Текст книги "Всемирный следопыт 1926 № 09"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Затем настала очередь кают-компании: вот – одна пара окон опустилась в воду… вторая… третья, – и, наконец, синее небо с ярким солнцем тоже исчезло…

– Вот мы и совсем нырнули, – спокойно заметил Вилльям Андерсон, набивая новую трубочку.

Но я, оглянувшись и видя сквозь все окна только зеленую воду, невольно вздохнул.

Освещение становилось все более и более странным: словно какие-то зеленые сумерки…

– Ловко! – воскликнул вдруг Вилльям Андерсон и совсем просиял: – «Аделаида» перестала опускаться!

– Почем вы знаете?

– Перестало темнеть.

Последив несколько минут, я убедился, что он прав. Но, на мой взгляд, в этом было мало утешения.

– Что же такое? – сказал я. – Мы уже все равно под водой и можем утонуть так же, как на глубине тысячи фут.

– Утонуть? Как же мы можем утонуть без воды?

– Я думаю, что скоро мы останемся и без воздуха… и задохнемся. А это, по-моему, все равно, что утонуть.

– Без воздуха? Ого, воздуха нам еще надолго хватит, нечего об этом беспокоиться. А вот, что мы не опускаемся глубже, – это отлично! – продолжал он. – На большой глубине у нас, пожалуй, раздавило бы окна огромным давлением воды. Ну, а теперь давайте искать, нет ли еще где-нибудь щелочек.

Щелочки кое-где нашлись, и мы крепко заделали их тесемками из простынь.

– Как удачно, что Самми нашел эту лестницу! – проговорил Вилльям Андерсон, усердно работая.

Я лично очень жалел, что Самми вспомнил о существовании лестницы, так как без вылазки за нею мы не пробили бы окошко и не опустились бы так глубоко. Но мне не хотелось портить всегда веселого настроения моего друга, и я смолчал.

* * *

Поговорив за ужином, мы решили, что будем благоразумны и не станем больше ни курить, ни варить чаю на керосинке, так как надо сберегать воздух. Вилльям Андерсон, хотя и сказал «гм», но на все согласился.

– Одно меня беспокоит, – заметил он: – может быть, мы сидим так глубоко, что флаг над кормой тоже не виден?

– Ну, если вас только это беспокоит, то видно, что вы будете спать спокойно… Если даже флаг и виден, то кому же придет в голову, что под ним целый пароход, а в нем – мы, да еще живехоньки?

– О, они догадаются! – уверенно ответил Вилльям Андерсон. – Моряки народ шустрый.

Самми влез по канату, как обезьяна.

– И вытащат нас?

– Конечно, вытащат.

С этими словами он спокойно отправился спать.

На следующий день Самми заметил, что начинает делаться душно.

– Ну, нечего, нечего капризничать с воздухом! – остановил его отец. – Когда станет действительно тяжело дышать, то пол кают-компании (та-есть, настоящий, бывший пол) можно будет просверлить в нескольких местах: за ним находится та часть трюма, которая на-гружена швейными машинами. Я сам видел, как их нагружали: они не уложены в глухие ящики, а просто вставлены в деревянные клетки, так что между ними масса воздуха. И такого запаса нам хватит надолго!

Вилльям Андерсон рассуждал так, как будто собирался устроиться здесь на все лето.

Самми оступился и ударом крючка пробил иллюминатор.

Прошли еще сутки, и только к вечеру следующего дня стало трудно дышать. Мы отыскали в кладовой бурав и просверлили три отверстия в той стене кают-компании, которая прежде была ее полом. Приложив к отверстиям рты, мы нашли, что это хорошо.

– Вот видите? – повторил Вилльям Андерсон. – Прелесть что такое! Нам положительно везет: если бы груз состоял из мыла или керосина, то было бы не так приятно. А в запахе новых швейных машин есть даже что-то бодрящее!

Он был так доволен своим открытием, что не хотел тратить «бодрящего» запаха даром: велел нам сделать пробки и, подышав, заткнуть ими отверстия, чтобы не избаловаться.

