Текст книги "Его называли Иваном Ивановичем"

Автор книги: Вольфганг Нейгауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Заречнов сверлил глазами Коровина.

– Что ты по этому поводу скажешь?

– Ничего, – спокойно ответил Виктор.

Подобное в отряде произошло впервые. Разумеется, бывали случаи нарушения воинской дисциплины, не без этого, ведь в особых условиях вместе собралось больше сотни людей, каждый со своим характером и привычками. Но такого грубого нарушения никто из партизан не совершал. Заречнов так разволновался, что не мог даже сразу говорить.

Рыбаков, поняв, видимо, всю серьезность положения, решил как-то оправдать Виктора.

– Я тоже, конечно, виноват, – робко начал Петр, – я хотел...

Но командир резко оборвал его:

– Мину он мог взять только у вас, это мне ясно.

– Чего тут много говорить? Накажите меня, и баста. Ни Петр, ни Иван в этом деле не замешаны. Я все это сделал сам, по собственному усмотрению.

– И это ты называешь собственным усмотрением? А то, что ты подвел своих же товарищей, – это тебе тоже собственное усмотрение?! А то, что ты грубо нарушил приказ, – тоже собственное усмотрение?! Мы партизаны, а не банда анархистов. И никто из нас не имеет права действовать, как ему заблагорассудится.

Немного сбавив тон, командир продолжал:

– То, что ты взял всю вину на себя, говорит о твоей порядочности, но и двое твоих друзей, которые дали тебе мину, тоже виноваты.

Коровин внешне был спокоен:

– Никто мне ничего не давал. Правда, Рыбаков как-то спрашивал меня, не хотел бы я испробовать такой сюрприз, на что я, конечно, сразу согласился. А, чего тут много говорить!.. Не стоит...

– Почему же это "не стоит"? Говори толком. Или ты не хочешь говорить правды?

– Я бы никогда не взорвал этой мины, если б случайно не узнал, что на этом митинге будет выступать нацистский советник, тот, который бесчинствовал по всей Смоленской области. Я понимал, что больше такой возможности у нас не будет. Или ты думаешь, мы смогли бы подложить мину в его спальне? Ты сам всегда учил нас правильно оценивать обстановку и в случае необходимости самостоятельно принимать решение. Вот я и принял решение.

Голос Коровина окреп. Чувствовалось, что он убежден в своей правоте.

– Советоваться было некогда, так как немцы буквально на минуту отошли от мачты. В это время я и прицепил плакат и мину. Шесть офицеров убито, а главное – уничтожены советник и несколько местных предателей. Можете меня наказывать, если я виноват.

Заречнов молчал, желваки заходили у него на скулах.

– А об отряде ты подумал? Если б за тобой увязались гитлеровцы и захватили нас здесь врасплох...

– Не увязались бы, – убежденно ответил Коровин.

– Все равно этим взрывом ты привлек их внимание. До сих пор гитлеровцы считали, что в районе нет партизан. Поэтому нацистский офицер так безбоязненно и выступал. А теперь ты не только осложнил наше положение, но и затруднил предстоящую боевую операцию.

Коровин энергично замотал головой:

– Никак нет, товарищ командир. Уверен, что фашисты будут искать злоумышленника непосредственно среди тех, кто сопровождал нацистского советника.

Фриц задумался над словами Коровина. Действительно, прибытие нацистского советника в село создавало новую ситуацию. Этот нацист руководил ограблением всей Смоленской области, по его приказу угоняли в Германию и на принудительные работы тысячи советских людей. Поэтому убийство нацистского советника только поднимет дух у населения в борьбе против оккупантов. С политической точки зрения убийство нациста правильный поступок, а с военной? И с военной тоже. Нельзя слепо придерживаться приказа, если складывается благоприятная обстановка для успешных действий...

Шменкель пытался понять, о чем думает командир отряда. Нужно ли наказывать Коровина? И как все это выглядит с воспитательной точки зрения? Наконец Заречнов протянул Коровину его автомат и строго сказал:

– Пусть каждый из вас спокойно обдумает свой проступок, а я пока вывожу вас всех из группы разведчиков.

Той же ночью партизаны ушли из района болота.

Во время марша Шменкель спросил одного партизана, шедшего рядом с ним:

– Как ты думаешь, правильно Коровин поступил?

