Текст книги "Его называли Иваном Ивановичем"

Автор книги: Вольфганг Нейгауз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Да, это было раньше, когда нашего отряда еще не существовало. Нам и товарищу Цветкову, председателю райисполкома, который сколачивал свой отряд недалеко от нас, было сказано, чтобы мы с самого начала принимали в отряд и невоеннообязанных и обучали их владеть оружием.

– На чем обучали? На охотничьих ружьях?

– Почему? Мы сами должны были достать себе оружие у противника. Мы нападали на отдельные гитлеровские посты. А со временем мы освободили от фашистов несколько деревень. Правда, это было нелегкое дело.

Митя поправил костер, и к небу взлетел сноп блестящих искр, но вскоре он погас. Партизаны сидели тихо, каждый думал о своем.

– Ты вот обиделся, Петя, что Иван Иванович усомнился в твоих способностях, – заговорил один из партизан. – Я же в каждом нашем товарище сомневался, если он, что называется, на ура шел в отряд. Однажды нас построили для принятия партизанской присяги. Товарищ Морозов спросил: "Есть среди вас кто-нибудь, кто еще сомневается в своем решении?" И что я тебе скажу, мой сосед вышел из строя. Двое других, они, можно сказать, и пороха-то не нюхали, – за ним. Я бы убил их своими руками, но стоило ли марать руки... Стать партизаном по принуждению нельзя.

– Товарищи, время спать. – Шменкель поднялся. – Нужно, чтобы утром у каждого была ясная голова.

Фриц поправил портупею. Форма врача-лейтенанта сидела на нем безукоризненно. Придирчивым взглядом он осмотрел и разведчиков. Все они были в форме солдат вермахта, в касках, оружие тоже трофейное. У каждого в кармане лежала немецкая солдатская книжка. Внешне вся группа вполне могла сойти за немецкую.

Митя Миронов провел группу к своей трехтонке через болото, ловко обходя топкие места и ямы. За ним шел Шменкель, потом Рыбаков и остальные.

Шли с час. Постепенно лес стал гуще. Вскоре показался часовой, который охранял грузовик. Митя вывел машину на лесную дорогу. Разведчики чинно расселись по местам. Последним в кузов влез Коровин, на котором была форма немецкого фельдфебеля.

Шменкель ехал в кабине рядом с. водителем. Взревел мотор – и машина тронулась. Часовой помахал им рукой, желая успеха.

Скоро лес стал редеть. Местами вверху проглядывало небо, покрытое легкими облачками. Было тепло, и Митя хотел расстегнуть на кителе несколько пуговиц, но Шменкель не разрешил ему этого делать. Митя молча повиновался.

Фриц сейчас действовал на свой страх и риск. Он хорошо понимал, что от него во многом зависит жизнь десяти лучших разведчиков отряда.

Вскоре разведчики миновали лес и выехали на полевую дорогу, на которой скорости не разовьешь. Однако Шменкель твердо решил не выезжать на шоссе и по возможности огибать населенные пункты. Но через одну деревню они все же должны были проехать: там находился один-единственный мост через речку. Морозов сказал Шменкелю, что в селе с самой весны находился небольшой фашистский гарнизон, но, по последним данным, и он куда-то переместился.

Солнце стояло высоко, когда они приблизились к селу. Несмотря на хорошую погоду, на полях не было видно ни души. Вдруг Митя сбавил газ и воскликнул:

– Видишь? Вон там! За изгородью – орудия. Видимо, ночью в селе появились оккупанты!

Теперь Шменкель заметил и часового на околице. Но поворачивать назад было уже поздно.

– Езжай прямо, Митя, ничего не поделаешь. Только смотри – рта не раскрывай.

Митя прибавил газу, и машина на большой скорости понеслась прямо на часового.

"Если он остановит машину и спросит путевой лист – мы пропали", мелькнуло в голове Фрица. Но часовой только махнул жезлом, показывая, что они могут проезжать.

Морозов усмехнулся. Шменкель поглядывал по сторонам на гитлеровских солдат. Те, стоя у домов, разговаривали между собой и покуривали сигареты. Кое-где во дворах Фриц заметил орудия, а на одном большом дворе стояли два трехтонных тягача.

