Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №08 за 1979 год"

День за днем на Румейле

В полдень будет пятьдесят

На улице еще утренняя прохлада – плюс двадцать восемь. Солнце только начинает набирать силу, чтобы к полудню, совсем рассвирепев, обрушить на Басру всю липкую тяжесть летнего зноя. Тогда город пустеет, люди прячутся по домам, а те, кому надо выйти из дома, ведут себя как новички, впервые попавшие в парную баню: осторожно выглядывают из дверей, отступают, чтобы сделать последний глоток относительно свежего воздуха, и рывком выталкивают себя на улицу, сразу начиная отдуваться и ловить ртом влажную духоту. Но пока еще не жарко, и люди спешат на работу, чтобы до жары закончить необходимые дела.

Пора на работу и мне.

Машина уже у калитки. Почти все левое окошко занимают нос и улыбка Хасана, шофера ИННК – Иракской национальной нефтяной компании, выделенного в распоряжение советской изыскательской группы. Я цветисто – по-моему, в лучших традициях – здороваюсь. Хасан отвечает по-русски и довольно смеется: «Зен, мистер Гриша, хорошо». С первого дня нашего знакомства учим друг друга, и у обоих успехи налицо. Я уже могу без помощи английского объяснить, куда мне надо и во сколько, а Хасан, узнав, что я женат, вполне по-дружески осудил за то, что у меня только один ребенок. Правда, сокрушенно признался Хасан, и сам он недалеко от меня ушел: в тридцать шесть лет – только шестеро детей. У отца в эти годы было уже четырнадцать...

У конторы стоят автомашины; иракские рабочие весело переговариваются, ожидая, когда советские «хубара» – специалисты – закончат утреннюю планерку. Руководитель нашего проекта Борис Тихонович Садовский – изыскатель со стажем. Он работал в Поволжье, Казахстане, Сибири, несколько лет трудился на строительстве Братской ГЭС. Теперь ему поручено возглавить изыскательские работы для одного из самых крупных объектов советско-иракского сотрудничества: закачку воды на нефтяном месторождении Румейла на юге Ирака, близ города Басра.

Суть проекта проста – за счет закачки воды из протоки Гармат-Али в нефтеносный пласт поднять давление нефти и тем самым увеличить добычу. Однако за простотой идеи кроется невероятно сложное исполнение: сотни километров нефтепровода и водоводов, насосные станции, сепарационные пункты, колоссальные водозаборные и очистные сооружения... Но для того, чтобы начать проектировать, нужны изыскания: изучение и оценка условий, выбор оптимальных вариантов. Работают прежде всего геодезисты и геологи. И все-таки, хотя дел бездна, это лишь предисловие к главному.

Сковородка на сковороде

Хамсин – это не самум и не торнадо. Ничего необузданного и неожиданного в нем нет. Людей не заносит в пустыне, погонщики караванов не падают на колени, чтобы вознести аллаху последнюю молитву, с домов не срывает крыши, и вырванные с корнем деревья не носятся по воздуху. Хамсин – просто сильный, удручающе ровный, обычно восточный ветер, поднимающий тучи песка и пыли, и когда он разыгрывается, то видимость не более пяти метров, а лобовое стекло «уазика» через неделю перестает быть прозрачным.

Для геодезистов в это время полевые работы невозможны. Но сроки и графики не учитывают дни погожие и непогожие, поэтому стоит только выдаться нескольким спокойным дням, наши геодезисты из Новосибирска, Волгограда, Бугульмы, Иванова, Москвы, Орла выходят в своих белых кепочках на потрескавшиеся от жары пески иракского месторождения Румейла и работают с первых прохладных минут рассвета до тех пор, пока измученное собственным пылом солнце не свалится за оранжевый горизонт.

В один из таких тихих дней мне пришлось побывать на участке, где работали геодезист Виктор Татарчук и его бригада – два рабочих-иракца и водитель. Труд геодезиста вообще нелегок, но насколько же он тяжел и изнурителен при 50-градусной жаре!

Замеры, переход с теодолитом и рейкой на плече, записи в блокноте, металлические знаки и бетонные репера, которые надо загонять в неподатливый, загипсованный грунт кувалдой, снова замеры, и так много раз, пока от предельных температур и нагрузок сердце не заколотится как сумасшедшее, а глаза под темными стеклами солнцезащитных очков не начнет невыносимо щипать от соленого, струйками стекающего со лба пота.

