Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №02 за 2005 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
В архивах Бельвуара русским профессором Петром Пороховщиковым, жившим в эмиграции, исследован редчайший автограф шекспировских строк (вариант песни из «Двенадцатой ночи»), написанный, как считал Пороховщиков, рукой Рэтленда.
Рэтленд – единственный из «кандидатов в Шекспиры», чья связь со стратфордским Шакспером документально зафиксирована. В дворцовой книге Бельвуара есть запись о том, что спустя недолгое время после смерти хозяина дворецкий Рэтлендов вызвал к себе Шакспера и актера Ричарда Бербеджа и заплатил каждому по 44 шиллинга золотом «за некую импрессу моего лорда». После чего Шакспер навсегда покидает Лондон и театр. Толковать эти слова можно по-разному – нам важен сам факт связи Рэтленда и Шакспера.
Известен особый интерес Рэтленда к театру. В письме одного из современников говорится, что графы Рэтленд и Саутгемптон, а именно Саутгемптону посвящены первые поэмы Шекспира, пренебрегают придворными обязанностями, проводя все время в театре.
К этим фактам, по крупицам собранным трудами многих шекспироведов, Гилилов добавляет и сведения о Елизавете Рэтленд. Сам Бен Джонсон говорил, что она «нисколько не уступала своему отцу сэру Филиппу Сидни в искусстве поэзии». Но почему-то ни одна ее поэтическая строка при жизни не была опубликована под ее именем. Почему? Опять эта загадочная таинственность, подмеченная в творчестве Шекспира Луни...
Поверим Гилилову, упрямому в своей аргументации: то «одно имя», то «еще более совершенное создание», которое восстало из общего праха супругов Рэтленд, Голубя и Феникс, есть не кто иной, как Великий Бард Уильям Шекспир и все его творческое наследие...
Реквием
Несколько лет назад автору этих строк повезло поработать в Англии. Удалось мне выкроить время и для того, чтобы побывать в местах, связанных с Шекспиром-Рэтлендом. В величественном Бельвуаре есть эспланада для пушек, точь-в-точь такая, какая описана в Эльсиноре из «Гамлета», – в Эльсиноре реальном ее нет. В городке Боттес-форд, лежащем в 4 милях от замка, в церкви Пресвятой Девы Марии вдоль стен и посреди нефа – ряды надгробий, внушительные изваяния, многие в латах, иные – в коронах. А почти у самого алтаря – надгробие с раскрашенной фигурой 5-го графа Рэтленда, выполненное, кстати, в той же мастерской Николаса Янсена и его брата Герарда, где делался и стратфордский памятник Шаксперу.
Граф лежит, воздев сложенные ладони к небу; чуть пониже, рядом с ним – его жена, графиня Рэтленд (хотя ее прах здесь никогда не покоился). На стене таблица, рассказывающая о странных обстоятельствах похорон графа. Почему-то его похоронили сразу же, не открывая гроба, как только в Боттесфорд привезли мертвое тело. Погребальная процедура состоялась двумя днями позднее. Вдова при ней не присутствовала...
Отчего все эти странности? Гилилов в своей книге расшифровывает их. Лет 80 назад было найдено (среди уже опубликованного!) письмо современника, рассказывающего, что графиня Рэтленд через неделю после смерти мужа приняла яд и была похоронена в Соборе св. Павла рядом со своим отцом Филиппом Сидни. Но почему же она не была на похоронах своего мужа? И еще вопрос: почему он ни словом не обмолвился о ней в своем завещании? Не забыл о слугах, о ближней и дальней родне – о ней ни слова.
Объяснение одно: между ними было уговорено, что она за ним последует. На похоронах ее не было потому, что хоронили не Рэтленда. Потому – закрытая крышка гроба. Если бы это был он, отпала бы необходимость закапывать тело сразу же – оно было набальзамировано, есть запись об уплате за это. В могиле кто-то другой.
