, дерзость и дерзость, как говорил якобинец Mapат.
– Я и не волнуюсь. Откуда вы это взяли? – ответил спокойно Погорелко и, обращаясь к Пинку, спросил:
– Когда тронемся, кэп?
Шкипер попытался изобразить улыбку на своем лице свирепого кобольда[23]23
Кобольд – гном.
[Закрыть]. Но улыбка запуталась беспомощно в бороде, так и не добравшись до губ шкипера.
– Зачем спешить, молодой человек? Когда тронемся? Ровно в свое время, ни минутой позже или раньше.
– Энтони предпочитает иметь дело с отечественными законами, – сказал фамильярно, называя шкипера только по имени, маркиз. – А потому он подождет спуска русского флага над территорией Аляски.
– Не имел ни времени ни охоты знакомиться с дичью, именуемой законами Российской империи, – пробурчал Пинк. – Плюю вообще на все законы! Главное, что винтовки пойдут не на мыс Корриентес[24]24
В Мексике.
[Закрыть], куда они предназначались раньше, а на мыс святого Ильи. Когда? Когда будет можно. Я сделаю свое дело хорошо, так как и вы, мистер Блекфит, тоже платите нам хорошим золотом.
– О, золото прекрасное! – подхватил поспешно де-Монтебелло.
– Любит кошка сало! – прищурился насмешливо Живолуп.
– А кто его не любит? – рассмеялся маркиз. – Что касается меня, то я мучился из-за него с самого нежного возраста. Я рыл в поисках его песок под палящим солнцем Мексики. Я оттаивал мерзлую землю вашей Сибири, но вместо золота приобрел там цынгу. А золотая горячка сорок девятого года, когда Джемс Маршалль, роя желоб для шлюза своей лесопильни, открыл золото в Калифорнии! Смею вас уверить, что через Гольден-Гэт[25]25
Золотые Ворота – пролив, ведущий к бухте Сан-Франциско; назван так в честь вывезенного через него калифорнийского золота.
[Закрыть] уплыло немало и моего золота. А вы, дорогой мой, – обратился маркиз к трапперу, – не были случайно в Калифорнии в сорок девятом году?
– Нет, – ответил нехотя Погорелко. – Я в тот год был занят другим. – И в воображении его смутными видениями прошли туманное морозное утро 22 декабря, Семеновский плац, уродливая громада эшафота и саваны, белые саваны с капюшонами…
– А я старый диггер, по скрипу ворота скажу вам, какова глубина шурфа, – вмешался шкипер Пинк. – Золотая горячка в Патагонии захлестнула и меня. Я пробыл там два года.
– И много привезли? – спросил траппер.
– Золота не привез. Серебро, да, – показал он на свою седую голову.
– Видите, дорогой мой, – обратился маркиз к Погорелко, – один из нас вместо золота привез цынгу, другой преждевременную седину. И все же мы не можем отделаться от золотых чар. Поймите, что людей, видавших столько золота, сколько видели мы с Энтони, воспоминание о нем будет преследовать всю жизнь, до могилы.
– Говори только за себя, Луи! – усмехнулся Пинк. – Я другой человек. Я кроме молитвы Колумба: «Воззри на меня, всемогущий боже, и помоги мне найти золотую руду», знаю и много других молитв. Чаще всего золото лежит не там, где мы его ищем… Во всяком случае не в земле… – многозначительно подчеркнул последнюю фразу шкипер. – А ты, Луи просто сорвался с курка, потому что подцепил золотую лихорадку, вот и все.
– Пусть будет так, – ударил слегка ладонью по столу маркиз. – Пусть я болен золотой лихорадкой. А потому я буду теперь искать золото здесь, за Полярным кругом.
– Руль на борт, Луи! – сказал насмешливо шкипер. – Едва ли ты столкуешься, на этот счет с моими компатриотами – Американцами. Они сами умеют кушать пироги. Запомни это, мой красавец!
– Поживем – увидим, – ответил, загадочно улыбаясь, маркиз. – А ты, Энтони, тоже запомни, что мы, люди с кровью Новой Франции в жилах, имеем больше прав на эту землю, чем вы, чванливое племя манхаттанцев[26]26
Манхаттан – центральная часть Нью-Йорка, расположенная на острове того же названия.