– Конечно правильно, – был ответ.

– Мне кажется, на его месте я поступил бы точно так же, – заметил другой партизан.

Партизаны оборудовали огневые позиции на дороге, ведущей к Духовщине, между селами Малая Березовка и Попомари. Отряд прибывал на позиции группами. По сообщениям разведчиков, в скором времени по этой дороге должна была пройти большая колонна вражеской пехоты. Место для засады выбрали очень удачно. Густой кустарник вплотную подходил к самой дороге и хорошо маскировал позиции партизан. Заречнов прибыл на позиции первым, на рассвете. Он остался доволен. Потом появились партизаны из отряда имени Буденного, а за ними и бойцы Верзина.

Часы показывали половину шестого утра. Уже ярко светило солнце. Командиры, только что вернувшиеся с рекогносцировки местности, расстанавливали бойцов. Отряд "Смерть фашизму" залег на левом фланге, развернувшись в сторону Попомари, в центре находились партизаны из отряда имени Суворова, а на правом фланге – партизаны из отряда имени Буденного. В двухстах метрах от каждого фланга были выставлены наблюдатели.

Фрица Шменкеля назначили наблюдателем на левом фланге боевого порядка. Замаскировавшись, он прислонился к стволу березы и в бинокль наблюдал за дорогой. Желтая лента дороги, освещенная лучами утреннего солнца, была пустынной. Вдали виднелись крыши села Попомари. Весело щебетали птицы на деревьях, в небе кружил ястреб, выслеживая добычу. Нужно было смотреть, как говорится, в оба.

Шменкель подумал, что хотя Заречнов и приказал не брать ни его, ни Коровина, ни Рыбакова в разведку, а вот все же выставил его наблюдателем. Конечно, тут не обошлось без помощи Тихомирова. Комиссар не стал поднимать шума по поводу случая с миной-сюрпризом, просто он объяснил партизанам, как следует рассматривать этот проступок, и все согласились с ним.

Дорога по-прежнему оставалась пустынной. Не было видно ни одной крестьянской подводы. Казалось, все вокруг вымерло. И только в небе одиноко кружил ястреб. Вдруг он камнем упал вниз, но тут же вновь взмыл в небо, цепко держа в лапах зайца.

"Мне необходимо узнать, какое настроение у немцев", – размышлял Шменкель. И опять поймал себя на мысли, что о своих соотечественниках он теперь думает как о совершенно чужих ему людях. Вместе с партизанами Шменкель смеялся, когда те называли гитлеровцев фрицами, и очень гордился, что он в отряде был для всех Иваном Ивановичем. Единственное, что постоянно его тревожило, так это мысли об Эрне и детях. Когда он думал о них, сердце его сжималось от тоски. Шменкель становился молчаливым и замкнутым. Партизаны хорошо понимали его и в такие минуты оставляли в покое, за что он был им благодарен.

На небе не было ни облачка, от земли пахло весной, как свежевыпеченным хлебом. Солнце слепило глаза, и потому Фриц сначала подумал, не мираж ли это: на горизонте взвилось облако пыли. Облако становилось больше, и вскоре Шменкель заметил тусклый блеск металла. Танки! Разведчики доложили о приближении пехоты противника, но появились танки. А у партизан не было противотанковых средств борьбы.

Шменкель поднес к глазам бинокль и, стараясь быть как можно спокойнее, вглядывался в даль. Солдаты-десантники, ехавшие на танках, чувствовали себя в полной безопасности. Некоторые из них поснимали тужурки и загорали. Люки в танках были открыты, и в каждом из них торчал гитлеровец. На броне каждого танка Шменкель разглядел дополнительные баки с горючим – на всякий случай. Он насчитал семь танков, одну самоходную установку и один тягач. Фриц, не мешкая, побежал докладывать командиру.

– Колонна? – высунулся из укрытия Заречнов.

– Танки.

– Сколько?

Шменкель доложил. Командир послал за Сабиновым и Верзиным. Они не заставили себя ждать.

– Бессмысленно бросаться на танки с одними автоматами, – заметил Верзин. – Я советую эту операцию отложить.

