Текст книги "Его называли Иваном Ивановичем"

Автор книги: Вольфганг Нейгауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Узнав об отряде Буденного, командир даже начал что-то насвистывать и велел сразу же послать за комиссаром, – продолжал Спирин.

На другой день в полдень в отряд прибыли три незнакомых конника. Отдав лошадей на попечение Григория, они попросили проводить их к командиру и комиссару отряда. Те ждали их.

– Ваши разведчики уже познакомились с нами, – проговорил худощавый мужчина небольшого роста в валенках и казачьей папахе. – Вот мы и решили воспользоваться случаем и завязать с вами более тесные связи. Сабинов, командир отряда имени Буденного, – представился мужчина.

* * *

Вместе с ним прибыли командир отряда имени Суворова Верзин и его комиссар.

Заречнов предложил гостям сесть.

– Мои разведчики сообщили, что вы опередили нас и уже контролируете железную дорогу.

Сабинов улыбнулся, обнажив крупные, пожелтевшие от табака зубы.

– Это не беда. Всем дела хватит. Вы неплохо устроились здесь. А не боитесь, что фашисты вас обнаружат?

– Пока такой опасности нет.

Верзин молча слушал и только кивал головой.

– Вот он меня тоже уговаривал создать хорошо укрепленный лагерь. Не так ли, Василий? – обратился Сабинов к Верзину. – А я все был против. Я считаю, что партизанский отряд должен быть подвижным и появляться там, где противник его совсем не ждет. Партизаны должны уметь как неожиданно появиться, так и вовремя скрыться. Правда, действовать так становится все труднее. – И Сабинов вздохнул.

– Что значит – труднее?

Тихомиров кивнул вестовому, разрешая войти. Вестовой принес чайник горячего чаю. Наполнив жестяные кружки, он доложил:

– Прибыл товарищ Догаев.

– Проводите его сюда.

Вошел Догаев. Заречнов познакомил его с присутствующими.

Все закурили. Снова заговорил Сабинов:

– Фашисты многому научились за эту зиму. Они уже не так беспечны, как раньше. Теперь они не чувствуют себя хозяевами положения и выставляют усиленную охрану. Вот поэтому действовать против них небольшими отрядами стало труднее. Об этом же говорили мне и разведчики из двадцатой кавалерийской дивизии.

– Они установили с вами связь? – Брови Заречнова удивленно поползли вверх. Командир вспомнил предложение Шменкеля захватить "языка". С комиссаром об этом Заречнов уже говорил, но Тихомиров не поддержал его: он опасался, что потом будет трудно перебросить пленного через линию фронта.

– На фашистский гарнизон в Околице, – заговорил молчавший до сих пор Верзин, – мы напали вместе с отрядом имени Котовского. Но операция эта была неудачной. Соседи наши действовали не по плану.

Заречнов наконец понял, куда клонят оба командира.

– А вы не поможете и нам установить связь с этой дивизией? – спросил Заречнов и посмотрел на Тихомирова, но лицо комиссара было непроницаемо.

Сабинов тяжело оперся на стол:

– Вам нужна от них информация или же помощь в проведении очередной операции?

Заречнову в этом вопросе послышались насмешливые нотки.

– Ни то, ни другое. В нашем отряде есть один немец, и ему нетрудно будет взять в плен "языка", который может пригодиться регулярной части Красной Армии.

В землянке стало тихо. Верзин, который уже поднес кружку с чаем ко рту, снова поставил ее на стол. Лицо его как-то сразу посерело, вокруг рта резко проступили морщинки.

– В своем отряде я бы не потерпел никаких пленных.

– Это ваше дело, хотя я вовсе не считаю это правильным.

– Держать немца в партизанском отряде? – Верзин всем телом подался вперед, глаза его загорелись. – Это уж слишком!

– Этот немец, – голос Тихомирова стал строг, – перешел к нам добровольно, а за время пребывания в отряде зарекомендовал себя как надежный и смелый боец. Вас это удовлетворяет?

Заречнов почувствовал, что одно упоминание о Шменкеле как бы воздвигло невидимую стену между собеседниками.

– Вы что, считаете, на фашистский террор нужно отвечать тоже террором?

– Этого я не сказал, – запротестовал Верзин. – Но мы должны безжалостно уничтожать наших врагов.