Тогда бригадир делает перерыв, и, укрывшись в душной тени брезента над кузовом «пикапа», все умываются из большого, с утра заправленного ледяной водой термоса. Никто не пьет, все только споласкивают рот и смачивают губы – чувствуется пустынный опыт. Затем, присев, иракцы с удовольствием закуривают, а Виктор, убежденный противник никотина и алкоголя, достает из «пикапа» большую алюминиевую сковородку и ставит ее на песок чуть в стороне от машины.

Виктору повезло с бригадой: понимают его с полуслова, работают слаженно, добросовестно. Татарчук только машет рукой: видел бы я их четыре месяца назад, когда он с помощью русско-арабского разговорника старался внушить ошеломленным обилием терминов иракцам, что такое теодолит, репер, вешка, отметка. И как долго рабочие не могли взять в толк, почему рейку надо держать вверх ногами и отчего когда требуется башмак, то надо нести треугольную подставку с шипами, а не снимать с ноги обувь. И только когда бригада выработала свой, не укладывающийся в правила грамматики русско-арабско-геодезический жаргон, работа сдвинулась с мертвой точки.

– Керим, лязим акель! Есть пора! – кричит Татарчук высокому, как-то даже щеголевато для пустыни выглядящему молодому рабочему.

Керим достает из сумки бутылку с растительным маслом, яйца и направляется к выставленной на солнце сковородке. Работая ножом, как смычком, Керим колет яйца. Шипение, дразнящий аромат – и через несколько минут блюдо готово. Мы уписываем превосходную, отлично зажаренную глазунью прямо со сковородки, и наш аппетит ничуть не умаляет сознание того, что сами мы сидим в центре другой, не менее горячей сковороды – иракского нефтяного месторождения Северной Румейлы.

Странный город Басра

Машина неторопливо едет по улице Ватан, что в переводе значит «Государственная». Слева и справа мелькают магазины, ресторанчики, агентства авиакомпаний. Автомобили всевозможных марок и расцветок. Пестро. Летняя Басра.

В 636 году халиф Омар, чтобы преградить персам путь к Персидскому заливу и, таким образом, в Индию, основал город Бассору, известный теперь как Басра. Ключевое положение города обеспечило ему бурную и насыщенную событиями историю. Город стал средоточием философов и поэтов, здесь собирались на диспуты мудрецы, сюда съезжались врачеватели и звездочеты. За него шла постоянная борьба, он переходил из рук в руки. Басрой правили и халиф Рашид, и монголы, и турки-сельджуки, и султаны Османской империи. В 1914 году город у турок отобрали англичане и включили в состав британского Ирака.

В тридцатых годах нашего столетия Басра стала центром зарождающегося в Ираке рабочего движения: в городе проходили крупные забастовки и выступления против колониального режима. Во время последней мировой войны через реку Шатт-эль-Араб был построен мост, соединивший Басру с левым, иранским берегом. Мост еще стоит – деревянный, почерневший, опирающийся своей серединой на поросший финиковыми пальмами остров. Знаменитый остров. Отсюда, если верить «Тысяче и одной ночи», отправлялся в свои путешествия купец Синдбад.

Третий по населению город страны, Васра практически вся состоит из небольших двухэтажных домиков и поэтому занимает солидную площадь: чтобы проехать через нее на машине, понадобится почти час. Каждый крупный город многолик, запутан сложным переплетением старого и нового, но человек наблюдательный и хоть немного проживший в нем сумеет сориентироваться по мелким, этому городу свойственным деталям.

В Басре можно ориентироваться по запаху. Пахнет сухой, слегка отдающей бензином пылью – значит, это район Газара, где расположена центральная автозаправочная станция. В воздухе повис тяжелый, щиплющий горло и разъедающий глаза аромат пряностей – вы подъехали к тыльной стороне базара, где торгуют самыми изощренными приправами и смесями из специй: корицы, шафрана, различных перцев и карри, тамаринда, мускатного ореха, гвоздики». Только не спешите к лавкам за экзотическими пряностями, пока твердо не заучите их арабские названия. А то вы вполне можете устроить обед с подливкой из корня от облысения или с соусом из травы от бессонницы и дурного глаза: лекарственные растения лежат у торговцев на тех же лотках.

