Текст книги "Всемирный следопыт 1926 № 09"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

IV. Мистер Тримм решает возродиться.

Мистер Тримм несколько раз перечел этот столбец, и прежняя энергия и решительность волнами приливала в его сердце. Он поднял газету и направился в лес, двигаясь обдуманно и осторожно. Голова его все время работала с привычным напряжением.

Он был свободен. За ним нет погони. Никто не станет искать его здесь в лесу и нарушать его покой. Ему надо спокойно выждать несколько дней, а потом постараться войти в тайные сношения с Уоллингом. Уоллинг все сделает за деньги. А деньги у Тримма были – четыре миллиона долларов, которые он сумел скрыть и сберечь, когда другие разорились.

Мистер Тримм был подхвачен вихрем и выкинут вон из вагона.

Очутившись на воле, он переменит фамилию и будет называться, по матери, Дюваль. С помощью Уоллинга ему удастся бежать из Соединенных Штатов и поселиться в другой стране, где человек, имеющий четыре миллиона долларов, сможет жить по-царски. Он стал думать об Южной Америке или Южной Африке и об изящной небольшой яхте, плавающей среди одиноких островов Тихого океана. Все то, что закон отнял у него, вернется к нему обратно. Уоллинг разработает все подробности побега – он в этом деле мастер. С одной стороны – тюрьма с ее двенадцатью годами, вычеркнутыми из жизни; с другой – свобода, довольство, безопасность, даже власть. И в голове мистера Тримма проносились мысли о концессиях, предприятиях, привилегиях: глухие уголки мира – золотое дно для человека с головой. И между этим блестящим будущим мистера Тримма и его настоящим не было ничего, кроме…

Но разве это не бессмыслица! Разве он не справится с этим маленьким блестящим предметом, он, который привык ворочать огромными делами, чьей воле покорялось до сих пор все, что встречалось на его пути, чье счастье стало притчей во языцех!

Мистер Тримм осмотрел себя с ног до головы. Весь костюм его был в полном порядке. Если бы не наручники, он мог бы ничем не привлекать ненужного внимания. Сегодня же ночью надо избавиться от них, а потом добраться до ближайшего городка и оттуда дать Уоллингу шифрованную телеграмму.

Он снова был тем хладнокровным деловым человеком, который семь месяцев тому назад стоял у денежного потока и мощным движением руки направлял его течение. Забравшись в чащу леса и убедившись в том, что его никто не видит, мистер Тримм исследовал содержимое своих карманов. Он уже привык действовать скованными руками и употреблять десять пальцев там, где ему прежде нужно было пять, но залезть двумя руками сразу в некоторые карманы оказалось не так легко, и, когда он кончил это дело, руки болели так, как будто он их вывихнул.

Результаты карманных поисков заключались в четырех слегка поврежденных сигарах, нескольких спичках, бронзовой спичечнице, серебряном ножичке для сигар, двух билетах по пять долларов, горсти мелочи, _ кожаном футляре от очков, пачке черепаховых зубочисток, золотых часах, записной книжке и нескольких бумагах.

Он немедленно принялся за дело. Он заметил уже, что ногтем мизинца, вставленным в щелку кольца в том месте, где оно защелкивалось, ему удавалось слегка повернуть его. Необходимо было найти более твердый предмет, и тогда, может быть, ему удастся добыть себе свободу. Он взял металлическую спичечную коробку, ударом каблука раскрошил ее, выбрал остроконечный обломок и приступил к делу.

Неудобное положение рук скоро утомило его. Он не умел взламывать замки, он добирался до чужих денег совершенно иными способами, поэтому нечего удивляться тому, что ему не удалось открыть своих наручников.

Но сила воли у него была огромная. Он возился целый день, и к вечеру, когда он был совершенно измучен усилиями, когда лицо его покраснело, как вареный рак, а жилки на висках надулись, как пузыри у древесной лягушки, – все находившиеся в его карманах предметы, служившие ему тем или иным способом, были поломаны, погнуты или изуродованы, а на стали наручников виднелось несколько слабых царапин. И только.

Дьявольская прочность проклятого металла! Мистер Тримм в бешенстве поднял руки и с силой ударил ими о пень.

