Текст книги "Последний гамбит"

Автор книги: (ВП СССР) Внутренний Предиктор СССР

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Пожалуйста, мистер Холмс, я готов помочь вам разрешить его, если это в моих силах. Только прошу вас иметь снисхождение к вторичности изложения, с которым вы столкнулись в моём лице.

– Хорошо, я попробую изложить суть моего вопроса. Поскольку эта информация должна быть доступна всем, то мне представляется, что обилию сложных терминов могли бы соответствовать какие-то простые символы, из которых при необходимости можно легко развернуть и воссоздать все необходимые атрибуты двух типов мировоззрения в зрительной памяти любого человека.

– Совершенно верно, мистер Холмс. Такие простые и доступные символы существуют и о них мне много рассказывали русские: это мозаика и калейдоскоп. Каждый человек при желании может понять, чем отличается «мозаика» от «калейдоскопа». Все стекляшки в мозаичной картине взаимосвязаны: достаточно сдвинуть с места или повернуть одну стекляшку, как это непременно скажется на положении не только соседних стекляшек, но и находящихся на большом расстоянии друг от друга. И хотя отдельные фрагменты картины могут претерпеть некоторые искажения, в целом её содержание останется неизменным, как бы не крутили саму картину. При желании мозаичную картину можно рассмотреть до нужной детальности; можно выделить, запомнить и воспроизвести в зрительной памяти как отдельный её фрагмент, так и картину в целом.

Другое дело «калейдоскоп»: малейший поворот или даже простое встряхивание этой игрушки изменяет содержание возникающей в глазке калейдоскопа картины; причем каждый раз картина будет новой и завораживающе причудливой. Но, в отличие от мозаичной картины, очередную картинку «калейдоскопа» невозможно ни предсказать, ни воспроизвести в зрительной памяти. Почему? – Потому, что все картинки калейдоскопа содержательно пусты, поскольку взору наблюдателя предстаёт всё та же бесформенная груда стекляшек, но отраженная в системе зеркал. Эта система зеркал и улавливает самые незначительные изменения расположения в груде стекляшек, которая наблюдается в «глазке» калейдоскопа.

Поскольку явление, получившее название мировоззрения, принадлежит к бессознательным уровням психики, то слова «мозаика» и «калейдоскоп» – всего лишь символы, указующие на две его разновидности, которые обладают всеми перечисленными выше свойствами «мозаики» и «калейдоскопа» соответственно. Любые другие типы мировоззрения можно свести к этим двум. Миропонимание – порождение того типа мировоззрения, которому привержена психика человека, но поскольку оно принадлежит сознанию, то и выражается в определённой лексике. То есть, мозаичному мировоззрению будет соответствовать мозаичное миропонимание, а калейдоскопичному мировоззрению – калейдоскопичное миропонимание. Отсюда можно сделать вывод, что мозаичное мировоззрение едино и целостно, и всё в нём причинно-следственно обусловлено. В таком мировоззрении мир предсказуем, то есть он устойчив в смысле предсказуемости под воздействием внутренних, внешних изменений и управления. Другими словами, любые новые факты, события, явления и процессы, ставшие достоянием мозаичного мировоззрения, только дополняют и детализируют содержание уже сложившейся целостной картины мира. Отсюда в мозаичном миропонимании естественно вырабатывается представление о познаваемости объективной реальности.

В отличие от мозаичного мировоззрения, мировоззрение калейдоскопическое – набор ничем не связанных случайных фактов, событий, явлений и процессов. В таком мировоззрении мир не обладает устойчивостью в смысле предсказуемости, что означает: всякие новые факты, события, явления и процессы, ставшие достоянием калейдоскопического мировоззрения до неузнаваемости изменяют всю картину мира, что в общественном сознании закрепляется в стереотипе о непознаваемости мира.