[Закрыть]. Мой герб например – это герб старой Канады – сёрый медведь, дерущийся с волками. Мои предки были в числе первых поселенцев Квебека. Они дошли и до Скалистых гор, по пути проповедуя, ведя меновую торговлю, крестя и…
– Плутуя, – докончил за маркиза шкипер.
– Может быть и плутуя. Но знамя королевской Франции, белое с золотыми лилиями, было первое знамя, которое увидели краснокожие. И если Дальний Север не принадлежит теперь французам, то уж конечно не по вине железных предков теперешних франко-канадцев. А потому я пощупаю дно Аляски во что бы то ни стало.
«Эту работу ты возложишь на других, – подумал траппер, – а сам будешь поджидать возвращения золотоискателей в узких горных проходах или здесь, в вертепах Новоархангельска».
Погорелко начал беспокоиться, хотя и не показывал этого. Разговор ему перестал нравиться. Слишком много в нем было золотого привкуса.
Траппер так погрузился в свои невеселые мысли, что не слышал вопросов, обращенных к нему маркизом. А когда он вернулся к действительности, то увидел на столе руку де-Монтебелло, а на ладони этой женственно тонкой руки лежал золотой самородок, – его самородок величиной с грецкий орех, отданный Пинку в виде задатка.
– Вы кажется что-то спрашивали у меня, маркиз? – вздрогнув, сказал Погорелко.
– Да. Я спрашиваю, откуда вы привезли это золото? С какого конца Аляски?
Траппер тяжело перевел дыхание и взглянул в упор на маркиза. Только сейчас заметил он, что глаза канадца необычно ярко блестели.
Все ждали, насторожившись, его ответа. Живолуп перестал жевать табак и искоса выжидательно смотрел на траппера. Шкипер Пинк играл рассеянно ручкой лефоше, большого морского револьвера, но глаза его жадно поблескивали под припухшими веками пьяницы.
Траппер встал, тяжело громыхнув отодвинутой бочкой.
– Это вас не касается, – сказал он спокойно.
Маркиз хотел что-то сказать, но увидел в этот момент хозяина «Москвы» Петьку Зубка, проталкивающегося к их столу. Зубок издали еще махал рукой трапперу, крича:
– Господин Погорелко, вас в вашей комнате некий старец ожидает. Глаголет – по неотложному делу видеть вас надобно.
Это мог быть только заставный капитан.
– Я ухожу, – обращаясь ко всем, но ни к кому в отдельности, – сказал Погорелко. – И, надеюсь, разговор наш окончен.
– Нет! – ответил за всех де-Монтебелло. – Отнюдь нет. Мы будем ждать вас.
IV. Разговор по душам.Темная грязная лестница окончилась неожиданно просторным и светлым жильем. В первой из двух занимаемых траппером комнат его ждал заставный капитан.
Македон Иваныч сидел у стола и играл рассеянно божками, забытыми Айвикой, старыми индейскими божками, плоскоголовыми, со скрытными невыразительными лицами. Индейцев не было дома. Они не могли еще досыта налюбоваться Новоархангельском – «великим стойбищем руситинов». В бледно голубом выцветшем единственном глазу капитана вспыхивали недобрые огоньки.
– Выкладывайте! – не здороваясь даже, коротко приказал он. – Я хочу знать, как далеко зашли вы в своих глупостях.
Погорелко рассказал, волнуясь и робея под насмешливым взглядом Македона Иваныча.
– Вы, сопливый щенок! – сорвался вдруг с места и забегал по комнате капитан. – У вас нет нюха! Никто не должен был слышать даже шопота о наших намерениях. А вы что сделали? Что вы сделали, я вас спрашиваю? Кому вы доверились? Неужели вы не понимаете, что вас окружает страшнейшая сволочь? Ну и компанийка! Пинк – старая морская акула, пират береговой! Канадец – кошка с бархатными лапками! И наконец Живолуп – тюремная затычка! Прямо цветник! Ароматный букетец-с! Эх вы, рохля!
Траппер, стоявший с опущенной головой, вдруг обиделся.
