Текст книги "Екатерина Великая и ее семейство"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Так он и стоял под богато украшенной драгоценными камнями иконой Спасителя, которой Екатерина II благословила его в 1774 году на Новороссийское генерал-губернаторство, но через два года племянник покойного граф Александр Самойлов, ссылаясь на права наследника, отобрал икону, а после смерти Екатерины по приказу Павла гроб опустили в землю в том же склепе, где он и стоял, а вход в склеп замуровали кирпичами.

По его же приказу снесли и памятник Потемкину, поставленный указом Екатерины, однако же ненадолго, – как только на престоле оказался Александр, памятник вновь был воздвигнут, причем сильнее и громче других ратовал за» его восстановление граф Александр Самойлов.

Юность великих князей. Гатчина и Павловск

После смерти Потемкина влияние Зубова при дворе усилилось, как никогда ранее, и он стал, безусловно, первым вельможей империи.

Этому способствовало прежде всего то, что он начал претендовать на особую роль в семье Екатерины, разделяя ее недоброжелательство к Павлу и его жене и всячески подыгрывая в сугубых ее симпатиях к любимцу Александру.

А как раз в это время Александр из ребенка превращался в юношу, и Екатерина уделяла массу времени и сил для того, чтобы сделать из старшего внука достойного наследника российского престола.

Екатерина сама написала для Александра и Константина несколько книг и подобрала прекрасных учителей и педагогов, способных дать Великим князьям разнообразные научные познания, а также воспитать в них нравственность и чувство гражданской ответственности.

Первую скрипку в этом превосходном ансамбле, несомненно, играл высокоталантливый и широко образованный республиканец и либерал, швейцарский гражданин Фредерик Сезар де Лагарп. Он оказал исключительно сильное влияние на Александра, воспитывая в нем чувства справедливости, вольнолюбия и братской любви к ближним, и сохранил это влияние на протяжении всей своей жизни.

В 1814 году в Париже император Александр I сказал: «Никто более Лагарпа не имел влияния на мой образ мыслей. Не было бы Лагарпа, не было бы Александра». Юный Александр отвечал Лагарпу искренностью и доверием. Вот как оценивал самого себя Александр в письме к Лагарпу, когда исполнилось ему тринадцать лет:

«Вместо того, чтобы себя поощрять и удваивать старания воспользоваться остающимися мне годами учения, я день ото дня становлюсь все более нерадив и с каждым днем все более приближаюсь ко мне подобным, которые безумно считают себя совершенствами потому только, что они принцы. Полный самолюбия и лишенный соревнования, я чрезвычайно нечувствителен ко всему, что не задевает прямо самолюбия. Эгоист, лишь бы мне ни в чем не было недостатка, мне мало дела до других. Тщеславен, мне бы хотелось выказываться и блистать на счет ближнего… Тринадцати лет я такой же ребенок, как в восемь, и чем более я расту, тем более приближаюсь к нулю. Что из меня будет? Ничего…»;

А ведь это писал тринадцатилетний мальчик, причем на прекрасном французском языке.

А вот какое письмо сочинил в это же время двенадцатилетний Константин:

«В двенадцать лет я ничего не знаю… Быть грубым, невежливым, дерзким – вот к чему я стремлюсь. Знание мое и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь».

Вторым человеком, весьма благотворно влиявшим на Александра и Константина, был их священнослужитель и духовник Андрей Афанасьевич Самборский, выходец из бедного сельского украинского духовенства. А кроме того, Великих князей окружали и другие прекрасно образованные люди: Иван Муравьев-Апостол, преподававший английский язык, его родственник – Михаил Муравьев, занимавшийся этикой, психологией, русской словесностью и отечественной историей. Академики Людвиг Крафт и Петр Симон Паллас преподавали физику, математику, естествознание и географию. Начала военных наук мальчики узнавали от полковника Карла Массона, а отец Андрей Самборский, кроме всего прочего, знакомил их с практикой сельского хозяйства: возле Царского Села, на мызе Белозерка, у него было собственное имение, которое он вел по последнему слову агрономической науки, и, часто гуляя там с детьми, заводил их в избы крестьян, на огороды, пасеки, в сады, на нивы, на скотные дворы, на луга и пашни.

Впоследствии Самборский, вспоминая об этих прогулках, писал Александру I: «Ваше Величество могли весьма ясно познать мою прямую систему религии евангельской и религии сельской, из которых происходят благоденствие и трудолюбие, которые суть твердое основание народного благоденствия».