Однако Сабинов придерживался другого мнения. Командиры заспорили. Шменкель не все понимал из их спора. Он знал только одно: колонна танков все ближе и ближе. Вдруг Шменкель вспомнил, что забыл сказать командиру о дополнительных баках с горючим на танках.

– На каждом танке прикреплены дополнительные баки с горючим, поспешил сказать Фриц командиру. – Если стрелять по бакам, мы легко сможем зажечь танки.

– Что же вы только сейчас об этом сказали? – рассердился Заречнов.

– Давайте рискнем и постараемся сжечь танки, – предложил Сабинов.

Верзин кивнул в ответ. Командиры спешно разошлись по своим местам.

– Товарищи, стрелять по бакам с горючим! – приказал командир. Евгению, Павлу и Алексею стрелять только по офицерам!

Прошло еще несколько минут, лязг гусениц нарастал. Шменкель приготовил ленты для пулемета, каждый третий патрон в ленте был зажигательным.

"Нужно немного подождать, и тогда можно будет стрелять как раз по борту. Надо использовать момент внезапности..."

Танки были уже близко, земля дрожала, поднятая гусеницами пыль ела глаза. Второй номер хотел было стрелять, но Фриц тронул парня за плечо. Танки были совсем рядом. Шменкель хорошо видел фашиста с губной гармошкой, который неплохо устроился за башней. Другой фашист жевал бутерброд. Картина эта была точь-в-точь такой, какой ее обычно рисовали в немецких журналах. И в этот момент раздался взрыв. Это взорвались баки с горючим на одном из танков. Очередь, которую дал Шменкель, прошла немного выше брони и скосила фашистского командира, торчавшего в открытом люке. Вторая очередь хлестанула уже по бакам. Полыхнуло пламя, а через несколько секунд раздались взрывы.

Шменкель вскочил и выбежал на дорогу, ведя на ходу огонь по десантникам, которые удирали как зайцы. Фашисты бежали, падали и уже не поднимались больше. Шменкель вошел в азарт.

Один из танков в суматохе наехал на самоходку. От толчка самоходка уткнулась стволом орудия в землю. Ее экипаж пытался спастись бегством. Рядом горел еще один танк. В воздухе пахло бензином, маслом, порохом и горелым мясом.

– Огонь по самоходке! – приказал командир.

Головной танк, повернув назад, сделал несколько выстрелов из орудия, но снаряды легли в лесу, позади партизан.

"Радист наверняка наведет на нас авиацию", – подумал Фриц и стал искать глазами командира, чтобы сказать ему о своем предположении. По кювету пробежала санитарка и скрылась в кустарнике. Охваченный смутным предчувствием, Фриц последовал за ней.

За кустами лежал Заречнов. Осколок снаряда попал ему в нижнюю часть живота. Глаза командира были закрыты, но Заречнов находился еще в сознании. Санитарка попыталась как-то перевязать рану, но Шменкель видел, что все ее старания напрасны. Фриц сорвал с себя китель и, оторвав от рубашки широкую полосу, стянул ею живот командира. Однако кровь моментально просочилась сквозь повязку. Командиру, нечем было облегчить страдания, так как морфия в отряде не осталось, и сам Заречнов знал об этом.

Командир открыл глаза и, глядя на Шменкеля, с трудом спросил:

– Все?

– Все танки, товарищ командир, уничтожены, кроме одного...

В этот момент раздался страшный взрыв, за ним – второй и третий. Это рвались снаряды в самоходке,

– Не разговаривайте, принесите лучше носилки, – попросила санитарка Шменкеля.

– Хорошо, сейчас.

На помощь уже спешили два партизана. "И почему каждый раз первым погибает командир? Почему?"

Стонущего от боли Заречнова положили на плащ-палатку и понесли. Тихомиров оглядел партизан, уже готовых к маршу, и пошел в голову колонны. Поле боя покидали молча. Заречнов больше не стонал: видимо, потерял сознание.

На первый привал остановились в сосновом лесу. Здесь решили дождаться партизан из других отрядов. Санитарка хотела было подойти к командиру, чтобы посмотреть, как он себя чувствует, как вдруг комиссар закричал:

– Воздух! Ложись!

Партизаны распластались на земле, и в тот же миг низко, почти касаясь вершин деревьев, над лесом пронеслись самолеты со свастикой.

