Текст книги "Книга, в которой исчез мир"

Автор книги: Вольфрам Флейшгауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

23

Когда они прибыли в Хольфельд, навстречу им вышел курьер, оставленный стеречь Магдалену. Он о чем-то возбужденно переговорил с ди Тасси, и тот немедленно поспешил в дом. Когда остальные вошли в усадьбу, советник уже увел девушку к себе. Николай слышал, как она жалобно что-то говорила и плакала.

В их отсутствие она пыталась похитить документы. Однако курьер внимательно следил за ней и, застав ее на месте преступления, применил силу. Николай больше ее не видел. Никто не имел возможности ее видеть, кроме самого ди Тасси, который заперся с ней в комнате и в течение трех часов допрашивал Магдалену. Было слышно, как он кричал и ругался. Затем в течение часа стояла тишина. Потом раздался сильный треск или удар, что-то с грохотом упало на пол, и резкий голос советника заполнил оглушительным криком весь дом.

Этого Николай вынести не смог. Несмотря на свое отвратительное самочувствие, он вышел из дома, чтобы только не слышать больше этих ужасных звуков. От них ему становилось еще хуже. Им овладело мрачное настроение. События последних дней подавили его, полностью лишили сил.

И вот теперь еще и это! Как могла Магдалена поступить столь неосмотрительно? Тяжело дыша, он с трудом шагал по лесу в мертвенном свете раннего декабрьского вечера. При каждом вдохе боль отзывалась в легких, словно их резали на части. Он остановился, прислонился спиной к камню и огляделся. Как он вообще оказался здесь, с этими людьми? Какая цепь обстоятельств вырвала его из относительно надежной жизни в Нюрнберге и поставила перед необходимостью принятия решений, ведущих в полную неизвестность?

Он должен сделать что-нибудь, чтобы помочь ей. Он едва ли мог себе представить, на что решится ди Тасси, если убедится в том, что девушка может вывести его на след людей, за которыми он охотится. Или он уже перестал на них охотиться? Может быть, все внезапно и вдруг переменилось? Николай должен с ним поговорить. Он – поговорить с ди Тасси? Он уныло взглянул в сторону усадьбы. Николай понимал, что это бессмысленно. У него не было ни малейшей возможности повлиять на этого человека. Кроме того, завтра его попросту отошлют домой. Об этом ему уже было недвусмысленно сказано. Он будет вынужден вернуться в Нюрнберг. Забыть все это дело. Всего несколько дней назад он воспринял бы этот приказ с превеликой радостью. Но теперь? Возможно, он примирился бы с тем, что никогда не узнает, что творилось в замке Альдорф. Но он не мог просто так оставить в беде Магдалену!

Николай принялся ломать голову. Но обстоятельства представлялись ему все более запутанными, чем дольше он о них размышлял. У него не было даже времени на то, чтобы привести в порядок свои мысли по поводу вчерашних откровений Магдалены. Итак, она была сестрой этого Филиппа Ланера. С другой стороны, этот последний убил Максимилиана Альдорфа. Но почему он это сделал? Что говорил по этому поводу Зеллинг? Студенческая ссора. Драка между членами разных студенческих корпораций. Ланер был казнен за это убийство. Но перед казнью Магдалена дала брату слово наблюдать за семьей мертвого Максимилиана, так как там существовал какой-то страшный яд. Яд неповторимый и ужасный, настолько ужасный, что, очевидно, о его существовании знали вообще всего несколько человек. Как она выразилась? Яд, который каждый может приготовить, никто не может хранить и ни один человек не знает, как лечить отравление им. Что это вообще могло быть? И какой цели служил этот яд?