К пятнадцати годам Александр превратился в крепкого, сильного, стройного и красивого юношу. Он был со всеми ласков, приветлив, очарователен в обращении с девицами и дамами, ровен и дружествен в отношениях с мужчинами. Вместе с тем в отношениях с людьми была ему свойственна осторожность, скрытность и какая-то двойственность, выработавшаяся в нем из-за вечного антагонизма между Павлом и Екатериной. А ведь жизнь юноши проходила при дворах – и у родителей, и у бабушки.

* * *

А теперь – о цесаревиче Павле, Марии Федоровне и их сыновьях.

Павел и Мария Федоровна имели два собственных двора: у цесаревича это была Гатчина, расположенная в 24 верстах от Царского Села, у Великой княгини – Павловск, находившийся совсем рядом с Царским Селом.

Кроме того, Павел и его жена имели дворец на Каменном острове в Петербурге и отведенные им апартаменты в Зимнем и Царскосельском дворцах. Августейшие дети не были обделены императрицей ни деньгами, ни подобающим их сану почетом.

В Павловске тихо шелестели шелка и бархат нарядов придворных дам и строго чернели сюртуки лейб-медиков Марии Федоровны, которая с 1777 года пребывала в состоянии перманентной беременности: она родила за двадцать один год десять детей – четырех мальчиков и шесть девочек, и в связи с этим акушеры, гинекологи, педиатры, терапевты были в Павловске почти в таком же числе, что и камер-юнкеры и камергеры.

Гатчина же была маленьким военным лагерем. Еще ребенком Павел получил из рук матери звание генерал-адмирала Российского флота, и тогда же в Гатчине был расквартирован морской батальон, а вслед за тем на глади гатчинских прудов забелели паруса небольших кораблей и заплескались весла галер. Начались учебные плаванья и особенно милые сердцу цесаревича «морские» парады. Прошло еще несколько лет, и Павел стал шефом Кирасирского полка – отборной тяжелой кавалерии. Из-за этого в Гатчине появился эскадрон кирасир, а со временем в резиденции цесаревича разместилась целая армия, состоящая из шести батальонов пехоты, егерской роты, четырех полков кавалерии – драгунского, гусарского, казачьего и жандармского, а также из двух рот артиллерии – пешей и конной.

Правда, вся эта игрушечная армия состояла из 2000 солдат и матросов, 250 унтер-офицеров и 130 обер– и штаб-офицеров, что равнялось полному штату одного полка настоящей армии.

Главным занятием гатчинского войска, одетого в темно-зеленые мундиры прусского образца и живущего по уставам армии Фридриха II, были строевые учения, смотры, разводы и парады. И попадая в Гатчину, сильно напоминавшую Берлин будками, шлагбаумами, кордегардиями и гауптвахтами, Александр и Константин из Великих князей превращались во взводных командиров в разных полках армии своего отца.

(Забегая чуть вперед, скажем, что с 1795 года братья должны были приезжать в Гатчину по четыре раза в неделю к шести утра и находиться там до часа дня, занимаясь экзерцицией, учениями и маневрами. Проходя артиллерийскую практику, Александр оглох на левое ухо, и поправить его глухоту не смогли уже до конца дней.)

Следует признать, что и Александр, и Константин, очень боясь отцовского гнева за нерасторопность или нечеткость в собственных действиях, все же полюбили общий строй Гатчины, ее дух, ее камуфляж. До конца дней они пронесли неувядающую любовь к блеску парадов и показательных маневров, к четким механическим передвижениям многотысячных колонн, которые по единому мановению руки мгновенно перестраиваются в каре, меняют фронт, образуя причудливые квадраты и линии.

Так, меж Царским Селом и Гатчиной, завершилось детство Александра и Константина.

Брачные планы Екатерины в отношении Александра, его свадьба с принцессой Луизой-Августой Баден-Баденской и начало семейной жизни

Когда Александру пошел пятнадцатый год, Екатерина решила, что пора подумать о его женитьбе. Поисками невесты занялся посланник при германских дворах, граф Николай Петрович Румянцев, сын фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского, будущий министр иностранных дел, основатель известного московского музея и библиотеки, носивших его имя.

Екатерина обратила внимание Румянцева на внучек маркграфа Баденского Карла-Фридриха – четырех дочерей наследного баденского принца Карл а-Людвига и его высоконравственной и добродетельной супруги Амалии. Их дочери славились хорошим нравом, красотой и здоровьем.

