Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №07 за 1979 год"

Колокола Длуги-Тарг

В сухой и теплой машине музыка раздражала... Кароль, мой коллега из Варшавы, уставился в темноте на залитую зеленым светом шкалу приемника, разрывающегося от сырых голосов. Наконец, не выдержав, он что-то сказал шоферу, и тот незаметным движением руки покончил с музыкой. В наступившей тишине Кароль улыбнулся мне той своей грустной улыбкой, которая появлялась у него, когда он понимал меня плохо или не находил нужного русского слова, – тогда его серые глаза от напряжения расширялись.

Я понимал, что он все еще под впечатлением случайной встречи на остановке такси...

Сойдя с варшавского поезда, мы прошли подземным переходом к стоянке машин на площади. Мелкая плотная сетка дождя приглушала свет фонарей, и трудно было сразу освоиться, понять, что размытые в пелене сырости контуры готического строения – не костел, а башня вокзала... Не помню, о чем я говорил с Каролем, стоя в очереди, кажется, убеждал его, чтобы пойти до гостиницы пешком, и тут ко мне повернулся человек, стоявший впереди нас:

– Вы говорите по-русски?

– Да. Я из Москвы...

Незнакомец был плотного сложения, невысок, с крупным лицом, лет ему могло быть около пятидесяти.

– А я из Киева, – сказал он, достал из внутреннего кармана бумажку, снова застегнул верхнюю пуговицу черного пальто с каракулевым воротником, поправил шапку и только тогда протянул руку. Сначала мне, потом Каролю: – Николай Ильич. Приехал на могилу отца.

Он передвинул большой чемодан, судя по напряжению спины, тяжелый, прислонил к нему полуупакованный складной велосипед и снова выпрямился.

Странно было встретить в этот поздний дождливый вечер одинокого человека в незнакомой стране, странно, что никто его не встречал...

– Так взяли и приехали?

– Нет. Меня пригласил полковник Антони. – Он протянул мне записку с адресом: «Улица Длуги-Тарг, 8».

– Конечно, надо было предупредить его о дне приезда, – тихо говорил он, передвигая в очереди чемодан.

Я передал записку Каролю и, пока тот переписывал для шофера такси адрес по-польски, спросил у Николая Ильича, как он узнал о могиле отца, где и при каких обстоятельствах тот погиб.

– Погиб мой отец, освобождая Гданьск, точнее... – Он умолк, подождал, пока Кароль перепишет записку и сможет послушать. И, только получив бумажку обратно, продолжил: – Точнее, он скончался от тяжелого ранения в деревне Косово – должно быть, это тут недалеко... Госпиталь был в доме одного крестьянина. Во дворе этого дома отца и похоронили.

Николай Ильич говорил спокойно и медленно, будто вспоминал то, чему сам был свидетелем, знал хозяина двора, восстанавливал и ощупывал памятью собственное прошлое. Он говорил, передвигал на мокром асфальте свои вещи, кажется, не замечая, что дождь сменился хлопьями снега...

– Да, пожалуй, надо было сообщить полковнику о приезде, – проговорил он озабоченно, завидев подошедшее такси.

На этом наш разговор прервался.

Кароль передал шоферу записку с адресом и стал ему что-то объяснять. А я, помогая укладывать вещи на заднем сиденье, спросил у Николая Ильича, зачем ему понадобился велосипед.

– Когда покупал, – ответил тот, – думал, кому подарить. Вроде вещь хорошая...

Утром следующего дня мы с Каролем встретились за завтраком.

– Наверное, сейчас пан Антони с паном Николаем тоже завтракают, – заметил Кароль: у него из головы тоже не выходила вчерашняя встреча. – Хозяин, должно быть, офицер старой закалки... И живет в Старом Мясте, на улице, которую называют «королевской»: все короли останавливали свои экипажи у Золотых Ворот и шли до ратуши пешком...

Я слушал Кароля и представлял пана Антони высоким жилистым человеком с негнущейся спиной, неспособным выйти на завтрак без галстука и свежей рубашки, а уж о невыбритом с утра лице не могло быть и речи.

