Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №4  за 1995 год"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Я уже бывал в Саккаре прошлой зимой вместе с Амином, но рисунки на гробницах, изображающие, как египтяне охотятся, ловят рыбу, считают скот, танцуют и собирают урожай, выглядят так свежо и ярко и столь разнообразны, что я обрадовался возможности еще раз осмотреть их, и даже остался там, когда Махмуд повел туристов к захоронениям священных быков. Они значительно больше захоронений в Александрии, где я скрывался, но представляют собой такие же вырубленные в песчанике пещеры без всяких следов рисунков или резьбы.

Обратный путь шел через прекрасные пальмовые рощи, растущие на месте некогда могущественного Мемфиса с его пятью миллионами жителей. Ни одного камня не осталось от некогда богатейшего города, одной из столиц Древнего Египта, процветавшей тысячелетиями. Автобус остановился в самом центре исчезнувшего города, и мы вышли осмотреть две гигантские статуи Рамзеса Великого, царствовавшего около 1250 года до нашей эры.

Одна статуя сильно треснула, и Махмуд сообщил, что это – результат землетрясения, случившегося в 27 году нашей эры. Землетрясение, о котором он упоминал, было необычайно сильным, разрушило и повредило многие храмы и статуи по всей долине Нила, случилось же оно, как я хорошо помнил, действительно в 27 году – но только до нашей эры. А, поскольку мне надоело выслушивать бесконечные неточности, я сказал ему об ошибке.

Он неодобрительно улыбнулся и поспешил заверить меня, что я неправ. Я предложил ему поспорить на фунт и, вернувшись на пароход, заглянуть в путеводитель, но он отказался.

С моей стороны было, возможно, несколько бестактно ставить под сомнение его компетентность перед туристами, жадно ловившими каждое слово, но этот инцидент неожиданно сослужил мне добрую службу.

Я намеренно избегал попыток заговорить с Уной во время экскурсии, но, когда я возразил Махмуду, она стояла недалеко от меня, и, едва наша группа двинулась дальше, сама подошла ко мне.

– Мне очень понравилось, – сказала она на ломаном английском, – как вы осадили этого глупца. Слушать его – просто оскорбительно для образованных людей.

– Благодарю вас за поддержку, – ответил я. Хотя мне, признаться, теперь весьма неловко за мою несдержанность. Для большинства туристов не имеет никакого значения точная дата землетрясения, и он выполняет свою работу, как умеет.

– Не в этом дело, – торопливо возразила она. – Эти люди приехали в мою страну узнать о ее великом прошлом и должны получить точную информацию, даже если и не разбираются в истории.

– Так вы египтянка? – улыбнулся я. – Весьма неожиданно обнаружить уроженку страны, путешествующую с группой туристов.

Она вновь рассмеялась.

– Разве не то же самое случается во всем мире? Иностранец, попав в Лондон, торопится посетить Вестминстерское аббатство и Тауэр, но коренной лондонец может ни разу не побывать там. Я прожила в Египте большую часть жизни, а что мне известно о его памятниках? Ничего. Год назад мне попался роман о Древнем Египте. Я заинтересовалась прошлым своей страны и прочла несколько серьезных книг. Зимой я посетила Луксор и была потрясена тем, что увидела. Теперь я опять направляюсь туда и по дороге хочу осмотреть достопримечательности долины Нила.

Эти слова заставили меня по-иному взглянуть на нее. В конце концов даже у особы, вовлеченной в преступную деятельность, могут быть интересы, как и у всех людей, и Уна вполне могла выбрать поездку по Нилу, если направлялась в Луксор.

Когда мы вернулись на пароход, на прогулочной веранде подали чай, и вполне естественно, что мы с Уной оказались за одним столиком. Она спросила меня, не владею ли я французским, и, услышав утвердительный ответ, предложила мне перейти на него.

Я готов был поздравить себя с удачей и предвкушал удовольствие от пребывания в обществе красивой молодой женщины, разделявшей, к тому же, мои интересы.