Он поднял голову и взглянул в темнеющее небо. Что здесь с ним происходит? Какие чувства разбудили в нем события и встречи последних недель? В чем дело – в девушке с ее загадочными речами или в его ненасытном стремлении к ней, в его вожделении? Не сошел ли он с ума от любви? Нет. Внезапно на него снизошло убеждение в том, что это не случайность, что именно он оказался вовлеченным во все эти странные дела и обстоятельства. Эта тайна, какова бы она ни была, касалась его. Может быть, он обезумел? Да, вполне возможно, что все его мысли и идеи, постоянно втягивавшие его в конфликты с коллегами и властями, были ложными и ошибочными. Но его продолжало терзать абсолютно достоверное чувство, что он напал на след чего-то невероятно страшного. Он не мог сказать, в чем заключается это страшное, но чувство просто не оставляло его. Смутные воспоминания услужливо подбрасывали такие же смутные картины, внушавшие ему убеждение в том, что все эти события исполнены глубокого смысла, смысла, который имеет к нему непосредственное и прямое отношение. Но в чем заключался этот смысл, Николай пока не понимал.

Вообще какое ему до всего этого дело? Почему он не может просто отказаться от этих переживаний и вновь обратиться к вопросам, которые занимали его несколько лет и исследование которых было весьма плодотворным? В конце концов, он же врач. Имеют ли к нему какое-нибудь отношение влекомые безумными идеями секты, предающиеся странным ритуалам, объединяющиеся в тайные союзы, где иногда даже убивают друг друга? Нет, эти секты не имеют к нему ни малейшего отношения. Но одновременно он смутно чувствовал, что во всем этом деле существовал один аспект, не дававший ему покоя: карты ди Тасси! Именно они возбуждали в нем неотвязное любопытство. Именно эти наброски и отметки связали его с ди Тасси. Он сам поделился с этим человеком идеей нанести все случаи нападений на карту. И теперь советник юстиции действовал так же, как он. Николай исследовал эпидемию. Он наносил на карту случаи и пытался определить тот рисунок, тот план, согласно которому распространяется эта эпидемия. На основании рисунка он хотел сделать определенные выводы и вынести заключение о причинах, породивших эпидемию. Выявить яд, порождавший абсцессы и гангрену легких – ностальгию. Эти внешние проявления имели прятавшуюся за ними некую причину. За ними было нечто. Ди Тасси тоже пытался читать картографические знаки. Мыслями своими они были родственны друг другу. Именно поэтому советник настоял на том, чтобы Николай был при нем и исследовал эти случаи. Ди Тасси сделал это потому, что Николай выказал свое духовное родство с ним.

Но почему теперь ди Тасси отсылает его обратно в Нюрнберг? Что должно остаться скрытым от глаз Николая? Неужели решение было так близко, что ди Тасси решил, что справится с ним сам? Или он побоялся, что Николай откроет нечто такое, что при всех обстоятельствах не должен был знать? Какую-то государственную тайну? Не готовится ли война? Или Магдалена была права? Может быть, советник юстиции вообще не понимал, что именно и зачем он делает? Не был ли он захвачен неверной идеей и не угрожала ли она усилить загадочную эпидемию?

Николай посмотрел на дом.

Чем больше он размышлял, тем сильнее становилась его ненависть к ди Тасси. Этот человек был чудовищем. Николай должен освободить Магдалену из его лап. Он шатался от страха, когда, оторвавшись от камня, неуверенно зашагал к усадьбе. Но выбора у него не было. Он должен что-то предпринять.

***

Его восприятие изменилось. Он стал по-иному слышать. Он внимательно прислушивался к разговорам Камецкого и Хагельганца, слышал замечания хозяина, прислушивался к звукам, доносившимся с кухни, где жена хозяина готовила ужин. Чувства Николая обострились. Он сразу заметил, что в комнате ди Тасси стояла мертвая тишина, что само по себе показалось ему зловещим знаком. Никто не обратил на Николая внимания, когда он по лестнице поднялся на сеновал. Николай решил осмотреть место ночлега Магдалены и находившиеся там вещи. Некоторое время он пребывал в неподвижности, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Постепенно он различил очертания тяжелого кавалерийского плаща, сушившегося на балке. В нос ударил запах влажной соломы. Наконец он нашел свою врачебную сумку. Он взял ее в руки, раскрыл и порылся в лежавших там вещах. Послышалось тихое позвякивание. Он застыл на месте и напряженно прислушался. Но нет, разговор внизу продолжался своим чередом.