Поэтому, когда речь заходит о мировоззрении, сознание обозначает словами только какие-то первичные предельно обобщающие категории, о которых мы уже говорили и которые условно можно разбить на две группы:

· материя, информация и мера;

· материя, энергия, пространство и время.

При этом вторая группа образов по существу является вторичной по отношению к первой (что-то наподобие зеркального отображения или «эха» первой) и принимается в качестве первичной ошибочно теми, чье мировоззрение более склонно к калейдоскопическому видению мира.

Отсюда те, кто оперирует на бессознательных уровнях психики первой группой образов, воспринимают бесконечную вселенную как процесс триединства материи, информации и меры, и мир для них предстаёт в виде целостной мозаичной картины, в которой всё причинно-следственно обусловлено. Те же, кто на бессознательных уровнях психики оперирует второй группой образов (материя, энергия, пространство и время), воспринимают окружающий мир как калейдоскоп ничем не связанных меж собой случайных событий.

Слова «материя, информация, мера, энергия, пространство, время» – только «пальцы», указующие на объективные явления, предстающие на бессознательных уровнях психики в виде образов, трудно различимых уже потому, что они воспринимаются в качестве предельных, первичных и обобщающих всё. И каждый, кому эти образы предстают на уровне сознания, волен называть их своими словами, опираясь на доступный его профессиональному уровню понятийный и терминологический аппарат. Вы, наверное, знаете, мистер Холмс, как почитают в России Пушкина?

– Да, господин Салем, в день моего вылета из Лондона мы с моим другом Ватсоном много говорили о Пушкине и пришли к выводу, что его творчество каким-то таинственным образом связано с «пикниками».

– Я скажу больше, – подхватил новую тему Салем и раскрыл свою папку с бумагами, которую он забрал из кабинета. – Русские утверждают, что Пушкин на генетическом уровне владел знаниями уровня древнеегипетских иерофантов. Его дед по материнской линии принадлежал к знатному эфиопскому роду, среди которых были и те, кто восходил к одной из правящих династий древнего Египта. К этому можно добавить, что одна из жён Моисея, о котором даже Фрейд писал, что он был египтянин из жреческого сословия, – была эфиоплянка. То есть Пушкин на уровне информации, передаваемой по линии родовых эгрегоров, мог отличить исторически реального Моисея от Моисея, описанного в Библии, и одним из аргументов этого может служить отрывок из его ранней поэмы «Гаврилиада».

С этими словами он раскрыл папку и достал из неё несколько листов бумаги со стихами.

– Не ручаюсь за адекватность ритмики, но смысловая сторона стихов по оценкам русских специалистов, в совершенстве владеющих английским, передана полностью [40].

С рассказом Моисея

Не соглашу рассказа моего:

Он вымыслом хотел пленить еврея,

Он важно лгал, – и слушали его.

Бог наградил в нем слог и ум покорный,

Стал Моисей известный господин,

Но я, поверь, историк не придворный,

Не нужен мне пророка важный чин!

Зачитав стихи, Салем откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на собеседника, ожидая от него каких-то возражений. Холмс молча смотрел в глубину темного сада.

– Ну, что вы можете сказать по поводу этих стихов, мистер Холмс?

– Только одно: очень жаль, что я не знаю русского языка и потому весь в ожидании комментариев.

– По моему, в этих стихах Пушкин не говорит о том, каким был исторически реальный Моисей, но пытается дать понять читателю, что образ библейского Моисея, его не устраивает. В начале XIX века многие в России посчитали эту поэму за «ошибки молодости» [41] юного дарования. Но для посвященных в искусство управления социальными процессами – эти «ошибки молодости» по тому времени были опасным знаком. Стихи говорили о том, что в России появился некто, способный при определенных обстоятельствах отличить Откровение, данное Богом людям через пророка, от рассказа об Откровении тех, для кого их праведность была неприемлема. Этот «некто» готов был открыть человечеству истинные цели «обладателей писания [42]» и, как оценили его противники, мог продолжить дело, начатое три тысячи лет назад Эхнатоном.