На время обеда мы расстались, но встретились вновь за кофе и ликером, и она сказала, что глупо есть за разными столиками, когда можно сидеть вместе. Я нисколько не возражал, и внутренне порадовался, что инициатива исходила от Уны.

Мне не хотелось, чтобы у нее возникли какие-то подозрения, а в моих поступках она увидела что-либо отличное от поступков нормального молодого человека, встретившегося с привлекательной девушкой.

Вскоре я обнаружил, что прекрасная Уна обладала живым умом и была превосходно образована. Она была довольно маленького роста, – едва доставала мне до плеча, зато формы ее хорошо ухоженного тела были идеально правильны, и я обратил внимание, что одежда ее – из лучших магазинов.

В эту ночь мы встали на якорь у Аль-Васта, и около одиннадцати большинство пассажиров разбрелось по каютам. Уна тоже сказала, что пора отправляться спать, и я не удерживал ее, зная, что впереди у нас достаточно времени.

Второй день плавания вверх по Нилу наименее интересен во всем путешествии. На протяжении почти ста миль на обоих берегах реки нет никаких памятников, но меня более занимала Уна, чем древности, и время прошло замечательно.

Это был один из тех, весьма редких в жизни каждого человека дней, который предстояло провести без всяких определенных занятий, и что может быть лучше, чем коротать его рядом с экзотической красавицей, наслаждаясь ее вниманием и расположением?

Она рассказала многое о себе, о своей жизни в Александрии и о путешествиях за границу. Однако ни словом не обмолвились ни о Закри-бее, ни об иных интересующих меня людях или о предметах, имеющих к ним какое-то отношение, а я был слишком осторожен, чтобы задавать наводящие вопросы на столь ранней стадии знакомства.

Я вполне довольствовался беседой с Уной и созерцал широкую, лениво текущую реку и живописные арабские суденышки на ней. Длинные участки обработанной земли простирались до самой линии холмов, обозначающих границу пустыни, на полях неторопливо трудились феллахи, используя те же примитивные методы, что и бесчисленные поколения их предков.

Время от времени мы проплывали мимо какой-нибудь финиковой рощи на берегу, где гнездилась небольшая деревушка, или попадало в поле зрения водяное колесо, вращаемое осликом, ходящим по кругу, а иногда методы орошения были еще более примитивными, и мы видели группы арабов, обнаженных до пояса и мокрых от пота, носящих ведрами на длинных палках воду из Нила и выливающих ее в оросительные каналы.

Одно из самых очаровательных зрелищ во время плавания по Нилу – это закаты. Нигде в мире не увидеть столь невероятных красок, причем вечернее небо здесь почти всегда безоблачно, и закаты длятся не менее получаса.

Пока мы с Уной любовались им, на горизонте показался небольшой караван – около двадцати верблюдов, шедших друг за другом к пальмовой рощице на краю арабской деревушки, и невозможно описать красоту этой молчаливой процессии, двигавшейся на фоне пылающего заката.

Этим вечером мы выпили за обедом бутылку шампанского, а затем решили взять пальто и посидеть на палубе, где можно разговаривать свободнее, чем на переполненной веранде. Со вчерашнего вечера мы провели вместе более полу суток и успели обсудить самые разные вопросы: от египтологии до парижских мод и от китайского поклонения предкам до любви.

В ответ на мой вопрос о замужестве Уна сказала, что вышла замуж в шестнадцать лет, в девятнадцать овдовела, а сейчас ей шел двадцать второй год. Наследовав состояние, сделавшее ее независимой, она стойко сопротивлялась всем попыткам родственников вторично выдать ее замуж; и не потому – – добавила она с очаровательной искренностью, что ее не привлекало супружество, а потому лишь, что она твердо решила по меньшей мере ближайшие десять лет не связывать себя с каким-то одним мужчиной. В ответ я тоже дал понять, что, не возражая против некоторых радостей семейной жизни, пока не собирался жениться.