– Врагов – да, но Шменкель не враг.

– У немца это на лбу не написано!

– У предателя, который может находиться среди нас, это тоже на лбу не написано!

– Вы, конечно правы, – помолчав, признался Сабинов. – Нельзя судить о человеке, которого мы совсем не знаем. И ваше дело, кого вы пошлете за "языком": этого немца или кого другого из партизан. Сама же идея хорошая. Я помогу вам установить связь с разведотделом армии.

Отпив из кружки несколько глотков, он продолжал:

– Мы хотим пробраться в район Духовщины. Разумеется, сделать это можно только после тщательной разведки местности. Если же посмотреть на такую операцию, так сказать, с точки зрения нашего взаимодействия, то... Сабинов развел руками. – Вот здесь за одним столом собрались четыре партизанских командира...

Заречнов молчал, ждал, что скажут другие. Тихомиров тоже ничего не говорил.

Тогда Сабинов вытащил из кармана карту и продолжал:

– Район Духовщины как бы связывает Смоленск и Батурино. Объединенными усилиями, как мне кажется, нам удастся взять под свой контроль весь вот этот район. – И он положил ладонь на карту.

Заречнов долго думал. Он не знал ни того, ни другого командира, которые сидели перед ним, однако из докладов своих разведчиков ему было известно, что оба соседних партизанских отряда – дисциплинированные соединения. Мысль совместно напасть на противника, который стал более осторожен в своих действиях, понравилась Заречнову. Однако план предстоящей операции нужно было продумать детально, безо всякой спешки. Сабинов же показался Заречнову человеком горячим. Заречнов поэтому сказал:

– Ваше предложение немного для нас неожиданное, у нас ведь тоже есть свой план действий.

– Одно другому не мешает, – заметил Тихомиров. – Я думаю, мы сможем принять участие в проведении совместной операции. А как ты думаешь, командир? – обратился он к Заречнову.

– Я согласен, – ответил тот и, повернувшись к Догаеву, спросил: – А ты не хочешь присоединиться к нам?

– Пока нет. Меня сейчас больше интересуют мины, которые вы начали изготовлять у себя в отряде. И не потому, что я – воентехник, просто мы обнаружили подходящий объект у противника, и мне не терпится его подорвать.

– О минах поговорим потом.

Заречнов встал, считая разговор оконченным. Догаев же продолжал сидеть, исподлобья поглядывая на Заречнова.

– Я, собственно говоря, и прибыл сюда за Шменкелем. Хочу попросить его у вас на некоторое время.

– Человек не книга, чтоб его можно было взять, а потом вернуть!

– Я этого и не говорил. Но у нас много трофейного оружия, и он помог бы нашим товарищам разобраться в нем и научил бы, как с ним обращаться.

От Заречнова не ускользнуло, что Сабинов и Верзин смущенно переглянулись.

– Ладно. Но завтра утром Иван Иванович должен быть в отряде.

Верзин и Сабинов не торопились прощаться с хозяевами. Они все что-то медлили, переминаясь с ноги на ногу. Ушли они лишь после того, как по вызову командира явился Шменкель и по-уставному доложил о своем прибытии.

В отличие от Просандеева Догаев построил свой партизанский лагерь подковой. В центре находилась лагерная кухня. Деревья здесь росли гуще, и землянки под их кроной были совсем незаметны. Фриц сразу же обратил на это внимание.

Шменкеля уже ждали. Из кустов вышел какой-то человек в темном пальто и валенках. Шменкель увидел, что на него направлен ствол немецкого автомата. Когда же человек пошел ему навстречу, Фриц понял, что это женщина, а потом, приблизившись, узнал ее.

– Ольга! – выкрикнул Шменкель, всматриваясь в бледное, осунувшееся лицо девушки.

– Здравствуй, Фриц!

Они пожали друг другу руки и смутились, не зная, что и говорить. Выручил их Догаев. Заметив неловкое молчание, он сказал:

– Товарищ Сидорова, не называйте его, пожалуйста, Фрицем. Он этого терпеть не может. В отряде его все зовут Иваном Ивановичем.

– Я слышала об этом. У меня как-то само собой выскочило "Фриц".