Фриц не мог простить себе, что, увидев раненого командира, совсем забыл сказать о возможности налета вражеской авиации. Стиснув зубы, Шменкель ждал разрывов бомб. Взрывы слились с пулеметными очередями. К счастью, никто из партизан не пострадал. Однако окончательно все успокоились, лишь когда к ним подошли партизаны из отряда имени Буденного.

– Они сбросили бомбы на лес и обстреляли дорогу из пулеметов, сообщил Сабинов. – Нам бы нужно обзавестись хоть одной зениткой, тогда...

Тихомиров отошел в сторону и внимательно посмотрел на неподвижно лежавшего Заречнова. Заметив это, Сабинов замолчал на полуслове.

Командиры отрядов и подразделений собрались на совещание. Рядом с Тихомировым сидел заместитель командира отряда Васильев. Шменкель увидел в руках у комиссара тетрадку Просандеева, в которую бывший командир отряда заносил свои заметки. Подозвав Шменкеля, Рыбакова и Коровина, Тихомиров сказал им:

– Товарищи из отряда Сабинова из-за налета авиации не смогли подсчитать потери противника. Вы проводите их туда.

И, разостлав карту, комиссар показал:

– Мы с вами встретимся вот здесь. Запомните пароль: "Чапаев".

– Ясно, пароль – "Чапаев".

Лес по обе стороны дороги был изуродован взрывами бомб. И хотя дым уже рассеялся, в воздухе еще пахло гарью. Освещенные солнцем, чернели коробки танков. Переходя от одного подбитого танка к другому, партизаны считали убитых. Так они дошли до левого, фланга. Дальше начиналось открытое поле. И вдруг в тишине грянул выстрел, за ним второй. Пули просвистели над головой Рыбакова.

– Выстрелы пистолетные, – определил Петр. – Вот я его сейчас очередью прошью.

– Ты что, с ума сошел? – остановил его Шменкель. – Мы возьмем его живым.

Раздался третий выстрел.

Партизаны спрятались за обгоревший танк. Стрелявший, видимо, находился в стоге сена, который стоял метрах в тридцати от дороги.

– Я его окликну. Пусть сдается в плен. Если он не дурак...

– Попробуй.

Шменкель на миг задумался: как лучше окликнуть гитлеровца, чтобы тот ему поверил. Может, назвать его "камрадом"? Нет, так не стоит.

– Солдат, бросай оружие и сдавайся! – крикнул Шменкель. Сопротивление бессмысленно!

Вместо ответа раздались еще два выстрела.

– Сумасшедший, – выругался Рыбаков. – Если б он не открыл стрельбы, никто б его и не заметил.

– Наверное, это офицер, – предположил Коровин. – Однако патроны он не бережет.

– Тебе все равно не уйти! – крикнул Шменкель гитлеровцу. – Сдавайся, и тогда тебе ничего не будет!

И опять вместо ответа прозвучал выстрел. Пуля щелкнула по броне танка.

– Скажи-ка ему, что мы сейчас подожжем сено зажигательной пулей.

Шменкель замотал головой. Сейчас, когда появилась реальная возможность захватить "языка" и узнать от него о настроениях в вермахте, было бы глупо убивать его. Может, и стреляет-то он из страха, а потом сам себе пустит пулю в лоб. Нет, этого допустить нельзя.

– Я его сейчас оттуда выволоку, – сказал Фриц.

– Ты что, тронулся? – удивился Рыбаков. – Ты думаешь, я разрешу тебе рисковать жизнью из-за какого-то паршивого фрица?

– Пойми, Петр, его нужно взять живым. Пойми же наконец.

– Понимаю, но ты забыл, что говорил нам командир о самовольных действиях...

– Я пойду с ним, – заявил Коровин. – Я зайду к стогу с одной стороны, а Иван – с другой.

– Да вы, я вижу, оба ненормальные.

И Рыбаков дал длинную очередь поверх стога.

– Я отвлеку внимание немца.

И Коровин в несколько прыжков перескочил через дорогу и залег там в кювете. Гитлеровец не видел Коровина. Когда же немец высунул голову, Рыбаков снова дал очередь поверх стога. Гитлеровец спрятался, и в этот момент через дорогу перебежал Шменкель. Он залег в кустах и стал внимательно наблюдать за стогом.