V. Неудачи мистера Тримма.

Между тем солнце село, и стало холодно. Он заснул, но спал тревожно и часто просыпался. Желудок сжался до боли. Вода, которую он пил, только сильнее заставляла его чувствовать голод. Мокрое от пота белье прилипало к телу. Изнеженное тело жаждало покоя, ванны и сухого белья. Желудок требовал пищи.

Наконец, желание согреться пересилило осторожность. Он встал, набрал в темноте сухих веток, подобрал несколько спичек и развел костер. Но тепло не спасло его. Руки, утомленные работой в неудобном положении, все время сводило.

К утру он, наконец, заснул, сидя, опустив голову на грудь. Новая боль скоро разбудила его. Он сел слишком близко от огня, и кожа на башмаке прогорела.

Вскоре после рассвета по дороге прошел мальчик, гнавший перед собой корову. Мистер Тримм услышал звук колокольчика, когда ни коровы, ни мальчика еще не было в виду, и со всех ног бросился в чащу леса. Низкая ветка зацепила за его шляпу и сорвала ее с головы. Но мистер Тримм, которому мерещилась погоня, не остановился, а продолжал бежать до тех пор, пока не задохнулся. Опустившись на землю, он увидел около себя на кусте какие-то ягоды и жадно стал обрывать их. Но острый вкус убедил его, что они ядовиты, и он уныло выплюнул их. Отдохнув немного, он встал и медленно поплелся по тому направлению, которое казалось ему параллельным железной дороге.

Отойдя на значительное расстояние, он остановился на просеке и осмотрелся. Просека была безлюдна, но в конце ее стояло полуразрушенное строение, не то сарай, не то сторожка. Мистер Тримм осторожно заглянул в нее. Пусто, никого. Привыкнув к темноте сторожки, он увидал на земле заржавленную полоску железа. И сейчас же блестящая мысль осенила его ум. Придерживая один конец ногой, он стал о другой водить цепью наручников, с целью перепилить ее. Но боль в руках заставила его бросить работу.

Новая мысль пришла ему в голову. Он смутно вспомнил, что огонь оказывал какое-то действие на какие-то металлы. Он устроил небольшой костер из обломков сучьев и, когда пламя разгорелось, стал держать над ним цепочку наручников, стараясь раздвинуть руки как можно больше. Но прежде, чем огонь успел оказать действие на цепочку, он получил ожог на одной из рук, а цепочка только слегка закоптилась. Способ оказался никуда негодным.

Тогда он ушел из сарая и, стараясь держаться прямого направления, пошел прочь от железной дороги. Пройдя милю, он очутился на полузаросшей лесной дороге.

К северу от просеки, с которой только что ушел мистер Тримм, находилась ферма. К югу – небольшое селение с белой церковью. По дороге от деревушки к ферме шел мальчик лет десяти и нес в руках ведро с молоком. По деревьям прыгала белка, и мальчик, поставив ведро на землю, стал искать на дороге камешек, чтобы бросить им в белку.

Мистер Тримм осторожно вышел из кустов. Носовой платок с монограммой был обернут вокруг обеих кистей рук, насколько возможно скрывая наручники. Подвигаясь боком к дороге, мистер Тримм старался как можно меньше шуметь.

– Милый мальчик… – начал он.

Но мальчуган, испуганный неожиданным появлением чужого человека, ничего не ответил и опрометью бросился в том направлении, откуда только что пришел.

Если бы он оглянулся, то увидел бы зрелище еще более удивительное, чем то, которое его только что так испугало. Он увидел бы в пыли дороги толстого пожилого человека, обладателя четырех миллионов долларов, на коленях перед ведром с молоком, которое он пил жадными глотками, испуская звуки, похожие на урчание кошки, пожирающей пойманную мышь.

Но мальчик не оглянулся. Прибежав домой, он рассказал матери, что видел в лесу дикаря.

Молоко подкрепило силы мистера Тримма. Он довольно спокойно провел ночь в чаще, и только боль в руках заставила его несколько раз просыпаться. На утро он проснулся с новыми планами в голове. Но как их осуществить!?.

Обладатель четырех миллионов – на коленях перед ведром с молоком.