На единственном в селе кирпичном доме висел полковой штандарт. Возле него стояли два офицера. Один из них, капитан по званию, поднял руку, приказывая машине остановиться.

– Стой! – крикнул Шменкель водителю. – Не нужно вызывать подозрений.

Капитан махнул рукой еще раз, более требовательно. Отстегнув кобуру, Фриц открыл дверцу машины. Он мгновенно оценил ситуацию. Поблизости от капитана стояли майор и часовой у входа в дом. Неподалеку на завалинке сидели два солдата без маек и загорали на солнце.

Шменкель спрыгнул на землю, молодцевато подошел к офицерам и, приложив руку к козырьку, доложил:

– Врач-ассистент Панзген с фельдфебелем и семью рядовыми следует в Ярцево.

– Зачем вы едете в Ярцево? – Майор был толстый, низкого роста.

– За медикаментами, господин майор. В лазарете...

– А почему вы не поехали по шоссе?

– Радиатор, господин майор... Водитель недосмотрел, вот мы и вынуждены были свернуть...

– Понятно, – кивнул капитан. На вид ему было лет тридцать пять. Возьмите меня с собой, лейтенант! – Так точно, господин капитан. Возвращаясь к машине, Шменкель мысленно чертыхался: этого им только не хватало. А вдруг в дороге капитан начнет болтать?

– Застегните кобуру, доктор. Медики тоже должны соблюдать инструкции, – сделал замечание Шменкелю капитан.

Фриц застегнул кобуру и, открыв дверцу машины, пропустил капитана в кабину. Сам он сел с краю.

"Пусть он будет у нас в середине. В случае чего, мы не дадим ему дурить!"

– Поехали, солдат! – рявкнул капитан, взглянув на Митю.

– Ла, ^оЫ! – буркнул тот, застыв за баранкой, как изваяние.

Шменкель произнес "аЫ", и машина тронулась.

Когда они миновали пост, Шменкель с облегчением вздохнул. Дорога стала шире. По обе ее стороны рос лиственный лес.

"Пассажир" ехал молча, глядя прямо перед собой. В уголках его рта застыла пренебрежительная улыбка. Шменкелю хорошо было знакомо отношение офицеров к нижним чинам. Фриц терпеть этого не мог.

"В лесу гитлеровца можно связать, сунуть в рот кляп и, бросив в кузов, довезти до лагеря. Вот все удивятся, когда вместе с передатчиком мы привезем еще и офицера".

Однако, как ни соблазнительна была эта мысль, Шменкель тотчас же отогнал ее. Нельзя рисковать успехом всей операции. Недаром командир предупреждал его быть серьезнее и не допускать никаких легкомысленных поступков.

"Смотри, Иван, не соблазняйся на легкую добычу. Самое трудное для вас – обратный путь. Когда фашисты заметят, что у них из-под носа утащили радиопередатчик, они немедленно бросятся в погоню, и вам нужно во что бы то ни стало уйти от них", – вспомнил Шменкель наставления командира.

Преодолев подъем, машина выехала на шоссе, ведущее в Ярцево.

– Где изволит сойти господин капитан? – спросил Шменкель гитлеровца.

– Перед зданием комендатуры в Ярцево. Дорога в лазарет проходит именно там.

Митя, кажется, понял, что сказал капитан, и, наклонившись к баранке, незаметно подмигнул Шменкелю. Капитан сидел как истукан. Открыв окно, Шменкель потихоньку насвистывал какую-то немецкую песенку.

У перекрестка дорога пошла под уклон. Фриц увидел впереди длинную колонну военных грузовиков, которая, подобно змее, растянулась в направлении Вязьмы. Шменкель про себя пересчитал машины и как бы между прочим заметил вслух:

– Пожалуй, пахнет наступлением.

– А вы, я вижу, не лишены наблюдательности. – Капитан не без ехидства улыбнулся. – Офицер запаса?

– Так точно, господин капитан.

– Из Шлезвига?

– Нет, из Померании.

– Знакомые места.

И капитан вновь замолчал.

Шменкель был доволен: по документам – он из Померании, неважно, что выговор у него несколько иной.

Прошло немало времени, пока Мите удалось вклиниться в длинную колонну грузовиков и мотоциклов. Некоторое время они ехали в этом огромном потоке. На развилке дорог колонна вдруг свернула к железнодорожной станции Ярцево. Миронов снова незаметно подмигнул Шменкелю.