– А что я в конце концов наделал ужасного? Не выдадут же они меня властям как военного контрабандиста, доставляющего оружие индейцам? Ведь тогда и им тоже придется отвечать за соучастие.
– Можете быть спокойным, что они выдадут вас не прежде, чем обсосут сами вашу милость до костей. Спрашивали они у вас, где хранятся ваши деньги, предназначенные для покупки оружия?
«Рано или поздно, а придется рассказать Сукачеву обо всем, – подумал Погорелко. – Так уж лучше сейчас рассказать. А иначе, не зная всех подробностей дела, сможет ли он мне помочь?»
– Македон Иваныч, – сказал траппер, кладя руку на плечо капитана. – Садитесь и выслушайте меня внимательно.
Сукачев, удивленный, опустился на табурет. А Погорелко, глядя виновато в пол, рассказал капитану обо всем: и о скелете в трапперском зимовье близ «большого Ильи», и о пещере Злой Земли, набитой золотом, и о несчастных тэнанкучинах, стерегущих это золото так же тщательно, как стерегли бы они собственную смерть, и о «Ключе к отысканию Доброй Жилы». Рассказал траппер и о том, что де-Монтебелло уже интересовался, откуда он привез золото. А когда Погорелко кончил свой рассказ, ответом ему было молчание.
Траппер украдкой исподлобья взглянул на Македона Иваныча. Капитан казалось спал с открытым глазом, поставив на стол локти и обхватив ладонями голову.
– Македон Иваныч, – несмело окликнул его Погорелко. – Что же вы молчите?
– Скажите-ка, Филипп Федорович, милейший мой, – тихо с горечью заговорил капитан. – Почему это вы, образованные люди, предпочитаете объезды, проселки да закоулки? Почему вы по прямой дороге ехать не хотите? Для чего вы скрыли все это от меня? Иль не верите мне? Так что ж, в друзья вам не набивался и не буду. Идите вы своей дорогой, а я своей пойду.
– Македон Иваныч, если можете… простите меня, – с робкой мольбой, опуская голову, сказал Погорелко. – Не потому прощения прошу, что помощи от вас жду. Нет! Я с этим делом и сам как-нибудь обернусь. Простите меня просто так, по-человечески. Ну… не знаю, как вам это сказать, – махнул с отчаяния рукой траппер и закрыл ладонями горевшее от стыда лицо.
Жилистая рука капитана тяжело опустилась на его плечо.
– Ладно уж, оглобля с суком! Два раза прощают, на третий только бьют. Эх, кавказского в вас духу нет! Да ладно, ладно же. Не сержусь я, чего там!
Траппер поднял голову. В единственном глазу Сукачева бегал насмешливый бесенок. А сам капитан улыбался светло и добродушно.
– Спасибо вам, Македон Иваныч! – сказал с радостным волнением траппер.
– Ну, хватит носом пузыри пускать! О деле давайте говорить. Заварили же вы кашу, оглобля с суком! Золото сегодня же ночью надо с Сан-Хасинто ко мне на квартиру перенести. Так-то спокойнее будет. Ставлю бобра против зайца, что они теперь под ваше золото подбираться будут. Вот увидите.
– Мне кажется, – сказал Погорелко, – что их особенно интересует источник этого золота. Не даром же канадец собирается прощупать дно Аляски. Он видимо уже подозревает, что золото местное.
– Это-то само собой. Но я им зубы в глотку вобью, а до этого золота не допущу! Ну, а теперь пойдемте-ка потолкуем с ними по душам, – потащил Македон Иваныч траппера к дверям.
* * *
Попрежнему все трое сидели за столом. Перед Живолупом стоял теперь штоф водки, он потягивал ее и быстро пьянел. Появление Сукачева было встречено холодным враждебным молчанием. Они хорошо знали заставного капитана, как хорошо знал и он их. И Пинку с компанией отнюдь не нравилось, что в игру их вмешивается «мистер Мак-Эдон», аляскинский патриарх.