Поэтому не удивительно, что Пушкин мог обладать способностью к различению двух групп образов, о которых мы только что говорили, как некой целостности. Русские подарили мне его удивительную повесть в стихах «Домик в Коломне», написанную октавами. Мы занялись её переводом на арабский и английский, поскольку уже в первой октаве предисловия к ней поэт очень своеобразно выразил своё отношение к двум типам мировоззрения, используя лексику поэтического цеха:

Четырехстопный ямб мне надоел:

Им пишет всякий. Мальчикам в забаву

Пора б его оставить.

Это – об «амуновской четвёрке», привычно воспринимаемой и сегодня в качестве предельных обобщающих категорий мироздания [43], которая служит основой мировоззрения калейдоскопа. Уже тогда Пушкин полагал, что такому мировоззрению привержено большинство (им пишет всякий), для которого причудливая смена впечатлений – забава [44]. На вашем языке этому русскому слову может соответствовать английское слово – «picnic», переводимое на русский, как приятное времяпрепровождение. Вот и получается, что словом «пикник», пришедшем в русский язык из английского лексикона, на бессознательных уровнях психики кодируется мировоззрение калейдоскопа, о чём и говорят все картинки русского «ребуса». А что мог по тем временам Пушкин противопоставить мировоззрению калейдоскопа, в рамках которого жизнь непознаваема? – Постижение вечности.

Я хотел

Давным давно приняться за октаву.

Салем достал из кармана своего белого пиджака казалось бы прекрасный «Паркер» с золотым пером и обругал американцев за то, что металлическая резьба колпачка навинчивается на пластмассовую резьбу корпуса, вследствие чего резьбовая пара быстро изнашивается и авторучка обретает способность рассыпаться в руках на части в самый неподходящий момент. Справившись с неудобным «Паркером», которым он по каким-то причинам дорожил, Салем вывел на салфетке симметричную восьмёрку, после чего повернул салфетку на 90^{и продолжал свой рассказ.}

– Видите, мистер Холмс, октава – восьмёрка, но если посмотреть с другой стороны, то она же и знак бесконечности – единой и целостной вселенной, в которой всё причинно-следственно обусловлено. Но таким мир воспринимается только в мозаичном мировоззрении, в котором вселенная – процесс триединства материи, информации и меры. Я думаю, что Пушкин в своём мировоззрении не разделял образы этих трёх проявлений объективной реальности, а воспринимал их как единое тройное созвучие, о чём и сказал в поэтической форме.

А в самом деле: я бы совладел

С тройным созвучием. Пущусь на славу

Ведь рифмы запросто со мной живут:

Две придут сами, третью приведут.

И действительно, триединство – тройное созвучие материи, информации и меры. Другими словами, не бывает материи вообще: любая вещь имеет материальную, информационную и мерную составляющую, и все они равны с точки зрения их восприятия, – ни одна не является первичной по отношению к другой и ни одна не может в конкретной вещи обходиться без двух других. Более того, в конкретной вещи эти три составляющие взаимосвязаны так, что ни одну из них нельзя отделить от двух других – они всегда вместе. Только в процессе познания объективной реальности происходит «расчленение тройного созвучия» на категории материи, информации и меры.

При этом словами «две придут сами, третью приведут», Пушкин по-моему затронул какие-то, пока еще неведомые библейской технократической культуре «технологии», которыми возможно владели отдельные индивиды допотопной цивилизации, которых окружающие принимали за богов. Если человек способен в своём воображении представить образ вещи (информацию), её меру (упорядоченность не только на молекулярном, атомном, но даже на вакуумном – эфирном уровне [45]), то поскольку в сотворённом Богом мироздании всё выходит из вакуума и всё в вакуум возвращается, – должна явить себя и материальная сторона вещи.