– Если уже совсем станет нечем дышать, – прибавил он, – то мы выпилим большое отверстие и будем вылезать в отделение машин по очереди, чтобы отдохнуть.

* * *

На четвертые сутки пришлось выпилить большое отверстие. Но выходить в машинное отделение на прогулку оказалось невозможным: хотя между грузом действительно оставалось много воздуха, но клетки с машинами стояли вплотную одна на другой и заполняли все пространство в этой части трюма. Иногда становилось почему-то особенно душно, и тогда я и Самми становились рядом у отверстия и поочередно высовывали в него голову. Вилльям Андерсон, который ухитрялся выносить испорченный воздух гораздо легче, по временам пробовал втаскивать нас за шиворот обратно. Один раз я не выдержал и раскричался:

– Да для кого вы здесь бережете машинный запах? Ведь мы все равно задохнемся, рано или поздно!..

– Как? – с удивлением заметил он. – У нас есть сухари, бисквиты, мясо в консервах, несколько бочек пресной воды, даже коньяк и пиво, – а вы сердитесь?

– Да я хочу выбраться отсюда! Я больше не в состоянии сидеть взаперти на дне Атлантического океана! Я, кажется, открою дверь и буду плавать вокруг «Аделаиды»!

– Глупости, дружище, – хладнокровно отвечал Вилльям Андерсон. – Во-первых, если вы хоть чуточку откроете дверь, то и вас и нас затопит в одну минуту; а во-вторых, зачем выдумывать лишнее: наверное случится что-нибудь такое, что спасет нас.

При его непоколебимой вере в удачу невозможно было спорить, и я замолчал.

Иногда Самми старался развлекаться, разглядывая в иллюминаторы подводное царство. К моему удивлению, сквозь воду можно было видеть очень далеко. Рыбы, большие и маленькие, морские коньки, медузы – то и дело шныряли вокруг нас. Самми пришло в голову, что если меч-рыба уткнется! носом в один из иллюминаторов, то пробьет стекло, – и тогда мы пропали. И он по временам, заставлял меня вскакивать с места, крича со своего обсервационного пункта:

– Плывет! Плывет!.. Ах, впрочем, нет: это дельфин. Вот опять!… Нет, нет – мимо.

* * *

Настала пятая ночь нашего заточения, и стало покачивать.

– Как хорошо! – с наслаждением заметил Вилльям Андерсон: – Ведь там, наверху, теперь и не весть что делается, а нас тут покачивает, как в колыбельке!.. И это хорошо еще, как доказательство, что мы не на самом дне: иначе вовсе бы не было качки!

Правильное покачивание продолжалось всю ночь и не прекратилось до следующего полудня. Когда в двенадцать часов мы садились завтракать, послышался вдруг отчаянный треск, через все судно пробежала страшная дрожь, что-то загрохотало, загудело… Все это продолжалось несколько секунд, но у меня, признаюсь, захватило дыхание.

– Мы сели на дно, – пробормотал я.

– Не может быть, – возразил Вилльям Андерсон: – тогда стало бы темнее, а мне кажется, что теперь…

– Небо! – крикнул в эту секунду Самми, закинув голову и поглядев в кормовые иллюминаторы.

Действительно, над нами синело небо, и солнце сверкало на морской наружной стороне окошечек, посылая сквозь них золотые лучи…

В ту же минуту «Аделаида» мягко наклонилась и приняла прежнее покатое положение: мы очутились на настоящем полу, хотя и слегка наклоненном. Самми и я бросились к иллюминаторам и отвинтили их… Хотя за минуту до этого нам казалось, что дышать в каюте еще возможно, но, когда в нее ворвалась свежая, чистая струя морского воздуха, мы только тогда поняли, в какой атмосфере жили последние дни!

Вилльям Андерсон высунул голову в окошечко и заявил радостно-торжественным тоном:

– «Аделаида» почти вся вынырнула! Можно открыть дверь на палубу.

Через три минуты дверь была открыта. Мы выбежали – и просияли счастьем, как будто были окончательно спасены: палуба была лишь чуть-чуть наклонна, меньше, чем тогда, когда капитан с командой и остальными пассажирами оставили судно.