– Я уже немного научился говорить по-русски. – Фрицу было приятно, что Ольга удивлена этим. – Мне бы очень хотелось поговорить теперь с вашим отцом. Вы знаете...

– Москва никс капут, ферштейн? Никс капут! – передразнивала его Ольга.

– Как ваш отец? Какие известия из дому?

– Мама здорова. В нашем селе еще раз побывали фашисты. Они узнали, что отец помогает партизанам. Он никак не мог понять, почему вы тогда так неожиданно исчезли...

Только теперь Шменкель понял, что Сидоров был связным у партизан и в ту ночь, когда Фриц к нему попал, отец Ольги ждал прихода партизан.

– Потом обо всем поговорите, – прервал их Догаев. – Вечер большой. Пошли.

По узкой тропке идти пришлось по одному. Впереди шагал командир, за ним – Шменкель, а замыкала шествие Ольга. Вскоре они вышли на лесную поляну. И хотя был день, здесь царила приятная для глаз полутьма – такие высокие кругом росли деревья.

– Лучшего места для занятий не найти, – заметил, улыбнувшись, Догаев.

Здесь уже собрались партизаны и вместе с ними комиссар отряда, которого Фриц однажды уже видел. Комиссар поздоровался со Шменкелем, как со старым знакомым.

– Что вы скажете, если вечером мы соберем наших людей на митинг? Вы расскажете им, ну, например, о политическом положении в Германии, а потом будут выступления. – И подняв вверх указательный палец, добавил: – О политическом воспитании мы никогда не должны забывать.

Шменкель никак не ожидал такого настойчивого "нападения" на себя.

– Я ни разу в жизни не выступал с речами, – робко начал он, ужасаясь при одной только мысли, что ему нужно говорить перед доброй сотней незнакомых людей.

– Это ничего. Вы быстро освоитесь. Когда-нибудь надо учиться говорить перед людьми.

Партизаны окружили их тесным кольцом. Шменкелю не хотелось обижать комиссара отказом, и, не зная, что делать, он неловко переступал с ноги на ногу.

Выручил Шменкеля Догаев:

– Товарищ Шменкель пришел к нам для другого дела. Он проведет занятие по изучению трофейного оружия. Пусть принесут трофейные пулеметы.

– Мы еще поговорим с вами, – не сдавался комиссар.

Провести занятие по изучению пулемета МГ-34 было для Шменкеля делом несложным. И хотя Фриц не знал этих людей лично, он уже прекрасно изучил мысли и желания партизан. Разбирая пулемет на части, Фриц не только давал объяснения, но и спрашивал своих слушателей. Партизаны жадно ловили каждое его слово.

Комиссар молча наблюдал за занятиями. Фриц был собран и строг. Он приказывал партизанам по очереди занимать место у пулемета, меняться номерами, учил подносить патроны, подавал четкие команды.

Партизаны занимались с завидным усердием, нервничали, когда что-то не получалось.

Через час комиссар уже сам начал обучать другую группу партизан. Вскоре Фрицу стала понятна причина особого усердия партизан: оказалось, многие из них – жители соседних деревень и еще не были ни в одном бою. И вот теперь эти люди хотели как можно быстрее научиться владеть оружием.

Шменкель со своей группой ушел с поляны последним.

Повара принесли из кухни большой котел. Партизаны, уставшие, но довольные, курили, тихо переговариваясь. Молодая женщина, повязанная пестрым платком, наполняла котелки.

Шменкель присел на пенек в сторонке и, вытащив ножик, стал обстругивать палочку. Он был не очень голоден и потому не спешил. Однако вскоре молодая женщина, раздававшая пищу, позвала его.

– Фриц, иди кушать.

Он сделал вид, будто не слышал ее, и продолжал свое занятие. "Они должны перестать называть меня "Фрицем". И почему мать не назвала меня Альфредом или Куртом? Или Августом?"

– Эй, Фриц, иди есть! – громче закричала повариха, но Шменкель и на этот раз никак не прореагировал.

Несколько партизан с любопытством наблюдали за ним, заинтересовавшись, что же будет дальше. Однако повариха, видимо, поняла свою оплошность и крикнула уже иначе:

– Остынет же все! Иди, что ли?