– Господин Салем, вы так убедительно рассказываете об этих технологиях, что у меня невольно возникает вопрос: уж не владеете ли вы этими технологиями сами? – спросил Холмс.

– К сожалению, – улыбнувшись, сказал Салем, – эти технологии мне не доступны. Но вот моя жена утверждает, что известная под именем Саи Бабы в современной Индии личность [46], воспринимаемая многими в качестве воплощённого среди людей бога, владеет подобными технологиями, которые внешне неотличимы от фокусничества. Сам Саи Баба себя богом не считает, но, тем не менее, полагает, что любой человек может творить вещи из «ничего», то есть из вакуума силою своего воображения.

– Удивительно… Я только что перед поездкой к вам получил предложение вылететь из Каира в Бомбей по делам фирмы, которую представлял здесь на конференции.

– Если вы, мистер Холмс, ни разу не бывали в Индии, то я настоятельно рекомендую воспользоваться случаем и заодно посетить резиденцию Саи Бабы.

– А как далеко находится место пребывания Саи Бабы от Бомбея?

– Небольшой городок Путтапарти расположен южнее Бомбея. Но там есть свой аэропорт, куда из Бомбея дважды в неделю в течение часа доставляют паломников. Если вы действительно надумаете отправиться в Индию, то моя жена может дать вам все необходимые справки относительно поездки.

– Спасибо, господин Салем, если я соберусь в Бомбей, то обязательно проконсультируюсь с вашей женой. А сейчас, до конца вечера, я хотел бы задать вам ряд вопросов, которые, как мне кажется, связаны с русскими ребусами.

– Пожалуйста, мистер Холмс, я к вашим услугам.

– Как вы думаете, господин Салем, что может означать эта фраза?

Холмс подвинул к себе салфетку со знаком бесконечности и крупными буквами вывел: «Sunlight everywhere».

– Солнечный свет везде? Откуда эта фраза, мистер Холмс?

– Она из завещания Троцкого. Русские в своих беседах упоминали этого деятеля?

– Да, мистер Холмс, и неоднократно. Но они больше говорили о троцкизме, как об особом типе строе психики, при котором говорят одно, а делают другое. В исламе ему соответствует понятие одержимости, а Троцкий по их мнению, в полной мере был воплощением этого строя психики. Что касается написанной вами фразы, то ею древнеегипетские жрецы обычно заканчивали любое ритуальное мероприятие в присутствии толпы. По-своему понимая смысл единобожия и поддерживая толпо-«элитаризм», они видели свою задачу в том, чтобы убедить толпу, что Солнце и есть бог.

– Вы хотите сказать, что эта фраза в те времена означала примерно то же, что в современном христианском ритуале означает «Аминь».

– Совершенно верно. «Аминь» это – собственное имя господа, которому в действительности поклоняется и церковь имени Христа, но это не имя Христа – Иисуса, – которого церковь громогласно именует своим Господом. В том, что Аминь действительно господь тех, кто дал христианам символ веры, каждый может убедиться, заглянув в Откровение Иоанна Богослова: «И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия» [47].

Аминь, Амен (латинское), Амун, Амон – вариации одного и того же имени бога Солнца – Аммона-Ра, которому поклонялись древние египтяне. Даже если истинно то, что он «свидетель верный и истинный, начало создания Божия», то всё же он не Бог Вседержитель, и не Иисус Христос, пришедший под своим именем, а не под псевдонимом.

– И последнее, о чём я хотел бы вас спросить, господин Салем. Знакомы ли вы с книгой Альбера Ревиля «Иисус Назарянин».

– Да, мистер Холмс, она есть в моей библиотеке, которую начал собирать ещё мой дед, какое-то время живший во Франции. А что вас заинтересовало в книге Ревиля?

– Дело в том, что Альбер Ревиль в своей книге [48] почему-то обратил внимание на то, что и во главе Великой Синагоги древней Иудеи приблизительно после 230 г. до н.э. раввины стояли по двое. Однако он не дал объяснения этому факту, вызвавшему его удивление. Может вы, господин Салем, проясните это обстоятельство.