Потянуло сырой, затхлой гнилостью – поблизости район Баб-аз-Зубейр. А если повеяло речной свежестью, к которой примешивается легкий запах цветов и зелени, то это Макель – самый, пожалуй, чистый и уютный район Басры, выстроенный для работников речного порта и их семей.

Внешне Басра состоит из постоянных и в буквальном смысле слова нагромождающихся друг на друга противоречий. Широкие асфальтовые проспекты, от которых влево и вправо отходят зловонные, залитые сточными водами переулки. Утопающие в пальмах и апельсиновых деревьях дворики – и голые ребятишки. Стройные минареты, покрытые голубыми изразцами, и облупленные стены глиняных построек. Роскошные, в восточном стиле особняки с гаражами и верандами и крохотные палатки из «буари» – плетеных тростниковых циновок. Последние модели «тойот» и «бьюиков» и древние, без крыльев, а порой и без дверок такси, марки которых определить уже невозможно.

В рекламных буклетах Басру именуют «Венецией Востока». И действительно, каналов в городе множество – больших и совсем крохотных, почти пересохших и глубоких, по которым ходят речные суда. Такое обилие водотоков вполне естественно: для Басры, одного из самых жарких городов мира, вода – это все. Поколения, копавшие эти каналы, знали: будет вода – будут финики, будет еда, тень, прохлада, будет жизнь. Иногда в канале можно увидеть ярко раскрашенную большую долбленую лодку, похожую на пирогу. Для Басры лодка в канале – это событие, и оживленные горожане останавливаются, чтобы поглазеть на нее и поупражняться в шутках над приверженцем водного транспорта, везущего на рынок свой товар или возвращающегося к себе в деревню. Не обращая внимания на зевак, владелец лодки – это обычно маадан – болотный араб – плывет, невозмутимо отталкиваясь шестом. Плывет, как плавали его деды и прадеды.

Повсюду что-то строят, что-то разбирают. Сносят дом, перегораживающий движение около центрального городского канала. Чистят сам канал, а берега покрывают каменными плитами.

Рабочий-иракец делится с нашим геодезистом радостью: государственная нефтяная компания распределяет жилье для своих служащих, и ему выделяют дом в новом квартале. На выезде из Басры реставрируют 300-летнюю мечеть. Реку перекрыл новый бетонный мост. На улицах, по которым всегда все ездили как хотели, появляются светофоры, дорожная разметка. Разбивают огромный, через четверть города, парк по набережной Шатт-эль-Араба.

Я сворачиваю у крохотной частной лавчонки с огромной яркой вывеской «Супермаркет». Странный это город – Басра...

Если вы захотите заглянуть в душу Басры, не ходите по главным улицам, не теряйте время на набережных. Просто сядьте в такси – а такси в Ираке любая белая машина с оранжевыми крыльями – и скажите: «Ас-сук».

Сук – арабский рынок, базар – как правило, располагается в центральной части старого города и занимает тысячи квадратных метров. Это лабиринт пересекающихся узких улочек и многочисленные кварталы двухэтажных домов. Первые этажи заняты лавками, на вторых размещаются конторы маклеров, адвокатов, врачей. На суке – строгая специализация торговых рядов. Параллельно ряду верхнего платья тянется ряд радиотоваров и мелкой техники, поперек – ряд золотых дел мастеров, ряд чеканщиков. В каждой лавке на фоне пестрого коврика с вышитой мечетью, вырезанных из журналов красавиц и портретов государственных деятелей непременно восседает Владелец. Пустяковая лавчонка – кроме бритв, ручек и браслетов для часов, ничего нет, но Владелец исполнен солидности: он занимается почтенным делом – торгует. У Владельца два неизменных атрибута: четки и независимо от возраста животик. Худые в лавках не торгуют. Худые – лоточники. Прислонившись к облупленным стенам или сидя прямо на земле, они во весь голос рекламируют свои товары, наполняя сук шумом и гомоном, или, устав и потеряв надежду, уныло сидят, поставив перед собой на деревянный ящик, коробки с рассыпными сигаретами, жевательной резинкой и арбузными семечками.

