Текст книги "Всемирный следопыт 1931 № 05"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

ПО СОВЕТСКОЙ ЗЕМЛЕ

Комсомол – шеф воздушного флота

Советская авиация получила шефа. Это – славный ленинский комсомол, уже шефствующий над электрификацией, этим любимым детищем Ильича, и над героическим Красным флотом. Электрификация, которой суждено встряхнуть наш косный керосиново-лучинный быт, учеба среди штормов и ураганов советских морей и рокот моторов самолета – вот куда устремлены теперь воля и энергия ленинского краснознаменного комсомола.

Торжественному принятию шефства комсомола над советским воздушным флотом было посвящено одно из заседаний закончившегося недавно IX Всесоюзного съезда ВЛКСМ. С приветственной речью выступил предсовнаркома СССР т. Молотов. От имени красного воздушного флота съезду рапортовала комсомольская и женская летные группы.

На снимке: А. Косарев – ген. секретарь ЦК ВЛКСМ в форме военного летчика и предсовнаркома СССР тов. Молотов.

Женская летная группа на трибуне с'езда.

-

Пятилетка северных аэролиний

Естественные богатства Севера с трудом включаются в социалистическую стройку. Виною этому – чрезвычайно плохо развитые пути сообщения.

Первым этапом на пути разрешения проблемы транспорта на советском севере является прокладка регулярных воздушных путей. Это мероприятие конечно не разрешит транспортной проблемы, но все же оно окажет известный эффект в смысле налаживания связи между отдельными районами.

Самолеты проектируемых воздушных путей явятся пионерами индустриализации богатых и обширных территорий Северного края.

Пятилетний план развития воздушной связи на Севере, разработанный акционерным обществом «Добролет», был рассмотрен Комитетом Севера.

В Северном крае план развития воздушных сообщений предусматривает установление связи с административными центрами, отделенными от Архангельска большим бездорожным пространством. Чрезвычайно большое значение имеет северная линия – на Тельвисочное и Усть-Печору. Тельвисочное является в настоящее время центром недавно созданного Ненецкого (Самоедского) округа, двинувшегося быстрыми шагами по пути своего культурного и хозяйственного развития.

В устье Печоры к концу пятилетки должен вырасти большой порт, разрешающий до известной степени проблему выхода богатых лесных массивов Северного края на внешний рынок.

Вторая – южная – линия берет направление от Обдорска на второй районный центр Северного Урала – Березов, связывая его, а также и промежуточные пункты – (Полноват и Копдинское) с Тобольском, окружным центром, и Уральском.

Экспортная земля

Возвратилась с Кольского полуострова экспедиция Мурманской железной дороги, обследовавшая открытые летом прошлого года месторождения инфузорной земли[1]1
  Диатомит (кизельгур, инфузорная земля, горная мука, целит) – осадочная горная порода, состоящая преимущественно из останков диатомовых водорослей. Изобретённый Нобелем динамит – это диатомит, пропитанный нитроглицерином. – Прим. Гриня


[Закрыть] в Ловозерской тундре, в 100 километрах от линии железной дороги.

Инфузорная земля расценивается на германском рынке около 70 рублей золотом за тонну; таким образом, по приблизительным подсчетам, стоимость открытых месторождений оценивается примерно в 100 миллионов рублей золотом. Помимо этого инфузорная земля ценна для строительных работ на Севере, так как она с успехом заменяет вяжущие средства – цемент и известь.

Применение инфузорной земли чрезвычайно разносторонне. Ее употребляют для полировки стекла, дерева и металлов, при изготовлении красок, динамита, искусственных самоцветов и массы для огнеупорных тиглей.

Новый порт в Сибири

В Москву вернулась с побережья Полярного моря специальная экспедиция НКПС, которая изучала на месте вопрос о постройке глубоководного порта в бухте р. Индиго, впадающей в Чешскую губу у моря Баренца.

Мурманск – наш единственный незамерзающий порт на полярном побережье – слишком удален от таких промышленных центров, как Урал и Западная Сибирь. Вывоз через Мурманск продукции Урала (металлические изделия) и Западной Сибири (хлеб и лес) обходится крайне дорого.

Бухта реки Индиго имеет перед Мурманском неоспоримое преимущество. Соединенная подъездным путем с транссибирской магистралью, она окажется на полторы тысячи километров ближе Мурманска к Уралу и Западной Сибири.

Мало того, как известно, в районе реки Печоры профессором А. Черновым были открыты огромные залежи каменного угля, превышающие запасы Донецкого бассейна.