Выложив таким образом свои карты на стол, мы замолчали, и каждый размышлял о том, как могут сложиться наши отношения. Что касается меня, то ее связь с организацией О`Кива и некоторая неразборчивость в знакомствах нисколько не влияли на мои чувства к ней. Если удастся выудить из нее что-либо насчет О`Кива – прекрасно, если нет – я смогу рассматривать поездку как приятное развлечение.

Когда наконец настало время отправляться спать, и мы встали со скамейки, я неожиданно крепко обнял ее, приподнял и поцеловал. На мгновение ее мягкое теплое тело прильнуло ко мне, и она с удовольствием раскрыла губы для поцелуя, но в следующую секунду больно укусила меня за нижнюю губу.

Это было внезапное и весьма болезненное напоминание о том, с какой мегерой я имею дело. Я выпустил ее, и она, весело смеясь, убежала к себе в каюту.

На следующее утро наш пароход рано на восходе отплыл от Минин и вскоре после завтрака уже остановился у Бени-Хасан, где предполагалась высадка на берег.

Уна появилась на палубе в момент, когда нагруженные камерами, биноклями и зонтиками от солнца туристы сходили по трапу. Я заметил легкую улыбку, когда она взглянула на мою слегка распухшую нижнюю губу, но, пожелав ей доброго утра, я ни словом не обмолвился о вчерашнем прощании и немедленно взял на себя роль эскорта.

Пожалуй, единственной достопримечательностью Бени-Хасана является вырубленная высоко в скале длинная терраса, где находятся тридцать или сорок гробниц времен XI и XII династий. Туда нельзя проехать на автобусе, и туристам приходится пользоваться ослами, которых феллахи приводят с полей, когда видят приближающийся к деревне пароход. Уна, очевидно, знала об этом, поскольку на ней были брюки для верховой езды, а в руке она держала небольшой хлыст.

Неимоверный гам стоял на берегу десятки арабов, рассчитывая на щедрые чаевые, наперебой предлагали пассажирам своих ослов, а целые толпы продавцов бус, подделок под древности, ковров ручной работы и всевозможных безделушек настойчиво рекламировали свой товар.

Мне удалось раздобыть пару ослов, с виду наименее изъеденных блохами, и мы с Уной, не дожидаясь остальных, поехали к гробницам, выглядевшим снизу, как многочисленные окна на фасаде здания. Разговаривать было практически невозможно – около нас непрерывно тараторили шесть или восемь арабов, подгоняя наших ослов, когда мы хотели, чтобы они шли шагом, или хватаясь за поводья, когда мы пытались поехать быстрее. Те, кто постарше, непрестанно выкрикивали нам в уши, что они, дескать, лучшие в мире погонщики ослов, а мальчишки выпрашивали бакшиш или сигареты.

Я чуть было не разразился арабскими ругательствами, но вовремя осекся, вспомнив, что Уна не подозревает о моем знании языка, и решил, что мне это может когда-нибудь пригодиться. И такой случай не замедлил представиться. Моя сдержанность спасла мне жизнь несколькими часами позже, а попрошайки были успешно разогнаны без всяких усилий с моей стороны – Уна вскоре начала щедро хлестать хлыстом направо и налево, не скрывая при этом, что она думает об отцах, матерях и прочих предках наших сопровождающих, а также о потомстве, которое они в свое время произведут.

Мы осмотрели только три гробницы – расположенные рядом друг с другом большие квадратные камеры, вырубленные прямо в скале, но их росписи были лишь скромным подобием тех, что мы видели в Саккаре, и выполненных на много веков раньше.

Во время ланча наш пароход отплыл и остановился в три часа пополудни в Тель-эль-Амарне, где мы вновь сошли на берег.

Здесь, на восточном берегу, пустыня начинается почти сразу за Нилом, и это спасло древний город от полного разрушения. Все другие города древнего Египта строились на плодородных землях, и когда приходили в упадок и разрушались, место перепахивалось или засаживалось пальмами. Здесь же это было невозможно, и через три тысячи лет низкие стены кирпичных домов кое-где все так же образовывают улицы, а недалеко от берега сохранились и руины дворца.