Он тщательно ощупывал маленькие стеклянные флаконы, один за другим вытаскивая их из сумки, вертел их в темноте перед глазами и пытался рассматривать до тех пор, пока не убедился, что таким способом он вряд ли найдет то, что ищет. Поэтому он принялся открывать флаконы и нюхать их содержимое. Наконец он нашел нужный ему флакон. Это было то самое средство, которым он недавно лечил Магдалену. Теперь это лекарство снова должно было сослужить ему службу. Он взял сумку и как мог осторожно, стараясь не поднимать ни малейшего шума, прокрался к торцу чердака, где между двумя неплотно пригнанными пластинами кровельного сланца просачивался свет. Света было вполне достаточно для того, чтобы отмерить нужную дозу. Он достал из сумки маленькие медные весы, укрепил их на балке и повесил на коромысло две стеклянные чашки. Ступку и пестик он удобно расположил на коленях. Приготовившись, он начал составлять нужную смесь. Гирьки он положил на левую чашу весов, а порошок принялся аккуратно сыпать на правую чашу. Он сыпал лекарство до тех пор, пока стрелка не встала в нужном положении. Два лота мандрагоры, два лота сонного гриба, два лота мемфисского камня. После этого он встряхнул смесь и тщательно перемешал ее в ступке. Эту процедуру он повторил шесть раз. Потом он скептически оценил количество и добавил к каждой порции еще одну дозу. Надо быть уверенным до конца. Шум заставил его оглянуться.

– Лиценциат?

Голова Фойсткинга показалась над краем люка. Николай остался невозмутимым. С такого расстояния Фойсткнинг не мог увидеть, чем он занимается.

– Что вы делаете здесь, наверху?

– Мозоль, – быстро ответил Николай. – У меня на ноге мозоль.

– Советник юстиции хочет поговорить с вами.

– Я тотчас спущусь.

Фойсткинг исчез.

Николай поспешно сложил в сумку инструменты и флаконы. Какое-то мгновение он растерянно соображал, куда положить порошок. Наконец он решил, что вполне сможет обойтись без желудочного средства, достал из сумки флакон с эпсомской солью, высыпал ее на пол и заменил сонным порошком. После этого он вытащил из сумки флакон с надписью «Ревень». Сумку он застегнул, а флаконы разделил, положив один в правый, а другой в левый карман куртки.

Войдя в комнату ди Тасси, он заметил, что Магдалены там нет. Советник сидел за пустым столом и угрюмо смотрел на врача. Николай сел.

– Вы хотели поговорить со мной?

– Да. Лиценциат, я очень сожалею о случившемся, но такое может происходить, когда имеешь дело с опасным противником. Вам лучше?

– Да, благодарю. Я сам виноват, как вы уже сказали.

– Тем не менее я чувствую свою ответственность. Вот деньги.

Он пододвинул врачу кошель. Николай спрятал его.

– Вы не хотите знать, сколько здесь?

– Сколько?

– Восемьдесят талеров. Естественно, я не могу заплатить вам за недельную службу годовое жалованье.

– Ну конечно, нет. Сумма и без того очень щедрая. Спасибо. Кроме того, я стал для вас совершенно бесполезен. Если судить по справедливости, то вы вообще ничего мне не должны.

Ди Тасси, деланно протестуя, вскинул руки. Николая едва не стошнило от этого дешевого представления. Собственно говоря, за какого глупца держит его этот человек?

– Нет, нет, вы очень мне помогли, – сказал советник.

– Итак, охота закончена?

– Я не могу об этом говорить, прошу меня правильно понять.

Каким дружелюбным он может быть, когда захочет.

– А девушка? Что будет с девушкой?