...Рэтленда Елизавета похоронила рядом с собой, в Соборе св. Павла. Не став единой плотью, они и в смерти остались единой сутью. Джульетта последовала за своим Ромео. Великая страсть, рожденная единением духа!
В 1666 году во время Великого лондонского пожара Собор св. Павла сгорел, сгорели его могилы и надгробия. Потом собор был отстроен заново, из камня...
В Соборе св. Павла я поинтересовался у служителей, где тут надгробие Филиппа Сидни. Мне дали в провожатые пожилую даму, и она повела меня в крипту, подвальный этаж, попутно объясняя, что могилы нет и нет надгробия, они сгорели, есть только мемориальная доска, установленная много позже. Я все это уже знал, но с благодарностью выслушал.
– Вы откуда? – спрашивает она.
– Из России.
– А-а-а... – в голосе удивление. – Я думала, вы из Нидерландов. Он там погиб. Не знала, что в России им тоже интересуются...
Черная мемориальная доска с медальоном-портретом из белого мрамора. Наверное, изображение делалось по портрету, хранящемуся в Национальной портретной галерее. На том портрете меня поразила надпись по-латыни – «Остальное – слава». Почти как у Гамлета – «Остальное – молчание». Видимо, в этой семье презрение к славе было наследственным... Умирая, Сидни завещал все свои рукописи сжечь. Его сестра Мэри наказ не выполнила – все сохранила, дописала и издала. Это благодаря ей Англия обрела великого поэта. Огромна и ее роль в издании и редактировании произведений Шекспира; возможно, к каким-то из них она приложила руку как соавтор...
А неподалеку от доски в честь Филиппа Сидни – сразу же привлекающая к себе внимание фигура из белого мрамора. Это статуя Джона Донна, единственная из надгробных, чудом сохранившаяся после пожара. Донн был настоятелем собора, причем священнический сан он принял по совету капеллана Рэтленда. Кто знает, может быть, поэт заранее готовил хранителя своей посмертной тайны.
В наследии Донна есть загадочное стихотворение «Канонизация». Оно становится понятным, если сопоставить его с поэмами честеровского сборника: «Мы также, – говорят герои стихотворения, – догорающие свечи, и мы умираем по своей воле/ И в самих себе мы находим орла и голубку./ В загадку Феникса нами вложено много ума,/ Мы, двое, есть одно./Так оба пола, соединяясь, рождают нечто нейтральное./ Мы умираем и восстаем, и утверждаем/ Тайну этой любовью».
Закутанная в балахон статуя-надгробие Донна стоит на урне. Не странно ли? А может быть, имеется в виду урна, хранящая прах Роджера и Елизаветы, Голубя и Феникс? Их духовный союз и обращенный в вечность творческий подвиг, их любовь и трагический уход из жизни, возможно, со временем станут одним из прекраснейших мифов человечества, таким же всеобщим, как мифы Ромео и Джульетты, Отелло и Дездемоны, Тристана и Изольды.
Предварительные итоги
«Примите мои поздравления по поводу качества Ваших аргументов и исследования. Я многое читал об этом предмете, но Вы привлекли внимание к новым моментам, особенно в части Кориэтовых сочинений», – отрывок из письма Гилилову от Марка Рейленса, художественного директора шекспировского театра «Глобус».
Совсем недавно в Нью-Йорке вышел из печати английский перевод книги Гилилова, и – сразу восторженный отклик. Режиссер Кристофер Ньюпен пишет в письме Гилилову: «Снимаю шляпу перед вашим открытием!»
Отклик такого рода не первый. Уверен, признание это будет лишь шириться. Впрочем, наверняка будут и отклики противоположные. Они уже и были, отличаясь больше накалом эмоций, чем качеством аргументов. Много ругани – мало доказательств. Не будем вдаваться здесь в детали «антигилиловской» полемики. Очень трудно – таково уж свойство человеческой психологии – расставаться с привычными мифами...