Фриц волновался, догадываются ли товарищи, сидящие в кузове, что он задумал.

Коровин с удивлением посмотрел на указатель – Виктор не знал, что из-за неожиданного попутчика им приходится делать крюк.

Убедившись, что товарищи ведут себя спокойно, Шменкель перестал волноваться. Фриц с благодарностью подумал сейчас о Морозове, который на всякий случай объяснил им, как лучше проехать по городу, хотя по первоначальному плану вовсе и не предусматривалось заезжать в него. Вот и мост через реку. Прибавив газу, Митя на большой скорости повел машину по городу. Капитан несколько раз покрутился направо и налево, но вскоре машина, резко затормозив, остановилась перед зданием комендатуры.

– Господин капитан, вы приехали.

– Благодарю вас, доктор.

Выйдя из машины, гитлеровец слегка коснулся двумя пальцами козырька фуражки, и исчез в дверях комендатуры.

Митя проводил его свирепым взглядом. Шменкель вскочил в кабину и спросил Митю:

– Что ты несся по городу как угорелый?

– Хотел поскорее отделаться от этого типа. Меня от него прямо наизнанку выворачивало. Было б неплохо, если б мы прикончили его там, в лесу.

– Этого не следовало делать. А вот как ты из колонны выехал – такое не каждый сумеет! Это – прямо мастерство.

– Мое мастерство еще впереди.

Проскочив через несколько улиц, Митя выехал на шоссе, догнал колонну машин и, воспользовавшись "дырой", проскочил мимо. Из одной машины солдаты что-то закричали Мите, но он лишь засмеялся и махнул им рукой. При въезде на станцию Митя погудел, а когда шофер впереди идущей машины не обратил на это никакого внимания, Митя так прижал его, что тот невольно пропустил назойливый грузовик.

– С ними только так и нужно, иначе они не понимают! – проворчал Митя.

– А почему из города ты не поехал прямо на станцию? Ведь там есть дорога?

– Есть-то есть, но та дорога идет вдоль железнодорожного полотна и усиленно охраняется.

Шменкель понимающе кивнул и закурил. Больше он ничего не говорил Мите, даже когда тот свернул с шоссе и поехал по дороге, изрытой воронками.

Из-за объезда они потеряли много времени. Только после полудня партизаны подъехали к серому зданию товарной станции.

Митя погудел три раза. Из будки, выкрашенной в черный, белый и красный цвета, вышел часовой. Солнце слепило ему глаза, и, чтобы разглядеть машину, он приложил к глазам ладонь. Потом часовой поднял шлагбаум и пропустил машину на территорию станции. Митя пересек станционный двор и остановился, но мотора не выключил.

Шменкель не спеша вылез из кабины и хлопнул дверцей. Партизаны выпрыгнули из кузова и с любопытством осмотрелись.

Рыбаков с двумя партизанами пошли вслед за Шменкелем. Не успели они подойти к зданию склада, как из дверей выскочил унтер-офицер, испуганно застегивая на ходу френч. Унтер хотел было доложить Шменкелю, но Фриц остановил его:

– Что, уснули, что ли? Ну, я вам покажу. Где радист?

– У меня, господин врач. Если я могу...

– А где остальные?

– Двое свободны от дежурства, остальные охраняют русских.

Немец указал вдоль путей, где метрах в двухстах русские рабочие грузили что-то в вагон.

Шменкель пошел за унтер-офицером через складское помещение. В самом конце склада он рывком распахнул дверь и остановился на пороге большой побеленной комнаты, разделенной перегородкой и оборудованной под жилое помещение. Трое солдат вытянулись по стойке "смирно". На столе валялись карты. Одна кровать была смята, видимо, на ней только что лежал унтер-офицер.

– Кто из вас радист?

– Обер-ефрейтор Швальбе, – доложил худощавый мужчина со светлой бородкой.

– Хорошо. А ты, – Шменкель ткнул пальцем в солдата с круглым лицом, собери всех людей, да побыстрее.

– Слушаюсь!

– Извините, господин врач, – с порога заметил унтер-офицер, – но русские...

– Никуда ваши русские не денутся.