Вилльям Андерсон приложил палец ко лбу, потом тряхнул головой и об'яснил нам, в чем дело.

– Это последняя качка спасла нас. Переборка между средним и носовым трюмом ослабла от толчков чугуна и не просто дала трещины, чего боялся капитан, а вся рухнула: чугун пролетел сквозь нее, потом через наполненную водой носовую часть – и грохнулся на дно океана! Таким образом, вес значительно убавился, и мы приняли почти приличное положение. Вот видите, я говорил, что случится что-нибудь хорошее и спасет нас! – заключил он торжественно.

* * *

Ну, остальное – коротко и ясно: через два дня нас заметило грузовое судно, шедшее к северу, и доставило обратно в Ульфорд. А там оказалось, что капитан и с ним все люди, промотавшись в море четыре дня, попали на пассажирский пароход, который согласился поискать и спасти нас. Искать-то они искали, но спасти – никак не могли, потому что мы в ту пору сидели под водой, на дне Атлантики.

В Малайских джунглях: Волшебная сеть.
Приключения американского траппера Ч. Майера.

Однажды, когда я временно наслаждался отдыхом в Тренггану, мне внезапно пришла в голову оригинальная мысль. Она так крепко засела у меня в голове, что я сразу же забыл о мягких подушках, ароматном табаке и праздных разговорах. Чтобы привести ее в исполнение, я решил немедленно отправиться в Палембанг, на остров Суматру.

– Укладывай вещи, – приказал я Хси-Чу-Ай, своему китайцу-слуге.

Путь от Тренггану до Палембанга не близок. Однако, я хорошо знал Суматру, знал, что это – обетованная земля для трапперов, и мне хотелось как можно скорее испробовать придуманный мною новый способ ловли зверей. Я отправился в Сингапур, где сел на небольшой пароход, доставивший меня в Палембанг через два дня.

* * *

Когда я снова увидел знакомое мне место – группы низеньких домов, скучившихся в песке на фоне густых джунглей, – я почувствовал, что сюда завлекло меня не одно только стремление наловить диких животных, но и желание повидаться со старым Хаджи, моим первым настоящим другом среди малайцев.

Но, как ни хотелось мне скорее отправиться в малайский квартал, сперва пришлось прогуляться в Правительственный Дом: голландцы правят Суматрой очень строго и за приезжими присматривают. Вместе с остальными пассажирами я пошел в двухэтажное каменное здание, где меня подверг допросу служащий в белом парусиновом военном мундире.

Когда мне, наконец, удалось убедить его, что я не смутьян, что знаю малайцев и их обычаи, что не злоупотребляю никакими данными мне льготами, – мне на словах дали разрешение проживать где угодно в городе. Это означало, что я могу не только отправиться в малайский квартал, но и выходить из него даже ночью. Малайцам это не разрешается. Если туземцу нужно выйти из пределов своего квартала после захода солнца, он должен выхлопотать разрешение старшины и взять с собой зажженный фонарь: голландские власти дорожат колониями и охраняют власть над туземцами от «всяких случайностей» – способом ежевых рукавиц.

Когда я шел к дому своего старого друга, я почувствовал, что меня узнали. Мужчины, встречавшиеся со мною раньше, стояли наготове, чтобы дружески приветствовать меня. Хаджи вышел ко мне навстречу. Он коснулся рукою лба и груди, и его добродушное лицо, изборожденное глубокими морщинами, сияло от радости.

После приветствий и раздачи мною подарков старым друзьям, Хаджи сказал мне своим мягким, приятным голосом:

– Ты приехал сюда навестить меня, – оказать старику честь своим посещением, но есть еще что-то, что привлекло тебя сюда. В чем дело?

– Мне в голову пришла картина, – об'яснил я ему. – Она и теперь стоит передо мной: я вижу себя, ловящим диких зверей на деревьях странным новым способом.

– Ты всегда был настоящим волшебником, туан, – сказал старик. – Расскажи мне эту картину словами.