Закрывает ли исследование Гилилова «шекспировскую проблему»? Сам он не торопится утверждать это – напротив, ждет серьезных научных дискуссий (английский перевод, надеемся, даст им пищу), и главное – продолжения конкретных исследований целого ряда важных проблем и фактов. Скажем, очень многое может дать предположение сравнения водяных знаков и полиграфических реалий честеровского сборника с реалиями других книг тех же лет издания. Это сделало бы датировку Гилилова бесспорной, а стало быть, и неопровержимыми все следующие из нее выводы.
Богаче или беднее становимся мы, узнав правду о Шекспире? Конечно же, богаче. Не только потому, что открываем для себя несколько десятков страниц шекспировских стихов, опубликованных в честеровском сборнике, ранее не идентифицированных. Главное – после книги Гилилова Шекспир перестает быть безликой маской, а жизнь и творчество его – никак не сопряжены. Он становится живым, из плоти человеком, его творения вырастают из биографии, из личного опыта интеллектуала, поэта, воина и дипломата, немало повидавшего и пережившего, чуть было не погибшего в буре на море, познавшего тюрьму и ссылку... Отсветы этого есть в любой из его пьес.
Гилилов впервые дает ответ на то, почему же истинный Шекспир, как сказал Владимир Набоков, «скрыл от нас чудовищный свой гений за маскою». За этим стояла не политическая конспирация, как в 1920-е годы старались доказать у нас в стране, не презрение к низкому ремеслу драматурга, как и ныне считают многие. Ведь впервые имя «Шекспир» появилось как подпись к поэмам, а поэзией не считали зазорным заниматься и короли. Стояла за этим Игра – «Игра великого Британского ума». А потому открытие Гилилова – это разгадка культурного феномена исключительного значения. Феномена Игры, литературного Карнавала.
Рэтленд и те, кто, следуя его воле, творили потом миф о Шекспире, создавали его основательно и надолго. Славный розыгрыш придумали они и, наверное, весело смеялись, сочиняя его детали. Как-никак розыгрыш не для компании приятелей, даже не для города, не для страны – розыгрыш для всего мира, на все века! В этой великолепной пьесе (не лучшей ли из всего наследия классика?), во всеохватном хэппенинге, длящемся уже четыре века, достаточно места для каждого. Весь мир – театр... Весь мир и мы с вами – как сторонники, так и противники канонической версии – восторженно играем в пьесе о великом драматурге из Стратфорда. Очень тяжко многим из актеров этого представления будет признать, что поучаствовали они в фарсе...
Уверен, постижение мифа о Шакспере – никак не в убыток Англии. Культура ее лишь озаряется новым блеском от приоткрывшейся наконец завесы. Какие интересные лица нам открываются! Какую великую душу надо было иметь, чтобы переплавить собственные надежды и страдания в страсти своих бессмертных героев – Ромео, Джульетты, Отелло, Макбета, Лира!.. Сколько надо было испытать и перечувствовать, чтобы написать мудрые строки сонетов! И сколько дерзости и гордыни надо было таить в душе, чтобы бросить человечеству вызов: «Я, величайший из поэтов, отрекаюсь от своей великой славы. Гонитесь, если хотите, за ее мишурой. Она – тщета. Мне хватит того, что вы повторяете мои строки, мои мысли, не ведая, кто дал их вам...»
Прямая речь: Илья Гилилов
Постижение Шекспира
Полтора века в мире не утихает многоголосый Спор о том, кто же был Уильямом Шекспиром – величайшим драматургом человечества. Нередко можно слышать мнение, что о Шекспире якобы мало что известно, поэтому и возникли и сомнения, и спор. Это неверно. Постепенно о Шекспире человечество узнало больше, чем о многих его современниках. Все дело в том, что именно узнало человечество...