При соединении Печоры с Индиго этот уголь может быть дешево транспортирован на полярное побережье, где заменит Донецкий (экономия на перевозках) или английский уголь. Снабжение полярного побережья печорским углем безусловно создает мощный стимул к развитию здесь рыбной промышленности, к оживлению и колонизации всего края.

Нельзя забыть также о богатейших лесных массивах бассейна Печоры и запасах нефти, недавно обнаруженных на этой территории.

Сейчас на побережье Полярного моря для производства буровых работ, изучения метеорологических условий и наблюдения за движением льдов осталась часть экспедиции в количестве 22 человек. Поднят вопрос об организации наблюдения за льдами при помощи аэропланов и специальных судов.

СССР на автомобилях

В САСШ один автомобиль приходится на 3½ жителя. Всю Америку, если это понадобится, можно посадить на автомобили. Если это понадобится, 100 миллионов человек могут одновременно двинуться в путь на 28 миллионах машин.

Скоро мы весь СССР посадим на автомобили. Строящийся в Нижнем-Новгороде автомобильный гигант является краеугольным камнем в здании моторизации страны. Завод будет выпускать 150 000 тысяч автомобилей в год. Но это – ориентировочная и во всяком случае минимальная цифра. По мере стройки, производственная программа завода беспрерывно увеличивается.

На фото – макет завода.

Москва – порт

В 1934 году Москва станет портовым городом. Системой гигантских плотин будет запружена Москва-река, и у гаваней станут на якорях мощные грузовые и пассажирские пароходы. Отсюда они повезут на Волгу сотни тысяч тонн грузов и армии пассажиров, разгрузив железную дорогу.

Грузовые потоки польются к Волге и обратно двумя путями. Первый – старый путь – по Москва-реке через Оку. Второй – новый – по Москва-реке через Клязьму. Идиллически-спокойная, поросшая осокой речушка, превратится в большой оживленный водный путь.

Такова сущность конкретного проекта, разработанного Московским Облпланом и НКПС.

ЧЕРНАЯ ГРИВА
Продолжение рассказа АЛ. СМИРНОВА-СИБИРСКОГО

Беличий поход

Сбросив, с плеч мешки, Егор и Кирилл уселись на корягу.

День близился к концу. На западе, над темной грядой лесистых хребтов кроваво рдели пронизанные солнцем белые облака. Над болотом, распластав крылья, кружился ястреб. Высмотрев что-то среди кочек, он камнем ринулся вниз, а когда взмыл снова, в когтях у него билось, стараясь освободиться, что-то темное, живое. Тяжело махая крыльями, пернатый охотник направился к лесу и хотел было устроиться на суку сухой лиственницы, чтобы заняться трапезой, но, заметив людей, отказался от этого намерения. Круто метнувшись вверх, он вернулся к болоту, и минуту спустя затерялся где-то вдали.

– Вот и с добычей, – проследив полет птицы. – проговорил Кирилл, – А где мы найдем свою? – повернулся он к товарищу.

Тот ответил не сразу. Переложив на другое колено ружье, достал из кармана кисет, неторопливо скрутил папиросу и, задымив, внимательно посмотрел вокруг.

– Не иначе, как придется подаваться за Аян, – сказал он.

– За Аян! – передернул плечами Кирилл. – Туда в прошлогоднесь ходили. По сотне на ружье, а разве это добыча?

«Тебе с твоим старым хрычом и этого давать не надо бы, тунгусы за самогон больше принесут», подумал Егор, но вслух сказал:

– Добыча не добыча, а рассчитывать на большее в этом году кажется не приходится. Что мы видели за два дня?

– Пять или шесть гойн.

– Шесть. Если бы тут была белка, гойны торчали бы на каждом дереве. Нет, теперь пожалуй и за сотню спасибо скажешь.

– И куда только девается зверь? Белки год от году становится меньше…

– Чорт лешему все в карты проиграл, – показал белые зубы Егор. – А мы мало ее переводим? Ты сотню, я сотню… Однако стой, – вдруг оборвал он, взглянув на собаку, – чего это она?

Лайка что-то почуяла. Поднявшись с земли, она сторожко поставила короткие уши и, втягивая носом воздух, стала зорко осматриваться по сторонам. Постояв так и вся напружинившись, осторожно двинулась вдоль опушки. Ткнулась к одному дереву, к другому и вдруг застыла с поднятой кверху мордой, кося глазами в сторону охотников: на голой лиственнице, распушив хвосты, беззаботно прыгали три белки.

– Легки на помине, – кивнул на зверков Кирилл и потянулся рукой к ружью.