…На кучке мягкого торфа у кузницы сидели трое поселян и ждали, когда у кузнеца будут готовы подковы. Мистер Тримм решил подождать в засаде их ухода, а потом рискнуть попросить кузнеца оказать ему великую услугу – избавить его от несносных наручников. Но вот где-то вдали прозвучал колокол, призывавший к обеду. Кузнец окончил свою работу, надел фуражку и вышел из кузницы со своими тремя клиентами. И мистер

Тримм увидел, что на фуражке кузнеца красовался значок шерифа.

Еще раз планы его рушились! Было бы безумием надеяться, чтобы кузнец, исполнявший обязанности шерифа, согласился снять с преступника наручники. Мистер Тримм вернулся в чащу.

VI. «Тискам закона» грозит опасность.

Наручники, все время заставлявшие его держать руки вместе, точно срослись с ним. Он уже привык к ним, и они казались ему частью его самого. С другой стороны, заставляя его держать все время руки в неудобной позе, они казались ему чьими-то чужими руками, имевшими над ним несносную власть.

В стороне от дороги, на краю обрыва, сидел бродяга. Были сумерки. С удовольствием поглядывая в свой котелок, висевший над огнем, бродяга думал о предстоявшем ужине. Он был длинен и худ, лохмотья одежды висели на нем, как на вешалке.

Привлеченный к костру дымом, мистер Тримм уже решил про себя, что обратится за помощью к бродяге. Когда он увидел его сквозь кусты, невольное чувство стыда за свое унизительное положение сперва удержало его от обращения к старику. Он остановился в кустах, стараясь не привлечь на себя его внимания. Но приятный запах кушанья, варившегося в котелке, заставил его выйти из засады и направиться к костру. Когда бродяга услышал его острожные шаги, он перестал мешать в котелке и оглянулся.

Мистер Тримм подошел и, не откладывая об'яснения в долгий ящик, протянул руки и коротко произнес:

– Я в затруднении.

– Да, да, – ответил бродяга. – Понимаю. Эти драгоценности надеваются не ради удовольствия.

Потом, оглядев мистера Тримма недоверчивым взглядом, он проговорил:

– А скажите, приятель, откровенно. Сколько они предлагают за вашу голову?

– За мной не гонятся, – ответил мистер Тримм. – Я совершенно один.

– Вы уверены в том, что вас никто не сторожит? – повторил бродяга.

– Я говорю вам, никто, – настойчиво подтвердил мистер Тримм. – Я прошу вас помочь мне избавиться от этих штук и передать известие моему другу. Вам будет хорошо заплачено за услугу. Я могу заплатить вам столько, сколько вы не видели денег за всю свою жизнь. Я обещаю вам…

Он остановился на полуфразе, потому что бродяга, вероятно, успокоенный его видом, вернулся опять к своему кушанию и начал помешивать его палочкой.

– А расскажи-ка, приятель, – спокойно проговорил бродяга, глядя в свой котелок, – каким образом ты очутился здесь в лесу, вот с этими браслетами на руках?

– Я был при крушении поезда, – послушно ответил мистер Тримм. – Человек, сопровождавший меня, был убит. Я не был даже ранен и ушел в лес. Но все думают, что я погиб. Мое имя было среди убитых.

Лицо бродяги вытянулось от удивления.

– Скажите пожалуйста! Я знаю, я читал всю историю крушения. Так неужели же вы Тримм, банкир Тримм? Так и есть. Этакое счастье! Дайте посмотреть на вас хорошенько. Мистер Тримм, банкир. Совершенно верно.

– Да, мое имя – Тримм. Я брожу по этому лесу уже несколько дней, и мне очень нужны отдых и пища. Я очень голоден, – докончил он прерывающимся от слабости голосом.

– Ладно, ладно, садитесь, Тримм. Вы голодны, это видно по вашему лицу. Подождите немного, суп вскипит. Нам хватит здесь обоим. Но вы что-то говорили о деньгах. Позвольте заглянуть в ваши карманы.

Мистер Тримм стоял на месте и не оказывал сопротивления. Бродяга обшарил его карманы и, сосчитав найденные деньги, презрительно плюнул.