Мне так хотелось, чтобы он одобрил мой план, что я отложил свои об'яснения до того момента, когда мы уселись удобно на веранде, скрестив ноги.

– Когда я хочу поймать носорога, – начал я, – я заставляю его ступить ногами на место, где по его расчету хорошая, твердая земля, а она – вдруг проваливается под ним.

– Бетул (верно).

– То же самое произойдет и с леопардом. Он доверит свою тяжесть ветке дерева, которая покажется ему надежной во всю свою длину, но так как она будет перепилена посредине, она сломается под ним.

– А он упадет на землю на свои четыре крепкие лапы, как обыкновенно делает, и убежит.

– Нет, нет. Прежде, чем он упадет, запах живых кур заманит его в сетку, которая будет лежать с раскрытым отверстием вдоль ветки, там, где она будет пропилена снизу.

– Так, значит, сеть и животное упадут на землю вместе.

– И этого не случится. Вокруг отверстия сети будет пропущена веревка. Конец ее будет привязан к крепкой ветке, растущей выше. Когда нижняя ветка сломается и упадет, отверстие сети стянет веревка, на которую упадет вся тяжесть попавшего в сети животного. Сеть останется висеть на верхней ветке, пока я не приду со своими людьми и не возьму ее.

Говоря все это, я чертил ему схему. Он радовался, точно ребенок, которому показывают новую игру.

– Ты опять пустишь в ход добрые чары! – воскликнул он.

– Завтра же мы велим сделать сеть, – заявил я, – затем, мы подпилим ветку и попробуем это колдовство.

Хаджи очень удобно устроил меня в своем доме. Один угол его единственной комнаты отгородили для меня занавеской. Хси-Чу-Ай, пришедший со мною с парохода с нашим небольшим багажем, разложил мой тюфяк и подвесил сеть от москитов.

Ночью мы все четверо – Хаджи, его жена, такая же старая, как и он сам, Нанг, их невестка, и я – спали в одной комнате, разгороженной занавесками.

Однако, с малайской точки зрения, Хаджи жил очень богато. Он был власть имущий человек. Никто не имел права покинуть туземный квартал без его разрешения. Он отвечал за порядок в нем перед голландским резидентом, так как занимал пост старшины и получал за эту службу двадцать пять долларов в год. Кроме того, его считали чем-то вроде ученого, и на его долю выпадали случайные гонорары за писание писем и документов на арабском языке.

Эти источники дохода были лишь добавлением к доходу с его главного занятия – небольшой торговли резиной, индийской пенькой и дикими животными.

* * *

На следующий день, после утренней еды, началось изготовление пробной сети. Хаджи выбрал двух проворных рабочих, умевших плести сети и вить веревки из индийской пеньки. Собралось множество зрителей, наблюдавших за их работой, и пальцы мастеров положительно летали. В законченном виде сеть была достаточно велика, чтобы в ней мог поместиться крупный леопард, и имела круглое отверстие в девять футов по краю. Вокруг отверстия была продернута веревка из пеньки с длинным свободным концом.

К тому времени, как все было готово для «опыта», слава моя распространилась до самых отдаленных уголков малайского квартала, и, когда мы пошли выбирать дерево, за нами двинулась толпа больше, чем в сто человек. Подходящее дерево нашлось как раз за компонгом (селением). На нем росли две крепкие ветки, одна над другой.

На дерево послали человека с поручением наполовину перепилить нижнюю ветку. После этого сеть расположили вдоль нее таким образом, что пропиленное место пришлось приблизительно на середине ее длины. Сама сеть и отверстие ее держались открытыми при помощи тоненьких пеньковых бечевок, привязанных к маленьким веточкам. Конец затягивающей веревки прикрепили к верхней ветке.

Покончив с этим, командированный на дерево малаец сел верхом на ветку, как раз у самого раскрытого отверстия сети, и к нему подняли камень, весом приблизительно в двадцать фунтов. Малаец с минуту продержал этот камень в руках, затем бросил его в сеть. Раздался треск. Конец ветки упал, а с ним вместе и сеть с находящимся в ней камнем. Стоявшие внизу люди отскочили, но сеть не коснулась земли. С плотно стянутым отверстием качалась она в воздухе, свешиваясь с верхней ветки.