Но ничего не было видно. Шменкель слышал, как Рыбаков заменил диск у автомата. Немец, видимо, не замечал Шменкеля, который, решил подкрасться к стогу в тот момент, когда Коровин отвлечет внимание гитлеровца. Из стога раздался один-единственный выстрел. Видимо, патроны у немца были на исходе или же вообще кончились.

Рыбаков, спрятавшийся за танком, дал очередь в воздух, а в это время Шменкель подбежал поближе к стогу.

И снова пистолетные выстрелы гитлеровца слились с длинными очередями Рыбакова.

Добежав до стога сена, Шменкель бросился на фашиста. Тот вскрикнул от неожиданности, и Шменкель увидел перекошенное от страха лицо гитлеровца.

Фашист как кошка вцепился в Шменкеля, пытаясь затащить его в копну. Но тут подоспел Коровин и несколько раз ударил гитлеровца кулаком. Пленный затих.

Шменкель и Коровин выплюнули изо рта солому, отряхнулись и засмеялись.

– Ну как? Схватили его?! – крикнул им Рыбаков.

– Да! Давай сюда веревку.

Вытащив фашиста из стога, Коровин связал ему руки и положил пленного на землю. Во время бегства из танка гитлеровец, видимо, потерял один ботинок, и теперь одна нога у него была в носке. На пленном были только брюки и рубашка: китель у него, видимо, сгорел, а может, он его сбросил с себя.

– Ну и фрукта же мы захватили, – сплюнул Рыбаков. – Товарищи нас засмеют. Разве это пленный? Хоть бы офицер был, а то...

Шменкель пожал плечами. Пленному – рослому, здоровому мужчине – на вид можно было дать лет тридцать. Документов у него никаких не оказалось. В бумажнике, который партизаны нашли у него в заднем кармане брюк, лежали только деньга и две фотографии: с одной смотрела молодая женщина, с другой – девочка лет шести с большими глазами. И только.

Пленный застонал и, тяжело вздохнув, открыл глаза.

– Доброе утро. Хорошо поспали? – по-немецки осведомился Рыбаков.

Он выучился этой фразе у Шменкеля.

Немец ничего не ответил. Он смотрел на партизан полным ненависти взглядом.

– Вы ранены? – спросил пленного Коровин.

– Нет.

– Тогда вставайте!

Пленный медленно поднялся. Рыбаков поддержал его под руку.

"Ну и странный ты человек, Петр, – подумал Шменкель. – То ты хотел поджечь стог вместе с немцем, а теперь помогаешь фашисту встать".

– Как вас зовут?

– Кванд. Эрнст Кванд. Я требую немедленно проводить меня к командиру регулярной части Красной Армии, – заявил немец.

– Нет, сначала мы с вами займемся, – сердито бросил Коровин.

– Что он сказал? – спросил Рыбаков.

– Задирает нос, считает нас бандитами.

– Что?! – Рыбаков ткнул гитлеровца в спину дулом автомата. – Давай! Давай!

Шменкель шел последним. Он давно ждал момента, когда они возьмут в плен гитлеровца, давно собирался забросать пленного немца вопросами. А вот теперь Фриц не знал, с чего начать. Ему как-то стало неловко перед товарищами. Этот Кванд по их красным лентам сразу, видимо, догадался, что перед ним партизаны. Но стоило гитлеровцу оправиться от страха, как он потребовал, чтобы его передали в регулярную воинскую часть Красной Армии. Шменкель злился за это на пленного, но старался не показывать виду. Обогнав партизан, Шменкель пошел рядом с пленным.

– Кто вы? – спросил он немца.

Пленный смерил Шменкеля удивленным взглядом, озадаченный его безукоризненным немецким произношением.

– Солдат.

– И вы пришли сюда как солдат?

– Я отказываюсь отвечать.

– Значит, вы офицер.

Пленный молчал. На его лице не дрогнул ни один мускул.

– Воля ваша, но лучше подумайте о своем положении. У вас нет солдатской книжки, – проговорил Шменкель и, отстав, поравнялся с Коровиным,

Так они ниш минут двадцать.

– Далеко еще идти? – спросил пленный.

– Нет.

– Я унтер-офицер.

– Так-то оно лучше. Из какой части?

– Из одиннадцатой танковой дивизии.

– Почему вы в нас стреляли?