– Ну, старина, – сказал он, – я бы сказал, что для банкира вы путешествуете, так сказать, налегке. Сколько же вы хотели дать за услугу?

– Вам будет щедро заплачено, – повторил мистер Тримм, – мой друг позаботится об этом. Пока я вас прошу только на те деньги, которые вы держите в руках, купить клещи или какой-нибудь другой инструмент и освободить меня от этих штук. А потом вы пошлете телеграмму одному джентльмену в Нью-Йорк. Я останусь здесь с вами до тех пор, пока мы не получим ответа, пока он не приедет сюда. Он вам хорошо заплатит. Я обещаю вам это.

Он замолчал и смотрел на котелок. Бродяга испытующе поглядывал на него, поправляя сучки в костре.

VII. Крушение «блестящего плана» бродяги и надежд банкира.

– Я кое-что слышал о вас, Тримм, – сказал он наконец, – и не скажу, чтобы это внушало мне доверие. Вы жулик, так сказать, обманщик высокого полета. Люди пишут, что вы никогда ни с кем не поступали честно. Как звали этого молодого человека, кассира, которого судили вместе с вами? Он работал для вас и помогал вам в ваших делах, а вы пустили его туда, откуда сами теперь хотите улизнуть. Впрочем, вы тут толковали о деньгах, но я не нашел в ваших карманах особенно много. Мне пришлось бы положиться только на ваше слово, а ваше слово, как видно, не очень дорого стоит.

– Я же говорю вам, что вы получите щедро, – с трудом проговорил мистер Тримм, и в голосе его слышался страх. – Вы должны мне помочь. Я слишком много страдал. Я слишком много сделал, чтобы отказаться теперь…

И он с мольбой протянул вперед свои руки. Обещания, просьбы, приказания, убеждения горячим потоком хлынули с его уст.

Но его мучитель только качал головой.

– Вы сейчас, как пойманная птица, – сказал он, – и не вам приказывать теперь, а мне. Но я вообще уверен в том, что мы с вами не сойдемся. Ваши условия мне не подходят. Но я сделаю все-таки дело, – по-своему. Это будет блестящее дело! У меня есть недурной план.

– Что вы хотите сказать? – с ужасом произнес мистер Тримм. – Ведь, вы поможете мне?..

– Я вот что хочу сказать, – медленно проговорил бродяга, засунув руку под пиджак и отстегивая ремень. – Я передам вас властям, и тут уже я могу быть спокоен, что мне заплатят, а, может быть, они захотят посмотреть сквозь пальцы на кое-что, имеющееся за мной…

Мистер Тримм в ужасе оглянулся кругом. Бежать было трудно. Он сам попался в ловушку. Мысль о том, что он будет, связанный, отведен в полицию этим оборванцем, заставила его содрогнуться. Он отступил назад, готовый совершить безумную попытку бегства.

– Не спешите, не спешите, – сказал бродяга, наслаждаясь мучением своей добычи. – Я не сделаю вам больно. Я хочу только быть уверенным в том, что вы не сбежите, пока я дойду до шерифа. Не делайте ничего, что может вам повредить. Вы – ценный предмет. Я только хочу просунуть вот этот ремень под ваши локти и прикрепить вас к дереву. Тише, – прибавил он, видя протест на лице мистера Тримма, – тише, а то вы ушибетесь…

Но мистер Тримм в одно мгновенье превратился в первобытного человека. В глазах его от страха заплавали красные круги. Собрав все свои силы, он бросился на бродягу. Он ударился в него головой, плечами, коленями, кулаками – и бродяга, не успев крикнуть, полетел через костер с котелком – на дно обрыва.

Бродяга, не успев крикнуть, полетел на дно обрыва.

Мистер Тримм подошел к краю и заглянул вниз. Бродяга лежал на камнях, лицом в землю, и не шевелился. Одна нога была уродливо согнута. Из-под головы вытекала тонкая струйка крови.

Не глядя больше вниз, мистер Тримм повернулся и ушел опять в чащу. Пока он шел, начался дождь, сначала небольшой, потом сильнее. Несмотря на густую листву, через час мистер Тримм промок насквозь.