Шменкель встал и, отбросив палочку, пошел к подмигивавшим ему партизанам. Суп оказался сытным и вкусным, но аппетит у Фрица сразу же пропал, потому что

он увидел, как из землянки вышел комиссар и направился прямо к нему.

– Митинга в прямом смысле у нас не будет. Просто соберем бойцов у костра. Никакого доклада вам делать не нужно. Сначала я скажу несколько слов, а потом, смотря по обстановке, и вы.

Все шло нормально до тех пор, пока партизаны не стали задавать ему вопросы. Они посыпались как град. А когда кто-то спросил, почему немцы сами не сбросят Гитлера и вообще можно ли на это рассчитывать, развернулась оживленная дискуссия. Фриц растерялся, он не знал, как отвечать на эти вопросы. Однако, собравшись с мыслями, привел один пример.

– У нас в селе жил парень, сын крестьянина. Был этот парень чуть постарше меня. Хозяйство у них было крепкое. Потом к власти в Германии пришел Гитлер и издал закон о праве наследования. – Фриц заметил, что партизаны не понимают этого. – Суть этого закона состоит в том, что право наследования распространяется только на старшего сына. Вы понимаете? Только на старшего сына. Ни на дочерей, ни на других сыновей это право не распространяется. Кроме того, закон категорически запрещает дробить хозяйство на части. Таким образом, после смерти отца старший сын имеет право согнать со двора своих сестер и младших братьев, если те не захотят на него батрачить. Точно так и случилось с моим другом. Он не захотел быть батраком у собственного брата и стал кузнецом. Но тут началась война...

Партизаны, которым никогда не приходилось слышать ничего подобного, внимательно слушали Шменкеля. Лишь иногда кто-нибудь бросал реплику, однако другие тотчас же призывали его к порядку, требуя тишины. Комиссар, который, как оказалось, неплохо говорил по-немецки, сидел рядом с Фрицем и время от времени помогал ему подыскать нужное слово.

– Когда фашисты напали на Советский Союз, моему другу сказали: "Стать хозяином ты не можешь, так как хозяйство унаследовал твой старший брат. А на Востоке земли – сколько твоей душе угодно. Иди воюй и ты получишь землю, обзаведешься собственным хозяйством. Больше того, ты даже будешь богаче своего брата". Шменкель взял козью ножку, которую ему протянул один из партизан, и несколько раз глубоко затянулся.

– Таким образом, фашистам удалось погнать на эту проклятую войну крестьянских сыновей. Вы, конечно, знаете, что значит для крестьян земля. Мой знакомый был добрым человеком, но и он попал на войну.

– До чего же подло обманывают людей! – воскликнул молодой партизан.

В заключение несколько слов сказал комиссар:

– Коммунисты всегда предупреждали мир об опасности фашизма, и реакция обрушила на коммунистов всю свою ненависть. Немецких коммунистов преследовали еще во времена Веймарской республики. Готовясь напасть на другие народы, фашисты решили сначала расправиться со своими противниками в собственной стране. Вы, наверное, слышали о тюрьмах и концентрационных лагерях, слышали о многочисленных процессах над коммунистами и расправах над ними? Однако, несмотря на все репрессии фашистов, Коммунистическая партия Германии живет и действует в подполье.

Дискуссия вспыхнула с новой силой. Только глубоко за полночь разошлись по своим землянкам.

Вернувшись из отряда "За Родину", Шменкель сразу же направился к землянке командира, чтобы доложить о своем прибытии, но там шло какое-то совещание. Увидев Фрица, Тихомиров вышел к нему и, выслушав доклад, отослал Шменкеля к Григорию, которому, по его словам, нужно было срочно в чем-то помочь.

Шменкелю хотелось подробнее рассказать комиссару о собрании в соседнем партизанском отряде, но Тихомиров был так нетерпелив, что даже удивил Фрица.

Еще больше удивился Шменкель, когда пришел на конюшню.

– Ну наконец-то я тебя вижу, – проговорил Григорий. – Я уж думал, ты совсем пропал. Ну чего ты на меня уставился? Давай работать, а то у меня тут голова кругом идет.

И конюх коротко рассказал, что его так беспокоит. Оказалось, командир отряда приказал Григорию отобрать самых лучших верховых лошадей для передачи кому-то. Лошади похуже остаются в отряде.