Изучение шекспировских произведений показало с несомненностью, что их автор (если это один автор) был не только гениальным, но и образованнейшим писателем своего времени, возможно, самым образованным и эрудированным в тогдашней Англии. Однако при жизни никто нигде не говорил и не писал, что видел такого автора или слышал о нем что-либо определенное. В то же время найденные документы свидетельствуют, что человек, которого принято считать Шекспиром, – уроженец городка Стратфорда Уильям Шакспер – не имел никакого образования вообще, вся его семья, даже его дети (!), всю жизнь оставались неграмотными, в его доме не было никаких книг, никто никогда при жизни не назвал его писателем, более того, нет никаких доказательств, что сам он умел хотя бы читать и писать, и есть веские основания в этом сомневаться. Вот это постепенно открывшееся неслыханное в истории мировой культуры противоречие – подлинная пропасть между тем, что говорят о своем авторе шекспировские произведения, и тем, что свидетельствуют подлинные документы о человеке, которого традиционно этим автором принято считать, – и является причиной Великого Спора. Сегодня вопрос о личности Шекспира – «шекспировский вопрос» – это научная проблема, так как она основывается на фактах; и, как всякая научная проблема, она должна решаться научными методами, а не упованиями на традиции и авторитеты или – тем более – на какие-то идеологические догмы (независимо от их окраски). У нас же в 1930-х годах додумались до того, что объявили всякие сомнения в авторстве Шекспира (то есть Шакспера) идеологически враждебными, а что это тогда значило – можно и не объяснять. И вот несколько поколений советских гуманитариев воспитывалось в духе этого нелепого идеологического табу, изолировавшего их от интереснейшей мировой дискуссии; последствия сказываются еще и сегодня.
Фактически в мире существуют две конкурирующие науки о Шекспире, две шекспирологии. Первая – традиционная, стратфордианская, исходящая из веры, что Уильям Шакспер и был Великим Бардом. Вторая – нестратфордианская – это отрицает, но на вопрос, кто же тогда был им, разные исследователи дают разные ответы. Множественность гипотез – нормальное явление в науке, когда она сталкивается со сложной проблемой. После выхода книги у нас, как и ожидалось, разгорелась довольно жаркая дискуссия в газетах, журналах, на радио и телевидении. Интересно, что, пока я публиковал работы по конкретным частным проблемам (датировки, идентификации прототипов и тому подобное), избегая связывать их с «шекспировским вопросом» (иначе они, вероятно, в то время вообще не увидели бы свет), оппонентов не было. Но когда в книге эта связь была наконец открыто продемонстрирована и феномен «Шекспир» получил рациональное объяснение в результатах конкретных исследований, наряду со сторонниками появились и оппоненты, объявившие, что они защищают великого драматурга от «антишекспиристов», то есть врагов Шекспира.
Но речь идет совсем не о «разоблачении» или «ниспровержении» Шекспира, а о его постижении! Множество фактов указывает на то, что перед нами не просто нередкое в истории литературы использование псевдонима, а Великая Игра, самое блестящее создание гениального драматурга, сценой для которого стало само Время, а роль не только зрителей, но и участников отведена сменяющим друг друга поколениям смертных. И те, кто сегодня изо всех сил охраняет запечатанные двери в святая святых этого Театра Времени, не ведая, что скрывается за ними, тоже исполняют предназначенную им роль. Не пострадает от постижения Шекспира никто, в том числе и Уильям Шакспер из Стратфорда: когда будет понято, что он не был Великим Бардом, но несколько столетий исправно исполнял его роль, мир не только не отвернется от стратфордских реликвий, но будет чтить их по-новому. Что касается оппонентов, то дискуссии с ними полезны, так как заставляют думать, перепроверять факты и доводы, стимулируют научные исследования. Однако надо заметить, что после исчезновения «идеологического табу» у нас стали появляться не только серьезные информативные и аналитические работы по «шекспировскому вопросу», но и легковесные, а то и просто пародийные, полные домыслов и необузданных фантазий сочинения «про тайную историю Шекспира», запутывающие в глазах читателей сложнейшую и чрезвычайно важную для всей мировой культуры проблему.