– Она должна ответить мне еще на несколько вопросов. Пока она молчит. Но через пару дней все будет по-другому. Время развязывает языки.

– Она тоже принадлежит к людям, которых вы ищете?

Ди Тасси высоко вскинул брови. Потом лицо его внезапно потемнело.

– Лиценциат, забудьте обо всем этом деле. Я вам заплатил. Вы получили деньги за свои труды и за случившуюся с вами неприятность. Все остальное вы можете с легким сердцем предоставить решать мне. У вас есть еще что-нибудь?

Николай почувствовал угрозу, но предпочел ее не замечать. Расположение духа ди Тасси менялось каждую секунду. Но Николай молчал. Через несколько часов ди Тасси будет стоять перед ним на коленях и умолять дать какое-нибудь средство, чтобы утишить боль в животе. Само предвкушение того, что этот холодный как лед, надменный и бестактный человек будет скоро в его власти, приводило Николая в великолепное настроение. Прежде всего он был теперь уверен, что за этим угрожающим властным фасадом скрывается мучительная неуверенность. Ди Тасси топчется в полной темноте. След в Санпарейле привел в тупик. Что бы ни означала эта машина для сбора метеоритной пыли, она ни на шаг не приблизила советника к разыскиваемым заговорщикам. И если ди Тасси отсылает Николая домой, то это, очевидно, еще и оттого, что знание его иссякло. Все ищейки империи так и не смогли нащупать верный путь к раскрытию заговора. Для этого человека Николай голыми руками искал ответ во внутренностях мертвеца и не питал иллюзий относительно того, что может сделать ди Тасси с Магдаленой, если та не сможет или не захочет дать ему ответ на его вопросы. Он не остановится и перед ее телом, чтобы вырвать из нее те слова, которые помогли бы раскрыть тайну.

– Ну что ж, тогда вы можете идти.

Николай молча поднялся, поклонился и вышел из комнаты. Несколько мгновений он в нерешительности стоял, глядя, как люди ди Тасси играют в карты, и прислушиваясь к звукам, доносившимся с кухни. Потом он сунул руку в левый карман, нащупал флакон и ловко извлек стеклянную пробку. Быстро заглянув в кухню, он убедился, что за приготовлением пищи наблюдает только один человек – жена хозяина. Он подошел к женщине и заговорил с ней. Прошло немного времени, и хозяйка, поручив Николаю помешать темное варево, отлучилась в подвал за кочаном капусты. Николай остановил свой выбор на ревене, так как он не обладает никаким вкусом. Сонное средство они могли бы заметить. Светло-коричневый порошок бесследно растворился среди бурлящих в котле кусков овощей, как щепотка соли.

Все ели суп с большим аппетитом. Никто не обратил внимания на то, что Николай не стал есть овощную похлебку, а налег на картошку.

– А девушка в конюшне? – поинтересовалась хозяйка. – Она не будет есть?

– Нет, – ответил советник. – У нее пост.

Все началось два часа спустя. Первым, кто обратился к Николаю, был Хагельганц. У него начались ужасные схватки в животе. Нет ли у него какого-нибудь средства? Николай растворил в воде дозу сонного порошка, дал Хагельганцу и посоветовал лечь, так как в лежачем положении лекарство подействует быстрее. За Хагельганцем последовали Камецкий и Фойсткинг. Советник юстиции трижды выходил на двор, прежде чем тоже обратился к врачу.

– Проклятая похлебка оказалась испорченной, – процедил он сквозь зубы, дожидаясь, когда Николай растворит порошок в воде.

– Я тоже чувствую неприятное бурление в животе, – солгал Николай. – Вот эпсомская соль. Она творит чудеса.

Ди Тасси помедлил, а потом одним глотком выпил жидкость.

– Ну вот, оказывается, я все же не зря поехал с вами, – удовлетворенно произнес Николай.

Болезненно морщась и держась за живот, советник промолчал. Николай прикинул, что с помощью этого чудодейственного средства выиграет по меньшей мере часов двенадцать.