…Поздно ночью к дому, где жил мальчик, оставивший в лесу ведро с молоком, нерешительными шагами подошла какая-то человеческая фигура. Несчастный весь промок и с трудом волочил усталые ноги. Это был мистер Тримм. Он осторожно обошел кругом дома.

Когда он дошел до кухонного крыльца, ему навстречу вдруг выбежала собачонка, залившаяся звонким лаем. Мистер Тримм начал отступать, держа руки вперед, как собака, когда она ходит на задних лапах. Отступая и не сводя глаз с собаки, он наступил на раму парника, и стелко с шумом раздавилось. Он c трудом освободил ногу, порезав ее в нескольких местах, потом, дав собаке пинок ногой, он вышел на дорожку. В это время в доме отворилась дверь, и на крыльцо вышел полуодетый мужчина. Страх придал сил мистеру Тримму, и он вприпрыжку скрылся опять в лес.

Фермер долго ходил кругом дома с бежавшей впереди него собачонкой, а мистер Тримм в нескольких ярдах оттуда лежал на земле, лицом вниз. Сильные рыдания потрясали его тело. Он бешено грыз наручники, и из рук его ручьями телка кровь. Слышался треск сломанных зубов.

VIII. Мистер Тримм решает продолжать начатое путешествие.

Крушение произошло во вторник вечером. В субботу утром начальник полиции, и вместе с тем единственный ее представитель в городке Уэстфильде, услышал у двери своего дома, бывшего одновременно и полицейской камерой, робкий стук. Дверь его дома была голландская, т.-е. состояла из двух половинок, верхней и нижней, которые могли отворяться каждая отдельно. Начальник полиции отворил верхнюю и выглянул.

Перед ним оказалось человеческое лицо, необыкновенно грязное, необыкновенно усталое, обрамленное седыми волосами и щетиной небритой седой бороды. Рот, распухший точно от ударов, слабо отвисал, между окровавленными полураскрытыми губами виднелись обломанные зубы. Бесцветные, мутные глаза вяло смотрели на начальника полиции. Голова была вся в грязи и соринках.

– Алло, дружище, – сказал начальник. – Что вам угодно?

Постучавший поднял голову.

– Я пришел, – проговорил он едва слышным голосом, – я пришел, чтобы сдаться. Я – Хоббарт Тримм.

– Вы, должно быть, ошибаетесь, дружище, – сказал начальник полиции – Прежде всего, мистеру Тримму было только пятьдесят два года, а затем он уже умер и похоронен. Придумайте что-нибудь получше, дедушка.

– Я – Хоббарт Тримм, банкир, – проговорил призрак упрямо.

– Войдите и докажите это, – сказал начальник, с удовольствием затягивавший дело. В Уэстфильде не так легко было встретить развлечение.

Когда посетитель вошел, он еще раз спросил его:

– Есть у вас какие-нибудь доказательства.

– Есть, – ответил тот хриплым шопотом.

И он с трудом поднял и протянул вперед свои руки. Это были ужасно распухшие руки, красные, с пятнами запекшейся крови и грязи, с поломанными ногтями, изуродованными пальцами. В том месте, где были надеты наручники, руки были совсем синие, а стальные браслеты, все испачканные и испарапанные, все так же крепко сидели там, где они были надеты.

– Юпитер! – воскликнул начальник, пораженный ужасным зрелищем. – Пройдите скорее сюда, я сниму наручники. Они должны причинять вам ужасную боль.

– Ничего, – сказал мистер Тримм смиренно. – Я уже привык к ним, я ношу их очень давно. Я попросил бы вас сначала дать мне что-нибудь поесть…

На дне Атлантики.
Морской рассказ Франка Стоктона.

Дело было десять лет тому назад, у Южной Америки. «Аделаида», небольшой грузовой пароход, вышел из Ульфорда в Вальпарайзо, нагруженный швейными машинами и чугуном в слитках. Пассажиров было всего несколько человек, в том числе я, мой приятель Вилльям Андерсон и его семнадцатилетний сын Самми; а ехали мы в Вальпарайзо.