Румянцеву следовало особенно внимательно присмотреться к двум старшим принцессам – одиннадцатилетней Луизе-Августе и девятилетней Фридерике-Доротее. В случае если, по мнению Румянцева, девочки окажутся достойными Российского императорского дома, следовало, собрав все необходимые сведения, добиться согласия родителей на поездку сестер в Петербург.

Румянцев сразу же очаровался старшей – Луизой-Августой. Сопровождавший его в поездке в Карлсруэ граф Евграф Комаровский писал о ней: «Я ничего не видывал прелестнее и воздушнее ее талии, ловкости и приятности в обращении».

Юному Александру после прибытия сестер 31 октября 1792 года в Петербург оставалось лишь остановить свой выбор на одной из них. И его избранницей оказалась старшая – Луиза, а младшая, пробыв в Петербурге до августа 1793 года, уехала обратно в Карлсруэ.

Воспитатель Александра А. Я. Протасов записал в своем дневнике: «Александр Павлович обходился с принцессою старшею весьма стыдливо, но приметна была в нем большая тревога, и с того дня, полагаю я, начались первые его к ней чувства». Следует иметь в виду, что Александру еще не было пятнадцати лет, и его смущение было вполне естественным.

В том же дневнике Протасова, в записи от 15 ноября 1793 года, находим мы и описание невесты Александра: «Черты лица ее очень хороши и соразмерны ее летам… Физиономия пресчастливая, она имеет величественную приятность, рост большой, все ее движения и привычки имеют нечто особо привлекательное… В ней виден разум, скромность и пристойность во всем ее поведении, доброта души ее написана в глазах, равно – и честность. Все ее движения показывают великую осторожность и благонравие: она настолько умна, что нашлась со всеми, ибо всех женщин, которые ей представлялись, умела обласкать или, лучше сказать, всех, обоего пола людей, ее видевших, к себе привлекла».

После того как выбор был сделан, события пошли обычным порядком: невесту образовали в православии, крестили по греческому образцу, нарекли Елизаветой Алексеевной, обручили с Александром Павловичем, а затем в конце сентября 1793 года сыграли свадьбу – девятую в доме Романовых, когда брак заключился с представителем одной из немецких династий.

Молодожены окунулись в жизнь, наполненную праздничками и нескончаемыми удовольствиями. У них появился свой двор, свой штат, а вместе с этим начались сплетни интриги и борьба сразу же образовавшихся при молодом дворе враждебных друг другу партий.

Ж. Монье. «Императрица Елизавета Алексеевна». 1802 г.

Не обошлось и без скандалов, самым громким из которых стало настойчивое ухаживание за Елизаветой Алексеевной Платона Зубова.

Влюбившись в Елизавету и не встретив ответного чувства, Платон Александрович впал в меланхолию и по целым дням валялся на диване, заставляя играть для себя на флейте. Сладострастные и печальные звуки ввергали его в грусть и томление.

15 ноября 1795 года Александр писал своему другу, графу В. П. Кочубею: «Вот уже год и несколько месяцев граф Зубов влюблен в мою жену. Посудите, в каком затруднительном положении находится моя жена, которая воистину ведет себя, как ангел».

А она и действительно вела себя, как ангел, однажды написав своей матери об Александре: «Счастье моей жизни в его руках, если он перестанет меня любить, то я буду несчастной навсегда. Я перенесу все, все, но только не это».

Однако, если Александр не сразу разобрался в происходившем, то его бабушка мгновенно все оценила и решительно положила конец ухаживаниям Зубова за Елизаветой. Платон быстро пришел в себя, забыл о своих чувствах к пятнадцатилетней великой княгине и снова полюбил шестидесятичетырехлетнюю императрицу.

Свадьба многое переменила в жизни Александра. Он перестал учиться, признавая из учителей лишь Лагарпа, который продолжал сохранять свое влияние на него. Из прежних привязанностей у Александра осталась лишь одна – к плацпарадам, разводам, фрунту.

Протасов писал о первых месяцах после женитьбы своего воспитанника: «Он прилепился к детским мелочам, а паче военным, подражая брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно. Причина сему – ранняя женитьба и что уверили его высочество, что можно уже располагать самому собою…»

Очарованная своим старшим внуком, не замечая его недостатков, Екатерина твердо решила сделать Александра наследником престола. Причиной тому были не столько достоинства Александра, сколько ее нелюбовь к сыну Павлу.