– Одной чашки достаточно? – спросил ди Тасси.

– Да, более чем. Кроме того, мне нужно это лекарство для обоих курьеров и для меня самого. Ложитесь, и вы увидите, что боль мгновенно отступит.

В это время Николай вспомнил, что упустил из вида хозяев. Он потратил еще полчаса на то, чтобы приготовить еще две порции зелья, чтобы облегчить страдания и этих невинных жертв отравления похлебкой. Успех лечения сказался довольно быстро. На сеновале никто не шевелился. Его пациенты поневоле, лежавшие наверху, глубоко и ровно дышали, и если не считать изредка доносившихся оттуда резких звуков, вели себя на редкость тихо.

Когда он вошел в конюшню и взглянул на Магдалену, то первым желанием было вернуться в дом и влить в рот ди Тасси совсем иное средство. Со связанными руками и ногами девушка лежала на голой земле. Советник не позаботился даже прикрыть ее одеялом. Она дрожала всем телом. Когда Николай поднял ее, то с ужасом убедился, что она вся промокла. Зубы ее стучали как в лихорадке. Она едва могла говорить. Потребовался почти час, прежде чем Николай сумел найти в доме сухое платье и привести Магдалену в такое состояние, чтобы она смогла сесть в седло. Она совершенно утратила волю и равнодушно взирала на происходящее, и Николай мог лишь надеяться, что она сможет удержаться на лошади.

Под конец он занялся багажом ди Тасси. Он торопливо просмотрел содержимое разных сумок и взял все, что смогла увезти его лошадь. Он решил направиться на север, в Лейпциг. У них было восемьдесят талеров и две лошади. От лошадей, это было совершенно ясно, придется избавиться завтра или в крайнем случае послезавтра. Они могут их выдать. Только подумав об этом, он наконец понял, насколько опрометчиво поступил. Как долго смогут они оставаться незамеченными? Насколько велико влияние ди Тасси? Он будет их преследовать. Мог ли он действительно рисковать, устроив этот побег? Путь назад еще не был отрезан. Магдалена была оглушена и, кажется, вообще не осознавала, что здесь происходит. Но самый ее вид рассеял все его сомнения.

– Идем, – сказал он тихо и помог ей подняться на ноги.

ЧАСТЬ III

1

Всю ночь они без отдыха ехали верхом. Первые часы пути оказались самыми трудными. Наугад двигались они по изрезанной расщелинами скалистой местности по направлению на Кобург. До этого Николай не мог даже представить себе, каково ехать ночью верхом по незнакомой местности. Кроме того, ему стало предельно ясно, как тяжело будет незаметно добраться до Лейпцига. В любом случае им придется избегать появления в укрепленных городах. Ни у Николая, ни у девушки не было паспорта, и городская стража арестует их, если они не смогут доказать, что у них есть законные причины въехать в город. Проснувшись, ди Тасси сделает все, чтобы захватить беглецов. Если они будут передвигаться медленнее, чем его помощники, то скоро в каждом городе их будет ожидать приказ о розыске и аресте. Но скакать быстрее курьеров ди Тасси они просто физически не способны, так как не могут в отличие от людей советника каждые четыре или шесть часов менять лошадей, не говоря о том, что им надо отдыхать и самим. Верховые почтовые курьеры движутся необычайно быстро и преодолевают расстояние от Брюсселя до Вены всего за пять дней. Сколько же времени потребуется таким курьерам для того, чтобы доехать от Бамберга до Лейпцига? Даже если Николай и Магдалена будут проводить в седле день и ночь, то только из-за нехватки лошадей им потребуется втрое большее время. Нет, единственный шанс скрыться – это двигаться окольными путями, избегая открытых людных мест и постоялых дворов.