Не помню, право, сколько времени прошло после выхода из порта, только раз ночью я просыпаюсь от страшного толчка и суматохи. Выхожу на палубу, и оказывается, что «Аделаида» натолкнулась на какое-то суденышко и распорола себе нос. Как это их угораздило дать такого маху, я понять не могу: ведь, кажется, направо и налево целое море дороги!

Ну, как бы там ни было, чужое суденышко тут же, в темноте, куда-то исчезло, а мы остановились: в образовавшуюся на носу пробоину вода полилась, как водопад, и стала заполнять каждое пустое местечко в носовой части судна; постепенно палуба наклонилась, корма поднялась, и винт очутился на воздухе, – понятно, что машина сделалась бессильной.

Капитан велел зачем-то рубить мачту и пустил в ход помпы, но набравшаяся вода держала пароход носом вниз, и поставить его в нормальное положение не было никакой возможности. Довольно большие волны перекатывались через палубу, и, по приказанию капитана, в ней сейчас же заделали наглухо все отверстия и люки, так что единственной дорогой в кормовую часть, где находились каюты и хозяйственные помещения, остался самый отдаленный от носа трап.

Привязав себя друг к другу веревками, матросы живо заколотили машинное отделение и закупорили отверстие дымовой трубы парусами, так как она была сломана упавшей мачтой, и в эту дыру тоже заливали волны.

После полудня ветер стих, и море улеглось. «Аделаида», уткнувшись носом, набрала воды, сколько могла, больше не опускалась и, чуть-чуть покачиваясь, пришла в устойчивое равновесие. На корме был поднят сигнал о помощи; капитан надеялся, что мы продержимся так до тех пор, пока какое-нибудь судно не заметит нашего положения. А положение, я вам скажу, было такое, что без всякого сигнала заметишь: словно лошадь, лягнувшая задними ногами и оставшаяся в этой позе.

На ночь мы все постарались устроиться поудобнее, хотя это было немножко трудно. Вдруг, перед рассветом, послышался какой-то гул, шум, катанье, – и корма поднялась еще выше. Капитан об'яснил, что это чугунные слитки, занимавшие нижнюю часть трюма, сдвинулись по наклонному дну и переместили центр тяжести судна. Когда ветер поднялся снова и «Аделаида» закачалась сильнее, чугун начал так перекатываться и грохотать, что делалось жутко.

Я видел, что капитан что-то обдумывал, потом он созвал всех наверх.

– При таком волнении, как теперь, чугун может каждую минуту разломать переборки трюма, – об'явил он нам: – тогда вода поднимется еще выше, и мы пойдем ко дну. Остается одно: оставить судно… Снаряжай и спускай спасательные шлюпки!

Пассажиры засуетились, команда принялась за дело. Уложив в шлюпки запас провизии и воды, пассажиры, команда, капитан начали усаживаться.

Но Вилльям Андерсон, Самми и я не могли понять, какой смысл итти ночью в открытое море, неизвестно куда, когда на судне есть сухое помещение и сколько угодно пищи. Кроме того, нам казалось, что всякому проходящему пароходу легче заметить на волнах необыкновенную фигуру «Аделаиды», чем небольшие шлюпки.

Относительно же груза ничего нельзя было сказать наверное: слитки чугуна, действительно, могли сделать трещины в переборке, но могли и улечься спокойно: мне казалось, что за последнее время грохот уже уменьшился. Словом, нам не хотелось уходить с судна.

Капитан думал, что мы наверное утонем, и уговаривал последовать общему примеру. Но мы послушались только одного его совета: приготовить на всякий случай последнюю оставшуюся шлюпку.

Попрощавшись с товарищами, мы посмотрели, как мягко соскользнули их шлюпки с палубы прямо вниз, на волны, и остались одни.

* * *

Начинало светать. Привязав себя друг к другу покрепче, мы сейчас же снарядили шлюпку и прикрепили ее длинной бечевкой к перилам лестницы, ведшей в каюту. Так как этот трап находился теперь в горизонтальном положении и ходить по ребрышкам ступенек было не особенно удобно, да и ползанье по палубе оказалось довольно утомительным, то мы решили, что, покончив обязательную работу, имеем право снова лечь спать и хорошенько отдохнуть.