Пленный пожал плечами:

– Я и сам не знаю. Видимо, сдали нервы... Мне говорили, что партизаны издеваются над пленными...

В этот момент их окликнул часовой. Они назвали пароль и, завязав пленному глаза, пошли дальше. Партизаны, встречавшиеся на пути, отпускали ядовитые шуточки в адрес пленного.

Подойдя к заместителю командира отряда Васильеву, Шменкель доложил, сколько в ходе операции убито гитлеровцев. Тем временем Рыбаков и Коровин подвели пленного.

Васильев внимательно посмотрел на пленного. Гитлеровец в свою очередь изучал командира, стараясь, видимо, отгадать его воинское звание, поскольку на гимнастёрке у командира погон не было.

– Ну как, навоевались? – спросил Васильев.

– Пока да, – небрежно ответил пленный.

Васильев сделал несколько шагов к немцу.

– Пока, говорите? Надеетесь, что вермахт выиграет эту войну?

– А вы как считаете?

Разговор этот переводил Шменкель. Он так старался быть прилежным переводчиком, что не одернул вовремя пленного за его наглость.

– Вы не вправе задавать мне вопросы, – ответил Васильев. – Я же вам кое-что напомню. Ваши армии давно хотели быть в Москве, но из этого ничего не вышло. Вас отбросили на триста километров. А почему, я вас спрашиваю?

– Насколько я могу судить... это случилось потому, что у нас не было достаточного количества зимнего обмундирования, не хватило бензина и... сильные морозы. Самое главное, конечно, сильные русские морозы.

– Ах, вот как? Виноваты, значит, морозы? Неужели вы до сих пор не поняли, что мы в состоянии побеждать?

Пленный заморгал глазами.

Тем временем к Васильеву подошли Тихомиров и несколько командиров.

– Ничего лучшего придумать не могли?

Голос Васильева стал строже.

– Я действительно не могу об этом судить... – проговорил пленный. – Я всего-навсего унтер-офицер... У русских под Москвой не было резервов, и если б это происходило летом, а не зимой, то все могло бы быть иначе.

– Затвердил одно, как попугай! – проговорил Васильев и спросил: – Вы член нацистской партии?

– Нет.

– Вы все так говорите. Зачем вы пришли в нашу страну? Мы вас звали?

Пленный молчал.

– Вы что, потеряли дар речи?

– Я солдат, я выполнял приказ, и все.

– Даже если это был приказ стрелять в женщин и детей? Сжигать села и избивать стариков?

Пленный крепко закусил губы. На лбу у него выступили капли пота.

"Что-то он скрывает", – подумал Шменкель.

– За слово "приказ" вам не спрятаться. Вы не котята, надо думать. Вести войну против женщин и детей – это дело совести. К счастью, не все такие, как вы. У нас в отряде есть настоящий немец, его фамилия Шменкель...

– Шменкель? – удивленно переспросил пленный, не дождавшись, пока ему переведут сказанное.

– Вы слышали о нем? – спросил Васильев.

– Нет, нет, – быстро ответил пленный.

– Ты врешь! – не без волнения сказал Шменкель.

От командира не ускользнуло, что упоминание фамилии Шменкеля несколько накалило обстановку.

– Говори правду, – настойчиво предупредил Шменкель. – Только правда может спасти тебя. Шменкель – это я!

Пленный в какой-то момент закрыл глаза, словно хотел показать, как он устал.

– Я действительно ничего не знаю... Я всего-навсего маленький унтер-офицер...

– Забудь ты это слово... Унтер-офицер! Унтер-офицер! Говори, что знаешь!

– Жандармерия разыскивает какого-то ефрейтора Фрица Шменкеля.

– Откуда ты это знаешь?

– От полевой жандармерии.

С ноября до мая произошло столько событий! У полевой жандармерии других забот полно: им наверняка не до ефрейтора, который дезертировал из армии полгода назад.

– Я числюсь в списке разыскиваемых, – сказал вдруг Шменкель.

– Да, да, разумеется, – согласился пленный.

– Где вы видели эти списки? Какое отношение имеете вы к полевой жандармерии? – Вопросы Шменкеля сыпались один за другим с такой быстротой, что унтер-офицер сразу понял, что попал в ловушку.