Самородок в виде грецкого ореха лежал теперь на столе. И указывая на этот кусочек блестящего металла, маркиз обратился к трапперу без всяких предисловий:
– Продолжаем наш разговор. Доверие ваше, которое мы имеем нахальство считать заслуженным, дает нам смелость говорить с вами откровенно. Вы нашли здесь, в Аляске, золото, в этом мы уверены. Не пытайтесь отрицать. И мы хотели бы знать, где именно нашли вы его. Выражаясь тривиально – хотите ли вы делиться с нами?
– Если я вас правильно понял, – сказал, возбужденно улыбаясь, Погорелко, – вы предлагаете мне войти в компанию с вами. Так? Вас трое и я четвертый, да?
– Вы не четвертый, вы первый, – галантно поклонился маркиз. – Вы будете президировать в нашем маленьком содружестве. Во всем остальном вы поняли меня правильно. Итак – согласны?
– Конечно, нет! – улыбаясь насмешливо, ибо присутствие заставного капитана давало ему небывалую уверенность и спокойствие, сказал Погорелко. – Конечно нет, милостивые государи! Я, как вы знаете, траппер Российско-Американской компании, интересуюсь только мехами, а в золоте ни черта не смыслю. И почему это вы решили, что я набрел на золотую жилу, не знаю.
– Не виляйте хвостом, дорогой мой! – с вежливой, но злой улыбкой бросил де-Монтебелло.
– Вы мне не верите? Жаль, – продолжал траппер. – А так как дело наше, – вы понимаете конечно, о чем я говорю, – может держаться только на взаимном доверии, то я к сожалению вынужден от него отказаться. Э, к чорту экивоки! Ваши ружья мне не нужны! Задаток мой лопайте, желаю вам подавиться им! Ну, вот и все. Понятно?
Шкипер, качавшийся в это время на табурете, медленно опустил на пол передние его ножки и внимательно исподлобья взглянул на Погорелко.
– Твой паппи видимо ударил тебя в детстве головой об стенку, – грубо сказал он трапперу, – А ты знаешь, что знакомство с синим мундиром дяди Сама оплачивается очень дорогой ценой?
– Не грозите, шкипер! – отмахнулся небрежно Погорелко. – Мы, все одной веревкой связаны. Потону я, потяну и вас с собой.
– Напрасно вы так думаете, мой дорогой друг, – попрежнему с изысканной вежливостью обратился к трапперу канадец. – Иногда за всех отвечает один.
– Все понятно, почтенный! – заговорил впервые заставный капитан. – Знаем мы хорошо, что ты был вхож к русскому губернатору князю Максутову, слышали мы, что ты уже успел забежать и к американскому губернатору генералу Галлеру. А только нам наплевать на это. Беги! Доноси!
В этот момент, гремя саблей, шпорами и оправляя аммуницию, появился в зале русский полицейский чин.
– Да чего и бегать-то? Вот видишь? – кивнул Сукачев на полицейского. – Кричи караул, городовой прибежит, ну, и цапай нас!
Маркиз молча, с сожалеющей улыбкой пожал плечами, словно хотел сказать этим: «И как вы могли подумагь обо мне такую гадость! Стыдитесь!»
– Молчишь? – спросил Сукачев. И вдруг, потрепав его по плечу с недоброй лаской, добавил: – И хорошо, парень, делаешь. Рта бы не успел открыть, как на сажень в землю ушел бы. Ну-с, милые господа, а пока до свиданья. Спать пора.
– Покойной ночи, – склонился в почтительно вежливом поклоне маркиз. – Покойной ночи, господа!..
– Ну, вот и поговорили по душам! – смеялся заставный капитан, поднимаясь вместе с траппером по лестнице в его комнату. – А теперь кулаки готовь, оглобля с суком. Скоро они на нас как бешеные бросятся. До сих пор они только шипели, а теперь начнут жалить.
V. Последние минуты.Климат Новоархангельска – отвратительный. На хорошую погоду можно рассчитывать лишь тогда, когда вершина горы Хорошей Погоды на севере, на материке ясно видна с улиц Новоархангельска. А вершина эта триста пятьдесят дней в году окутана туманами.
Но утром 11 ноября 1867 года вершина Хорошей Погоды четко поблескивала на горизонте вечными своими льдами. День занимался ясный, хотя и холодный. Солнце, безлучное, бледное, плоским диском повисло в безоблачном, зеленом как шелк небе.