– Удивительно, но тема управления Великой Синагогой была затронута в наших беседах с русскими. И пусть вам не покажется странным, но толчком к ней послужила та самая фраза Ревиля, на которую и вы, мистер Холмс, обратили внимание. Как они мне тогда объяснили, речь там идёт о тандемном принципе деятельности, на который успешно опирались в своей власти древнеегипетские иерофанты. Потом друзья из России прислали мне подробную записку на эту тему и, если вы желаете, то я сделаю вам её копию.

– Да, господин Салем, мне хотелось бы лучше разобраться в этом методе. Насколько я понимаю, мой дед пользовался им в своей практической деятельности, и я буду вам весьма признателен, если смогу иметь его подробное описание.

На Каир опустилась южная ночь. В саду и на берегу Нила зажглись светильники. Салем пошёл провожать гостя и обещал завтра же прислать с Махмудом обещанную записку, а также перевод «Гавриилиады» и «Домика в Коломне» с комментариями.

Около часу Холмс просидел за ноут-буком, делая необходимые пометки о встрече с Салемом, и только после этого набрал номер в Лондоне.

– Доброй ночи, Харвей. Я звоню, как договорились.

– Как прошёл вечер, Холмс? Надеюсь «танец живота» изменил ваше настроение? Говорят египтянки через этот танец приводят в чувство даже таких убеждённых холостяков, как вы Холмс. Ну, так как, летим в Бомбей?

– Я согласен, Харвей, – пропустил Холмс замечание по поводу «танца живота», который он действительно видел во время прогулки по Нилу на специальном судне в свой прошлый приезд в Каир, – но только с одним условием. Мне необходимо побывать в Путтапарти.

– Нет проблем, Холмс. А где это? Я что-то не слышал о таком городе в Индии.

– Это немного южнее Бомбея, примерно в часе лёту. Там расположена резиденция Саи Бабы. Мне потребуется помощь представителя фирмы. Но после этого, Харвей, никакого Коломбо или Сингапура.

– Обещаю, Холмс, обратный рейс Бомбей – Лондон вам гарантирован. Если не секрет, этот Саи Баба – не конкурирующая фирма?

– Успокойтесь, Харвей. Это бог в Индии и я хочу увидеть собственными глазами, как идёт сотворение мира.

– Я всегда был ценителем вашего юмора, Холмс. В Бомбее вас встретит представитель фирмы Пракаш Кумар. Все необходимые справки по индийскому филиалу вы получите в нашем египетском офисе. Сообщите ему номер рейса и день вашего вылета из Каира. Если потребуется, Кумар будет сопровождать вас и в Пута…

– Путтапарти, Харвей.

– Пусть будет Путтапарти, привет Саи Бабе. До встречи в Лондоне и спокойной ночи.

8 – 12 октября. Индия. Бомбей – Путтапарти

В воскресенье Холмс навел все необходимые справки по ашраму Саи Бабы (так называлась резиденция индийского бога) и заказал билеты до Бомбея и Путтапарти. Рано утором в понедельник Махмуд отвёз его в аэропорт Каира, а через четыре часа он уже был в Бомбее. Его встретил худощавый молодой индиец, одетый по-европейски, и сразу же отвёз в отель «Шератон». Холмс был первый раз в этой стране и Пракаш показывал ему достопримечательности морских ворот в Индию.

– Ашрам Саи Бабы есть и в Бомбее, мистер Холмс, – приветливо улыбаясь, сообщил он.

– А Саи Баба там бывает?

– Нет, он почти не покидает Путтапарти. Туда съезжаются паломники со всего света и все хотят видеть Саи Бабу, все хотят, чтобы он их принял и поговорил с ними.

– А вы, Пракаш, его видели?