– Никакого! Абсолютно никакого! Я только слышал об этом.

– От кого?

В глазах пленного блуждали какие-то нагловатые огоньки, когда он говорил, что слышал об этом от одного знакомого.

– А ну-ка снимай рубашку! – приказал Шменкель и, заметив, что тот не собирается выполнять его приказ, повторил: – Снимай рубашку!

Шменкель не обратил внимания на удивленный взгляд командира. С интересом смотрел он на трясущиеся пальцы пленного, которыми тот расстегивал пуговицы.

– Подними руки!

Под мышкой у пленного красовалась татуировка с обозначением группы его крови. Такие метки были у всех эсэсовцев. Значит, этот тип эсэсовец! Но тогда почему он оказался в танковой колонне?!

Лицо пленного снова стало наглым.

– Кто ты такой? Шпик из гестапо? Офицер разведки... или каратель?

– Я только делал то, что мне приказывали... Я рядовой эсэсовец... Шарфюрер, и не больше...

– Убийца ты и грабитель, вот кто ты! – с гневом бросил Шменкель. Такие, как ты, превратили Германию в кладбище. Они убивают, вешают. Вот вся ваша политика!

Шменкель с силой ударил немца. Того сильно качнуло в сторону. Пленный оглянулся, словно ища защиты. Шменкель ударил его еще раз.

– Мы не позволим вам превратить мир в тюрьму или концлагерь! Мы не успокоимся, пока всех вас не уничтожим!..

Васильев и Тихомиров отвели Шменкеля в сторону, чтобы он успокоился.

Всю ночь Заречнов был в агонии. Когда же утром партизаны собрались у тела своего командира, чтобы проститься с ним, все заметили, как сильно искусаны у него губы, боли были слишком сильными.

Партизаны построились, и Тихомиров глухо скомандовал:

– К салюту приготовиться!

Щелкнули затворы.

– Огонь!

Сумрачные и молчаливые, шли партизаны через весенний лес. О пленном никто не говорил. Во время очередного допроса, который проводил Коровин, эсэсовцу не удалось опровергнуть того факта, что он принимал участие в расстрелах мирных жителей. Приговор эсэсовцу был единодушным. И все же Шменкель невольно думал о своем соотечественнике, с которым судьба свела его после полугодового нахождения в партизанском отряде. В каком же глупом положении оказался Фриц. Ведь он хотел показать своим боевым товарищам по отряду немца, разумеется, не антифашиста, просто честного немца, который уже понял всю преступность развязанной Гитлером войны. А вместо такого человека случай сунул ему этого эсэсовца. Правда, партизаны по-прежнему хорошо относились к Шменкелю, но Фрица это не успокаивало. Совсем не успокаивало.

"Быть может, лучше раз и навсегда забыть страну, в которой ты родился и вырос? – думал Шменкель. – Но как это сделать? Отречься от родины не так-то просто, но нельзя и молчать, когда идет эта проклятая война. Она каждый день несет людям смерть, и смерть эта связана со словом "Германия".

В полдень запахло чем-то горелым. Партизаны выслали вперед разведчиков, чтобы узнать, в чем дело. Вскоре разведчики вернулись в отряд и доложили, что фашисты сожгли очередную деревню. Видимо, еще накануне. Повсюду валялись обгоревшие балки, стропила, сиротливо торчали печные трубы, и это только усиливало ужас происшедшей трагедии. Ветер бросал разведчикам в лицо пепел. Кругом не было ни души.

Партизаны уже хотели двигаться дальше, как двое бойцов привели к командиру старушку в отрепье. Увидев командира, она повалилась ему в ноги и начала издавать какие-то странные звуки. Ее белые как лунь волосы касались земли.

– Потеряла рассудок, – заметил один из партизан.

Старушку попытались успокоить, но она ничего не понимала.

– Еще раз осмотреть все руины и подвалы! – приказал Васильев партизанам.

Шменкель и Рыбаков пробрались к кирпичному фундаменту сгоревшего дома. Пахло чем-то сладковатым. Видимо, под рухнувшими стенами и крышей дома сгорели люди. Вскоре Рыбаков наткнулся на человеческие кости. Увидел обгоревшую ногу ребенка в чудом сохранившемся ботиночке. Приложив палец ко рту, Рыбаков жестом позвал к себе Шменкеля. Фриц молча пошел за товарищем.