– Как ты думаешь, – спросил я,– при каких обстоятельствах могли встретиться на войне отец Николая Ильича и пан Антони?

– Думаю, оба были офицерами и оба освобождали Гданьск.

Приблизительно то же думал и я, потому что нам обоим хотелось так. Это сближало нас с Каролем,

– Хорошо было бы зайти к пану Антони и узнать об отце Николая Ильича, – едва я сказал это, как Кароль охладил меня:

– Без звонка?..

В Старе Място мы попали только к вечеру. На редкость безоблачный день угасал. Мы еще застали солнце, скрывающееся за островерхими, теснящимися друг к другу домами, над которыми торчали в небо башни и шпили. За домами угадывались лабиринты узеньких улочек, остальной части старого Гданьска. Но пока мы ужинали в задрапированном малиновым бархатом ресторанчике, наступила темнота. Небо покрылось тучами, опять заморосил въедливый мелкий дождь. Там, где недавно лежали тени домов, в скудных лучах уличных фонарей заблестела брусчатка. Запотели окна лавок в нижних этажах, разбухли лампочки над входами. Люди с наступлением темноты рассосались по домам, кафе, так что теперь редкие шаги одиноких прохожих на Длуги-Тарг отдавались гулко, как в храме. Потускнел общий разноголосый фасад в ряд выстроившихся домов, каждый шириной в два окошка. Дом от дома можно было отличить лишь по каменным трех-пятиступенчатым лестницам. Они спускались от двери прямо на брусчатку...

Фонтан «Нептун» возник неожиданно посреди улицы, как бы напоминая, что «Krotka Noga» – «Короткая нога» – часть Длуги-Тарг, где мы искали дом пана Антони, – кончается. Не помню почему, мы блуждали от Золотых Ворот до ратуши и обратно все время по левой стороне улицы, мимо домов с двузначными номерами. Но, еще раз наткнувшись на чугунный фонтан в темноте, мы обнаружили, что стоим напротив дома номер восемь. «Воеводское управление Общества польско-советской дружбы», – прочитал я на дощечке у входа, и тут меня осенила догадка: полковник Антони не живет здесь, это адрес его службы, и он давно ушел домой. «Но где тогда ночевал Николай Ильич?» – подумал я и услышал вопрос Кароля:

– Куда же он пошел? Ночью, один в незнакомом городе...

Войдя в дом, мы оказались перед запертыми дверями «Общества». Постояли, потоптались и собрались было уйти, но услышали тихую музыку. Она струилась вместе с полоской света из-под неплотно прикрытой соседней двери. Кароль осторожно тронул дверь, и она подалась без малейшего усилия. В небольшом помещении вокруг стола, посредине которого стоял карманный магнитофон, сидели четверо парней. В дальнем углу, у стены, на электрической плите клокотала прикрытая кастрюля. Кароль уже что-то говорил ребятам, спрашивал их о пане Антони, когда я увидел сидящую на полу рыжую девушку, подстриженную под мальчишку. Не обращая на нас внимания, она с паяльником в руке копалась в радиоприемнике...

– Они его не знают, – сказал Кароль, и мы вышли. – Видимо, это помещение у ребят вроде клуба. – Он был явно расстроен, но тут нас позвали обратно в дом.

Девушка сказала нам, что она вчера поздно убирала в клубе и когда собиралась уходить домой, у дверей столкнулась с приезжим паном, он тоже спрашивал полковника Антони... Время было позднее, и потому она проводила его в гостиницу. А нам с Каролем она посоветовала подняться наверх, в десятую квартиру.

На втором этаже, только мы коснулись звонка, как услышали торопливый стук каблуков. Дверь открыла средних лет женщина, аккуратно причесанная, словно ждала кого-то. После бесконечных извинений Кароль перешел к истории встречи с Николаем Ильичом. Женщина слушала его со вниманием, но стоило Каролю назвать имя полковника Антони, как ее брови в удивлении поползли вверх... Когда Кароль поставил, наконец, точку в своем долгом объяснении, она протянула нам поочередно руку, назвалась Ирэной Пелл и пригласила войти.