"Пока все идет хорошо", – подумал Шменкель и вдруг увидел, что солдат с круглым лицом все еще стоит, вопросительно поглядывая на унтера.

Тогда Шменкель крикнул:

– А ты что, не понял моего приказа? Или ты уже его исполнил?

Солдат мигом исчез.

– Когда сменяете посты?

– Через три часа.

– Где у вас радиопередатчик?

– Здесь.

– Хорошо.

И в этот же миг за спиной Шменкеля щелкнули затворы автоматов.

– Руки вверх! – крикнул один из партизан. Солдаты медленно подняли руки, с недоумением глядя на вооруженных солдат.

– С места не сходить! Повернуться лицом к стене! – приказал Шменкель.

Гитлеровцы выполнили приказ, и на этот раз уже быстрее.

– Караульте их, – сказал Шменкель партизанам по-русски. – А мы, Виктор, займемся остальными.

Выйдя из комнаты, они направились к платформе. Шменкель приказал арестовать и других гитлеровцев, которые бежали по вызову.

Коровин пропустил немцев мимо себя, а когда они оказались в складе, быстро вытащил пистолет и приказал:

– Руки вверх!

Ошеломленные гитлеровцы не оказали ни малейшего сопротивления.

Шменкель тем временем вместе с двумя партизанами снял радиопередатчик, рывком оборвав какие-то провода на стене.

"Что делать с немцами? Они, конечно, запомнят мою внешность, и за нами будет организована погоня".

– Унтер-офицер, кругом!

Унтер повернулся. Лицо у него стало белым как полотно. Он тяжело дышал. Колени у него тряслись. Вид у него был очень жалкий.

– Что за грузы у вас на складе?

– Запчасти к машинам, меховые изделия, консервы, медикаменты...

– Покажи, где лежат медикаменты?

Лекарств на складе оказалось мало. Шменкель знал, что у доктора Кудиновой уже давно не было перевязочного материала и обезболивающих средств. Не опуская рук и лавируя между какими-то бочками, унтер-офицер подошел к горке ящиков.

– Вот медикаменты. Можно мне опустить руки?

– Нет.

Шменкель подозвал Коровина и послал его за партизанами, которые остались у машины.

– Нас расстреляют? – дрожащим голосом спросил унтер-офицер.

Шменкель взглянул на унтера, но с ответом не спешил. Унтер истолковал это молчание по-своему.

– А мне теперь все равно, расстреляют меня или нет. Теперь нет смысла...

– Какого смысла?

– Стреляйте скорей, мне давно уже все надоело.

Послышались шаги: это Коровин вернулся с двумя партизанами. Унтер-офицер безучастно смотрел, как партизаны подняли первый ящик.

– Что тебе давно надоело? – спросил Шменкель унтера.

– Что об этом говорить. Я рабочий, посмотрите на мои руки...

– В этой стране тоже есть рабочие. Почему ты воюешь против них?

– Потому что мой сын под Москвой потерял обе ноги.

Унтер-офицер переборол уже свой страх, который парализовал его вначале.

– Я недавно в пивной сболтнул лишнего, меня и сунули в эту дыру. Хорошо еще так отделался...

И уже совсем тихо добавил:

– У меня был единственный сын и тот теперь... калека.

Шменкель недоверчиво посмотрел на немца, но тот, видимо, говорил правду.

– Почему ж тогда ты не борешься против этой войны? – обратился к унтеру Коровин, который слышал их разговор. – Вот ты говоришь, что любишь сына, а что ты ради него сделал?

– А что я мог сделать? В одиночку?

– Я тоже один и воюю! – заметил Шменкель.

Унтер удивился:

– Вы немец?

– Да.

За стенами склада послышалась русская речь.

– Вы ведь партизаны?.. А вы – Шменкель? – вдруг спросил унтер.

Теперь настала очередь удивляться Фрицу: откуда этот человек знает его, они ведь никогда не встречались.

– Скажи, а что тебе, собственно, известно о Шменкеле?

– Военная жандармерия еще зимой распространила листовки. Их вывешивали на каждом углу. Мне тоже одну дали, только я ее никуда не наклеил. Если хочешь, посмотри. Она до сих пор лежит у меня в ящике.

Эсэсовец Кванд говорил тогда, что были объявлены розыски Шменкеля. Значит, он что-то еще утаил? А этот унтер-офицер, кажется, все честно говорит.