В этот ясный морозный день должна была состояться официальная передача дотоле русской Аляски Северо-Американским Соединенным Штатам. Российское императорское правительство, убедившись в своей неспособности управлять отдаленной американской колонией, решило избавиться от Аляски. В строевом лесе и пушнине после присоединения Амурского края недостатка не ощущалось, для ссыльно-каторжных хватит места и в Сибири, а управление Аляской стоит очень дорого. Поэтому русский посол при президенте Соединенных Штатов предложил вашингтонскому правительству купить Аляску вместе с ее недрами, лесами, реками, рыбами и населением. Американцы с готовностью согласились на это предложение. На другой же день после переговоров, 30 марта 1867 года, был написан и заключен в Вашингтоне договор, по которому вся территория полуострова Аляски и всех северо-американских русских островов переходила во владение Соединенных Штатов за ничтожную плату в семь миллионов долларов, ничтожную потому, что американцы за пятьдесят только лет владения выкачали из Аляски четыреста миллионов долларов, то-есть сумму в пятьдесят один раз большую той, какую они заплатили сами. Правда русские уполномоченные выторговали еще двести тысяч долларов и возмещение убытков Российско-Американской компании и частных лиц. 28 мая договор был ратифицирован обеими сторонами, сенатом Штатов и императором Александром II. А на 11 ноября была назначена фактическая передача Аляски американцам – событие, возбудившее мировой интерес, которому газеты всех стран отвели немало места в своих передовых и корреспонденциях с «места происшествия»…
От крепкого мороза ломило дух, трещали бревенчатые стены домов, прокаленный морозом снег визжал и пел на разные голоса под ногами. Но Погорелко, погруженный в невеселые думы, шагал к центру города, не замечая лихого мороза. Глядя на столбы дыма, поднимавшиеся вертикально из труб, траппер думал: «Дым отечества, который нам якобы и сладок и приятен! Сегодня будет продан и этот дым. Он уже наполовину американский».
По улицам торопливо шагали люди, закутанные в меха. Неопытный глаз в этих ходячих меховых тюках не отличил бы мужчин от женщин. К центру города, туда, где виднелись красные крыши присутственных мест, устремилось все новоархангельское население из 900 человек.
На одном из перекрестков Погорелко догнал заставный капитан, одетый в лимонно желтый дубленный полушубок. Они молча поздоровались и так же молча двинулись дальше.
Вот наконец и единственная городская площадь, посреди которой высился дворец губернатора, известный в Новоархангельске под названием «замка Баранова», двухъэтажный дом из дикого черного камня с белыми оконными наличниками. Отсюда открывался просторный вид на весь город и бухту. Погорелко невольно отыскал глазами «Белого Медведя». На передней палубе шхуны дымилась огромная печь для вытапливания китового жира, смрадная вонь которого доносилась даже сюда, на площадь. Шкипер Пинк этой бестактностью словно хотел показать новоархангельцам, что он, американец, уже чувствует здесь себя хозяином.
Поперек бухты вытянулись в два ряда расцветившиеся флагами военные суда обеих наций – винтовые американские корабли и русские трехпалубные парусные фрегаты. Берега бухты были унизаны индейскими челноками, желтая кожа которых сочно блестела на солнце.
Флангом к «замку Баранова» выстроилась рота американцев, широкоплечих мужественных северян, переброшенных сюда с канадской границы. Американские офицеры, чистенькие, прилизанные, будто отлакированные, курили, собравшись в кучку, и весело болтали с корреспондентами американских, европейских и даже австралийских газет.
Шумно было и на особо огороженной площадке близ крыльца губернаторского дома. Там собралась избранная публика: чиновники коронной службы, чиновники Российско-Американской компании, сменяющие их служащие организованной на-днях Северо-Американской Аляскинской компании, купцы побогаче, духовенство и какие-то дамы, повидимому американки. Погорелко показалось, что среди этих избранных мелькнула и стройная фигура маркиза де-Монтебелло.
Угрюмо и тихо стояла русская рота Нижнекамчатского батальона. Солдаты молча смотрели в землю, словно чувствовали за собой какую-то вину. Посреди их фронта высился флагшток, на котором плескался русский трехцветный флаг. Невдалеке от флагштока стояли пушки на походных лафетах, снятые с новоархангельской крепости. Эта русская батарея должна была первой приветствовать звездный флаг новых хозяев страны.