Тем, кто серьезно интересуется этой проблемой, предстоит научиться отличать фантастические построения от достоверных фактов. Самое важное: книга переведена на английский язык и совсем недавно издана в США. Мировые шекспироведческие центры, естественно, находятся в Англии и Америке, и именно там было бы желательно развернуть дискуссию вокруг книги и содержащихся в ней фактов, идей и гипотез. Дело это непростое. Подавляющая часть американских (как и английских) университетских профессоров литературы придерживаются традиционных, впитанных с детства представлений о Шекспире и привыкли «с порога» отбрасывать всякие сомнения в исторической достоверности традиции. Можно ждать, что, даже заметив «Игру об Уильяме Шекспире» на книжном рынке, ученые-рецензенты попытаются просто отмахнуться от нее, не вдаваясь в существо дела, не говоря уже о деталях, как они обычно и поступают с книгами иностранных авторов, чьи взгляды для них неприемлемы. Можно вспомнить, что даже Владимир Набоков, чьим замечательным стихотворением о Шекспире заканчивается моя книга, долгие годы живя в США, не переводил это стихотворение на английский язык и не публиковал, не желая раздражать своими нетрадиционными взглядами влиятельных ученых мужей, от которых, будучи университетским преподавателем, зависел. Так что книге придется основательно побороться за внимание читателей, чтобы идеи и гипотезы, которые она в себе несет, стали предметом полноценной дискуссии. Некоторый оптимизм порождает то обстоятельство, что часть из моих идей и гипотез ранее уже получила признание у западных специалистов (правда, без связи с «шекспировским вопросом», кое-кого способным теперь отпугнуть). Ободряет и реакция первых читателей: на международном фестивале в Вербие (Швейцария) в июле 2003 года только что вышедшие экземпляры английского издания «Игры об Уильяме Шекспире» публично читались и активно обсуждались в рамках литературной программы в течение восьми дней. В общем, шансы – пусть и не очень большие – развязать дискуссию в самом сердце ортодоксии есть, и время покажет, удастся ли их использовать.
Дискуссии же нужны для того, чтобы стимулировать расширение и углубление исследований в направлениях, уже доказавших свою перспективность, для привлечения к участию в них западных специалистов.
Александр Липиков, доктор искусствоведения
Приглашение на казнь
Под конец жизни человек, носивший «чудовищное», по его собственному мнению, имя Гильотен, обратился к властям наполеоновской Франции с просьбой переменить одноименное название страшного приспособления для казни, но его просьба была отклонена. Тогда дворянин Жозеф Игнас Гильотен, мысленно попросив прощения у своих предков, задумался над тем, каким образом избавиться от некогда добропорядочного и почтенного родового имени... Доподлинно неизвестно, удалось ли ему это осуществить, но потомки Гильотена навсегда исчезли из поля зрения историков.
Жозеф Игнас Гильотен родился 28 мая 1738 года в провинциальном городке Сэнт в семье не самого преуспевающего адвоката. И тем не менее с младых ногтей впитал некое особое чувство справедливости, переданное ему отцом, ни за какие деньги не соглашавшимся защищать обвиняемых, если он не был уверен в их невиновности. Жозеф Игнас якобы сам уговорил родителя отдать его на воспитание к отцам иезуитам, предполагая облачиться в сутану священнослужителя до конца своих дней. Неизвестно, что отвратило молодого Гильотена от этой почтенной миссии, но в определенный срок он неожиданно даже для самого себя оказался студентом медицины сначала в Реймсе, а потом в Парижском университете, который и закончил с выдающимися результатами в 1768 году.