Повсюду киоски с приторным, тягучим, но холодным шербетом, пепси-кола, просто холодная вода со льдом, ею на каждом шагу торгуют растрепанные мальчишки в грязных, до пят халатах. Зато из фруктовых соков только апельсиновый, да и тот не всегда.

Овощной сук – это уже что-то более похожее на наш рынок. Окруженная кольцом бакалейных лавок площадь сразу бросается в глаза своей пестротой, не так заметной в галантерейных рядах из-за толчеи. Торговцы в длинной одежде; женщины в черных накидках – «абайя», оставляющих открытыми только затейливо татуированные смуглые лица; зелень в плетеных корзинах, изредка знакомая, чаще нет; калейдоскоп фруктов: яблоки, персики, сливы, огромные, бесполосые, вытянутые, как огурцы, арбузы; желтые ароматные дыни, грейпфруты, алые помидоры...

Продавцы и покупатели шумно торгуются, овощи взвешивают на допотопных заржавленных весах. И тут же на покупателя налетают мальчишки, наперебой предлагая донести покупку до автомобиля или хотя бы купить у них полиэтиленовую сумочку. Чумазые, с озорными черными глазами, они снуют по рынку, выискивая клиентов.

Заметив мою распухшую сумку, ко мне подбегают двое мальчишек: «A boy, mister, a boy!» Предложение застает меня врасплох. В памяти всплывает образ колонизатора, эксплуатирующего смуглого «боя». Я краснею и пытаюсь пройти мимо. Один из мальчишек хватает меня за рукав: «Недорого, мистер, всего дирхем». У меня ощущение, будто на меня смотрит весь сук. Протягиваю мальчугану монетку. Он отталкивает мою руку и делает шаг назад. «Нет работы – не надо деньги!» – на ломаном английском гордо объявляет он.

Те самые трюфели

Кто теперь не читает в газетах об Арабском Востоке! Но спросите, например, что экспортирует Ирак, и большинство тут же назовет нефть. Затем многие вспомнят про финики. Некоторые, подумав, добавят к этому перечню рыбу и овощи. Но уж точно – мало кто знает, что Ирак поставляет на внешний рынок грибы. И не просто грибы – трюфели.

Буро-серые клубни, напоминающие старую, потрескавшуюся картошку, появляются на суке в Басре в конце января. Но бережливые иракские хозяйки начинают покупать их лишь недели три спустя, когда цены падают, а в овощном ряду каждый второй торговец, стараясь перешуметь конкурентов, кричит: «Чома, чома!»

Чома растет в пустыне – голой, песчаной, растресканной, где на первый взгляд, кроме чахлых кустиков и верблюжьей колючки, ничто не может пустить корни. Но проходит дождь, второй, и слежавшийся песок начинает вспухать небольшими бугорками. В это время на заранее известные им «чомные» места высыпают грибники. В основном это пустынные кочевники-бедуины и болотные арабы, сменившие рыболовные сети на копательный нож. Такие ножи, похожие на некрутой серп с деревянной рукояткой, служат иракцам для самых различных целей: ими рубят тростник, стригут кусты, срезают с финиковых пальм засохшие ветви и спелые гроздья фиников, потрошат рыбу, разделывают баранов. Ими же в пустыне копают чому.

Бугорок, который выдает чому опытному глазу, может быть едва заметен, и тогда гриб приходится выкапывать с глубины двадцати-тридцати сантиметров. Иногда у гриба хватает силы разорвать корку песчаника, и его крутой коричневый бок выглядывает на поверхности. Но чаще всего они прячутся по одному под округлыми, в трещинах бугорками неглубоко в песке.

К началу марта «грибные лужайки» в пустыне напоминают перекопанные огороды. А в Басру тянутся автомобили, автобусы, повозки, нагруженные чомой.

Большую часть чомы оптом закупает государство и экспортирует их в Европу, особенно во Францию, где они идут в кухни лучших ресторанов под более знаменитым своим названием – трюфели.