– Да, я – Шменкель. Можешь опустить руки. А почему ты не вывесил листовку на видном месте?

– Потому что я не свинья.

– Однако ты ведь не перешел к партизанам, чтобы бороться против фашистов?

– Нет. – Унтер-офицер закусил губу.

– Боялся?

– Не знаю, как и объяснить...

В голосе унтера было столько беспомощности, что Шменкель решил больше ни о чем его не расспрашивать. Этот человек, видимо, слишком слабохарактерный, чтобы решиться на активные действия.

– Вы, наверное, не знаете, что в Германии вошел в силу закон, по которому власти могут арестовать всю семью, если кто-нибудь из близких родственников выступил против. И если б я решился, то мою семью...

Шменкель почувствовал почти физическую боль в груди. Эрна, дети! Что с ними сделали? На какое-то мгновение все пошло кругом перед глазами Шменкеля. Фриц крепко сжал зубы и взял себя в руки.

– Ну и что же они делают в этом случае с родственниками? – спросил он.

– Взрослых сажают в концлагерь, а детей отдают в приюты.

Фриц вспомнил, что в штрафном лагере в Торгау он однажды слышал от одного заключенного, что фашисты помещают детей коммунистов в специальные дома. Там детям дают совершенно другие фамилии и воспитывают их в духе верноподданничества нацистам. Разумеется, и Геббельс и Гесс испробуют на этих детях все свои "новые" методы воспитания. Эрна может сколько угодно клясться в том, что ничего не знала о решении мужа перейти на сторону русских, в гестапо ей все равно не поверят.

– Нужно спешить, Ванюша, – сказал Коровин, положив руку на плечо Шменкеля, и, обратившись к унтер-офицеру, спросил: – А где у вас тут подвал?

– Вон там, в углу...

Унтер-офицер показал на еле заметную дверь и вновь вернулся к стене, у которой стояли гитлеровские солдаты.

– Что они хотят? – шепотом спросил унтера один из солдат.

– Молчать! – прикрикнул на немцев Шменкель и, выдвинув ящик, высыпал его содержимое на стол.

Среди различных бумаг на него вдруг глянуло собственное лицо. Читать листовку было некогда и, сложив несколько раз, он сунул ее за голенище сапога.

– Ну как с радиопередатчиком?

– Готово. А что делать с фрицами?

Подошел Коровин:

– Подвал большой и без окон. Так что, если мы засадим в него гитлеровцев, а дверь заставим ящиками, их не сразу найдут.

Перенеся радиопередатчик, завернутый в брезент, в машину, партизаны вернулись в склад, чтобы связать пленных.

Шменкель в окно наблюдал за платформой, но там было тихо. Русские рабочие, согнанные на погрузку, сидели у вагонов. И лишь только один мужчина нервно расхаживал взад и вперед по платформе, – видимо, надсмотрщик. Уж этот обязательно обратит внимание на грузовик, когда он будет отъезжать, да и отсутствие часовых его, видимо, уже сейчас сильно беспокоит. Он, того и гляди, побежит выяснять обстановку к часовому, стоящему у шлагбаума, и тогда погоня начнется раньше, чем партизаны окажутся вне опасности.

Митя, который все это время не вылезал из кабины, высунул голову и проговорил:

– Готов спорить, что этот тип – предатель!

Рыбаков тем временем загонял связанных гитлеровцев в подвал, покрикивая: "Давай! Давай"

Когда с немецкими солдатами было покончено, Шменкель, сложив ладони рупором, крикнул мужчине, который нервно расхаживал по платформе:

– Эй ты! Быстро в караульное!

Мужчина бегом пустился по платформе. На вид ему было лет пятьдесят, рыжеволосый, с. выпученными от базедовой болезни глазами.

– Понимаешь по-немецки? – спросил его Шменкель.

– Немного, ваше благородие.

– Ты над ними старший? – спросил мужчину Коровин.

– Да. Мы ждем указаний. Рабочие ленивы. – Надсмотрщик криво усмехнулся. – Их плетками нужно подгонять, грязные свиньи!

– Молодец, пойдем со мной. Водки хочешь?

– Хм, если господин угостит стопочкой...

Мужчина засеменил быстрее.