Еще в 1780 году, после одной из бесед с сыном, Екатерина заметила: «Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти. Из нас сделают провинцию, зависящую от Пруссии. Жаль, если бы моя смерть, подобно смерти императрицы Елизаветы, сопровождалась изменением всей системы русской политики».

С тех пор мысль о лишении Павла права наследования престола не оставляла Екатерину, причем все чаще она стала задумываться над тем, чтобы еще при своей жизни объявить цесаревичем Александра.

14 августа 1792 года Екатерина писала Гримму: «Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его».

Активные действия Екатерина начала через три недели после свадьбы. 18 октября 1793 года она привлекла к делу Лагарпа, желая, чтобы он должным образом повлиял на Александра, но так как императрица говорила обиняками, швейцарец сделал вид, что не понял, о чем идет речь. Он не желал быть орудием в руках императрицы и вместе с ней манипулировать судьбами ее сына и внука.

Последствия не заставили себя ждать: в январе 1795 года Лагарп был отстранен от службы и, получив чин полковника, 10 000 рублей на дорогу и пожизненную ежегодную пенсию в 2000 рублей, весной уехал из России.

Перед отъездом он открыл секрет Александру и убеждал его отказаться от трона, во-первых, потому, что это безнравственно, и, во-вторых, потому, что Павел мечтает о короне, а Александр желает одного – избавиться от власти и жить честным человеком.

21 февраля 1796 года Александр подтвердил свое намерение в письме к Лагарпу. Он писал, что не изменит решения отказаться от своего звания, ибо «оно с каждым днем становится для меня все более невыносимым по всему тому, что делается вокруг меня. Непостижимо, что происходит: все грабят, почти не встречаешь честного человека, это ужасно»… И заканчивал он это письмо так: «Я же, хотя и военный, жажду мира и спокойствия и охотно уступлю свое звание за ферму подле вашей или по крайней мере в окрестностях. Жена разделяет мои чувства, и я в восхищении, что она держится моих правил».

Эти же намерения – отказаться от своего сана и уйти из дворца, сменив его на сельскую хижину, девятнадцатилетний Александр поверял не только Лагарпу, но и своим друзьям – Виктору Павловичу Кочубею и князю Адаму Чарторижскому, с которым особенно сблизился после отъезда Лагарпа.

Встречаясь с князем Адамом, Александр утверждал, что наследование престола – нелепость и несправедливость, ибо верховную власть народ должен вручать самому способному из своих сыновей, а не тому, кого поставил над обществом слепой случай рождения.

Когда же Александр узнал, что Екатерина не оставляет надежд предоставить престол ему, минуя его отца, он заявил, что сумеет уклониться от такой несправедливости, даже если ему и Елизавете Алексеевне придется спасаться в Америке, где он надеялся стать свободным и счастливым.

Как видим, Александр с юности определенно не хотел наследовать престол и на протяжении всей дальнейшей жизни неоднократно предлагал корону то Константину, то Николаю, а Платон Зубов, всячески пытавшийся вредить Павлу во мнении Екатерины, более прочих поддерживал императрицу в намерении венчать на царство Александра в обход Павла.

Такая позиция Зубова объяснялась прежде всего тем, что он опасался прихода к власти Павла, ибо ничего хорошего ему лично это не сулило, и кандидатура Александра для Зубова была намного предпочтительней.

Женитьба великого князя константина павловича на принцессе юлиане саксен-кобургской

Женив Александра, любвеобильная бабушка решила осчастливить браком и недоросля Константина, проводившего досуг в нелепейших забавах: то он ловил крысу и, почти удавив ее, забивал полудохлую в ствол небольшой пушки, а потом стрелял в кого угодно; то ловил в окрестностях Царского Села молодых баб или девок и приставал к ним, а если не получал желаемого, кусал или щипал их.

Екатерина решила покончить со всем этим, подобрав ему подходящую жену.

Одну из первых невест подыскал для Константина граф Андрей Кириллович Разумовский, русский посланник в Вене. Незадолго перед тем был он посланником в Неаполе и стал там одним из любовников крайне развратной и жестокой королевы Каролины-Марии. Желая отплатить за старую любовь, Разумовский стал сватать одну из дочерей Каролины за Константина, но этому решительно воспрепятствовала Екатерина. Ее политические симпатии были не на стороне Бурбонов, к дому которых принадлежал король Неаполя, а к родственным ей немецким владетельным домам.