В коридоре, в который уже раз, мы стали извиняться за неожиданное вторжение. Пани Ирэна остановилась, зажгла свет в передней и, повернувшись к нам, внесла ясность в ситуацию.

– Нормально все, – сказала она. – Вы пришли в учреждение... Общественное. А что касается меня, я всего лишь бухгалтер. После ухода пана Антони задержалась немного поработать... Прошу сюда.

Она открыла перед нами дверь, а сама скрылась в комнате напротив.

Атмосфера просторной комнаты с высокими потолками вполне соответствовала той, в которой мы могли себе представить пана Антони. До пола портьеры цвета золота, старинная мебель из черного мореного дуба – работы гданьских мастеров: тяжелые барочные шкафы с орнаментами и фрагментами из жизни горожан на створках, часы в дереве. На каждом предмете – герб Гданьска...

И над всеми этими предметами будто возвышались стоящие особняком у дальней стены письменный стол и кресло с ровной высокой спинкой.

Пани Ирэна появилась с двумя стаканами горячей воды и пакетиками чая. Все это она поставила на стол, покрытый красным бархатом.

– Николай Ильич сегодня ездил в Картузы, на могилу отца. Только перед вами ушел в гостиницу, – сообщила она, затем открыла один из шкафов и стала извлекать оттуда красные увесистые альбомы. Она выложила на стол пять томов. – Здесь списки советских воинов, погибших в боях за Гданьск, – имена, которые удалось восстановить. Тысяча сто имен. Двадцать пять лет над этим работал пан Антони...

Ирэна Пелл подошла к другому шкафу, открыла и показала корешки папок:

– А это переписка пана Антони с Советским Союзом, с близкими погибших... – Она достала одну из папок, раскрыла ее и, разглядывая бумаги, продолжила: – Один инженер из Союза каждый год приезжает с матерью-старушкой на могилу отца... Нет недели, а то и дня, чтобы кто-нибудь не приехал...

Мы листали страницы альбома, вчитывались в имена воинов... Год рождения... Дата гибели... Многие погибли в марте, до конца марта сорок пятого года, освобождая Гданьск во время Померанской операции. В основном в марте...

Пани Ирэна стояла рядом и, вместе с нами пробегая глазами имена, идущие в алфавитном порядке, снова заговорила:

– Когда родственники и близкие, побывав на могиле, уезжают домой, я часто улавливаю в их лицах перемену. Лица становятся спокойными. Наши гости убеждаются, что здесь есть люди, на которых можно надеяться, они не оставят могилы без присмотра.

А каждый год первого ноября в День поминовения усопших – по-нашему, «Дзень змарлых», или еще называют этот день «Задушки», – поминают и всех воинов, погибших в боях за Польшу. Люди – взрослые, дети, целыми семьями – несут цветы к НИМ, убирают могилы, зажигают свечи... То же бывает Девятого мая и в День Советской Армии... И в другие праздники...

В одном из альбомов пани Ирэна нашла и отца Николая Ильича: «Бундук Илья Андреевич. Рядовой. Год рождения – 1907. Погиб 25.03.45».

– Тридцативосьмилетний рядовой, – вслух думала Ирэна Пелл.

Она закурила и отошла к окошку, приоткрыла его, и вдруг с улицы в дом ворвались удары колоколов. Звонили колокола ратуши...

– Я сейчас свяжу вас с паном Антони, – она подошла к телефону. Но прежде чем снять трубку, задумчиво сказала: – Странно, я никогда не знала, что он полковник... – Она набрала номер и протянула мне трубку:

– Прошэ. Пан Антони говорит по-русски.

Выслушав меня, пан Антони помолчал, а потом начал с улыбкой в голосе:

– Тут есть одна маленькая неточность. Я не полковник, я рядовой, – говоря это, он сделал ударение на последнем слове. – Шестнадцатилетним парнишкой меня подобрали советские воины из четвертого саперного батальона – они шли на запад. Надели на меня форму, дали винтовку. Но ни разу мне не пришлось выстрелить: меня определили на кухню. «Сиди, – говорили солдаты, – сиди в тепле. Неизвестно, в чем душа твоя держится». Вы не можете себе представить, насколько я был худ и слаб. Так что я рядовой!..