– Оставайся здесь, – шепнул Коровин Шменкелю. – Я сам его толкну в подвал.

Через несколько минут партизаны сели в машину. Шменкель вскочил в кабину. Часовой поднял шлагбаум и отдал честь.

– Направо или налево? – спросил Митя у Шменкеля, когда они выехали с территории товарной станции.

– Налево.

Шоссе было свободно. Миронов гнал машину, до отказа выжимая педаль. Миновав мост, свернули в сторону и поехали в северо-западном направлении прямо по полю. Вскоре дорогу им преградил ручей. Брод через него пришлось искать довольно долго. Когда переехали на другой берег ручья, Митя повел машину к темневшему на горизонте лесу. Вот и дорога. По ней через некоторое время они выехали в лощину, поросшую густым кустарником.

Здесь и остановились. Партизаны замаскировали машину. Шменкель выставил охрану к машине, а сам осмотрелся. Уже темнело. Ночь вступала в свои права. На небе показался диск луны.

Спать никто не мог. Партизаны потихоньку делились впечатлениями. Ужинали, не разжигая огня.

Прислонившись спиной к дереву, Шменкель молча , слушал партизан. Рядом с ним сидел Коровин.

– О семье задумался, Иван?

– Лучше, когда я об этом не думаю.

Однако слова унтер-офицера о новом нацистском законе не выходили у Шменкеля из головы. Эрна очень любит детей, и, если фашисты разлучат ее с ними, она не вынесет этого.

Коровин словно отгадал мысли Шменкеля и спросил:

– Ну, нашел ты ту листовку?

– Нашел.

– Покажи-ка и дай мне фонарик.

Шменкель вытащил из-за голенища листовку и протянул ее Коровину. Сам Фриц прочитал ее, еще сидя в машине.

"Бедная Эрна! Ее, наверно, уже допрашивали, может, даже издевались над ней. Если б она могла понять, почему я так поступил. Поступить иначе я не мог".

Коровин, прочитав листовку, сказал:

– Видишь, как дорого ценят фашисты твою голову? – И повторил: – "Лицо, поймавшее дезертира Фрица Шменкеля, получит вознаграждение: русский гражданин – восемь гектаров земли, дом и корову, военнослужащий вермахта пять тысяч марок и четырехнедельный отпуск на родину".

Коровин передал листовку другому партизану, и она стала переходить из рук в руки. При тусклом свете луны партизаны разглядывали портрет Шменкеля на листовке, напечатанной на русском и немецком языках.

Проверив посты, Шменкель снова сел, прислонившись к дереву, но заснуть так и не смог.

* * *

Утром третьего дня Митя благополучно привел свой автомобиль в партизанский лагерь. Совсем недавно вернулась группа партизан из отряда имени Суворова, и теперь бойцы делились впечатлениями о встрече с красноармейцами 20-й кавалерийской дивизии, которая дала им своего радиста для связи. Это был небольшого роста бурят, скуластый, с маленькими глазками. Он сразу же принялся осматривать трофейную радиостанцию и устанавливать ее в своей землянке. Единственным человеком, кому радист позволил заходить в радиоземлянку, был Морозов.

Разведчики штаба армии забрали с собой пленных немцев, чтобы передать их в лагерь для военнопленных. Прощание Кубата с партизанами было трогательным.

– Мы очень привыкли к этому Швейку в пижаме, – рассказывал партизан Михаил Букатин. – Он великолепно готовил, правда, не жалел наших запасов. Ты еще только садишься за стол, а у тебя под носом уже стоит тарелка с едой, как в московском "Метрополе". Мы все очень привязались к нему, и было по-настоящему жаль расставаться с этим занятным парнем. Когда Кубат прощался с нами, в глазах его стояли слезы, а лицо было печальное-печальное. Ну прямо Дон-Кихот – рыцарь печального образа. Нам от души было жаль его. Командиру нашему, – продолжал Букатин, – он тоже понравился, тот даже приказал врачихе выдать ему целый литр водки. За столом Кубат произнес речь. Мы из нее поняли только то, что обязательно разобьем фашистов и тогда он снова вернется в свой Брюнн, где будет работать в отеле. Он всех нас пригласил к себе в гости... Ты ни за что не отгадаешь, что он ел сам. Только кашу.