Советник юстиции не мог знать, куда именно они отправятся, и в этом было их единственное преимущество. Но надолго ли сохранят они это преимущество? Кроме того, ди Тасси может и сам направиться в Лейпциг, чтобы продолжить начатое им расследование, зашедшее в тупик в Санпарейле. Николай решил, что им надо как можно скорее укрыться в убежище, где они могли бы спокойно изучить похищенные у ди Тасси документы. Сейчас в этом заключалась единственная надежда на спасение. Если он изучит сведения, которыми располагал советник, то сможет рассчитать его следующие шаги. Для этого надо как можно скорее выяснить, кем же в действительности был ди Тасси. У Николая уже была идея, как все устроить, но для этого нужно было хотя бы полдня спокойного уединения. А сейчас надо было использовать оставшиеся ночные часы для того, чтобы использовать фору и как можно дальше оторваться от неминуемой погони.

Светать начало, когда они находились между Кобургом и Хильдбургхаузеном. В местечке под названием Редах они договорились с одним стекольщиком, что проведут у него день и ночь и подкормят лошадей. Магдалена тотчас улеглась на скамью возле печки и уснула. Николай некоторое время говорил с хозяином, для которого эти щедрые гости стали неожиданным даром небес. Вздувшиеся за последние годы до чудовищных размеров цены на хлеб почти совсем погубили его ремесло. За исключением немногих богачей в округе мало кто мог позволить себе такую роскошь, как оконное стекло. Но богачи редко бьют и вставляют стекла. Вообще в хозяйстве и экономике возник какой-то заколдованный круг. Если урожай был хорош, то предложение становилось столь высоким, что цены валились в бездонную пропасть, и разорялись крестьяне. Если же урожай был плох, то цены взлетали в заоблачную высь, что разоряло горожан. Вывоз зерна за пределы княжеств был строжайше запрещен, и не было никакой возможности восстановить равновесие. Карликовые государства как подвешенные качались между удушающим изобилием и истощающей нехваткой.

– Одно бревно не может маневрировать, – с безнадежным смирением говорил стекольщик. – Не могут маневрировать на воде и тысячи бревен. Это может только корабль. Но эта проклятая немецкая империя никогда не станет кораблем, пока в ней будут великое множество, тысячи капитанов. Тысяча капитанов на тысяче бревен… и ни одного корабля.

Эта картина долго не выходила из головы Николая. Как прав этот человек! Благословенна Франция, благословенна Англия. Но в каком же безнадежном и мучительном состоянии пребывает эта страна! Даже в таком незначительном округе, как этот, насчитывалось не меньше дюжины духовных и светских княжеств, подведомственных прелатам округов и аббатств, в три раза больше графств и дворянских поместий и еще больше вольных имперских городов. Кроме того, царила пестрая смесь способов правления и религиозных течений, угнетение сильными слабых, постоянное вмешательство императорского двора, который сверх этого владел в этих местах совершенно независимыми земельными угодьями, и эти угодья могли расширяться на основании бесчисленных старинных привилегий.

Николай уединился в углу и раскрыл одну из двух сумок, в которых хранил документы ди Тасси. Всего было двадцать три депеши. Бегло просмотрев их, он вскоре понял, что большинство из них составляли перехваченные письма, как те, которые совсем недавно показывал ему ди Тасси в замке Альдорф. Должно быть, это были перехваченные письма тех самых иллюминатов. Он распечатал одно из них, не заботясь о сохранности печати, так как ему не надо было играть роль тайного шпиона. Если в письме не окажется интересных для него сведений, то он просто выбросит его. Он пробежал глазами по строчкам, и содержание повергло его в состояние нарастающей беспомощности.

К сему прилагается ответ Филона на вопрос относительно каменщиков, помимо иных, о которых он написал мне и которые я просил его вернуть. Я совершенно согласен с ним и теперь ожидаю от Цельсия, Катона, Сципиона и Мария заключения по поводу следующих вопросов.

Каким образом эта часть тайного капитула проникла в Афины, как вышло, что весь тайный капитул не подчиняется нашему ®, но, пренебрегая долгом, только от того единственного ожидает дальнейших степеней?

