Текст книги "Всемирный следопыт 1928 № 03"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

С наступлением темноты проснулся и аппетит змеи. Она начинает свою охоту. Медленно подкрадывается питон к кролику, в ужасе забившемуся в угол, бросается на него, плотно обвивает своими кольцами и душит в тесном объятии могучих мышц. Широко раскрывает пасть питон, когда он целиком заглатывает раздавленного, с переломанными ребрами, кролика. Питон хорошо видит в ночной темноте. Был случай несколько лет назад, когда питону удалось ночью выбраться из своего помещения. Вот тогда-то он на славу поохотился! Питон забрался к молодым крокодилам и задушил двух из них. Одного, самого крупного, он заглотал целиком.

Ночью же питон и линяет. За ночь он успевает сбросить всю свою старую шкурку. И тогда, утром, можно видеть сброшенный покров в виде длинной ленты, запутанной среди камней и сучьев дерева вольеры.

С наступлением ночи барсук укладывается на покой, раскинувшись на спине…

На большом пруду нет-нет да и мелькнут какие-то черные точки на белом фоне снега. Это тюлени высовывают свои головы в небольшие полыньи. Вот кому хорошо здесь зимой! Лед, снег, холодная вода… Совсем, как «дома».

Рано укладываются спать мартышки…

Не все ночные звери бодрствуют в Зоопарке ночью. Неволя «сломала» многих из них, они изменили своим природным привычкам. И прежде всего, пожалуй, это сказалась именно на времени сна и бодрствования. Ночной охотник барсук, которого днем и не увидишь в лесу, живет теперь «наоборот». Весь день он пробегал перед решоткой вольеры, возился и дрался с товарищами по неволе, покрикивал резким голоском. Он устал за день, пора спать. С наступлением ночи укладывается он на покой и крепко спит, лежа на боку, а то так и раскинувшись на спине, презанятно разбросав во все стороны лапы.

Крепко спят всю ночь бурые и гималайские медведи. Быстро привыкающий к человеку, медведь ведь весь день просидел перед решоткой. Он утомлен непрерывным людским потоком и своей дневной деятельностью. Иной раз так разоспится медведь, что и утро проспит. Давно пора начинать уборку клетки, а ее бурый «хозяин» сладко похрапывает. Приходится будить медведя – пускается в ход кочерга, которой расталкивают разоспавшегося зверя. Недовольно ворчит разбуженный медведь. Еще бы часок-другой всхрапнуть!..

Спят бурые медвежата и во сне лапы посасывают. Словно легкий рокот или шум отдаленного аэроплана слышен – это и есть звук сосания лапы медвежонком. Ничего не высосет он из лапы, но не утраченная еще привычка раннего детства берет свое. А посмотрите на него днем, и вы увидите, как он увлекается этим занятием: два-три медвежонка сидят рядышком и взапуски сосут, сосут…

Громко захлопав крыльями, взлетают вечером на деревья яркие фазаны и красивые павлины. У каждого из них есть свое место, раз навсегда облюбованное. Усевшись на ветвях, поворочавшись немного – они засыпают. Но они не спят всей ночи напролет непробудным сном – в известные часы они просыпаются и оглашают своими криками парк. Такая ночная перекличка несется то из одного угла, то из другого. И зимой ночуют на открытом воздухе фазаны. Сильные морозы не страшны для них. С наступлением темноты угомонятся и крикливые попугаи. Реже и реже слышны их резкие голоса, тише и тише становится в попугайнике.

Рано укладываются спать обезьяны. Первым отправляется на покой оранг. Он с раннего вечера забирается в свое гнездо, устроенное ему на ветвях суковатого дерева. Ворочается там, прилаживается поудобнее. Усевшись, полусогнувшись, опершись головой на руки, он спит сидя. На коленях у него жмется и маленький «Фриц». Одна за другой стихают и мелкие обезьяны. Они так набегались и навозились за день, так утомились этим, ни на миг не прекращающимся движением, что им нужен продолжительный отдых. Тихо ночью в обезьяннике. Иногда только послышится недовольный визг – одна обезьянка во сне потревожила другую.