Для случайного путешественника это были просто развалины древнего города. Но для всякого, хоть немного читавшего об истории Египта, Тель-эль-Амарна представляет особый интерес.

Во времена царствования XVIII династии, когда империя была в зените могущества и простиралась от Судана до Месопотамии, аристократ Иуа и его жена Туа изменили ее судьбу. Они сами не были египтянами, но поселились в Египте, а их дочь Тия стала супругой Аменофиса III. Когда фараон умер, чужеземная царица и ее родители воспитали ее юного сына Аменофиса IV в духе странного учения.

Они утверждали, что египтяне ошибались, почитая многочисленных богов, и что существует всего лишь один Бог, являющийся отцом не только египтян, но вообще всех людей, и он представлен в солнечном диске, дающем тепло и свет всем. Юный фараон стал фанатичным приверженцем учения своей матери, взял себе новое имя – Эхнатон, что означает «Возлюбленный Солнца», приказал своим подданным принять новую религию и открыто игнорировал власть могущественных жрецов старых богов в своей столице, в Фивах.

История следующего десятилетия Египта это история борьбы фараона-еретика со жрецами Амона. Поняв, что он не может победить их в столице, он построил себе новый город ниже по реке, в Тель-эль-Амарне.

Он жил там жизнью философа и мечтателя, а между тем великая империя приходила в упадок. Вместо указаний своим генералам относительно обороны городов в Палестине, он беседовал с ними только о братской любви или же заставлял целыми днями просиживать в приемной, отказываясь принять их.

После смерти Эхнатона фараоном стал его юный сын, также воспитанный в духе новой доктрины, однако вскоре подпавший под влияние жрецов старой религии. Они перевезли его назад в Фивы и дали имя Тутанхамон, но его царствование также оказалось коротким, он умер молодым и был похоронен в гробнице, известной теперь всему миру. Еретическое учение подверглось гонению, а новым фараоном и основателем XIX династии стал талантливый военачальник Хоремхеб. Он вскоре отогнал семитских захватчиков, но Египет уже не смог вернуть себе богатые города и обширные территории в Азии, потерянные мечтателем Эхнатоном.

Мы с Уной оседлали пару крепких осликов, избавились от местных попрошаек и поехали по берегу реки, через пальмовую рощицу к развалинам дворца фараона-еретика.

Махмуд предложил поехать прямо через равнину и осмотреть некоторые каменные гробницы, но мы с Уной устали от него и от толпы и решили, что нам доставит куда большее удовольствие посещение гробницы самого Эхнатона, находящейся где-то в миле или двух отсюда. В свете более поздних событий теперь мне кажется, что именно Уна предложила отправиться туда, хотя тогда я думал, что идея принадлежала мне.

Тропа к гробнице Эхнатона идет сначала в ущелье между холмами, а затем вдоль мелкого вади. Даже при ярком солнечном свете здесь несколько жутковато. Вокруг нет ни малейших следов человеческой деятельности, и создается впечатление, что до ближайшего поселения сотни и сотни миль.

По сторонам тропы возвышаются голые скалы и лишь кое-где пробиваются крохотные пустынные маргаритки и карликовые кустики, умудряющиеся расти в совершенно безводных местах, обходясь только собираемой ими ночной росой.

Путь оказался длиннее, чем я предполагал. Найти ослы были смирными ручными животными, но из-за неровностей почвы им приходилось в основном идти шагом, и прошло не менее часа, прежде чем мы добрались до гробницы. В сотне ярдов от нее стояло единственное жилище, возле которого девочка с растрепанными волосами пекла хлебные лепешки. Заметив нас, она отогнала вьющихся вокруг мух и поспешила позвать отца. Он выглядел отъявленным злодеем и держал в руках древнее охотничье ружье, вероятно, как признак того, что был все же сторожем, – но, получив сигарету, он проводил нас к гробнице и отпер железную решетку, закрывающую вход. Мы привязали своих ослов и прошли внутрь.