Шменкель сочувствовал доброму Григорию и не перебивал его вопросами, понимая, что конюху нужно выговориться, тогда ему легче станет.

– Они будут как угорелые носиться на моих конях, – не унимался Григорий, – пока не загонят их, так как никто из них не умеет как следует обращаться с животными. Я же должен оставаться здесь с этими калеками. А я, как мне кажется, гожусь на что-нибудь и получше. Скажи, Иван, а тебя они берут с собой? Меня это хоть немного успокоило бы.

– Я ничего не знаю, абсолютно ничего.

– А ты думаешь, я что-нибудь знаю? Комиссар наш толкует мне тут про какую-то координацию, а я ему свое говорю: как, мол, отдавать лошадей людям, которые не умеют обращаться с животными. Это уж совсем никуда не годится!

Григорий так расстроился, что даже не пошел в столовую, и Шменкель принес ему обед прямо в конюшню.

Вечером Шменкеля и Рыбакова вызвали к командиру. Вид у Заречнова был взволнованный.

– Командование отряда приняло решение провести операцию в районе Духовщины во взаимодействии с партизанскими отрядами имени Суворова и Буденного. Здесь останется только небольшая группа.

От неожиданности Рыбаков даже сел на лавку, но тут же вскочил, потому что командир говорил стоя.

– Партизанский отряд "За Родину", – продолжал Заречнов, – останется пока на своем месте. Было бы глупо полностью обнажать этот район. Товарищ Догаев – опытный воентехник, он-то и испробует наши мины и удлиненные заряды. Вас я вызвал затем, чтобы сообщить, что вы оба будете участвовать в операции по использованию изготовленных вами мин.

Командир подошел к карте.

– А после этого вы догоните отряд в районе болота под Дебово. Вот здесь, смотрите. Проводит вас туда Виктор Спирин. Он завтра утром вернется из разведки. Спирин эти места знает как свои пять пальцев. Может, вам нужно дать еще нескольких человек?

Шменкель отрицательно покачал головой.

Через два дня Григорий распрощался еще с тремя лошадьми. Их получили Шменкель, Спирин и Рыбаков, которые поехали в лагерь соседнего партизанского отряда.

Апрель в тот год был дождливым. Дождь лил как из ведра, а Догаев только радовался этому. Он намеревался взорвать мост через реку Воп и тем самым затруднить фашистам отправку войск в северном направлении. Догаев считал, что если такая собачья погодка, как он выразился, постоит еще денек, то партизанам удастся незаметно подвезти мины прямо к мосту.

Группа подрывников, которую назначил сам Догаев, состояла из десяти человек. Все они, как на подбор, были небольшого роста, и Рыбаков выглядел среди них Голиафом.

К цели подошли под прикрытием тумана. Старый лиственный лес с кустарником подступал к самому шоссе и реке. Возле моста ходил часовой. Второй часовой, по предположению разведчиков, вопреки приказу спрятался от дождя в домике, который фашисты специально выстроили у дороги.

Четверо партизан во главе с командиром отделения остались в засаде с двумя ручными пулеметами, а Догаев и остальные подрывники так близко подползли к реке, что им хорошо был виден немецкий часовой.

Партизаны осторожно приблизились к опорам моста.

– Где вы хотите заложить заряды? – спросил Шменкель Догаева.

Они лежали рядом в мокрой траве.

– Вон там, – Догаев ткнул пальцем в сторону опоры. – Туда нужно заложить три заряда.

– А кто это сделает? – шепотом спросил Фриц.

Он понимал, что кому-то нужно лезть в ледяную воду.

– Об этом не беспокойтесь. Три шнура мы соединим вместе в один. Прекрасный мост, а вот должен взлететь на воздух.

Когда стемнело, командир выставил на наблюдательный пост Шменкеля и Рыбакова, приказав им огня ни в коем случае не открывать.

Шменкель чувствовал себя превосходно, хотя им и пришлось проделать десятичасовой переход. Однако это была прогулка по сравнению с тем маршем, который они когда-то совершили с Просандеевым.

Прошел какой-нибудь час, и вдали на шоссе послышался шум машин. Первая машина ехала медленно. У моста она остановилась, дожидаясь подхода всей колонны. Когда колонна машин оказалась на противоположном берегу, Рыбаков высунулся из укрытия.