Что будет, если в тайном капитуле зачитают подобный приказ нашего ®?33
  В оригинале ® выглядит, как окружность с точкой посередине


[Закрыть]Какого рода должно быть его содержание? Какие привлекательные побудительные мотивы должен он содержать?

Что придется делать, если члены капитула не согласятся с таким разделением и подчинением? В итоге как можно воспользоваться в Берлине этим расколом так, чтобы не только О Св. Теодора, но и весь тайный капитул подчинился воле ©? 44
  В оригинале © выглядит, как прямоугольник


[Закрыть]

Я ожидаю на то, ежели сие возможно, их мнения и предварительного суждения; и мне было бы весьма любезно, если бы они назвали Цельсия направителем всей нашей провинции вольных каменщиков. К сему, однако, как это происходит и в других провинциях, я думаю, что необходимость привести в единение и порядок дела в провинции © требует их передачи в ведение Катона. Марию и Сципиону я укажу особое направление, коим они равным образом будут распоряжаться независимо от остальных.

Между прочим, Филон пишет мне следующее: «В Касселе встретил я лучшего человека, присутствие коего не может принести нам большей удачи: это мастер кафедры, образованной из Йоркской D. С ним вся П, без всякого сомнения, окажется в наших руках. Он изгонит оттуда все их жалкие и ничтожные степени».

Следующее письмо оказалось не менее своеобразным. Состояние их провинции внушает подлинную жалость, начал он читать. Благодарение небесам, что они и сами это видят. Затем следовали указания, как искоренить зло, в особенности из-за того, что все, кто под правлением афинских ареопагитов, остается в жалком состоянии и без пастырского присмотра. Николай только через некоторое время понял, в чем, собственно говоря, заключается загадочность этих писем. Эта мысль уже приходила ему в голову, когда ди Тасси показывал ему уведомительные таблицы. Своеобразие этих писаний заключалось в том, что от них явственно отдавало банальным духом бюрократической канцелярии. Это подтвердили и другие письма, которые он вскрыл вслед за первым. Речь в письмах шла прежде всего о рангах, столкновениях интересов и компетентности. Заговорщической в этих письмах ему представлялась лишь форма, но не содержание. В самой таинственности заключалось нечто очень спесивое и чванливое. Напыщенные имена могли вызвать лишь смех. Афины? Сципион? Ареопаг? Тот, кто писал эти письма – кто бы он ни был, – рядился в мистические одежды, прикрывая ими невероятную банальность: Примите в расчет мои слова: Брут, Аттила, Луллий, Перикл и еще один-два человека действительно хороши – давайте спасем их от общей гибельной участи. Конфуций не слишком пригоден к делу: он высокомерный и жестокий болтун. Сципион самый любезный для меня из ареопагитов, если бы он был лишь немного более деятельным. Может быть, это еще придет.

Николай сложил письма в стопку и задумался. Он не мог представить себе, что люди, писавшие такие письма, способны содрать кожу с лица своего ближнего. Между теми и этими – огромная пропасть. Тот человек, который на их глазах разнес себе голову пистолетным выстрелом, был, несомненно, слеплен из другого теста, нежели глупец, построивший нелепую машину, на которую они наткнулись в Санпарейле. Возможно, между этими двумя группами была какая-то связь, но они не были идентичны.

Внезапно все эти размышления отступили на задний план – взгляд Николая упал на письмо ди Тасси, которое он писал накануне вечером.

Благородный господин,

глубокочтимый тайный секретарь,

то, о чем я сообщу Вам в этом письме, повергнет Вас в безграничное удивление, но одновременно избавит от тяжелой заботы. Я получил достоверные сведения о том, что использование похищенных у Альдорфа денег было совершенно иным, нежели мы предполагали в самом начале расследования. Знай я об этом раньше, мне удалось бы избегнуть неприятной ситуации, в какую я попал здесь, в Ансбах-Байрейте, но мои действия во владениях маркграфа были вынужденными, обусловливались доказательствами и диктовались обстоятельствами такого рода, что я был обязан провести обыск в упомянутых владениях, так что мои действия не заслуживают каких бы то пи было упреков.