Гробница вряд ли заслуживала бы внимания, если бы не то обстоятельство, что в ней некогда находились останки человека, основавшего новую религию. Росписи на стенах сохранились весьма плохо, и среди них нет обычного для царских гробниц сюжета: фараона, приносящего жертву длинному ряду богов и богинь. Вместо этого везде были бесчисленные изображения солнечного диска с лучами, исходящими из него и оканчивающимися ладонью руки, символизируя жизнь и свет, изливаемые солнцем на фараона, его семью и все живое. Когда мы вышли наружу, я дал сторожу на чай, и он вернулся в свою хибару. Затем, взглянув на часы, я сказал, что самое время отправляться в обратный путь.

Однако Уна придерживалась иного мнения. Она сказала, что сейчас только половина пятого и что пароход, покинув Тель-эль-Амарну, доплывет лишь до Бени-Мухаммеда, где станет на якорь на ночь, поэтому, на ее взгляд, нет причины торопиться.

– Нам потребуется час с лишним на обратную дорогу, сказал я, – и мы вернемся на берег не раньше шести. Я сомневаюсь, что наша группа проведет на берегу больше трех часов, поэтому мы только-только успеем, если отправимся прямо сейчас.

– Я найду дорогу и без вас.

– Не говорите глупости. Вы отлично знаете, что я беспокоюсь только о вас.

– Хорошо. Позвольте мне немного отдохнуть, у меня ноги совсем подгибаются. Посидите рядом со мной.

Она выглядела столь одинокой в этой молчаливой пустынной долине, а ее лицо, обрамленное темными вьющимися волосами, казалось таким привлекательным, что, должен признаться, меня не потребовалось долго убеждать.

– Я готов оставаться здесь сколько угодно, – улыбнулся я, когда она уселась у скалы. – Но, думаю, вам не очень удобно опираться спиной о камень. Не лучше ли использовать в качестве опоры мое плечо?

Я слегка обнял ее, и она положила голову мне на грудь.

– На этот раз без укусов, – тихо сказал я.

Она рассмеялась:

– Рискните...

Я рискнул, и в результате мы оказались в объятиях друг друга на мягком теплом песке.

Сколько времени мы оставались там, сказать трудно – в таких случаях оно всегда летит слишком быстро. Мы с Уной не были новичками в этой игре, и она позволила мне сделать с собой все, что моему сердцу было угодно, – правда, до определенных пределов. Однако, когда ставится предел, подобная игра не может длиться бесконечно, и Уна, наконец, остановила меня.

– У нас впереди еще много времени, дорогой, сказала она, вставая, – и, на мой вкус, песчаное ложе грубовато. Думаю, все же нам стоит вернуться.

Мы еще раз поцеловались, отряхнули песок с одежды, сели на ослов и тронулись в обратный путь, подгоняя их изо всех сил. Однако, когда солнце коснулось горизонта, мы все еще были в дороге. Я полагал, что капитан уже устал проклинать нас, а мое воображение рисовало любопытных пассажиров, выстроившихся вдоль поручней и наблюдающих за нашим возвращением. И лишь одного я никак не мог ожидать: когда мы выехали на заросший пальмами берег, парохода на стоянке уже не было.

Продолжение следует

Деннис Уитли, английский писатель | Перевод А.Кузьменкова | Рисунки В.Федорова

Дело вкуса: Ложкой лепешкой или посто рукой

Из записок исследователя систем питания, в которых говорится, что есть можно по-разному: ложкой, вилкой, палочками, лепешкой, руками; при этом выясняется, что хотя главное – не чем есть, а что, но все-таки от этого зависит и сам характер пищи и застольный этикет; чужие же обычаи – вовсе не плохи оттого только, что они не похожи на наши.

В июне 1954 года мы с моим другом Костей окончили школу и стали официально взрослыми. Так, по крайней мере, казалось нам. Правда, мы подозревали, что окружающий мир нас таковыми еще не признает. Но некоторыми привилегиями взрослости мы могли уже наслаждаться открыто, не опасаясь родительских преследований.