– Лежим себе в грязи, как червяки, и даже не знаем, что делают с изготовленными нашими же руками минами. Вообще это несправедливо... прошептал Рыбаков.

Он не договорил и мгновенно спрятался в свое укрытие, так как лучи от фар фашистского легкового автомобиля скользнули совсем рядом. Вот автомобиль остановился у домика часового. Из машины вылезли девять человек. Это была очередная смена. По мнению Шменкеля, на ночь у моста выставили усиленный караул. Вновь послышался шум мотора, и фары опять осветили кусты, за которыми прятались разведчики.

Через несколько минут партизаны увидели маленькую юркую фигурку в одних штанах и рубахе. На нем сухой нитки не было.

– Все в порядке! – прошептал разведчик. – Мины установлены.

– Когда же? – удивился Рыбаков.

– А когда колонна проезжала. Шуму было достаточно, так что мы действовали спокойно. – Юноша стучал от холода зубами. – Шнур теперь на месте.

Подползший Догаев отослал промокшего парня в лес – переодеться.

– Теперь можно действовать. Как только услышите шум приближающейся колонны, поджигайте шнур.

Но в ту ночь партизаны прождали напрасно и сильно продрогли. Днем они пытались отоспаться, закутавшись в плащ-палатки и подогревшись порцией водки.

И вот вновь наступила ночь. Дождь не унимался. К тому же поднялся сильный ветер. Курить командир строго-настрого запретил, зато можно было без опаски разговаривать, так как шум ветра и дождя заглушал речь.

Рыбакову до чертиков надоело лежать в грязи, и он ворчал:

– Я понимаю, Догаеву хочется полюбоваться прекрасным фейерверком. А я бы на его месте взорвал мост сейчас и подался бы восвояси.

Шменкель хорошо понимал состояние Петра, да и сам, откровенно говоря, придерживался того же мнения.

– Чем ты будешь заниматься после войны, Петр? – неожиданно спросил Шменкель Рыбакова.

– Во-первых, высплюсь как следует, наемся от пуза и выпью целый литр водки. Понял? Целый литр! – Рыбаков даже прищелкнул языком от удовольствия.

– Я не об этом тебя спрашиваю. Что ты будешь делать? Где работать будешь? Жить-то нужно будет по-новому, а?

– Конечно.

Рыбаков приподнялся и, накинув плащ-палатку себе на голову, продолжал:

– Я буду строить дома, может, даже мосты, фабрики, заводы. Догаев вот приказал этот мост взорвать, а мне, откровенно говоря, очень жаль этот мост, сердце у меня кровью обливается, когда об этом подумаю. Я ведь каменщик и привык строить, а не разрушать. – Петр смахнул со лба дождевые капли. – А может, учиться пойду. Потом женюсь, обзаведусь детишками. Съезжу к тебе в гости, в твою Германию. Приду к тебе и скажу твоей секретарше: "Разрешите войти? Моя фамилия Рыбаков, я инженер-строитель и хотел бы поговорить с товарищем бургомистром".

– Почему с бургомистром?

– Так просто. И сам не знаю почему... Потом ты станешь министром, будешь жить в Берлине, работать в большом здании. Я подойду к швейцару и скажу: "Приятель, будь любезен, позвони моему старому другу министру Шменкелю и передай, что здесь проездом из Одессы его друг". Швейцар удивленно осмотрит меня с головы до ног и, сдвинув очки на лоб, укоризненно заметит: "Товарищ, как вы можете позволять себе подобные шуточки, тем более с министром?.." А я ему в ответ: "Успокойся, старина, разве я не сказал, что министр – мой хороший друг?" И незаметно расстегну свое пальто, чтобы швейцар увидел мои ордена, а их у меня к тому времени будет много – вся грудь в орденах. И вмиг швейцара словно подменят. Он стащит с головы фуражку и, как короля, проведет меня к лифту. "Извольте пожаловать сюда, уважаемый товарищ, нажмите вот эту кнопочку. Я сейчас сообщу о вас. Как о вас доложить товарищу министру?" И я скажу: "Инженер-строитель высотных зданий Петр Рыбаков".

Шменкель усмехнулся:

– Ну и богатая же у тебя фантазия! Ты мастер сказки рассказывать.