– Нет, мистер Холмс, я даже в Путтапарти не был.

– Вот в среду и полетим вместе и, может быть, он нас примет.

– Это очень сложно, мистер Холмс. Люди много времени проводят там в ожидании, но далеко не всем выпадает счастье поговорить с Саи Бабой. Он сам решает с кем говорить.

Бомбей – не Каир. Холмс это почувствовал ещё в международном аэропорту: что-то не так. Это «нечто» нельзя было потрогать, но оно ощущалось каким-то особым, может шестым чувством. Может это запахи Индии? Или особая жара в октябре? Да, конечно, это была другая жара, душная, обволакивающая всё тело липким потом, когда даже пятиминутное пребывание на солнце так расплавляет мозги, что сразу же хочется вернуться под прохладную струю автомобильного кондиционера. И солнце здесь совсем другое: оно не яркое и жесткое, как в Египте или Испании, а смотрит сверху размытым белым диском в блеклом голубом мареве. Вон те фигурки, бегающие по изумрудной зелени стадиона, как они привыкли к этой жаре? Нет, дело не в солнце и жаре, а в чём-то другом. Может в этих людях, сидящих на корточках вдоль сточных канав около странных сооружений из листов картона, полиэтилена и тряпья?

– Сколько же их всего? – Холмс не заметил, что задал вопрос вслух.

– Маленьких людей? – попытался уточнить вопрос Пракаш.

– Здесь их так называют.

– В Бомбее? – переспросил Холмс.

– Нет, в Индии.

– А почему их так называют?

– Потому, что их не существует: то есть они как бы есть, но с точки зрения высших каст их нет. Так было всегда. У них нет жилья, работы, каких-то удостоверяющих личность документов. Они учитываются только общей массой в статистике рождаемости и смерти.

– Так сколько же их всего в Индии?

– Где-то около тридцати процентов. Если учесть, что население Индии перевалило за миллиард, то их более трёхсот миллионов.

– Так это же целая Европа! И никто не борется за их права? А как они сами?

– Они не знают и не представляют для себя другой жизни. Они здесь рождаются, проживают им отпущенное, оставляют потомство и уходят в мир иной. Иногда, когда возникает необходимость что-то построить на местах их обитания, приезжает колонна грузовиков, их загружают со всем содержимым и перевозят на другое место.

– И они не возмущаются, не протестуют, не пытаются что-то изменить в своём положении?

– ??? – Пракаш посмотрел на Холмса так, как смотрят на детей, задающих бессмысленные вопросы, на которые не может быть ответа.

– Пожалуйста, мистер Холмс, не пытайтесь дать что-либо или купить у них. Вы все равно ничего не измените, но у вас могут возникнуть проблемы.

– Я понял, Пракаш. Об этом меня заблаговременно предупредили ещё в Каире.

Нет, – размышлял Холмс, – это была не бедность, с которой он встречался во всех странах мира. Это было что-то иное, чему он пока не мог дать названия. И это «что-то» требовало своего определения. Холмс, привыкший к анализу всего, что затрагивало его внимание, впервые столкнулся с каким-то новым явлением и, следуя алгоритму различения на уровне «это» не «это», методично перебирал возможные аналоги, на основе которых можно бы классифицировать то новое, чему он оказался невольным свидетелем. Он вспомнил рассуждение Верова в Испании о том, что понятие – это образ и слово. Слово могло появиться, как следствие уже знакомого образа. Но адекватный образ не возникал и слова, приходящие на ум по поводу увиденного и услышанного, представлялись пустыми и мёртвыми.

– Мы прибыли, Мистер Холмс, – прервал Пракаш его размышления по поводу «маленьких людей». – Устраивайтесь и часа через два я готов отвезти вас в местное отделение кампании «Ernst amp; Young».