Мы встретились у булочной на углу Лялина и Большого Казенного переулков, закурили и стали обсуждать, как отпраздновать прощание с детством. Хотелось провести время между школой и подготовкой к экзаменам в институт так, чтобы впоследствии не было мучительно больно за бесцельно проведенные несколько дней.

Погода была чудесная, в такую бы – будь мы еще маленькие – самый раз гулять на каникулах. Цвела весна советско-китайской дружбы, по радио по нескольку раз в день бодро пели «Москва-Пекин» и в столице открылся первый в стране китайский ресторан «Пекин». Здание одноименной гостиницы еще не достроили, но уже приехали китайские кулинары и приступили к обучению наших поваров в помещении не очень большого ресторана у парка культуры и отдыха им. Горького. Кулинаров в Китае отобрали лучших, и газета «Вечерняя Москва» опубликовала интервью с руководителем их группы тов. Цзя. Он с глубокой радостью отмечал то чувство энтузиазма, которое охватило китайских товарищей при мысли о том, что их скромный труд послужит укреплению дружбы между обоими народами. Так, опытный специалист шанхайской кухни тов. Ся Вэйхун обязался собственноручно приготовить 1000 изысканных блюд из свинины и обучить своему искусству десять советских товарищей.

«Вечернюю Москву» читали наши родители. О самих блюдах газета не распространялась, уделив большее внимание энтузиазму и дружбе. Однако сама статья энтузиазма среди москвичей не вызвала, ибо подавляющее большинство о китайской кухне знало лишь то, что китайцы едят всякую гадость: червей, лягушек и даже, как говорили побывавшие в войну в Маньчжурии, мух.

Мы с Костей были начитанными мальчиками из интеллигентных семей. Года три назад под Ригой, где мы отдыхали и познакомились, мы очистили чердак одного частного дома от книжных завалов (с разрешения домовладельца, разумеется). Книги были изданы на русском языке в буржуазной Латвии. Среди них больше всего было криминальных романов английского писателя Эдгара Уоллеса с портретом автора в нижнем правом углу обложки. Уоллес держал в зубах трубку для опиума – длинную, с маленькой чашечкой. Во многих романах действие происходило в китайском квартале Лондона, в опиекурильнях и прочих злачных местах. Прежде чем книги безвозвратно разошлись по нашим приятелям, мы их успели прочитать и хорошо запомнили.

Поэтому решение пришло быстро: в «Пекин». Некоторыми средствами нас снабдили родители, кое-что мы организовали себе тайно от них. Тогда во множестве существовали скупочные пункты букинистических книг, где паспорта не спрашивали, а при больших библиотеках в родительских домах исчезновение двух-трех томов в глаза не бросалось.

Что было приятно никто не спросил нас при входе: зачем это мы сюда пришли. Народ не очень стремился познакомиться с мастерством группы, руководимой тов. Цзя, среди членов которой особенным искусством выделялся товарищ Ся. Нас усадили и подали меню.

Ни до, ни после я никогда не встречал такого изобилия! И таких низких цен. Но если бы там встретилось хоть одно название, которое мы могли бы понять! Мясо с корнем «фу-шоу», грибами «муэр» и цветками «хуан-хуа». Пурпурная свинина «хун-лон». Мясо пяти ароматов.

– Представляю себе эти китайские ароматы, – сказал Костя.

Я согласился. В зале действительно витали ароматы весьма непривычные, хотя и не неприятные.

Целую страницу занимали бульоны. Мы поинтересовались, что такое бульон «хашима».

– Из лягушачьих лапок, отвечал с гримасой официант.

Молодой парень, он только что начал свою китайскую работу и тоже к ней пока еще не привык.

– Воздержимся, – твердо сказал консервативный Костя.

В конце концов мы набрали обед из нескольких блюд: первое, два вторых, хлеб. На вкус все оказалось просто отвратительным, и, поковыряв вилками, глубоко разочарованные, мы покинули «Пекин» с намерением никогда не посещать его впредь, но с убеждением, что слухи о китайской кухне справедливы, а мы ее теперь знаем.