– Фантазия? Сказки? – Рыбаков даже рассердился. – Уж не думаешь ли ты, что война закончится на границе Германии? Мы не дураки. Я думаю, что для вас, немцев, эта война послужит хорошим уроком. Так что, Иван, фашизм мы уничтожим в самом его логове.

– Ну а потом?

– А потом мы скажем всем порядочным немцам: если вы не дураки, создавайте свое рабоче-крестьянское правительство, землю раздайте крестьянам, фабрики национализируйте. Работать вы, немцы, умеете. Разве немецкие рабочие не смогут сделать то же, что и мы у себя в семнадцатом году?

Шменкель ничего не мог возразить другу, только подумал: "Да, что же будет с Германией после войны?" Из рассказов отца Шменкель знал, что ноябрьская революция 1918 года в Германии выдвинула требование ликвидировать юнкерское землевладение, ликвидировать капиталистов, а заводы, фабрики и всю землю передать в пользование народа. Позже, после смерти отца, эти вопросы как-то отошли у Фрица на задний план. А если б он задумался над этим, то смог бы лучше понять, почему к власти пришли фашисты. И вот теперь Петр напомнил ему обо всех этих проблемах.

– А почему бы и нет? – ответил Фриц после долгого молчания. – Нужно только объяснить все рабочим и крестьянам.

– И объясним, а почему бы и не объяснить? Вот такие, как ты, кто проливал кровь в борьбе против фашизма, кто сидел по концлагерям, и объяснят. Вы будете лучшими сынами своей нации, и вас изберут в правительство.

Шменкель никогда не думал причислять себя к лучшим сынам германской нации и вовсе не считал, что его после войны обязательно нужно избирать в правительство, однако он не стал возражать. Шменкелю было приятно слушать Рыбакова. Интересно узнать, какой может быть послевоенная Германия. Сам Фриц будущее своей страны представлял довольно смутно.

– А что, разве тебе не нравится быть министром? Хорошо, тогда будешь руководителем какого-нибудь предприятия, директором...

– Тихо! Слышишь?

Шумел и ветер и дождь, но Шменкель не столько слухом, сколько физически вдруг почувствовал шум моторов. Шум рос, ширился, приближался. Машины! А что, если им удастся переехать мост раньше, чем он взлетит на воздух? Шменкель вскочил и, выхватив нож, побежал, делая длинные прыжки к тому месту, где находился шнур. Рыбаков понял его без слов и бросился за ним. Едва Фриц успел перерезать шнур, как Рыбаков уже поджег конец зажигалкой. Потом они оба вскочили и побежали назад, в укрытие. Оказавшись за кустами, они вдруг засомневались, не погас ли шнур.

Кто-то дернул Шменкеля за ногу. Оглянувшись, Фриц увидел Догаева. Командир шепнул ему:

– Пригнись к земле и ползи к лесу!

В этот момент свет фар ехавших по шоссе машин прорезал шлейф дождя. Дверь сторожки распахнулась, и оба часовых вышли на мост.

Первая машина затормозила у въезда на мост. Догаев со своими людьми тем временем успел добежать до излучины реки, отсюда хорошо просматривался и мост. Машины медленно подъезжали к мосту.

– Шнур, наверно, потух, – чуть слышно вымолвил Шменкель.

– Или ваши заряды не сработали. – В голосе командира послышалась злость. – Я бы без проверки не...

Звук взрыва не дал ему договорить. За первым взрывом последовал второй, потом третий. Мост вздрогнул, как-то взъерошился и обрушился. А через секунду-другую загорелась одна из машин, ярко осветив шоссе у моста.

– Сработали! Сработали! – обрадовался Рыбаков.

– Быстро отсюда! – приказал Догаев.

Около часа шли партизаны по берегу реки и лишь потом свернули на дорогу, которая вела к лагерю. На первом привале закурили.

– Поздравляю вас, Иван Иванович, и вас, товарищ Рыбаков. Сработали вы чисто.

Праздник 1 Мая партизаны из отряда "Смерть фашизму" встречали вместе с партизанами из отрядов имени Буденного и Суворова. Было это под Дебово.