В нашей каюте было очень уютно, если не считать непривычного положения каждой вещи. Только лампа висела совершенно вертикально с наклонного потолка и горела так ярко, словно ей не было никакого дела до окружающей обстановки. Мы погасили ее, устроились, как могли, удобнее в нижних уголках каюты, и крепко заснули.

Разбудил нас среди бела дня возобновившийся грохот в трюме. Опять сильно качало.

Мы посмотрели на лампу: она раскачивалась, приближаясь все больше и больше к одной стороне, – и вдруг повисла неподвижно, прижавшись к потолку… В ту же секунду мы перекувырнулись через голову – и сели.

Осмотревшись, мы увидели, что сидим на стенке, ближайшей к носу парохода. Над нами была противоположная стенка с приделанными к ней койками. Пол и потолок стояли вертикально, а дверь приходившаяся теперь на аршин от нового пола, открылась от толчка, и через нее был виден коридор, подымавшийся вверх, как труба плавильной печи… Действительно, пора было уходить!

Вылезши в коридор и цепляясь за ручки всех дверей, за лампы и карнизы, мы добрались до лестницы. На этот раз она очень удобно спускалась к двери, выходившей на палубу. Но открыв эту дверь, мы увидели, что палуба стоит отвесно, как стена какого-нибудь дома, а там, внизу, фут на двадцать ниже нас, тихо колышется на небольших волнах наша нагруженная шлюпка…

Солнце сияло весело и ярко. Мы сразу не сообразили, в чем дело, и поспешили спастись: Самми первый спустился по канату и, взявшись за весла, поставил шлюпку вплотную к палубе; затем, болтая ногами и сразу ссадив себе кожу на ладонях, спустились мы с Андерсоном. Потом мы отплыли, как можно скорее.

Остановившись на таком расстоянии, которое казалось нам безопасным, мы сложили весла и с сожалением стали наблюдать, ожидая, что вот-вот «Аделаида» опустится на дно Атлантического океана.

Но «Аделаида» стояла вверх кормой, как окаменелая.

Постепенно зыбь улеглась окончательно. Вокруг нас до самого горизонта словно растянулось огромное зеркало… Солнце стало склоняться к западу, и бесконечная гладь приняла чудный зелено-синий оттенок. Не слышно было ни звука, не видно ни одного паруса… Казалось, на всем свете живы были только дельфины, выскакивавшие по временам из воды, да мы трое…

И мы продолжали сидеть, с кислыми физиономиями, опершись локтями на колени и не спуская глаз с удивительной фигуры «Аделаиды».

Вилльям Андерсон первый вспомнил, что мы еще ничего не ели, и принялся раскладывать на скамеечке разную провизию.

Пообедали, поговорили. День прошел. Наступила дивная тропическая ночь, с яркими звездами и луной. Поужинали. Вилльям Андерсон лег после ужина спать, велев разбудить себя, когда будет крушение, но скоро проснулся сам и просидел с нами до рассвета.

На востоке загорелась заря. Мы посмотрели восход солнца и позавтракали; потом пообедали… Еще день прошел! Больше мы не могли выдержать.

– Послушайте, – сказал Вилльям Андерсон: – грести нам некуда… а «Аделаида» держится так вторые сутки. Я думаю, что груз улегся окончательно, ничего не поломав, и судно простоит в таком положении еще очень долго… Самми!

– Что?

– Греби домой.

Самми с удовольствием взялся за весла, я за другие, – и через пятнадцать минут мы подошли к «стене» нашего пловучего «дома». Канат, привязанный к перилам лестницы, висел сверху, из дверей, как мы его оставили, и Самми, влез по нему, как обезьяна. Затем он втащил канат к себе и завязал на нем несколько узлов, после чего уже спустил его снова. Тогда и мы с Вилльямом, благополучно выбрались наверх, хотя порядочно устали от гимнастики.

Взойдя по лестнице с большим удобством, хотя ступая не там, где полагается, а по другим– бочкам ступенек, – мы прежде всего сделали осмотр каютам, и хозяйству. В кладовой и в помещении повара была масса с'естных припасов и всего необходимого, хотя многие вещи перемешались и находились в самых неожиданных местах.