Площадь живым колыхающимся кольцом облепили зрители из простых. Тут были и жители новоархангельские, и моряки с коммерческих судов, и люди сурового вида, с ружьями в руках, на стволах которых болтались подстреленные белки. Это были русские трапперы, кормившиеся ружьем.
Погорелко знал, что многие из них пришли в Новоархангельск из далекой Канады, где их застала весть о продаже Аляски. Они шли дикими лесами Новой Англии, через земли враждебных племен альгонкинцев и ирокезов, они миновали Озерный Архипелаг провинций Манитоба и Онтарио, они пересекли жуткие, бесплодные баррен граундс[27]27
Баррен граундс – северные пустынные области, схожие с нашими сибирскими тундрами.
[Закрыть] земель Компании Гудзонова залива, они изголодались по табаку, муке и спирту, а все же добрались до Новоархангельска, чтобы убедиться в справедливости слухов о продаже их родины, ибо эта суровая, злая для некоторых земля была для них действительно горячо любимой родиной. Завтра на рассвете их уже не будет в Новоархангельске. Они снова разбредутся по своим зимовьям, станам, трапперским линиям, может быть более угрюмые чем всегда, но как всегда спокойные. Что же, если на то пошло, для бедняка там родина, где ему лучше!
Отнюдь не хмурились американские трапперы, празднично одетые, в мокассинах с бахромой, в новеньких кожаных куртках и меховых шапках с орлиным пером. Они горласто хохотали и хором пели «Янки-Дуддль» и «Знамя, усеянное звездами». Но эти парни с суровым и чистым сердцем отнюдь не подчеркивали свое хозяйское превосходство. У них находились ласковые слова и для русских трапперов. Они хлопали крепко, с грубой лаской по плечу своих русских коллег и в чем-то горячо и страстно их убеждали.
Позади белых толпились индейцы, бесстрастные и невозмутимые как всегда. По их лицам нельзя было прочесть, какие чувства волнуют их в эту напряженную минуту.
Никогда наверное Новоархангельск не видел на своих улицах такого количества туземцев. Представителей почти всех своих племен послала сюда Аляска, несчастная Большая Земля. Были здесь конечно алеуты, с ногами, согнутыми в коленях от постоянного сидения на корточках, одетые в непромокаемые «камлейки» из рыбьих кишек; и свирепые колоши или тлинкиты – жители архипелагов и побережий, тоже одетые в камлейки или парки, но из тюленьих кишек бледно желтого пергаментного цвета. Гайдасы с островов королевы Шарлотты сидели по-жабьи у костров, с неизменными шерстяными одеялами на плечах и неожиданно русскими военными фуражками на затылке. Мешками отправляли тогда русские купцы в Аляску цветные военные и чиновничьи фуражки, до которых особенно падки были индейцы, любящие все яркое и пестрое. Вороватые атна-таны, или медновцы, с лицами, распестренными татуировкой, ветвистой как оленьи рога, кутались в свои вшивые меха. Угрюмые чилькуты, красивый и ладно сложенный народец, тоже послали своих представителей. Даже дикие из диких, ингалиты, или «непонятные», спустившись со Скалистых гор на границе Британской Колумбии, пришли в Новоархангельск посмотреть как «руситины» будут продавать «нувукам» их Ала-эш-ку.
Женщина испуганно попятилась назад от бегущего на нее бородатого человека…
Только тэнанкучинов, гордых, непобедимых, после 125 лет русского владычества оставшихся независимыми, не было видно в этой пестрой толпе туземцев. Правда, Летящая Красношейка и Громовая Стрела находились в городе. Но Погорелко разрешил своим друзьям только вечерами выходить на улицы города.
Смеялись и шутили офицеры-янки, корреспонденты пытались руками, запеленутыми в меха, черкать что-то в свои блокноты, щебетали эксцентричные американки, пели хором американские трапперы. Но молчали хмуро русские, таили загадочное спокойствие индейцы.
Последние минуты русского владычества над Аляской уходили в вечность.