– Оставь, – остановил его Егор, – Рано еще, линяют. Да тут их целый табун, смотри…

Охотникам достаточно приходилось иметь дело с этими маленькими зверками – предметом их постоянных вожделений, но то, что они увидели тут, заставило их широко открыть глаза. Ближайшие деревья, словно виноградник осенью, были сверху донизу унизаны пушистыми гроздьями. Это были белки, появившиеся из леса точно по волшебству. Перепрыгивая с ветки на ветку, они заполнили всю опушку. Собака растерялась: громко лая, она бестолково заметалась между деревьями и вдруг остановилась, не зная, что предпринять. Откуда. это? Ей никогда не приходилось сталкиваться с таким обилием дичи.

А количество зверков продолжало увеличиваться, словно их горстями выбрасывала из леса какая-то невидимая рука. Скоро на деревьях не стало уже хватать места. Тогда белки стали спрыгивать на землю, не обращая ни малейшего внимания ни на собаку, ни на людей. Пугливые и осторожные в обычное время, теперь они приближались к своим извечным врагам на расстояние вытянутой руки. Похоже было на то, что все это не было простой случайностью. У маленьких зверков была какая-то определенная цель, владевшая ими настолько, что все остальное для них перестало существовать.

Несомненно это так и было. Зверки на опушке не задерживались, они шли вперед. Это был один из тех великих походов, которые белки, как и все грызуны, собираясь в тысячные стаи, предпринимают время от времени в поисках мест, богатых кормом.

Наблюдая редкое зрелище, охотники не двигались, но собаке надоело оставаться в бездействии. Придя в себя, она яростно стала бросаться на скакавших по земле зверков. Белки ловко увертывались от ее зубов и сплошным рыжебурым потоком, как лава при извержении, неуклонно двигались все вперед и вперед. Выливаясь из леса, они шли на болото. Грациозно подскакивали, прыгали с кочки на кочку, пушистыми гирляндами повисали на сухостойных лиственницах. И так их прошла не одна тысяча. Но вот ряды беличьей армии стали редеть, проскакал арьергард – стая старых белок штук в сто, а затем все прекратилось. Зверки исчезли так же быстро, как и появились

Белки стали спрыгивать на землю, не обращая внимания ни на собаку, ни на людей.

Солнце вырвалось из-за облаков, прошло с дозором по опушке, ощупало болото и, точно не желая скатываться за горы, уцепилось золотыми лучами за верхушки сосен.

– Вот так штука, – первым заговорил Кирилл, блестя глазами. – Как с неба посыпались.

– Они остановятся там. – ткнул Егор рукой в поднимавшийся за болотом темный увал.

Охотники долго еще смотрели в ту сторону, где скрылись четвероногие путешественники, а затем взялись за мешки. Лайка с унылым видом поплелась сзади. В чем тут причина? Она никак не могла осмыслить происшедшего: столько было дичи, а между тем ее хозяин не сделал ни одного выстрела. Это было выше ее понимания.

Когда вошли в лес. Егор сказал:

– Вот и с добычей теперь будем.

– Это ты о Черной Гриве? – спросил его спутник.

– Дальше белки не пойдут.

– А как ты туда попадешь? Топь.

– С заморозками окрепнет.

– Да ты никак в самом деле туда собираешься? – удивленно вскинул глаза Кирилл.

– А что же такое? Такой случай бывает раз в сто лет. Сот пять на ружье можно взять.

– Так-то оно так, а страх-то какой…

Егор приостановился и с презрительной усмешкой посмотрел на спутника.

– А ты видел когда-нибудь этот страх?

– Видать не видал, а рассказывают же, – пробормотал Кирилл.

– Рассказывают, рассказывают… Если слушать все, что рассказывают бабы да старики, так пожалуй и в лес ходить не стоит…

Егор поднял сухой сук, переломил его на две части и, швырнув концы в разные стороны, коротко отрезал:

– Ты как хочешь, а я на Черную Гриву пойду, что бы про нее ни рассказывали…

И быстро зашагал вперед.

Были и небылицы

А рассказывали про Черную Гриву многое. С Аян-горы в ясную погоду это место было видно хорошо: болота среди тайги, как лысина среди волос, а в центре болот – темная горбина. На дальнем конце горбины-острова две острых скалы, но если всмотреться внимательнее, сходство получается полное: остров – это крутая холка горячего скакуна, а скалы – его уши.