В сумерках же укладывается спать и слониха «Джандау». Она подгибает сначала передние ноги, а потом и задние, затем валится на бок. Подвернув хобот и вытянув прямо в сторону ноги, Джандау спит и громко храпит. Крепко спит слон, но сон его чуток. Резкий звук, шум – и слон мгновенно вскакивает на ноги. Нередко он в таких случаях громко трубит. Тогда на громкий трубный звук слона отзываются и рычание тигра, и громовые раскаты льва, и вой волков, и плач шакала, и крики разбуженных птиц. Поднимается общий крик, дикий хор из лая, воя, рычанья, визга, писка, кряканья, свиста и мычанья. Недолго голосят разбуженные и напуганные внезапным шумом и криками животные. Один за другим смолкают крики, и снова наступает тишина, прерываемая визгом гоняющихся по ветвям соболей и куниц, пыхтением дикобразов да покрякиванием уток.

В сумерках ложится спать слониха «Джандау»…

Словно большие копны сена разбросаны в загоне для страусов летом. Это – спящие на земле и сильно распушившиеся африканские страусы. А американские страусы – трехпалые нанду – те еще набрасывают на себя песку и травы и, покрывшись таким своеобразным одеялом, мирно спят до утренней зари. Этой зимой, в помещении ресторана, спят молодые эму. Они прижались один к другому, засунули свои носы под перья соседей. Помещение не отапливается, эму находятся на холоде. И холод оказался им полезен. Каждое лето в Зоопарке выводились эму, но не переживали зимы. Теперь, в виде опыта, птенцов поместили на холоде. Они здоровы, бодры, прекрасно себя чувствуют, ничем не больны, не зябнут, только носы во время сна прячут.

Начинает светать. Раздается крик петухов. Затем слышится глухой барабанный бой страусов эму – это их «утренняя песня». Наступает день. Кончается ночная жизнь. Один за другим подходят к решотке горные туры, прыгают через нее и поднимаются на вершину своей горы. Пришел день, им пора «домой», пора снова застыть неподвижными изваяниями на скалах и камнях. Укладываются на отдых лани и косули – они наелись за ночь травы, теперь им осталось только лежать да пережевывать жвачку. Вернулись после своих похождений по соседним дворам зайцы, забиваются в норы дикобразы. Снова становится равнодушным взгляд белого медведя, а куницы и соболя прячутся по дуплам, из-за которых они так ожесточенно провоевали всю ночь. Из попугайника доносятся отдельные крики просыпающихся попугаев. Зашевелились обезьяны, начались обычные прыжки, ссоры, драки. Слетели с вершин деревьев фазаны и павлины и красочными пятнами рассыпались по лужайке. Уселись по сукам совы и филины, прищурили глаза и застыли неподвижными изваяниями. У иного филина в лапах зажат охотничий трофей минувшей ночи – остатки пойманной и недоеденной крысы…

Наступил день. Спят ночные животные, утомленные кто настоящими, а кто кажущимися охотничьими похождениями и приключениями. Подошли к решоткам барсуки, лисята, помеси волка и собаки. Презрительно прищурил глаза тигр и отвернулся лев от раннего посетителя. Ночная сказка кончилась, жизнь взяла свое. Снова перед решотками люди, снова «надета маска» на зверей, снова «полуручные» звери бродят перед решотками. Снова встает на задние лапы за протянутой рукой «Ермак» – тот самый «Ермак», который так свирепо бросался на вас ночью…

Диковинки техники.

ИСКУССТВЕННЫЕ ПЛОВУЧИЕ ОСТРОВА

Многочисленные перелеты через Атлантический океан показали, что воздушный путь из Америки в Европу и обратно, если и возможен, то практически мало полезен. Авиатору приходится брать большое количество горючего и поэтому он не может взять с собой ни пассажиров, ни почты и никакого другого груза.

В настоящее время американские, французские и английские инженеры заняты разрешением вопроса об организации регулярных почтовых и пассажирских воздушных рейсов между Америкой и Европой. Вопрос может быть решен двумя путями: или увеличением размеров современных аэропланов, или же устройством среди океана нескольких пловучих островов-станций, на которых можно было бы иметь запасные склады горючего.

Это позволило бы авиаторам брать с собою не две тонны горючего, требующегося на перелет в 6000 километров из Европы в Америку, а значительно меньше; вместо этого можно будет взять полезный груз – почту, пассажиров и товары.

Вопрос об устройстве искусственных пловучих островов на океане в настоящее время очень серьезно обсуждается среди техников и уже близок к своему разрешению. Французскими и английскими инженерами разработаны в настоящий момент несколько проектов таких «пловучих островов», и с двумя из них мы познакомим наших читателей.

Но прежде чем описывать пловучие острова, которые явятся чудом современной техники, посмотрим на помещенную здесь карту Атлантического океана.