Отдохнув несколько часов в отряде Догаева, Шменкель и Рыбаков сели на лошадей и безо всяких происшествий добрались до своего отряда. Рыбаков не раз пытался получить у командира разрешение прибить перед зданием гитлеровской военной комендатуры красный флаг или портрет Сталина, соединив их с миной-сюрпризом, но Заречнов каждый раз отклонял это предложение. Командир не хотел тревожить противника накануне большой и важной операции, которую планировалось осуществить объединенными усилиями трех партизанских отрядов. Рыбаков, недовольный отказом командира, как-то по секрету сообщил Шменкелю, что они вместе со Спириным и Коровиным все же установят как-нибудь такую мину и испытают ее.

Шменкель был против этой затеи, поскольку ее не одобрял командир. Приятели даже горячо поспорили по этому поводу, но теперь спорь не спорь, а Виктор Коровин, который давно уже должен был вернуться в лагерь, почему-то задерживался. Если ему что помешает, дело это без последствий не останется. Заречнов был строгим командиром и не допускал нарушений воинской дисциплины, а если таковое все же случалось, он не закрывал на это глаза.

Утром 1 мая комиссар Тихомиров произнес перед партизанами небольшую речь. Шменкель стоял в строю, а сам думал лишь о том, что могло случиться с Коровиным,

Партизаны всех трех отрядов курили только что выданные по случаю праздника папиросы, знакомились друг с другом, играли в самодельные шахматы. Одни пели песни, другие просто валялись на траве. На деревьях и кустарниках появились первые зеленые клейкие листочки, на болоте весело квакали лягушки.

У всех бойцов было праздничное настроение, и только Шменкель беспокойно ходил от одной группы к другой. Временами ему хотелось пойти к командиру или комиссару отряда и независимо от исхода операции с миной-сюрпризом честно рассказать обо всем. Рыбаков тоже исчез неизвестно куда, и от этого Фриц еще больше помрачнел.

Около полудня на узкой тропинке, ведущей через болотную топь, показались люди. Их было трое. Впереди шел Спирин. В центре, будто пленный, шагал Коровин, за ним следовал Рыбаков. Фриц окликнул Петра, но тот только махнул рукой. Они направились прямо к командиру.

Партизаны, заметившие эту странную процессию, терялись в догадках.

– Мы смешались с толпой жителей села, которых гитлеровцы согнали на площадь. На трибуну поднялся толстый нацист с красным носом и начал говорить речь. Сбоку от него стояли офицеры, – рассказывал командиру Рыбаков. – Над трибуной развевалось знамя со свастикой. И вдруг – я не поверил собственным глазам – вместо знамени неожиданно появился портрет Сталина. Жители заволновались, зашумели, некоторые засмеялись, а ребятишки захлопали в ладоши и закричали: "Ура!" Нацист на трибуне, видимо, решил, что аплодисменты эти относятся к нему, и продолжал речь с еще большим воодушевлением. Шум на площади нарастал. Нам нужно было срочно убираться оттуда, и я глазами дал Спирину знак. Он понимающе кивнул мне. Виктор же будто сквозь землю провалился.

Лицо Заречнова побагровело, в глазах появился недобрый блеск. Командир закашлялся.

Разведчик продолжал свой рассказ:

– Вот я и подумал, что портрет Сталина мог повесить только он, и никто другой, да и кто еще, кроме него, смог бы так хорошо нарисовать. Между тем шум на площади поднялся такой, что оратор уже не говорил, а выкрикивал слова. И вдруг один из гитлеровских офицеров обернулся и увидел портрет Сталина. Ошеломленный офицер рявкнул что-то стоящему рядом с ним унтер-офицеру, и тот бегом бросился срывать портрет. Грянул взрыв. Трибуна и стоявшие возле нее гитлеровские офицеры взлетели на воздух. Женщины, запричитав, бросились врассыпную. Началось что-то неописуемое. И представьте себе, товарищ командир, среди всей этой толчеи и неразберихи вдруг вижу я Виктора. Идет он ко мне навстречу как ни в чем не бывало, спокойный такой, во рту папироска, будто мы с ним в Москве в Охотном ряду встретились. Подошел и говорит: "Теперь нам пора". А я его и спрашиваю: "Это твои штучки?" "Разумеется, мои", – отвечает. Выбрались мы с площади благополучно, помогла суматоха. Вот и все, товарищ командир, теперь сами решайте.