Невдалеке показалась фигура мужчины в кожаной куртке. Он шел, шатаясь из стороны в сторону,

– Братишки... товарищи... товарищи... помогите же...

Васильев поддержал мужчину. Тот сразу же повел командира к подвалу. В таких подвалах крестьяне обычно хранят продукты. Там, забившись в угол, сидели четыре человека: две женщины, паренек и девушка. Лица у всех были испуганные.

Рыбаков побежал за санитаркой. Мужчина тем временем пытался объяснить партизанам, что здесь произошло:

– Я просто чудом уцелел... Был в лесу и... все видел издалека. Фашисты плотным кольцом окружили деревню. Мышь не выскользнула бы. Потом открыли по селу огонь из пулеметов.

Кто-то дал мужчине закурить. Тот несколько раз жадно затянулся.

– Я видел, как фашисты собрали жителей и повели их к опушке леса. Всех построили и начали косить из пулеметов. Там были моя жена и дочка...

В это время к подвалу подошла санитарка Надежда Федоровна.

Одна из женщин неожиданно заговорила:

– Пусть все знают, как это было. Немцы пришли в деревню сегодня утром. С ними было несколько русских полицаев. Забили ногами в дверь, заорали: "Открывай!" Меня вытолкнули из избы на улицу. Мужа подняли с кровати прикладами, а ведь он у меня больной, параличный. Гнали нас, как какой-нибудь скот. Избы подожгли, а ведь в них остались больные и дети.

Женщина замолкла. Потом, собравшись с силами, продолжала:

– Когда же они заживо сожгли моего отца, я закричала не своим голосом, и все люди, которых сбили в кучу, как овец, начали плакать и кричать. Борисова, комсомолка, бросилась было на одного фашиста... Тогда они начали стрелять. Убитые и раненые попадали в одну кучу...

Женщина зарыдала.

Партизаны стояли молча.

Через несколько секунд женщина перестала плакать и заговорила снова:

– А оставшихся в живых или раненых они добивали молотками. Били молотком по голове... понимаете...

И женщина снова залилась слезами.

"Боже мой, – подумал Шменкель, – что же будет с этой бедной женщиной!.."

– А ну-ка уходите все отсюда! – приказала доктор Кудимова партизанам. – Быстро!

Вместе с партизанами собрался уходить и мужчина, который привел их сюда. Один из партизан дал ему свою фляжку с водой, но руки у бедняги так дрожали, что он не мог даже пить.

– Они... повели эту женщину к лесу, – начал объяснять мужчина, – там стали стрелять, но пуля ее только ранила. Вот я ее там и подобрал. Дайте, братишки, табачку, закурить хочется! Пойдемте, я вам все-все покажу.

Тем временем на пепелище собрались все партизаны. Они пошли за мужчиной в кожаной куртке. Шменкель шел с трудом, боясь увидеть новые ужасы. Но тут он решил, что ему обязательно нужно увидеть все собственными глазами, чтобы впредь в его сердце не оставалось места жалости к преступникам.

Расстрелянные лежали на опушке леса. Здесь были женщины, мужчины, подростки. Человек триста, не меньше.

Мужчина в кожаной куртке стоял неподвижно и молча смотрел на убитых. Глаза его зажглись ненавистью. Повернувшись к партизанам, он выкрикнул:

– Братья, убивайте фашистов, убивайте! Обещайте, что вы будете убивать их! Всех их нужно уничтожить до последнего! До последнего!

Шменкель чувствовал, как в партизанах кипела ненависть. Не хотелось верить, что эти ужасы – дело рук людей, которые, как и все, ходят по земле, пьют, едят, пишут письма домой. Фрицу казалось невозможным, что когда-нибудь он снова попадет в Германию, будет ходить по улицам. Будет светить солнце, а люди будут смеяться, забыв обо всех этих ужасах. Ему казалось просто невозможным, что когда-нибудь, идя по улице, он сможет заглянуть в освещенные окна домов, где увидит за столом главу семейства, занятого починкой игрушечного паровозика. Фрицу наверняка захочется спросить мужчину, где он был весной сорок второго года, когда под Духовщиной фашисты заживо сжигали детей и стариков, расстреливали мужчин и женщин...