У местного населения трюфели почему-то большим спросом не пользуются. Редко где-либо в меню можно встретить блюдо из них. Зато у нас, советских специалистов, чома – лучшее лакомство. И вкуснее всего оказался маринованный или соленый чома, крепенький, хрустящий, сам соскальзывающий с вилки в рот. А если в этот момент закрыть глаза, то видишь холодное осеннее утро, прелую, насквозь пропахшую грибами листву, сырую покинутую паутинку, сиротливо повисшую между осин...

Но это если только закрыть глаза...

Хор Эль-Хаммар

Пушистый хвост шакала мелькнул и скрылся за насыпью. Дорога плавно сворачивает, переваливает через бугор, и перед нами открывается бесконечное поле камыша с блестящими кляксами водных прогалин.

В машине мистер Ганди Дауд, инженер-резидент компании, курирующий проект заводнения, руководитель изыскательской группы Борис Тихонович Садовский и я. Садовский показывает, где изыскатели наметили трассы будущих коммуникаций и трубопроводов для закачки воды на нефтяном месторождении Северной Румейлы. Мы едем по маршруту высоковольтной линии, которая пока существует лишь на наших чертежах, и выезжаем на узкое полотно только что построенной дамбы, до горизонта рассекающей самое большое в Ираке озеро – Хор эль-Хаммар. Каждые 100—150 метров из-под дамбы, прорываясь через широкие гофрированные водопропуски-кульверты, бьют мощные струи, будоража спокойное, века не знавшее течения озеро.

В будние дни дамбу сотрясают тяжелые МАЗы и КрАЗы, груженные песком, щебенкой, гравием. Буровые установки готовят скважины под столбы линии электропередачи. Геофизики замеряют удельное сопротивление грунтов, гидрологи изучают режим озера, биологи берут пробы воды и водорослей. Их работа – гарантия того, что советско-иракский контракт будет выполнен своевременно и качественно. Вместе с ними работают иракцы, перенимая опыт и современную технологию. Выполнять задание быстро и в то же время давать пояснения – дело непростое. То тут, то там встречаешь рослых светловолосых парней в знакомых кепочках с надписью «Турист» или «Таллин», объясняющих обступившим их смуглым худощавым иракцам, как управлять новым советским экскаватором, как правильно устанавливать бетонные репера или пользоваться трассоискателем .

Но сегодня выходной. Только у нашего шефа день все равно рабочий, потому мы и оказались у дамбы. На дамбе маячат несколько фигур с удочками. Если видишь человека с удочкой – это точно наш или польский специалист. Они задерживаются здесь до тех пор, пока рыба не ошалеет от все больше накаляющегося солнца и не перестанет обращать внимание на какие бы то ни было приманки. Уловы уже не так велики, как год-два назад, однако никто не возвращается пустым. Но мало кто из рыбаков знает, что озеро Хор эль-Хаммар для рыболовов открыл механик из белорусского города Новозыбкова Олег Бойко.

Однажды в рыбном ряду под тучей сытых, ленивых мух он заметил удивительно знакомую рыбу. Торговец поднял над головой помятую двухкилограммовую рыбину. «Шилик, шилик!» – закричал он, стараясь повернуть ее к покупателю более свежим боком. Рыба оказалась жерехом, или, как его еще называют в средней полосе России, шереспером. Точно таким же, какой водится у нас.

Олег попросил меня переговорить с торговцем, и мы с трудом выяснили у встревоженного нашим любопытством рыбника, что товар он покупает в деревушке неподалеку от новой дамбы на озере Хор эль-Хаммар.

Первые же наши выезды оказались настолько успешными, что слух о рыбалке на Румейле в считанные дни облетел наших земляков в Васре. Рыболовы постепенно потянулись на дамбу. Причем все, у кого хватало искусства изготовить хоть какое-то подобие блесны, возвращались с внушительным уловом.

Дошел слух об этом и до местных жителей – мааданов – болотных арабов, обитающих в тростниковых деревнях на островах и вдоль берегов озера. Основное занятие болотных арабов – животноводство. Второе по важности место в их жизни занимает рыбная ловля, но поскольку единственные орудия лова у них – острога и небольшие самодельные сети, то дневная добыча бывает редко больше десятка-другого некрупных сазанчиков. Сомов болотные арабы брезгливо выбрасывают из сеток: рыба без чешуи – от шайтана. А вот жерех, которого в сеть поймать практически невозможно, считается у них почетным трофеем.