Атлантический океан, разделяющий Европу и Америку, имеет в ширину (от Нью-Йорка до берегов Европы) приблизительно пять тысяч километров. На пути из Англии или Франции в Нью-Йорк на океане не встречается ни одного острова. Только против южной части Европы, на расстоянии приблизительно 1200 километров, лежит группа Азорских островов. После них опять расстилается безбрежная водная равнина.

Чтобы притти на помощь авиаторам современная техника и проектирует устройство среди этой водной пустыни двух искусственных островов.

По проекту английского инженера Армстронга пловучие острова должны быть в виде огромных четырехугольных платформ-аэродромов. Рисунок такого пловучего острова-аэродрома мы и помещаем здесь. Как видно на рисунке, весь пловучий остров покоится на многочисленных «буйках» или металлических поплавках, укрепленных на якорях.

Плавающий остров-аэродром. Проект английского инженера Армстронга.

Плавающие «буйки» соединены между собою железными полосами и затем на буйках воздвигнуты металлические арки, высотою в 80 метров. На этих арках и покоится вся платформа-аэродром, сделанная из цемента. Длина платформы около 400 метров, а ширина 120 метров.

Пловучий остров имеет свою радиостанцию, склады горючего, провианта и т. д. Население этого искусственного пловучего острова – служащие и рабочие – помещаются в небольших каютах, которые, чтобы не загромождать платформу, находятся под платформой сбоку, и напоминают прилепленные к стене ласточкины гнезда.

Склады горючего находятся на другой стороне острова. Здесь же находятся и склады провианта, пресной воды, ангары для аэропланов, ремонтные мастерские, гостиницы для пассажиров, станция беспроволочного телеграфа и сильный маяк.

Таким образом, пловучий остров представляет собою, действительно, небольшой уголок цивилизованного мира, заброшенный среди океана.

По проекту французского инженера Камилла Ферона пловучие острова должны иметь форму огромной тарелки или круглого блюда, покоящегося на поверхности океана.

На этом круглом острове имеется большой вырез ввиде канала, который должен служить для спуска гидропланов.

Весь остров, по проекту Ферона, строится из бетона. Основу составляют пустотелые железо-бетонные ящики, величиною в 20 метров длины и 5 метров ширины. Эти железо-бетонные понтоны соединяются между собою при помощи металлических скреплений, а затем на этом круглом плоту устраивается бетонная мостовая-аэродром. По бокам канала расположены службы, склады, радио-станция, маяк и т. д. Вдоль всей окружности острова проходит небольшая железная дорога, служащая для перевозки грузов.

Круглый пловучий остров для приема гидро– и аэропланов. Проект французского инженера Ферона.

Диаметр острова 400 метров. Стоимость па-стройки такого острова Ферон определяет приблизительно в 300 миллионов франков, т.-е. свыше ста миллионов рублей.

В настоящее время заинтересованными компаниями коммерческих воздушных сообщений детально обсуждаются выгоды и преимущества описанных нами двух типов пловучих островов.

Без сомнения, в недалеком будущем в том или другом виде плавающие острова на океане будут созданы, и это будет новым завоеванием разума, новой победой человеческой техники над стихией.

Н. Л.

СОЕДИНЕНИЕ ЕВРОПЫ С АФРИКОЙ.

Испанские и французские инженеры разрабатывают проект устройства подводного туннеля, длиной в 48 км, который должен будет пройти под Гибралтарским проливом и соединить Европу с Африкой.

Препятствием к осуществлению проекта стоят большие технические трудности. Гибралтарский пролив образовался в результате появления исполинской расселины в толще горного массива, глубина которой в том месте, где ширина пролива 14 км, доходит до 1 км. Поэтому для проведения туннеля пришлось наметить другой путь, где глубина, однако, не менее 400 м.

Работы по проведению туннеля предполагается начать с прокладки вспомогательной галлереи, чтобы от нее уже вести главный туннель. Самый туннель будет состоять из двух галлерей, шириной по 5 метров. В каждой из галлерей поезда будут двигаться в одном направлении. На прохождение поезда через туннель потребуется несколько больше ½ часа времени, и в течение 24 часов можно будет пропускать до 120 поездов с грузом в 120 000 тонн. Экономия, полученная в результате избавления от двойной перегрузки товаров, должна с избытком обеспечить доходность туннеля..

Испанское и французское правительства относятся весьма сочувственно к проекту туннеля.

Б. Вл.

КИНОАВТОМАТ.

На улицах Парижа недавно установлены небольшие киноавтоматы, которые, после опускания в них мелкой монеты определенного достоинства, демонстрируют короткий фильм, посвященный главнейшим событиям недели во всем мире (катастрофы, съезды, всевозможные торжества и юбилеи, полеты, состязания, спуски судов и т. д.).