Итак, пока мое изобретение работало исправно. Хаджи об'яснил озадаченным зрителям, что это лишь генеральная репетиция, и что в другой раз вместо камня будет леопард, пытающийся схватить курицу. Было интересно наблюдать за лицами туземцев, когда они сообразили, в чем тут дело.

По счастливой для меня случайности между зрителями оказался приезжий с юго-запада, некто Абдул Рахман, приплывший вниз по реке Музи из местности, находившейся на расстоянии шести дней пути вверх по течению. Он прибыл на плоту из бамбуковых шестов и привез с собою на продажу невыделанную резину – «сега айер», связанную в большие шестнадцати футовые вязанки, по ста прядей в вязанке, – совершенно готовую к экспорту. Самый плот предполагалось разобрать, а шесты продать.

Абдул и его люди должны были вернуться домой в лодке, которую они привели на буксире, и захватить с собой запасы риса, сушеной рыбы и ножей. Таков был его первоначальный план, но, будучи человеком предприимчивым, он решил изменить его и захватить меня назад с собою. Он положительно влюбился в мой подвешивающийся мешок.

В округе, из которого Абдул Рахман приехал, он был человеком видным. Он занимал пост «пенг-хулу» (старшина) трех компонгов и делал официальные доклады голландскому резиденту, проживающему в Палембанге. Обыкновенно он докладывал: «Все спокойно», – так как в тех случаях, когда не все было спокойно, он принимал всяческие меры, чтобы спокойствие водворилось немедленно.

Ни один монарх не мог бы пригласить меня в свои владения с большей важностью чем Абдул Рахман, когда он просил меня приехать в его компонг.

Я обсудил его приглашение с Хаджи, советы которого высоко ценил. Он уверил меня, что Абдул «говорит правду». Окончательно же решиться заставил меня бамбуковый плот Абдула и очевидная легкость, с какою он спустился по реке: самые прекрасные в мире животные бесполезны коллекционеру, если не имеется под рукою удобного транспорта.

* * *

Хаджи сам выбрал лодки, которые я должен был взять. Та, которая предназначалась лично мне, имела не менее сорока футов длины, выбранная же для перевозки моих запасов – не менее тридцати пяти. Эта последняя лодка могла поднять полторы тонны. Обе они были выдолблены из огромных бревен, очень тщательно выровнены внутри и по форме своей напоминали большие шлюпки.

Когда настало время выбрать спутников, возникло довольно щекотливое положение. Почти все мужское население компонга предложило свои услуги. За мною установилась репутация не только колдуна, но и человека, щедро раздающего деньги: экспедиция обещала сытную еду и интересные приключения.

Щекотливый вопрос о выборе моих спутников взял на себя Хаджи. Он избрал десять человек, рослых и сильных – по пяти для каждой лодки.

Малайцы отправились в путь налегке. Они захватили с собою только по второму саронгу, обернутому вокруг головы в виде чалмы. Некотрые из них захватили также остроконечные китайские шляпы. При ярком солнце они изредка надевали их, по большей же части пользовались ими, как корзинами для переноски орехов, бетеля и табаку. Все они носили на боку свои паранги – тяжелые длинные ножи. Без ножа малаец – не малаец.

Мы тронулись в путь при закате солнца. Хаджи и дружественная группа, человек в пятьдесят или больше, стояли на берегу, чтобы проводить нас.

– Саламат джалан! (Счастливого пути!), унтонг! (хорошей прибыли!), – кричали они нам вслед.

Лодка Абдул Рахмана шла впереди, указывая путь. Для того, чтобы править, не требовалось особенного знания реки. Вода везде была достаточно глубока для наших лодок, сидевших в воде не больше, как на полтора фута. При обыкновенном течении четверо гребцов гнали лодку довольно быстро своими широкими веслами; там же, где течение было особенно сильно, они откладывали весла в сторону и пускали в ход шесты.