Первое время обеспокоенные конкуренцией мааданы лишь наблюдали из вертких долбленых челноков, как мы, помахивая своими «шосмакина» – автоматическими удочками, таскаем из озера увесистых жерехов. Затем закаленные суровой жизнью аборигены Хор эль-Хаммара выработали план и приступили к активным действиям. Затаившись на нескольких лодчонках в зарослях камыша, болотные жители терпеливо ждали, пока кто-либо из спиннингистов не найдет уловистое место у одного из кульвертов, а затем двумя группами начинали окружать удачливого рыболова. Одни по отлогой дуге выходили напротив переката, куда только-только пристрелялся конкурент-любитель, затем молниеносно приближались и выметывали сети чуть ли не на блесну. Всплески, крики, тамтамный грохот пустых консервных банок: вторая группа, бесшумно заплыв в водопропуск, начинала гонять рыбу.

Рыба не столько загонялась, сколько разгонялась, однако уловы у профессионалов несколько увеличились.

В общем, нам рыбы хватало, а для мааданов рыбная ловля – добыча пропитания. Даже приятно чем-то было, что мы обогатили их более совершенными способами.

Абу-Фейсал

Той весной, когда изыскательские работы по нашему контракту только разворачивались, мне впервые пришлось поехать на протоку Гармат-Али – место, выбранное изыскателями для водозаборных сооружений. Пока, правда, единственным сооружением на протоке была крохотная дощатая будка, установленная нашим гидрологом над водомерным самопишущим прибором с особенно приятным в пустыне названием «Валдай». Я должен был снять показания приборов-самописцев и к утру доставить их в Басру. Утром гидрологам надо было завершать отчет.

Путь в Гармат-Али, расположенную километрах в пятнадцати от шоссе Басра – Багдад, лежал через пустынную песчаную местность. После дождливой зимы в неровной бугристой пустыне прорезались пучки чахлой травы, подросли кустики верблюжьей колючки, и накатанные летом колеи стали почти незаметны.

Я неторопливо ехал в направлении, которое должно было привести к протоке, и с любопытством рассматривал весеннюю пустыню. Ее поверхность, летом превращающаяся в безжизненный, растресканный, сцементированный гипсом и солью песок, кипела жизнью, которая как бы спешила до наступления зноя, за короткие март—апрель, успеть завершить все свои дела.

Заметней всего на желтом песчаном фоне были деловитые черные жуки-скарабеи. Приглядевшись, можно было увидеть, как чуть ли не из-под колес выскакивают бурые скорпионы. Несколько раз попадались змеи, безучастно лежащие на теплых невысоких дюнах. Но больше всего в пустыне было варанов. Проснувшись после зимней спячки, желто-зеленые ящеры отогревали свои длинные крокодильи тела на мартовском солнышке. Заметив приближающуюся машину, варан начинал водить головой, как бы не зная, на что решиться: не искушать судьбу и спрятаться или рискнуть и остаться на уже нагретом месте. Однако благоразумие обычно побеждало, и варан, с неожиданным проворством подпрыгнув, бежал к поросшему колючками холмику и скрывался в норе.

Неожиданно машину тряхнуло, и из-под колес, проломивших обманчиво сухую корку грунта, полетела грязь: я и не заметил, как заехал в подсохший, но еще полный густой вязкой глины вади.

Чем дольше я пытался, буксуя, выбраться, тем глубже садилась машина, пока наконец мне не стало ясно, что сел капитально.

Идти пешком до шоссе, чтобы вызвать помощь из Басры? Или сидеть, пока меня не хватятся и не приедут? Тогда, пожалуй, придется здесь заночевать.

Тут же на ум приходит недавно услышанная история о трех французах. У них тоже в пустыне сломалась машина, и они решили переночевать около нее. Наутро в живых остался тот, кто ночью озяб и ушел спать в автомобиль. Двух других на его глазах растерзала стая бездомных псов. Таких одичавших собак на юге Ирака множество, и, доведенные голодом до крайности, они могут быть опаснее любого хищника.

Невольно вспоминается свора из пяти-шести собак, которую я заметил по дороге сюда. Нет, лучше попробовать выбраться. Кроме того, я знал: моих данных очень ждут специалисты.