Продолжили мы свои гурманские похождения в тоже только что открытой в парке гэдээровской пивной, где стояла изрядная очередь. Мы отстояли ее, на вопрос милиционера о возрасте попытались выдать себя за студентов, были из-за незнания реалий студенческой жизни разоблачены конкурентами, но не обиделись, были впущены и безобразно завершили день – не отличаясь этим от сотен поколений сопляков, только что сменивших штанишки с лямками на мешковатые брюки. И об этом все, к нашему дальнейшему рассказу это отношения не имеет.

Отношение имеют, однако, те ошибки, которые мы совершили, принявшись за китайский обед. Узнал я об этом несколько позже, в университете.

На следующем за нами курсе училось много китайцев. Два первых ряда в большой аудитории всегда были темно-синими: их плотно заполняли китайцы в аккуратных темно-синих мундирчиках. Среди них учился плечистый парень по имени Шэн Цзян-пин, очень культурный и деликатный юноша. С ним можно было поговорить на разные темы – этим он приятно отличался от своих китайских товарищей. Родом он был из Шанхая, и когда рассказывал о родном городе, я вспомнил о мастере шанхайской кухни тов. Ся и поделился с Шэном воспоминаниями о нашем с Костей походе.

– О-о, шанхайская кухня, произнес Шэн Цзянпин, мечтательно прикрыв глаза. Мне ее не хватает. Не только в Москве. А даже в Пекине. Целый год учил там русский язык. Но отъедался только, когда вырывался домой. Мама всегда делала.., – и он начал рассказывать о мамином столе так увлеченно, что разжег у меня аппетит и такое любопытство, что я напрочь забыл о своих сомнениях насчет пяти ароматов и прочего фу-шоу.

Короче говоря, мы договорились, что в ближайший свободный день вместе сходим в «Пекин». Я брал на себя финансирование, Шэн Цзянпин научное руководство. Кроме того, он попросил меня не рассказывать о нашем мероприятии его землякам: подобный несанкционированный поход в ресторан они могли расценить как рецидив буржуазных нравов.

К этому времени «Пекин» покинул помещение у ЦПКиО и обосновался на полпути ко все еще не достроенной гостинице «Пекин» в нынешнем ресторане «Будапешт» (урожденная «Аврора»). Мы заняли столик на галерейке, и Шэн, прилежно изучив иероглифическую часть меню, приступил к заказу. Меня еще удивило, что, кроме риса, ни одно блюдо не заказывалось в двух экземплярах. Даже бульон он попросил один и чтобы в самом конце. Официант кивнул.

– Палочки, пожалуйста, добавил мой спутник, – сою тоже.

О том, что китайцы едят палочками, я, конечно, слышал. Не знал только как. Как и большинство только слышавших, я предполагал, что по палочке нужно держать в каждой руке и, орудуя ими, зажимать куски пищи. Хорошо, что я еще никогда не пытался применить это свое полузнание на практике. Заодно я был уверен, что концы палочек острые, и большие куски вроде отбивной протыкают ими и, держа у рта, откусывают. Естественно, что в моих представлениях палочки заменяли и ложки, но как есть ими суп, я даже и не думал.

Пластмассовые палочки оказались с тупыми, слегка закругленными концами. Шэн Цзянпин изящным, почти незаметным движением взял их правой рукой и слегка пошевелил указательным пальцем. Концы палочек чуть раздвинулись и тут же сомкнулись. Я тоже взял палочки. У меня они как-то не умещались в руке. Я попытался разомкнуть концы, но мне мешал средний палец: он то попадал между палочками, то не давал им разойтись. Мой наставник терпеливо повторил свои движения. Я повторил нелепую пародию на них. Шэн положил одну палочку на стол и показал мне оставшуюся. Одним концом она плотно лежала в ложбинке между большим и указательным пальцами, опираясь почти посередине на последнюю фалангу среднего. Большой палец косо лежал на палочке, твердо прижимая ее левым краем подушечки. Шэн взял вторую, зажав ее правым краем подушечки большого пальца и вытянутым указательным. Повел указательным: первая палочка осталась неподвижной, а вторая словно приросла к указательному пальцу и покорно следовала его движениям.