Отель «Шератон» в Бомбее мало чем отличался от отелей этой кампании в других странах. Разбросанные по всему миру они были своеобразным символом устойчивости и благополучия Запада. Набор услуг, представляемый администрацией гостиницы тоже стандартный, но в Бомбее, в частности, и в Индии вообще, была проблема с водой: ни в коем случае европейцы не должны пользоваться водой из под крана; только в специальной упаковке – даже для чистки зубов. Холмс об этом знал, но почему-то вспомнил о представителях английской администрации, которые жили здесь два столетия назад. А как они решали эти проблемы? Ведь не было ни кондиционеров, ни специальных очистителей воды.

Дело, ради которого Холмс прибыл в Бомбей, оказалось не таким простым. Юридические нормы индийского законодательства, внешне соответствующие британским, позволяли столь многозначные толкования отдельных положений по банкротству совместных фирм, что превращали свободное перемещение капиталов в мире в одностороннее движение. По сути же в индийском законодательстве существовал глубоко скрытый внутренний алгоритм, надёжно защищающий кредитно-финансовую систему страны от иностранного вмешательства. На второй день своего пребывания в Бомбее Холмс понял, что в состоянии разрешить лишь частный конфликт, возникший между руководством фирмы, которую он представлял, и индийской администрацией. После его отъезда общая стратегия индийской администрации останется неизменной и со временем деятельность «Ernst amp; Young» всё равно станет здесь проблематичной.

Был ли Холмс патриотом фирмы, которую он представлял в различных странах? – На этот вопрос он вряд ли бы ответил утвердительно. Скорее всего ему интересно было отслеживать сам процесс противоборства национального капитала той или иной страны с международным и, как он неоднократно ловил себя на этой мысли, далеко не всегда он был на стороне последнего. С другой стороны, он хорошо представлял себе, что процесс концентрации производительных сил общества, получивший название-клише – «глобализация» – процесс объективный в том смысле, что он идёт помимо желания отдельных, даже самых выдающихся государственных личностей. Ни Эхнатон, ни Рамзес, ни Юлий Цезарь или Наполеон не могли его остановить. Все они могли его либо замедлить, либо ускорить. Но при этом была и некая концепция управления этим процессом глобализации, которая конечно же – субъективна, поскольку в ней всегда выражаются цели и интересы определённых личностей.

Но у «маленьких людей» – «little people», как их назвал Пракаш Кумар, не было возможности не только выразить свои интересы в подобной концепции концентрации производительных сил, но не было даже возможности хотя бы осознать своё потенциально человеческое достоинство. Тогда какова их роль в этом процессе?

Снова и снова Холмс искал необходимый для классификации нового явления образ, пока из глубин памяти не всплыли знакомые кадры фильма «Матрица».

Ну, конечно же, в этом фильме всё человечество по отношению к машинной «матрице» представлено в качестве источника некоего специфического вида энергии, – что-то вроде батареек для её подзарядки. Если поразмыслить, то действительно по отношению к эгрегорам положение большинства аналогично – подпитывать их своей энергией, необходимой для осуществления целей хозяев и менеджеров эгрегоров. Через особую систему «подключек» каждый человек отдает эгрегорам свою энергию, и через те же «подключки» эгрегор и его менеджеры воздействуют на всех «подключённых», вследствие чего все они в большей или меньшей мере не располагают собой. «Подключками» для разных людей могут стать различные увлечения: от всевозможных наркотиков, начиная от почти общеупотребительных табака и алкоголя, чем Холмс грешил и сам, до поп-музыки. И, следовательно, в современных средствах массовой информации (телевидение, радио, газеты, журналы) есть всё необходимое (прежде всего реклама – прямая и скрытая) для воздействие на «подключенных».