Мы решили, устроиться в двух каютах: нашей прежней и кают-компании, помещавшейся на самой корме. Собрав побольше одеял и подушек из всех кают, мы устроили себе отличные, мягкие постели, гораздо шире и удобнее коек, напились чаю при уютном свете лампы, при чем не могли только воспользоваться столами, привинченными к своему месту и торчавшими теперь вертикально, – и собрались спать. Когда Самми, запирая дверь на палубу, заметил, что идет дождик, Вилльям Андерсон с наслаждением потянулся и проговорил:

– То-то!.. Теперь в шлюпках, в открытом море, насквозь промокнешь, а у нас – вон как чудесно!

* * *

На следующий день, когда разговор зашел о том, что неудобно лазать и прыгать по привинченной мебели, Самми неожиданно вспомнил, что он видел лестницу с железными крючками в помещении повара. Каюта эта была ближе всех к машине, то-есть на несколько сажен ниже нас. Цепляясь за что попало, мы спустились по коридорчику, словно в колодец, и открыли дверцу, бывшую у нас прямо под ногами.

Влез туда только Самми, а мы предпочли смотреть сверху.

Там было несколько темнее, чем в остальных каютах; оказалось что иллюминаторы здесь приходятся уже под водой и свет проникает через слой ее фута в два-три толщиной.

Крепкая лесенка с четырьмя железными крючками по концам действительно нашлась, и Самми, маневрируя между грудой вещей, перевернутых вверх ногами, поднял ее, чтобы подать нам конец сквозь дверцы!. Но, несмотря на усердие, он как-то оступился, промахнулся, – и один из железных крючьев ткнулся в стекло иллюминатора. Стекло было очень толстое, как всегда делается в пароходных оконцах, но удар крючка все-таки пробил его насквозь, и в каюту хлынула струя воды.

Мы поскорее схватили одеяла из ближайших кают и побросали их Самми, чтобы он закупорил отверстие, но вода лилась с такой силой, что это оказалось невозможным. Тогда Вилльям Андерсон приказал Самми не мокнуть понапрасну и вылезать к нам. Зацепивши, на этот раз благополучно, лестницу за порог открытой сверху двери, Самми выбрался из каюты.

Поглядев на сильную струю вливавшейся воды, мы сообразили, что, когда каюта наполнится, вода значительно увеличит вес судна, и «Аделаида» опустится еще ниже. Необходимо было по крайней мере пресечь ей дорогу в наши помещения. К счастью, пароход был новый, все пригнано как следует, и дверь, отделявшая коридор от каюты повара, захлопнулась герметически.

Но Вилльям Андерсон посоветовал закрыться и сверху.

– Неизвестно, насколько осядет «Аделаида», – заметил он: – может быть, дверь с лестницы на палубу опустится до самого уровня воды: ведь, тогда нас тут зальет, как мышей.

Мы послушались его совета, и скоро наш единственный выход на волю был также заделан наглухо. Затем мы уселись, закурили трубки и стали ждать, что будет дальше.

Только Самми, с помощью своей лестницы, разгуливал по всем каютам и сообщал новости. Иллюминаторы один за другим покрывались водой: мы садились все глубже и глубже. Начинало постепенно темнеть, между тем, как в два кормовые окна кают-компании, приходившиеся у нас прямо над головой, мы видели яркое солнце и синее небо.

Разрез «Аделаиды» после того, как чугун «улегся спокойно».

1. Кают-компания; 2. Трап (лестница); 3. Двери кают; 4. Коридор; 5. Помещение повара; 6. Трюм со швейными машинами; 7. Дверь на палубу; 8. Машинное отделение; 9. Трюм с чугуном; 10. Поврежденный форштевень (носовая часть судна); 11. Поверхность воды; 12. Поврежденная труба; 13. Срубленная мачта; 14. Поворотный кран; 15. «Стрелы» (паровые под'емники); 16. Водонепроницаемые переборки; 17. Кубрик (помещение команды).

Вот вода начала просачиваться тонкой струйкой в щелку двери, выходившей на палубу. Но мы живо изрезали перочинными ножами несколько простынь и законопатили щелку так, что больше к нам не могла попасть ни одна капелька.