– Давно это было. Скакал по лесу конь, ростом выше столетней сосны. Наскакал на хойкту и не захотел свернуть. Горы брал, через реки перепрыгивал, а тут вдруг отступить перед каким-то болотом. Взвился вороной скакун и пошел чесать. Скачет, только ветер свистит, лоснятся на солнце взмыленные бока. Месит горячий скакун липкую тину. Сначала она доходила ему лишь до колен, потом к брюху стала подбираться, а как вышел на середину болота, так и крестца не стало видать. Одуматься надо бы, назад повернуть, да не хочет сдаваться горячий конь. Скачет. Из ноздрей клубами пар идет, все болото облаками покрыл, а дыхание у коня, что твой ураган: дохнет – и деревья валятся. Сошлись две силы: одна живая, горячая – конь исполинский, другая мертвая – липкая тина; какая верх возьмет? Победил бы конь, беспременно победил бы, потому живое всегда сильнее мертвого, да уж очень напорист был, не хотел с прямого пути свернуть. Ногам уже опереться не на что, по шею бултыхается, а все не хочет сдаваться. Наконец стал ослабевать. Видит: жадно вцепилась в него тина проклятая. Заржал тогда скакун вороной, словно на помощь призывая кого, да тиной и подавился. Нового скачка уже сделать не мог, потащила его вниз трясина жадная, но всего поглотить не могла. И остались над болотом шея крутая, гривой поросшая, да уши торчком…

Так, уснащая свою речь рассуждениями о живой и мертвой силе, рассказывает о происхождении болотного острова дед Капитон – хранитель таежных былей и небылиц. А заканчивал он рассказ обычно такими словами:

– Отсюда и название – Черная Грива. Остров всегда черный, когда ни смотри. Конский волос кедрачом пошел. Одолела трясина скакуна, а только не совсем – конь и поныне живой. Дышит в тине. Посмотри когда на трясину – увидишь: плюется она грязью. И зимой не везде замерзает. Это от коня, а только близко к нему не суйся. Не любит, когда могилу его тревожат…

И точно: заказан был охотникам путь на Черную Гриву. Были смельчаки: Никишка-заячья-губа, да лохматый Селиван, бесстрашный медвежатник. Пошли они на Черную Гриву вдвоем, а назад ни один не вернулся. После них пытался еще Никанор, но этому пришлось вернуться, далеко не доходя до запретного места. Встретил на первом болоте медведя. Выстрелил охотник, соблазнившись добычей, а зверь-то заряд ему и вернул. Ружье разорвалось. Взвыл человек от боли, а медведь стоит, загородив дорогу и… смеется, по-человечьи смеется: «На Черную Гриву собрался? Так вот получи»… В деревню Никанор прибежал с культяпкой вместо левой руки и без ума. Рехнулся парень от такого случая.

… А зверь по-человечьи смеется: «Так вот – получи!»

Или вот еще Силантий, божий старичок. Заночевал как-то на краю болота в виду болотного острова. Развел костер, навесил котелок и сидит, попыхивая трубкой. Вдали небо от заката железным листом краснеет, над болотом белый саван тумана, а рядом окно водяное – след от копыта вороного скакуна. Вода в трясине черная, как сажа. Смотрит Силантий на воду и диву дается: колышется омут, будто на дне ворочается кто. Водяной, нечистая сила!.. Закрестился старик – волнение больше; богородицу зачал – по воде пошли пузыри; а как добрался до псалма царя Давыда – тут-то и грохнуло. Из омута поднялся столб воды и грязи. Сорвался от костра старик и бросился бежать, а пока бежал и молитвы все забыл, потом снова пришлось заучивать – вот как брыкнулся вороной скакун.

Грозилась Черная Грива, страшно грозилась и не ходили туда таежные охотники. Что делалось на самом острове – этого никто не знал, но окрестные хойкты кишели разной живностью. Весной, лишь только появились первые проталины, по окраинам мшистых болот захлебывались в любовном токовании краснобровые косачи; хрюкали, как молодые поросята, длинноносые вальдшнепы, а по косматым соснам, изнывая от страсти, бурно шипели и цокали глухари. Потом прилетали на болота утки, гуси, лебеди. Их было тут тысячи. Прячась в недоступных топях, они гнездились, линяли, жирели, а когда на траву падал первый иней, собирались в стаи и улетали до новой весны. На смену уткам и гусям приходили сохатые. Мерили голенастыми длинными ногами нехоженые места, прокладывая в снегу глубокие межи.

Но для охотников все это пропадало зря. Помня случай с Никанором, не трогали дичь в болотах, окружавших Черную Гриву. Нечистое место! Выстрелишь, ан заряд к тебе и вернется.