Мягкая, спокойная речь его, теплота, с какой он говорил, заставили меня признаться, что я представлял его себе строгим старым офицером.

– Ну что же, хотя уже и поздно, давайте встретимся, – неожиданно предложил он. – Где вы остановились?

Я сказал.

– Через полчаса я буду там...

Удивительно, но, как только мы вошли в гостиницу, из множества людей, сидящих в холле, я выделил и узнал небольшого роста пана Антони, человека скорее элегантного, чем респектабельного. Поняв это, он встал и сам шагнул навстречу. Со вкусом подобранный и повязанный галстук, цвета маренго костюм, скрывающий склонность хозяина к полноте. Он тут же повел нас в бар... И хотя он, кроме слов приветствия, в эти первые минуты знакомства больше ничего не проронил, с ним было легко. Светлые задумчивые глаза его смотрели спокойно. Он молчал, но тягостного состояния за столом не возникало. Кто знает, если бы официантка своевременно не принесла кофе, так и просидели бы долго... Каждый из нас думал о своем. Но все об одном и том же: о победном шествии сорок пятого года, о том времени, когда кончалась война...

– Около тридцати семи тысяч советских солдат остались с нами в Гданьском воеводстве, – начал пан Антони. До сих пор спокойное его лицо стало жестким. – Только в небольшом городе под Гданьском, в Картузах, тысяча одиннадцать братских могил. Это у нас... А за освобождение всей Польши пало около шестисот тысяч советских воинов. Ведь как было? Во время войны хоронили солдата там, где он погибал. Если не успевали это сделать тыловые части или наступающие войска, хоронило их гражданское население... Трудно было ухаживать за одинокими, разбросанными по всей стране могилами... В 1947 году решили создать братские кладбища. Мало имен удалось установить. Осталось более тридцати пяти тысяч безымянных павших. – Пан Антони говорил низким тихим голосом, но настолько четко произносил он каждое слово, что дымный гул бара оставался за чертой нашего стола. – Я много писем читал, – продолжал он без остановок и пауз. – До сих пор помню письмо девятнадцатилетнего офицера. «Мама, – писал он, – у меня одна-единственная мечта: взять под руки девчонку, бродить с ней, и чтобы не было грохота и шума...» Эти письма я получаю от семей погибших. Всего месяца не хватило до конца войны, и пришлось им навсегда остаться с нами.

Пан Антони помолчал. Отодвинул чашку и посмотрел на часы. Было около десяти вечера. Мне показалось, что он, как человек, неожиданно решившийся на эту позднюю встречу, сейчас встанет, попрощается с нами и уйдет. Но я ошибся. Он подозвал официантку, попросил принести еще кофе.

– Имен погибших не знаешь и потому, наверное, часто думаешь об одном и том же: писали письма, мечтали, думали о родных и очень хотели вернуться к ним.

Он поднял на нас глаза, ожидая вопроса. Кароль отреагировал первым и потому спросил об отце Николая Ильича:

– Как удалось отыскать его могилу?

– Это оказалось не так сложно.

Пан Антони впервые за встречу закурил.

– Кажется, это было в году семьдесят пятом. Николай Ильич прислал нам письмо, где сообщал, что восстановил извещение, полученное семьей в сорок пятом году, – наверное, старое было утеряно, – в котором говорится: его отец погиб в деревне Посово... Ошибку в названии деревни мы уловили сразу: не Посово, а Косово; вы знаете, в подобных делах надо быть дотошным, поторопишься, не уточнишь все факты, приедет человек, а могила окажется другой. Понимаете, какой удар для человека... Вот мы и написали, чтобы он сообщил нам точные данные об отце: часть, в которой тот воевал, месяц гибели, фотографию... Сколько прошло времени, не помню, но я получил от него все, что просил, обращался он в архив министерства обороны. Оказалось, отец его был в 66-й механизированной бригаде. В трудных боях за Гданьск получил тяжелое ранение и скончался в госпитале. Как раз когда я занимался его письмом, приехал ко мне Леон Бруловски, директор школы, председатель Общества польско-советской дружбы города Картузы. Я показал ему письмо Николая Ильича, данные о его отце. Подумав, он сказал: «Он должен быть у нас. Это один, из пяти похороненных в деревне Косова во дворе». Проверка подтвердила его слова. А мы послали приглашение семье погибшего посетить могилу.