Шменкель рассмеялся.

– У него больной желудок. Представляешь, Ваня, такой повар – и с больным желудком!.. Ну а теперь ты, Ванюша, расскажи, как вы захватили рацию...

Шменкель уже доложил начальству об успешном проведении порученной ему операции и теперь только сказал:

– А тот унтер-офицер с товарной станции был не таким уж глупым. Он понимал, что поступает несправедливо. Может, ему даже было стыдно... Многим немцам не по себе в собственной шкуре. Где-то в душе они понимают, что должны воспротивиться фашизму, который несет гибель немецкому народу и народам всей Европы. Но они беспомощны, потому что не знают, как должны поступать.

– Да это и не удивительно. Если тебе каждый день вдалбливают в голову, что ты человек высшей расы, ты когда-нибудь и сам начнешь верить в это. Букатин на миг задумался, припоминая. – Недавно мы распространяли листовки в одном селе. Ко мне подошел какой-то старик и сказал: "А в них правда написана, сынок? Сейчас много всяких бумажек раздают, даже не знаешь, где в них правда, а где нет. Немцы врут, и люди теперь уже перестали верить чему-либо. Раньше все было просто, сразу видели, где хорошо, где плохо. А сейчас человек спрятал лицо, и не поймешь, можно ему доверять или нет. Другой раз мне кажется, что эти проклятые оккупанты и нас с головой окунули в ложь".

– Окунули в ложь, – машинально повторил Шменкель. – А старик неплохо сказал. Знаешь, как об этом говорил врач, которого мы взяли в плен? Он считает, что огромные просторы Советского Союза сделали немецких солдат неверующими. Некоторые из гитлеровцев, например, думают, что Германия даже в случае победы не сможет охранять страны, которые она завоевала. Рано или поздно ответный удар будет нанесен. В этом есть что-то разумное.

– Слабое утешение, – буркнул Букатин.

– Разумеется. Самое плохое заключается в том, что немцы все еще никак не могут понять, в каком преступлении они участвуют.

Шменкель встал и, сунув руки в карманы, спросил:

– Скажи, Михаил, есть у нас какая-нибудь типография или хотя бы печатный станок? Ты только что говорил о каких-то листовках. Латинского шрифта у нас, конечно, нет?

– А у тебя, я вижу, большие аппетиты. К сожалению, мы имеем не так много: всего лишь печатный станок. Кто его знает, откуда он взялся. Мы слушаем сводки Совинформбюро, потом сами пишем листовки. А ты знаешь, что недалеко от нас действуют партизанские отряды имени Щорса и Лазо? Если так пойдет и дальше, то скоро у нас будет своя партизанская дивизия. Что ты думаешь о Морозове?

– А что я должен думать? По-моему, он настоящий командир.

– Мне тоже так кажется. С тех пор как он наладил радиосвязь со штабом Калининского фронта, все командиры отрядов обязаны докладывать в штаб о результатах своей деятельности.

– Да ты сам просто информбюро. А еще есть новости?

– Да еще какие! Сюда посылают самолеты с Большой земли, которые сбросят нам оружие, боеприпасы и продовольствие. Сейчас как раз отбирают добровольцев для очистки площадки в лесу, куда все это будет сброшено. Хочешь пойти на эту работу?

– Конечно, а ты?

– Никак не могу. Я же говорил тебе, что назначен связистом. Жаль, что не увижу, как с неба нам сбросят печатный станок. Хоть ты смотри, чтобы все было в порядке, не поломали бы чего.

Петр Рыбаков отер со лба пот, прихлопнул рукой комара, который сидел у него на груди, и бросил топор в траву.

Последние лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, золотили их. Где-то вдали ухнул филин, словно радуясь тому, что теперь уже не будут стучать топоры и визжать пилы. В чаще уже было темно, от болота тянуло сыростью.

– От работы разыгрался аппетит. – Рыбаков снял сапоги, размотал портянки. – После трудов праведных неплохо бы выпить стопочку и закусить куском сала. Как ты считаешь, мы это заслужили? – И он подмигнул.

– Не говори глупостей, Петр. Водки-то нет. Или у тебя еще от старых запасов осталось?

– Осталось? Что я слышу! Наши санитары не имеют сердца, но и у тебя его нет. Из тебя никогда не получится настоящий разведчик.