Сначала об одном очень важном факте: доказано, что большая часть похищенной суммы была переведена в Амстердам, на счет торгового дома Теодора ван Смета. Во время нашего последнего свидания Вы, в разговоре по другому, правда, поводу, сами упомянули этот торговый дом. Мы не имеем никаких сведений о том, кто является конечным получателем денег.

Меня немного тревожит, что в этом запутанном деле мне приходится преследовать людей, которые, собственно говоря, выполняют нашу работу. От капитана ансбахских егерей я узнал, что В. и Б. были переведены на новые должности, их влияние усилилось, и значительное увеличение суммы, таким образом, не вызывает никакого удивления. Вне всякого обсуждения ясно, что соответствующее влияние, как обрисовал мне его капитан, ссылаясь на события в Санпарейле, выдержано вполне в духе императора и ясно говорит о том, что все средства хороши для того, чтобы ослабить этого непомерно раздувшегося колосса.

Как бы то ни было, но позволю себе заметить, что я не убежден в том, что дело Альдорфа можно считать исчерпанным тем, что потребовались деньги для Б. и В., которые – деньги – непременно нужны для того, чтобы благополучно завершить все дело. Намного сильнее впечатление, что инструктированные им люди преследовали совершенно иные цели, природа коих вообще – и я охотно это признаю – остается для меня скрытой.

Я намерен продолжить преследование бежавшего Циннлехнера и его подручных и между тем ожидаю Ваших инструкций, в особенности в отношении двух субъектов, которые стали свидетелями нашего расследования. Что касается молодого врача, то могу Вас уверить, что в отношении подноготной всех дел он бродит в полной темноте и неведении. Он обладает необычайно развитым даром наблюдения и развитым умом, но не имеет ни малейшего понятия о политике, не обладает политическими познаниями и интуицией, и посему я считаю его совершенно не опасным. Поэтому я предлагаю отпустить его и на всякий случай оставить под наблюдением на некоторое время. Что же касается свидетельницы, которую мы нашли на месте убийства Зеллинга, то она представляется мне в высшей степени подозрительной. Она была поймана при попытке похитить секретные документы, и я опасаюсь, что она отлично осведомлена о подоплеке плана Альдорфа. Для меня остается загадкой, почему она пошла на столь огромный риск и стала нашей свидетельницей. Но меня нисколько не удивит, если ее суть окажется совершенно иной, нежели та, в которой она изо всех сил пытается нас убедить. Здешние условия, к сожалению, не позволяют провести полноценное дознание, но я незамедлительно приступлю к нему, как только мы окажемся в условленном месте, а это произойдет завтра вечером.

Я с той же почтой пересылаю Вам выдержку из донесения нашего агента в Амстердаме. Из этого донесения со всей ясностью следует, для чего были предназначены упомянутые выше денежные средства. Это сообщение подтверждается, кроме того, нашими берлинскими агентами, которые уже на протяжении нескольких месяцев сообщают о стесненном финансовом положении известной особы, и в этом можно усмотреть еще одну возможность умного и не бросающегося в глаза влияния. То, что все обернулось столь неожиданным образом, подтверждает правоту наших основных подозрений и размышлений и, однако, указывает также и на то, что следует заблаговременно договориться с участниками и заинтересованными лицами, и при этом подчас очень желательны быстрые и скорые действия.

При сем выказываю, со всей душевной прямотой, что я счастлив, что могу с честью подписаться, с готовностью умереть.

Джанкарло ди Taccu.

Когда Николай дочитал письмо до конца, у него задрожали руки. Ди Тасси был агентом! Агентом императора! Австрийским шпионом! Он откинулся на спинку стула и беспомощно уставился на лист бумаги. Это был его смертный приговор. Что он наделал? И ведь он всего лишь хотел спасти Магдалену!