– Наверное, в ваших поисках немалое значение имеет участие самих родственников погибших, – сказал я. – То есть насколько в них еще жива надежда.

– Да. Вы правы. Я бы сказал, активное участие... – Пан Антони задумался, посмотрел опять на часы и, уловив наш взгляд, заметил: – Я сейчас поймал себя на мысли, что думаю о завтрашних делах, и потому заторопился. А ведь важнее, чем наш разговор, чем память о НИХ, не должно быть ничего. Сначала ОНИ, а потом уже другие дела... – Он снова помолчал и, видимо, решившись продолжить встречу, заговорил: – Лет пятнадцать тому назад жительница деревни Красное Арзамасского района Горьковской области обратилась в редакцию воинской газеты, кажется, «Знамя победы». Написала, что был у нее сын, который погиб в городе Данциге. Помогите, просила она, найти его могилу. Вскоре к нам приехал один журналист. Пробыл три-четыре дня. Но мы ничего не могли уточнить за это время. Нам пришлось поработать над поисками около трех лет. Мы знали, что Ивану Маркееву было двадцать три года, имел три ордена и звание гвардии майора, погиб третьего апреля сорок пятого – спустя три дня после освобождения Гданьска. Заместитель начальника разведывательного отдела штаба 65-й армии генерала Батова поручил Маркееву вернуть одну из воинских частей из района Жулавы в Гданьск. Приказ он выполнил, но, когда возвращался, группа гитлеровцев отрезала ему путь. Отбиваясь, он последний патрон выпустил в бензобак своего вездехода. Под обрывом стояла мертвая Висла, там – баржа с горючим, и он врезался в баржу... Я узнал об этом из документов польской комендатуры, составленных по рассказу пленного фашистского капитана. Из других документов, которые мы нашли при помощи майора Чернявского, друга погибшего майора Ивана Маркеева. Имя Маркеева дали гданьской школе номер 46. Пригласили мать в Польшу. Она приехала с двумя дочерьми, сестрами погибшего. Одна из сестер третьего апреля в десять часов утра родила у нас в Гданьске парня.

Один погиб на гданьской земле третьего апреля, другой родился... Мы дали ему имя погибшего дяди.

Конечно, иногда результаты наших поисков зависят и от тех, кто воевал вместе с павшими, был свидетелем их гибели... Однажды, несколько лет назад, два уже немолодых человека написали из Ленинграда письмо в наше «Общество». Вспомнили свой бой в одной польской деревне, которая переходила из рук в руки. Вспомнили, как пылал дом и женщина кричала,– в доме горел ее мальчонка. Один из воинов бросился в дом, а когда вынес мальчика, пулеметная очередь из гитлеровского танка прошила его тело. Об этом я написал тогда в нашу газету «Глос Выбжежа». Получил семнадцать ответов из шестнадцати местностей воеводства. Разные были поправки – о месте, о дне боя; но мы сегодня знаем, что это был солдат Мисюров, он тоже лежит в братской могиле в Картузах. А спасенный, инженер-строитель, живет на юге Польши, вблизи Вроцлава.

Спустя тридцать лет мать и дочь солдата нашли могилу Мисюрова...

Пан Антони встал.

– Рад был встрече, – сказал он просто. – Пожалуйста, проводите меня до машины.

У меня, да и у Кароля, оставался один вопрос, который наверняка не дал бы нам уснуть сегодня. И я задал его, прощаясь с паном Антони.

– А отчего Николай Ильич назвал вас полковником?

– Этот же вопрос я задавал ему. Видите ли, месяц тому назад приезжала к отцу сестра Николая Ильича с мужем из Кишинева. Наверное, в ее представлении делом, которым я занимаюсь, должен заниматься не рядовой, а полковник. Ведь я общественный секретарь. Общественный...

Он улыбнулся, хлопнул дверцей машины и включил зажигание.

Гданьск – Москва

Надир Сафиев, наш спец. корр