Вскоре его лекции по анатомии и физиологии не могли вместить всех желающих: портреты и отрывочные воспоминания рисуют молодого доктора маленьким, ладно скроенным человеком с изящными манерами, обладающим редкостным даром красноречия, в глазах которого светилась некая восторженность.
Можно только удивляться тому, сколь радикально изменились взгляды того, кто некогда претендовал на роль служителя церкви. Как лекции Гильотена, так и его внутренние убеждения обнаруживали в нем законченного материалиста. Еще не были забыты великие врачи прошлого, такие как Парацельс, Агриппа Неттесгеймский или отец и сын ван Гельмонт, еще трудно было отрешиться от представлений о мире как о живом организме. Однако молодой ученый Гильотен уже ставил под сомнение утверждение Парацельса о том, что «натура, космос и все его данности – единое великое целое, организм, где все вещи согласуются меж собой и нет ничего мертвого. Жизнь – это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе – угасание какой-либо данности, есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры».
Все это, по мнению Гильотена, было чистой воды идеализмом, несовместимым с модными, рвущимися к господству новыми материалистическими убеждениями века Просвещения. Он, как это и полагалось молодым естественникам его времени, несравнимо больше восхищался своими знакомыми – Вольтером, Руссо, Дидро, Гольбахом, Ламерти. Со своей медицинской кафедры Гильотен с легким сердем повторял новое заклинание эпохи: опыт, экперимент – экперимент, опыт. Ведь человек – это прежде всего механизм, он состоит из винтиков и гаечек, их надо только научиться подкручивать – и все будет в порядке. Собственно, мысли сии принадлежали Ламерти – в своем труде «Человек-машина» великий просветитель утверждал весьма узнаваемые и сегодня идеи о том, что человек есть не что иное, как сложно организованная материя. Те же, кто считает, будто мышление предполагает существование бестелесной души, – дураки, идеалисты и шарлатаны. Кто когда-нибудь видел и трогал эту душу? Так называемая «душа» прекращает существование тотчас после смерти тела. И это – очевидно, просто и наглядно.
А потому вполне естественно, что врачи парижской медицинской Академии, к которой принадлежал и Гильотен, столь дружно возмутились, когда в феврале 1778 года в столице объявился австрийский врачеватель Франц Антон Месмер, широко известный тем, что открыл магнетический флюид и первым применил для лечения гипноз. Месмер, разрабатывавший идеи своего учителя ван Гельмонта, эмпирическим путем открыл механизм психического внушения, однако посчитал, что в организме целителя циркулирует особая жидкость – «магнетический флюид», через который на больного действуют небесные тела. Он был убежден, что одаренные целители могут пассами передавать эти флюиды другим людям и таким образом излечивать их.
– Я готов положить вот эту голову на плаху, – горячился, еле сдерживая себя, доктор Гильотен в бесконечных спорах со своим пациентом, братом короля Людовика XVI, графом Прованским, – что этого не может быть, потому что не может быть, и точка!
Не может быть – однако же есть! Граф рассказал Гильотену, что этот Месмер вылечил от слепоты дочь австрийской императорской четы Марию Терезию. И не только ее. Коронованные особы и европейская знать, оказывается, на протяжении долгого времени в неизлечимых случаях прибегали к услугам «шарлатана».
– Воображение! – кипятился Гильотен, – и не более того...
Французская королева Мария Антуанетта, натура порывистая и увлекающаяся, тем не менее приблизила к себе австрийца и принимала его в Тюильри во время самых торжественных раутов вместе с принцессой де Ламбаль и принцем де Конде. Гильотен, зная это, втайне чувствовал себя уязвленным. Где-то в глубине души он, возможно, надеялся стать лучшим врачом Франции, самым прозорливым, самым уважаемым, самым влиятельным. Таким, чтобы когда-нибудь сам король снял перед ним шляпу... Ему следовало мечтать осторожнее. Спустя не так уж много времени Гильотена действительно назовут «самым радикальным врачом Франции».