То есть вся последовательность кошмарных образов в фильме, – вовсе не фантастика и не шизофренический бред, а визуализация на киноэкране вполне реального эгрегора, который ныне управляет Западной региональной цивилизацией. А здесь в Индии Холмс столкнулся с каким-то очень древним эгрегором, «батарейками» для подзарядки которого и служат эти сотни миллионов «маленьких людей». И в этом их миссия? – Похоже, что другой миссии для них организаторы кастовой системы не предусмотрели…

Отправляясь в аэропорт для местных авиалиний Бомбея, Холмс про себя отметил, что никто в Индии ему «пикники» не показывал и вопросов, подобных тем, что он обсуждал в Швейцарии и Испании, не поднимал. Зачем он летит в Путтапарти? Почему ему обязательно нужно поговорить с Саи Бабой? На все эти вопросы у него не было прямого ответа, кроме может того, который он в шутку (в шутку ли?) дал Харвею.

Самолёт уже взлетел, когда Холмс обратил внимание, что оба салона заполнены едва ли на одну треть. Пракаш Кумар объяснил, что самолётами в ашрам летают только состоятельные иностранцы, а большинство паломников добираются до Путтапарти поездом. Тем не менее, в Путтапарти есть аэропорт Саи Бабы с одной взлётной полосой, и строится ещё одна. Погода стояла ясная, на небе – ни облачка и через иллюминатор открывался прекрасный вид сначала на Индийский океан, а затем – и на равнинную часть страны. Маленький чистенький аэропорт был расположен среди холмов, покрытых яркой зеленью. На одном из них – толпа встречающих: автомобили, мотоколяски – весь набор услуг любого большого города Индии. Пракаш опытным взглядом выделил из толпы нужного сопровождающего, после чего избранный автомобиль впустили за ограду аэропорта для посадки пассажиров и погрузки багажа.

– Это почти единственная статья дохода местных таксистов. Дважды в неделю прибывают на самолёте паломники и двести – триста руппий (четыре – пять долларов) – приличный доход для любого почти при полной безработице 50-ти тысячного городка, – прокомментировал Пракаш.

Минут пятнадцать они катили по современной дороге мимо храмов, университета Саи Бабы и других культовых сооружений, после чего оказались у ворот ашрама. Дальше надо было идти пешком. Ашрам словно большой оазис располагался внутри многолюдного города с большим количеством лавок, грязных улочек, сточных канав и дешевых гостиниц. Ограждённый каменной стеной, он представлял собой разительный контраст шумному и пыльному городу с бурлящей разноголосой и разноцветной толпой. Холмса с Пракашем разместили в одном из гостиничных блоков, расположенных по периметру ашрама в западном секторе. Пришлось переодеться в купленную в местном магазине белую хлопчатую рубаху и штаны, после чего Холмс со своим сопровождающим стали неотличимы от других паломников, которых в ашраме было более пяти тысяч.

Можно сказать, что на небольшой территории ашрама в миниатюре был представлен почти весь мир. Делегации из разных стран в своём составе насчитывали от двух-трёх до десятка и более человек и к тому же их представители носили на шее отличительные знаки в виде галстука-косынки с признаками национального флага. Холмс обратил внимание, что стоимость проживания, питания, одежды были чисто символическими, что невольно наводило на мысль о явной убыточности всего заведения. Да, несомненно, здесь что-то «варилось» и не без участия очень богатых спонсоров.

Пракаш выяснил у администрации ашрама всё, что касалось ритуала встречи с Саи Бабой и предложил после ужина лечь пораньше спать, как вдруг в дверь их номера кто-то осторожно постучал. Холмс вопросительно посмотрел на своего соседа, но тот удивлённо пожал плечами, всем своим видом показывая, что никого не приглашал.

– Войдите, – отозвался Холмс.

Дверь открылась и в комнату вошёл молодой человек в белой одежде паломника и с папкой каких-то бумаг. На вид ему было не более тридцати лет. У него было смуглое лицо с чуть раскосыми чёрными глазами и обезоруживающе приветливая улыбка. Холмс почему-то решил, что если он и не местный житель, то, скорее всего, принадлежит к обслуживающему персоналу ашрама. Но что его привело сюда?