Несколько часов я пытался вытащить машину, подкладывая под нее кусты, ветки, брезент, пока наконец не выбился из сил. Вдруг на горизонте показалось облачко пыли и, быстро приближаясь, превратилось в грузовик, который должен был пройти метрах в трехстах от меня. Размахивая руками и крича, я побежал ему наперерез. Грузовик остановился. Это был допотопный «мерседес-бенц», который вез со стройки рабочих, живущих на выселках, километрах в четырех от того места, где я застрял.

Ломаным арабским языком я объяснил положение дел водителю грузовика и с любопытством обступившим меня рабочим, надеясь, что сейчас мы все пойдем и общими усилиями вытащим «газик». К моему разочарованию, самый старший и, видимо, самый главный из рабочих произнес речь, суть которой сводилась к следующему: грузовик-де подойти к моей машине не может, потому что место там глинистое, и он сам может увязнуть, а рабочих, мол, дома ждут дела и всех их задерживать не имеет смысла. Кончалась речь обещанием помочь и советом уповать на аллаха.

Проводив удрученным взглядом снова запыливший по пустыне «мерседес», я побрел обратно к машине...

Старший пришел через час и привел с собой двух сыновей. Все трое несли по связке толстых тростниковых палок и узкой клиновидной крестьянской лопате.

Без лишних слов они подоткнули повыше длинные рубахи – дишдаши, скинули сандалии и принялись за машину, сразу по колено утонув в грязи.

До сумерек безмолвную обычно пустыню оглашали надсадный визг двигателя, хруст тростника из-под колес и голоса, то по-арабски, то по-русски натуженно выкрикивающие: «Уахед, тнен – йелла! Раз-два – взяли!» А когда машина наконец поддалась и выползла из разочарованно чавкающей глины, старик с сыновьями бросились поздравлять меня и друг друга, радуясь радостью рабочего человека, доведшего до конца трудное и важное дело.

А потом, смыв с себя глину в протоке Гармат-Али (старик с сыновьями поехали со мной, чтобы я не заблудился, да и интересно им было посмотреть на приборы), мы приехали в деревушку, где жил 65-летний Абу-Фейсал со своим семейством: женой, тремя дочерьми и пятью сыновьями, младший из которых едва научился ходить.

Пригласив меня зайти в гости, Абу-Фейсал кивнул сыновьям и, не дожидаясь ответа, вошел в дом. К моему удивлению, парни не последовали за ним, а, обогнув небольшую глиняную мазанку и несколько сарайчиков, подвели меня к прилегающей к задней стенке дома просторной хижине из тростниковых циновок. Как потом выяснилось, она служила гостиной.

У дверей мы разулись, и, пока тридцатилетний Резах зажигал керосиновые лампы, старший из братьев, Фейсал, помогал мне устроиться на ковре и подушках – единственном убранстве комнаты, не считая нескольких дешевых картинок и аппликаций на тростниковых стенах.

Пришел Абу-Фейсал, и маленькая женщина в черной абайе, с закрытым лицом подала мне ужин. Простой крестьянский ужин: «тим-ман-у-марак» – рис с острой овощной подливой, который иракцы едят с большой и плоской, как блин, лепешкой «хобыз», а после риса, видимо, специально для гостя, хозяйка внесла блюдо с омлетом, замешенным на всевозможных приправах и специях, из которых сильнее всего чувствовался запах шафрана.

Потом мы пили крепчайший приторный чай, и Абу-Фейсал долго расспрашивал меня о Советском Союзе, Москве, о том, как живут советские люди. Его интересовало, есть ли у нас пальмы, какая рыба водится в наших реках и правда ли, что зимой в России все покрывается льдом. Я старался поподробнее отвечать на вопросы этого человека, который поберег время других жителей деревни, пожертвовав своим, и после тяжелого рабочего дня, ни минуты не отдохнув, пошел помогать незнакомцу. Мысль о том, чем отблагодарить старика, не давала мне покоя.

Прощаясь с Абу-Фейсалом, я спросил: «Как мне отблагодарить вас за добро, отец?» Абу-Фейсал посмотрел на меня и, улыбнувшись, ответил:

– Сделавший доброе дело уже сам себя наградил своим поступком. Нет большей радости, чем помочь другу.

Г. Тёмкин

Васра – Москва