В один далеко не прекрасный день заболел граф Прованский. Все симптомы указывали на нервное расстройство. Назначения Гильотена – клизмы и какие-то очищающие кровь пилюли – не дали никаких результатов. И когда граф Сен Жермен привез к больному Франца Месмера, Гильотен в этот момент находился на своем «посту» – у постели графа Прованского. Глаза двух врачей встретились: австриец хитро прищурился, Гильотен желчно и надменно поклонился и попросил разрешения присутствовать при лечении. Больного положили на кушетку, и Месмер стал делать над ним какие-то пассы. Через несколько минут граф забылся. После этого Месмер наложил ему на лоб два своих знаменитых магнита – он полагал, что они, выманивая болезнь из тела больного, притягивают ее к себе. Гильотен в углу молча смеялся, однако буквально через три подобных сеанса его сановный пациент был здоров, а Гильотен – посрамлен со всей своей передовой наукой.
Однако, как обычно случается в истории с людьми типа Месмера, он стал вызывать к себе подозрения в качестве колдуна и чернокнижника. В больнице австриец предпочитал не брать денег с бедных, зато гонорары, которые он драл со знати, превышали все мыслимые пределы, а кроме того, Франция предложила ему весьма недурное, как бы сейчас выразились, спонсорство за его эксперименты. До Людовика XVI стали долетать упреки в том, что он-де пригрел на груди мошенника, изгнанного из других столиц. Под ядовитыми стрелами французских ученых-материалистов монарх рисковал прослыть невеждой, в то время как ему, напротив, гораздо более льстила слава прогрессиста и науколюбца. А посему в 1784 году Людовик решил назначить специальную комиссию, уполномоченную расследовать суть лечения Месмера. Волею судеб и повелением короля Гильотен вошел в эту комиссию вместе с такими известными людьми, как Бенджамин Франклин, тогдашний американский посол во Франции, астроном Жан Бейли, химик Лавуазье, ботаник Жюссье...
11 августа 1784 года на имя короля был подан заключительный рапорт, из коего следовало, что наблюдатели являются людьми честными и лжесвидетельствовать не могут, поэтому должны признать, что 85 процентов больных месье Месмера полностью исцелены с помощью «магнетического флюида». Однако вся проблема – в том, что «процесс воздействия флюида не поддается эмпирическому наблюдению», а раз так – следовательно, таковое явление существовать не может. Что же тогда, спрашивалось, происходит? Ответом на этот вопрос как раз и явился вывод комиссии: выздоровление воображается больными. Гильотен ликовал – комиссия склонила короля издать указ о запрете для Месмера лечения магнетическим флюидом на территории Франции.
Перед тем как Месмер собрался покинуть эту негостеприимную страну, принцесса де Ламбаль дала в его честь прощальный ужин, приглашение получил и доктор Гильотен. После того как было выпито немалое количество бутылок рейнского и бордоского, Месмер вдруг, глядя немигающим взглядом прямо в глаза Гильотену, произнес громко, так, что все слышали:
– Ваша наука и ваши расчеты погубят всех до одного из присутствующих здесь людей, включая особ королевской крови и даже самих... – тут Месмер запнулся и закашлялся. – Их души проклянут вас. Я ясно вижу это.
Гильотен в ответ как-то криво усмехнулся:
– Вы видите это написанным здесь, на позолоте потолка?
– Я вижу это написанным на небе, мсье, – учтиво поклонился Месмер.
...Франция напоминала кипящий котел: в нем бурлило и перегорало старое и готовилось нечто новое – повсюду носились идеи свободы, равенства и братства. На площадях во всеуслышание цитировали вольнодумные и фривольные стихи Дидро и Вольтера, на улице разбрасывались памфлеты и листовки, поднимающие на смех королевское семейство.