Монета проскальзывает в аппарат и в конце своего пути замыкает электрический контакт, вследствие чего пускается в ход крошечный мотор и зажигается прожекторная лампа киноаппарата. Мотор заставляет крутиться вьюшку с кинолентой, изображения которой проектируются на экран; после прохода всего фильма контакт автоматически размыкается, мотор останавливается, и лампа тухнет; аппарат остается в заряженном виде до опускания следующей монеты.

А. Ч.

ВОДЯНОЙ ЗАНАВЕС.

Один из театров Филадельфии (С. Америка) применил на своей сцене водяной занавес. Над рампой проложена водопроводная труба с большим количеством отверстий. Когда по ходу действия требуется опустить занавес, кран трубы открывается, и вода низвергается сплошной полосой вниз, отделяя сцену от зрительного зала. Освещая водяную завесу цветными прожекторами, театр достигает красивых световых эффектов.

Из великой книги природы.

ДЕЛЬФИНЫ.

На палубе парохода от толстого коротенького человека так несомненно, так резко шел безобразно гадкий запах, что я не вытерпел и спросил неприятного соседа, – чем это он так выпачкался.

– Дельфином пахнет, – объяснил толстяк. – Платье мое – не беспокойтесь, чисто… Я сам не работаю, а на заводе у нас воздух такой. Ничего с этим сделать нельзя…

На другой день я пришел на завод. Ну, действительно, – воздух! Ну, да запах! Сотни бочек из-под сквернейшей трески, высыхая на жарком солнце, груды тухлой рыбы, разлагающейся на свалке, – нет, они не могли дать полного понятия о том, что тут висело смрадной тучей: в этом запахе было что-то особенное, пронзительное, невыносимо гадкое!..

Толстяк любезно показывает то, что он гордо назвал своим «заводом».

Большой деревянный чан; в него входит коленчатая железная труба, нагреваемая паром из котла в кирпичной топке. Не то помост, не то стол, на нем груды чего-то, похожего на толстейшее свиное сало. Это – распластанные туши дельфинов; несколько их цельных, без голов и хвостов, валяются в грязи на полу. Трое невероятно грязных оборванцев, быстро, быстро действуя короткими ножами, крошат большие куски на мелкие и кидают их в чан.

Когда нож впервые ударяет по туше, жир брыжжет струей на крошильщика. Отмыть начисто такого человека, вероятно, невозможно. Поэтому крошильщики не пробуют мыться: все равно. С поврежденной кожей, впрочем, заниматься этой работой нельзя: жир разъедает царапину в трудно-залечиваемую рану. И, завязав грязнейшими тряпицами черноволосые головы, постоянно облитые убийственным смердящим жиром, веселые парни смеются, посвистывают, втаскивая крючьями с земли на помост серые туши, кидая в кипящий чан отвратительные куски.

Из чана поменьше, соединенного с большой трубкой, медный кран выпускает тонкую струю, наполняющую один за другим небольшие боченки. Это – перетопленный дельфиний жир, прозрачная, нежнейшая, лучшая смазка для хрупких механизмов вообще и для аэропланных моторов – в особенности. Говорят, будто эта смазка не пахнет. Может быть. Здесь этому нельзя поверить: здесь все пропитано гнусноошеломляющим запахом морской свиньи.

Итак, убитый дельфин – грязная туша, от которой чем дальше быть, тем лучше. Очень жалко… На дельфинах так любили ездить феи и богини, начиная с Афродиты, возникшей в лучах зари из пены волн… А нельзя ли посмотреть на дельфина поближе, прежде чем сказочный морской конь превратится в груду сала?

– Отчего нельзя. Очень просто. Завтра утром идут бить дельфинов. Эй, Джиаффар, поговорите с гражданином!..

* * *

Просторная фелюга, гудя мотором, скользит по зелено-синей глади волн. Вдруг пять-шесть саженных черных рыб выскакивают из воды так близко, что видны их щучьи рожи. Дельфины! Конечно они, некому больше быть!

Изогнувшись серпом, рыбищи плюхаются обратно, исчезают на миг в брызгах, в пене. Затем в прозрачной воде видно, как они стремительно несутся в зеленую глубину.

Восторг, волшебное зрелище! Вот они, дивные кони богинь!..

Опять гремящий всплеск. Те ли вернулись, другие ли выпрыгнули? Диковинные существа мчатся стадом перед быстро идущей фелюгой, вереницы черных спин мелькают, разрезая волны. Их явилось столько, что я не знаю, куда смотреть; я бегаю по фелюге, не понинимая, почему не стреляют.