Я постарался повторить его действия, и мне почти удалось это. Захотел взять спичечный коробок, но он никак не захватывался: палочки как-то косо шли, никак не пересекаясь, как параллельные линии в учебнике геометрии. Когда же они пересекались, то зажимали не коробочку, а мой ближайший палец. Шэн деликатно взял мою руку в свою и постучал кончиками палочек по столу: длина палочек тут же сровнялась. Я вновь попробовал захватить коробок. К моему восторгу, он схватился, и довольно прочно. После нескольких удачных опытов я почувствовал себя увереннее.

И очень вовремя. Подали заказанные блюда. Перед каждым поставили по пиалушке с белым рассыпчатым рисом, а все остальное тарелочки четыре в центре и тут же мисочку с остро пахнущей черной жидкостью: соей. Далее мне оставалось следовать за своим наставником, который сперва налил немного сои в крошечное блюдечко рядом с рисовой пиалой, потом, ухватив чуть-чуть еды из первой тарелки, ловко макнул ее в сою, положил на рис, чуть помешал и, ухватив уже с рисом, отправил в рот.

После этого он благожелательно улыбнулся мне. Я с меньшим успехом повторил его действия, не очень-то веря, что смогу схватить и рис. Но, к моему удивлению, вершина рисовой горки в пиале мгновенно пропиталась соусом и как бы склеилась, а потому взять ее оказалось не очень трудно. Но, конечно, половина той щепоти с блюда, которую я уцепил, и опустил в сою, осталась там. И все же процесс пошел.

Шэн попробовал от каждого блюда, потом стал варьировать их сочетания, любезно объясняя мне, как все это делается. Получалось очень вкусно, более того, создавалось впечатление, что мы едим не четыре скромных порции, а минимум шестнадцать, и все разного вкуса. Сытость создавал рис, хотя мы съели его по малой пиале из таких узбеки пьют чай. Соя же не только создавала соленость, но и подчеркивала вкус.

Вспомнив, как мы проходили курс молодого китайца с Костей, я понял, что насытиться порциями такой величины, орудуя привычной вилкой, мы и не могли. А главное – вкус хлеба, кисловатый и такой родной, никак не сочетался с жирными и слизистыми подливками, полусырыми овощами и неожиданно сладковатым мясом.

Когда подали бульон, мы разлили его по пиалам, уже освобожденным от риса, палочками съели какие-то ломтики мяса и овощей и выпили ароматную горячую жидкость с привкусом всего съеденного нами обеда.

Сытые, но без тяжести в желудке и очень довольные, мы поклонились друг другу, поблагодарив за прекрасно проведенное время.

Но еще два дня у меня сводило пальцы.

«И едят-то...»

Как-то я просматривал подшивку нашего журнала за 1897 год. Надо сказать, что «Вокруг света» старейший в России журнал, и найти в нем можно буквально все: я наткнулся на очерк о Японии. Европа и российское просвещенное общество тогда с трудом привыкали к откровенно неевропейской Японии, все более уверенно занимавшей место среди развитых держав мира. И автор статьи, г-н Н.Г. описывал страну, не скрывая своего удивления. Он встречался с японцами, получившими образование в Европе, с интеллигентными дамами, рассуждавшими о творчестве и идеях графа Льва Толстого – «конту Торустой» и не находил в них разницы с нашими соотечественниками и другими европейцами (если не считать лиц, само собой). И потрясенный этим, он записал: «...Эта дама глубоко и с таким знанием дела судила о гр. Л.Толстом и о новинках парижских журналов, что с трудом можно было себе представить, как, придя домой, она будет поклоняться сделанному из глины Будде, сидеть на полу и есть палочками...»