Тем временем в жизни Гильотена произошло великое событие – его инициировали в масонскую ложу «Девяти сестер». Достаточно сказать, что членами этой ложи значились Вольтер, Франклин, Дантон, Бриссо, Демулен, братья Монгольфьер и другие заметные и известные люди.
После того как в 1717 году была образована Великая ложа в Англии, масонство стало быстро распространяться по всей Европе. На его знамени было начертано: порвать все связи с прошлым, уничтожить несовершенное настоящее и основать новое справедливое и разумное общество новых разумных и совершенных людей. Благодаря участию в масонском движении жизнь Гильотена приняла совершенно иное направление. Скорее всего именно братья убедили врача, что главное сейчас – это политика. Иллюзия, что масоны таковой не интересовались – интересовались, и еще как! В частности, властители дум – Вольтер, Д`Аламбер и Дидро – были проникнуты глубокой ненавистью как к христианству, так и к монархическому образу правления. В своих политических проповедях они требовали реформ и коренного переустройства всех общественных отношений. Монтескье проповедовал теорию разделения властей и рекомендовал установить во Франции английскую форму правления, при которой народу принадлежит власть законодательная, королю – исполнительная, а независимому сословию судей – судебная. Людовик XVI и его супруга Мария Антуанетта поначалу не придавали значения ширящемуся масонскому движению и, более того, горячо приветствовали его как некую разновидность общественной благотворительности. Как страшно они заблуждались, история покажет очень скоро...
Весной 1789 года Гильотен в качестве свободно мыслящего дворянина был избран депутатом Учредительного собрания и с июня по октябрь 1791 года исполнял должность его секретаря. Однако его мысль и разумение просто не успевали за событиями.
...14 июля 1789 года пала Бастилия. Повсюду было только и разговоров, что эта тюрьма – наглядное свидетельство «кровавого деспотизма короля», и Гильотену довелось собственными глазами увидеть кучку жалких уголовников, ошарашенно таращивших глаза на своих нежданных освободителей. Один из заключенных обезумел и, вцепившись в скамейку, категорически отказывался покидать свое узилище. В августе была принята «Декларация прав человека и гражданина», но король не торопился ее подписывать, за что был подвергнут в Собрании вольной и весьма разнузданной критике. Впрочем, что до Гильотена, то он своего короля боготворил. В голове врача и, как можно предположить, во многих других головах в то время все смешалось самым странным образом: да, королевская власть несправедлива вообще (так утверждают высшие умы), но король и королева Франции просто не могут быть несправедливы, а потому за них можно и должно отдать жизнь.
Изредка в столицу наезжал отец Гильотена и буквально требовал, чтобы сын прекратил заниматься политикой: старику чуялось недоброе. Сын же втягивал голову в плечи и отмалчивался – пойти на это он уже не мог. Депутат Гильотен теперь до самого рассвета жег свечи в своем кабинете, и слуга находил его поутру спящим прямо на диване в одежде и даже в туфлях. Хозяин рисовал какие-то бесконечные чертежи и испещрял своим бисерным почерком множество бумаги. Наедине с собой доктор Гильотен горделиво потирал руки: он придумал кое-что действительно из ряда вон выходящее. Он ловил себя на мысли, а не суждено ли ему стать величайшим благодетелем человечества?
...10 октября 1789 года члены Учредительного собрания долго шумели и не хотели расходиться с заседания. Мсье Гильотен внес на обсуждение важнейший закон, касающийся смертной казни во Франции. Он стоял перед законодателями торжественный, воодушевленный и говорил, говорил. Основная его мысль заключалась в том, что смертная казнь тоже должна быть демократизирована. Если до сих пор во Франции способ наказания зависел от благородства происхождения – преступников из простонародья обычно вешали, сжигали или четвертовали, и лишь дворян удостаивали чести обезглавливания мечом, – то теперь эту безобразную ситуацию следует в корне изменить. Гильотен на секунду запнулся и заглянул в свои записи.