Два человека отправлялись на нос лодки и, глубоко вогнав шесты в дно реки, надавливали плечами на их концы и шли к корме по борту – верхнему краю выдолбленного бревна. Люди шли в ногу босиком, налегая всей своей тяжестью на шесты, и лодка двигалась вперед совершенно ровно. Когда гребцы достигали места, где у них не было больше упора, вторая пара уже стояла наготове на носу, чтобы продолжать толкать лодку.

В течение всего нашего пути пейзаж почти не менялся: густые джунгли доходили до самого края воды. Справа и слева виднелись две непрерывные зеленые стены, изредка прерываемые небольшими полосами песку.

По временам раздавался призыв или грозный рев тигра или леопарда, противный крик павлина, или карканье и трескотня клюворога. Слышались гармоничные трели певчих птиц, но их быстро заглушала трескотня обезьян. Большая цапля наблюдала за нами в течение нескольких минут с самым важным видом, затем махала крыльями и улетала. На песчаной полосе стояла дикая свинья, пришедшая сюда на водопой…

Мы путешествовали по ночам и ранним утром, а в жаркое время дня спали.

* * *

Только после полудня на шестой день добрались мы до компонга Абдула Рахмана.

На берегу реки собралась целая толпа. Компонг, конечно, ожидал возвращения своего старшины, но вместо одной лодки появились три.

Когда мы под'ехали настолько близко, что я мог рассмотреть их лица, я заметил на них выражение страха. Единственное об'яснение моего присутствия было, по их мнению, в том, что меня послал голладский резидент, с поручением взыскать с них добавочные подати или расследовать что-то, но что именно – они совершенно не знали. Никогда еще не видел я группы туземцев с таким унылым видом.

Абдул Рахман обождал, пока мы все высадились на берег и его окружила толпа с широко открытыми, испуганными у всех глазами. Тогда он торжественно заявил:

– Туан этот – пауанг (колдун). Ни один зверь не может отнять у него жизнь. Он прибыл сюда, чтобы перебить всех животных джунглей. Ему знакомы всевозможные чары и колдовство. Я сам видел.

Толпа молча расступилась, чтобы дать дорогу мне и моим спутникам. Туземцы преисполнились страхом и уважением ко мне.

Абдул поселил меня в своем собственном «доме». Пока я ожидал на веранде, женщины занялись основательной уборкой. Многочисленные руки перетащили мои припасы. Хси-Чу-Ай позволил им перенести все, кроме священных ружей; о них он позаботился сам. Каждый взрослый мужчина и каждый мальчик жаждал чести принести какую-нибудь из вещей туана. Я случайно услышал, как они говорили:

– Он не голландец, и он умеет колдовать. Сам пенг-хулу видел и слышал.

Абдул Рахман слышал очень преувеличенные рассказы о моих подвигах в Палембанге и, передавая их, тоже, в свою очередь, немного прикрасил.

Будь здесь кто-нибудь из моих близких, с кем бы я мог переглянуться, я, наверное, испортил бы себе репутацию среди туземцев, улыбнувшись.

Туземцы хотели, чтоб я сразу отправился на охоту в джунгли, но я заявил, что мне необходимо отдохнуть. Однако, я отдал распоряжения, заставившие всех приняться за работу. Абдулу я об'яснил, что мне нужно большое количество веревок из индийской пеньки, длиною по меньшей мере в тридцать футов каждая, и что жители компонга должны нарубить мне молодых деревьев с прямыми стволами, толщиною в два дюйма и высотою по крайней мере в двенадцать футов.

* * *

Пока все это заготовлялось, я решил совершить экскурсию в джунгли, с целью осмотреть местность. Я взял с собою своих десять человек и Абдула Рахмана с тремя туземцами.

Нигде еще не видел я такого множества красных муравьев, какое наполняет эту местность. У нас ушло много времени на то, чтобы почтительно и осторожно переступать через них и их жилища. Кроме того, вероятно, ни в одних джунглях нет такого количества змей. Питоны свешивались с деревьев, точно толстые канаты, так сильно походя по своей окраске на деревья и листву, что приходилось все время напрягать зрение, чтобы уберечься от них.