– Пускай зверь и птица гуляют там… Для нас дичи и в тайге хватит…

Изба Егора стояла на самом краю деревни, где поляна, отвоеванная у тайги, упиралась в стену густого ельника. Осенняя слякоть еще не успела вычернить свежеобтесанное дерево: сруб белым пятном выделялся на зеленом фоне. Егор отстроился два года назад, когда сгорела старая изба. Жил одиноко. Отца медведь на охоте сломал, мать умерла от старости, а к женитьбе что-то не тянуло. Поэтому советоваться о задуманном было не с кем. Но не так обстояло дело у Кирилла.

Иван Петрович, отец Кирилла, сухонький старичок с иконописным лицом, жил в доме с палисадником – первый дом в деревне. До революции Иван Петрович занимался торговлишкой, теперь сын промышлял охотой, но жили не в пример прочим попрежнему крепко. Другие едва-едва сводили концы с концами (известно, зверовой промысел год от году падает), зато у Ивана Петровича никогда недостатка ни в чем не было. «Неужели так много торговлей накопил?» – удивлялись охотники. Некоторые спрашивали:

– С чего живешь, Петрович?

– С трудов, ребятушки, с трудов, – неизменно отвечал он.

С трудов?.. Какие такие труды? Не видно их было. Дело однако скоро выяснилось. В деревню что-то повадились тунгусы ходить и все к Ивану Петровичу. Зачем? Просто в гости. Это за двести-то верст? Ну нет, тут пахло чем-то другим. Стали примечать. Так и есть: самогоном Петрович поторговывал. И как хитро: однодеревенцам ни капли, раззвонят еще. Да и что со своего охотника возьмешь? Белку за бутылку, а тунгус не пожалеет и соболя. Хитро, хитро, а только раз чуть было не сорвалось. Нашли зимой охотники недалеко от деревни мертвого тунгуса: возвращаясь от Петровича, парень не вытерпел, выпил весь самогон и замерз. Началось следствие, но предупредил ли кто, или у Петровича был какой особый тайник, однако никаких прямых улик найдено не было: ни самогона ни аппарата. Вывернулся Петрович.

И опять стал снабжать тунгусов зелием, а где его гнал, неизвестно. Впрочем может быть кто и знал, да молчал. Одолжался кое-кто у Петровича то пудом муки, то банкой пороха при нехватке. Ну и покрывали, боясь лишиться «благодетеля». Так и оставалось это тайной.

После того, как Егор пристыдил в лесу Кирилла, тот решил также итти за белками на Черную Гриву. Про Кирилла говорили, что парень он с дурцой, что ни скажи – все ладно, но тут у него хватило ума, чтобы посоветоваться об этом деле с отцом. Узнав о намерении Егора итти в запретное место, старик нахмурился.

– Ах, голодранец паршивый! – выругался он.

У Петровича были свои причины выругать при удобном случае Егора. В деревне поговаривали о каком-то раскулачивании, и первый голос в этих разговорах принадлежал Егору. В чем должна была заключаться новая выдумка коммунистов, пока точно никто не знал (новости в таежную деревню приходили через год) но старик чувствовал себя не очень спокойно.

– Ячейщик окаянный, – еще раз отвел душу Петрович, глядя куда-то мимо сына.

– А как мне, – спросил сын, – итти с Егоркой? Он говорит – сот по пяти на ружье возьмем.

– Очень просто. Место глухое, для зверя привольное… – старик посчитал на потолке доски, пожевал во рту бороду и неуверенно, словно думая о другом, добавил: – Чтож, если не боишься, иди…

Кирилл стал готовиться: два раза прочистил ружье, нарубил на кусочки свинец, на штанину пришил новую заплату. Собирался к чорту на рога, но теперь Кириллке не было страшно. Помимо него с Егоркой на Черную Гриву шли Федорка и Петрован – оба ячейщики, жоховые ребята. Выступать порешили в следующее воскресенье, а в пятницу Петрович растолкал среди ночи сына и сказал:

– Ты вот что, завтра поднимайся пораньше. Пойдешь на лодке в Каменку, мука вся…

Каменка была расположена вниз по Чадобцу, при устье. Туда и обратно – это дней десять.

– А как же Черная Грива? – удивился Кирюшка. – После завтра ребята идут.

– Ну и пусть идут, может шеи себе и сломят, – рассердился вдруг старик.

– Ты же говорил… – начал было тот, но отец оборвал:

– Слушай то, что теперь тебе говорят. «Говорил, говорил…» ничего я тебе не говорил…

– Сот по пяти…

– Дурак, – коротко отрезал старик и, мешая святых угодников с матюками, полез на печку.