– Может, ты и прав, Петр. – Шменкель был настроен мирно. – Мне бы твое самолюбие!

– Разведчик должен все знать, Ваня. Заруби это себе на носу. Это, так сказать, особенный человек. Шменкель сел на траву и закурил.

– А что ты подразумеваешь под словом "особенный"?

– Во-первых, разведчик никого не боится: ни врагов, ни женщин. А ты вот сидишь тут, коптишь небо и не замечаешь, что по тебе сохнут наши девицы из санчасти. Даже докторша...

– И это все?

– Во-вторых, у разведчика в карманах всегда должно быть что-то особенное: немного трофейного шоколада, хороший табачок, а не махорка, зажигалка и, не забудь, фляжка с водочкой.

– А у тебя она есть, эта фляжка?

– Боже мой, – простонал Рыбаков, – бедняга, неужели ты не видишь логической связи одного с другим? В этот момент к ним подошел Спирин.

– Отдыхаете на лоне природы? – добродушно съязвил он.

– Садись и помалкивай, – оборвал его Рыбаков, – не один ты умный.

Спирин хотел было возразить, но Шменкель успокоил его:

– Дай ему поговорить, он сегодня в ударе.

– В ударе! – вскинул Рыбаков руки к небу. – Я ему объясняю все логически, а он ничего не понимает да еще скалит зубы.

– В чем же дело? – Спирин тоже сел. – Что-нибудь интересное?

– Какой же вывод ты сделаешь для себя? – не унимался Рыбаков.

Шменкель пожал плечами, Рыбаков продолжал:

– Я уже сказал, из тебя разведчик не получится. И вот почему. Моя мать не раз говорила, что я рожден для чего-то большого, потому что у меня золотые руки. Но это я только вам говорю, не для передачи. Я, например, хотел научиться играть на рояле.

– Почему именно на рояле? – удивился Спирин.

– Потому что у меня золотые руки.

– И что же из этого вышло?

– К сожалению, ничего. Играть на рояле я так и не научился.

– Ну а какая связь?

– А я-то думал, ты поймешь. Разве ты не заметил, Виктор, что девушки из санчасти давным-давно влюблены в нашего Ваню? А он даже ни разу не зашел к ним. Понял?

– Да-а! – Спирин перевернулся и лег на спину.

– Я не думаю, что ты человек безнадежный, – продолжал Рыбаков, обращаясь к Шменкелю. – Слушай дальше. Я, например, никогда не забываю о своих друзьях. – Он показал рукой на Спирина, потом на себя. – Не только о себе надо думать. Как это у нас называется, Виктор?

– Дух коллективизма.

– Правильно. И этим чувством разведчик тоже должен обладать, Ваня. Видишь, многого тебе не хватает. Не смейся, а лучше учти критику.

– Тот, кто дает советы другим, сам должен показывать хороший пример. Шменкель нахмурился. – А у тебя есть трофейный шоколад?

– Нет.

– А сигареты?

– И этого нет.

– Вот видишь, а водка?

Рыбаков промолчал.

– Значит, кроме голой теории, у тебя ничего нет, – сказал Спирин, жевавший травинку. – Не слушай его, Ваня, болтает пустое.

Рыбаков сумрачно посмотрел на Шменкеля и сказал:

– Ты забываешь главный принцип разведчика.

– Ага, значит, и такой есть?

– Разведчик должен все знать.

– Конкретнее. Что знаешь ты?

– Например, знаю, где есть водка.

– И где же?

– В Симонове.

Наступила тишина. Рыбаков внимательно посмотрел на ребят.

– Симонове – это село в пятнадцати верстах отсюда, – снова заговорил он. – В оба конца, значит, тридцать верст. Местность болотистая, лесная, темнота... Но только с собой я вас не возьму. Вдруг вы там напьетесь, а мне потом придется тащить вас на себе. Выбросьте это из головы.

Вдруг Рыбаков рассмеялся и, вытащив из-под рубашки фляжку, высоко поднял ее над головой.

– Я уже побывал там!

– Не может быть. – Спирин даже присел. – В Симонове же немцы!

– Что для меня немцы, если я хочу выпить?

– А как же ты прошел мимо наших часовых? – поинтересовался Шменкель.