– Нельзя, – величественно изрекает от руля сереброкудрый патриарх Джиаффар-оглы, – Тут стрелять – деньги…

Это значит: за стрельбу в гавани – штраф. По-русски патриарх понимает все, говорит скупо. Три молодых, почти черных турка – Джималат, Джанифер и еще какой-то – на мои вопросы лишь скалят великолепные зубы.

Старик важно бормочет что-то по-турецки. Молодые из ящиков по бортам фелюги достают ружья и заряжают их.

Сказка или сон?

В далеком детстве я видал в лесной глуши такой длинный чеканный ствол с серебряной насечкой, с огромным уродливым курком, с кривым ложем. Вот так же, как сейчас, почти черная рука загребала порох горстью, высыпала его в широчайшее дуло, забивала пыж… Громоподобный выстрел старинного ружья клал дичь наповал на невероятных расстояниях. Я помню, как сердце сжималось охотничьей завистью к редкостному оружию. Но на моторной фелюге зачем допотопные ружья? Тут должны действовать магазинки, скорострелки, бездымный порох, разрывные пули…

Старик на корме опять бормочет что-то, и около каждого из молодых на борт ложится по два длинных ствола.

Фелюга бежит по вольному простору, лазурью сияет небо, зеленью блещет морская гладь и дельфины прыгают… везде!.. Тысячи их или десятки тысяч? Видны белые брюха морских чудовищ.

Старик отрывисто не то крякает, не то кашляет: это – команда. Три выстрела сливаются в один гром. Что-то черное, белое, тяжко ворочается на воде, свивается клубом, бьет по волнам черным хвостом и, длинно вытянувшись, замирает. Фелюга подходит. Трое баграми втаскивают добычу на борт. Рыба! Вил рыбы… Чудовищная, десятипудовая, но рыба, рыба! Нет возможности поверить разным разностям, давно прочитанным в книгах: самка дельфина родит живого детеныша, кормит его молоком, ухаживает за ним год. Кто видел, что делается в глубине моря? А тут вот: приплюснутая морда щуки, пасть, усаженая сотнями загнутых внутрь мелких зубов, и плавники, и хвост – все рыбье…

Опять бухают из самопалов, но почти мимо: раненый дельфин нырнул, оставив после себя окровавленную волну. Вновь гром и дым, опять промах.

Старик ворчит по-турецкии, молодые сверкают зубами.

Дельфины, сопровождающие пароход в Черном море. (Снимки с борта парохода).

– Черный чушка умный, – соизволяет сообщить мне Джиаффар, – серый чушка дурак, музыка слушать.

Я понимаю плохо. Чушка-дельфин, черный – осторожнее серого, но причем тут музыка?

Фелюга движется чуть-чуть, гуденье мотора смолкло, он лишь скулит певуче-протяжно. Я жду: не достанут ли молодые турки какие-нибудь древние цевницы, тысячелетние зурны, не споют ли причудливую, знойную песню под звуки струн… Но молодцы, скаля зубы, берутся за ружья и, прежде чем прицелиться, подмигивая, посматривают на меня. А я глазам не верю. В нескольких шагах от фелюги десятка два дельфинов, вынырнув, стоят смирно, почти у поверхности воды, устремив на нас плоско-зубастые морды. Другие всплывают. Они слушают пение мотора! Старик Джиаффар крякает, выстрелы гремят – и три дельфина, окрасившись кровью, перевертываются вниз спинами. Толпа невиданных слушателей стоит в волнах кругом…

Когда фелюга почти наполняется тушами любителей музыки, мотор опять гудит, и мы несемся по волнам, уже синим, утратившим зеленый блеск полдня.

Головы, хвосты, внутренности, костяки дельфинов, разрезанных ловкими ножами троих турок, падают в море безобразными клочьями. Туши складываются толстыми пластами. Снова ударяет в нос гнусный смрад морской свиньи.

А над гаванью летит аэроплан. Там, в мощно гудящем сердце стальной птицы, устраняя трение, сохраняя силу чудесному полету, – там скользит и бьется в облаках нечто, взятое отсюда, с моря, от стремительного пловца.

Гнусный запах душил, терзал, преследовал… Нo он выдохся – и забылась морская свинья. Остался в неувядаемой красоте дельфин, буйный морской конь прелестных сказок, загадочно выходящий из глубины волн на странную песню машины…

(«Вечерние Известия»)