Десять невест одна за другой приезжали в Петербург, но никто не удовлетворил вкусов и запросов Екатерины, хотя Константин двух-трех из них готов был облагодетельствовать. Несостоявшиеся невесты, получив богатые подарки, покидали Северную Пальмиру, пока не появилась одиннадцатая претендентка, на которой Константин и остановил свой выбор. Это была младшая из трех Саксен-Кобургских принцесс, пятнадцатилетняя Юлиана-Генриетта-Ульрика – маленькая брюнетка, находчивая и умная, с чувством собственного достоинства и покладистым характером.

24 октября 1795 года Константин сделал предложение матери невесты, а на следующий день состоялась помолвка. 7 ноября герцогиня и две ее дочери уехали из Петербурга, буквально осыпанные дождем бриллиантов и получившие еще 160 000 рублей.

По отъезде матери и сестер Юлиану передали под надзор остзейской баронессы Шарлотты Карловны Ливен, к интересной личности которой мы еще вернемся, и она стала жить с сестрами Александра и Константина, обучаясь русскому языку и основам православия. 2 февраля принцесса приняла православие и стала называться Анной Федоровной. 3 февраля 1796 года состоялось обручение ее с Константином, а 15 февраля – венчание: в 10-й раз дом Романовых принимал в свою семью еще одну немецкую принцессу. Около 9000 солдат и офицеров выстроились на Дворцовой площади и на прилегающих к ней улицах, услаждая взор жениха и тестя невесты – Павла Петровича.

При венчании над головой жениха венец держал Иван Иванович Шувалов, а над невестой – Платон Зубов.

Молодым был отведен Мраморный дворец, вокруг которого две недели продолжалось народное гулянье.

В штат нового молодого двора вошло шестнадцать придворных во главе с гофмаршалом князем Борисом Голицыным, появились новые люди, новые партии и новые интриги…

Смерть Екатерины Великой

Утром 6 ноября, без четверти десять, от третьего апоплексического удара умерла Екатерина Великая.

…А в ночь на 5 ноября, когда императрица была еще жива, Павлу Петровичу, спавшему в Гатчине, приснился чудной сон: ему казалось, что некая неведомая сила подымает его и возносит к небу, заставляя парить над облаками. Это повторялось несколько раз, и, когда Павел в очередной раз проснулся, как бы вернувшись на землю, он увидел, что и Мария Федоровна тоже не спит. Павел спросил жену, почему она бодрствует, и Мария Федорова ответила, что всю ночь ее не оставляет сильная тревога.

За обедом он рассказал о своем сне ближайшим придворным, а вскоре в Гатчину один за другим примчались несколько курьеров из Петербурга с одной и той же вестью – государыня при смерти.

Первым прискакал Николай Зубов, посланный к Павлу Платоном. Фаворит очень боялся грядущего царствования и решил еще до кончины своей повелительницы навести мосты между Петербургом и Гатчиной, рассчитывая на милость нового императора и забвение былого неудовольствия.

Павел, увидев Николая Зубова, решил, что тот прибыл, чтобы арестовать его, но, узнав об истинной причине появления его в Гатчине, оказался близким к обмороку.

Не медля ни минуты, Павел помчался в Петербург. За ним ехал длинный хвост возков, карет и открытых экипажей.

В девятом часу вечера 5 ноября Павел и Мария Федоровна прибыли в Зимний дворец, перед которым стояли тысячи петербуржцев.

Александр и Константин встретили отца в гатчинских мундирах и вместе с ним и матерью прошли в опочивальню Екатерины. Они застали больную в беспамятстве и из беседы с врачами поняли, что часы императрицы сочтены.

Отдав первые распоряжения, Павел направился в кабинет все еще живой Екатерины и сам стал разбирать и запечатывать все находившиеся там бумаги, особенно усердно отыскивая те, которые касались престолонаследия.

Так, между опустевшим кабинетом императрицы и опочивальней, заполненной отчаявшимися врачами, провел Павел эту последнюю ночь в жизни своей матери.

И сам Павел, и Мария Федоровна, и их старшие дети за всю ночь не сомкнули глаз. Не спали и сотни придворных, дворцовых служителей, офицеров и генералов армии и гвардии, на глазах у которых нервный, возбужденный Павел то входил, то выходил из комнаты, где лежала умирающая Екатерина. Наконец послышался ужасный стон, разнесшийся по всему дворцу, – Екатерина умерла. Тотчас же вышел доктор Роджерсон и сказал:

– Все кончено!