Мы прошли очень незначительное расстояние, когда шедшие впереди люди остановились, как вкопанные.

– Римау ада! (Тут есть тигр!), – закричали они.

Отряд наш захватил тигра врасплох, и он был, вероятно, изумлен не меньше нас.

Тигра редко встретишь днем.

Туземцы отскочили назад, оставив меня во главе процессии. В джунглях я обыкновенно не имею при себе никакого оружия, кроме паранга в руке. Ружье мое было у Абдула, который шел следом за мною. Он протянул ружье вперед, и я схватил его. Это было первое испытание, которому мне пришлось подвергнуться на глазах у туземцев. Момент был решающий.

Тигр находился на расстоянии приблизительно ста шагов. Это был настоящий красавец. Вдруг он взметнул хвостом кверху, прежде чем прыгнуть. Я знал, что через момент он издаст свой кашляющий рев и взовьется над землей. Но рев так и не раздался. На груди полосатого красавца виднелось белоснежное пятно, которое всегда имеется у тигра, как бы специально для того, чтобы охотнику было легче прицелиться. Я прицелился быстро, но тщательно и послал «50—110» разрывную пулю прямо в это пятно. Зверь издал глухой рев, глубокий хрип и покатился на траву.

Туземцы начали осыпать мертвое животное градом оскорблений. Они плевали на него и награждали его самыми позорными кличками.

– Почему ты не остался дома? – кричали они. – Тебе захотелось посмотреть, кто идет, правда? Ну, вот, теперь ты и увидел. Тебе нравится курятина, правда? Вот ты и получил свинец!

Убитого тигра подвесили так, чтобы его не с'ели другие звери, пока будут продолжаться наши разведки. Когда мы вернулись через час или два, все дружно принялись снимать с тигра шкуру. Малайский способ выделывать шкуры состоит в солении их и соскребывании приставших частиц мяса. Это предохраняет шкуру от порчи, но делает ее твердой. Если шкура достаточно хороша, чтобы попасть в руки китайца, он отдает ее вторично выделать.

Усы тигра тщательно выщипали. Их предполагалось продать какому-нибудь малайскому или китайскому врачу, который сожжет их и применит пепел в виде лекарства. Малайцы также сохранили внутренности. Китайцы сушат их и тоже считают чудодейственным лекарством. У убитого мною тигра были удивительно красивые зубы. Их взяли в качестве талисманов. Туземцы выработали какой-то особый метод для раздела добычи, и в данном случае раздел, как обычно, совершился очень дружелюбно.

Я лично взял себе когти: они всегда имеют хорошую рыночную цену. Когда на чьей-нибудь цепочке висит коготь тигра, носящий его может быть совершенно уверен, что коготь этот взят у дикого зверя: сидящие в клетках зоологических садов животные подвергаются маникюру. Их подтягивают к решетке при помощи веревок и держат у нее с просунутыми наружу лапами, пока не остригут. Когти срезываются почти до мяса. Как они ревут! Но сторожа подвергались бы слишком большой опасности, если бы когти тигра остались в своем естественном виде.

Наш маленький отряд вернулся в компонг в самом приподнятом настроении.

* * *

Когда под моим руководством уже было сделано несколько сетей, я созвал всех мужчин компонга, чтобы об'яснить им, как должны были действовать эти сети. Уже настала ночь. Принесли факелы. Они горели красным, дымным пламенем. Я начертил схемы на песке и об'яснил их в выражениях, понятных для каждого восьмилетнего ребенка западных стран. Туземцы закивали головами. Они сказали:

– Йа, йа (да, да), – но ничего не поняли. Умственное усилие утомило их…

Когда я пошел на следующий день искать деревья, на которые можно было бы удобно пристроить сети, я нашел с дюжину таких, на коре которых виднелись свежие следы когтей леопарда. В сущности, у леопарда много общего с домашней кошкой, и, куда он зайдет раз, он зайдет снова.

Еще перед выбором местности я сообразил, что обезьяны могут наделать нам много бед. Между тем все джунгли кишели ими. У обезьян нет никакого законного интереса к живым, размахивающим крыльями курам, но любопытство у них развито необычайно сильно. Если обезьяна заметит какую-нибудь из веревок, привязанных к верхней ветке дерева, она непременно растормошит узел или даже соскользнет вниз по самой веревке, чтобы произвести расследование.

Я начертил на песке схемы, пояснявшие действие волшебной сети.

В виде предосторожности от подобного случая, после того, как сеть была уложена на место, я велел смазать верхнюю ветку и самую сеть «птичьим клеем» – липкой массой, приготовленной из сока каучукового дерева, которая часто употребляется малайцами.

Способ ловить животных в данном случае очень прост. Охотник размазывает «птичий клей» по листьям. Животное наступает на них и, как только оно поставит лапу на липкий лист, оно уже не может избавиться от него. Оно пытается отодрать его зубами – и лист прилипает к его морде, и, наконец, оно все покрыто клейким веществом. Животное после этого приходит в такую ярость и становится таким беспомощным, что его очень легко поймать.

В данном случае мы могли защитить нашу западню птичьим клеем везде, исключая, конечно, отверстия сети, что давало любой обезьяне полную возможность войти и попрыгать в мешке достаточно энергично, чтобы подпиленная ветка сломалась. Но с этим риском нам пришлось примириться.

Особенное внимание обратил я на размещение каждой из трех сетей. Сети сильно интересовали меня, как мое личное изобретение, и, как всякий изобретатель, я очень нервничал и волновался из-за них.

Когда все эти западни были снабжены приманкой в виде живых кур, по две на сеть, мы вернулись в компонг, и я, должен сознаться, провел довольно тревожную ночь.

* * *

На следующий день, приблизительно в восемь часов утра, мы отправились посмотреть, какую добычу послала нам судьба. Со мною пошло двадцать человек. Первая сеть, к которой мы подошли, была пуста, но над нею сидела какая-то глупая, громко трещавшая обезьяна. Она вымазала себе лапу птичьим клеем и умудрилась испортить несколько кусков бечевки, которые держали сеть открытой. Мы исправили провисшее отверстие сети и направились ко второй, – и эта также была пуста!

По пути к третьей Абдул Рахман опередил нас на довольно значительное расстояние. Он увидел сеть издали, остановился, как вкопанный, и махнул нам руками, обернув ладони назад, словно желая нас о чем-то предупредить. После этого он продолжал стоять на месте, не говоря ни слова и не производя ни малейшего движения. Я подбежал к нему. Он обернулся и посмотрел на меня каким-то странным растерянным взглядом. Человек этот, родившийся и выросший на краю джунглей, повидимому, увидел какое-то еще никогда невиданное им зрелище.

Сперва я ничего не мог понять. Сеть-мешок мне была ясно видна. Она свешивалась вниз с верхней ветки и была сильно растянута. Очевидно, в нее попало какое-то животное. Вдруг произошло нечто, более странное, чем все, когда-либо виденное мною!.. Мешок медленно качнулся вправо, затем влево и, наконец, поднялся прямо в воздух. Простояв с минуту в таком положении без всякой видимой опоры сверху или снизу, он начал колыхаться каким-то странным образом, затем медленно опустился и снова повис совершенно неподвижно. Малайцы подошли ближе, чтобы лучше видеть.

– Ханту!.. йа, ханту (Привидение!.. да, привидение), – расслышал я их шопот.

Воздух был полон суеверного ужаса. Подобного рода ощущения очень заразительны. В ту минуту я не решился бы присягнуть, что в мою сеть попался не сам дьявол.

Только слова Абдул Рахмана – «Вернемся скорее обратно в компонг, туан!» – заставили меня броситься вперед. Пятнистый солнечный свет сбивал меня с толку, и я рассмотрел, что в действительности произошло, только тогда, когда находился уже почти под самой сетью. Облегчение невольно вырвало у меня фразу на английском языке, на котором мне почти не приходилось говорить в течение последних месяцев. Я услышал свой голос, восклицающий: