Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №11 за 2010 год"

Пять жизней Ивана Павловича

  Имя Даниила Хармса знаменито. Его отца, Ивана Ювачева, моряка, революционера, путешественника и религиозного писателя, помнят меньше.

В конце 20-х и 30-е годы прошлого века на улицах Ленинграда – чаще всего на Надеждинской, ныне Маяковского – можно было встретить необычного пешехода: высокого молодого человека в крохотной кепочке (а то и в более странном головном уборе: например, чехольчике от самовара), в бархатной курточке и гетрах. Иногда он выгуливал на поводке таксу с диковинным именем Чти Память Дня Сражения При Фермопилах. Ныне имя этого «чудака», Даниила Хармса, известно всем: несколько поколений детей выросли на его детских книгах, а его стихи, рассказы и пьесы для взрослых изданы стотысячными тиражами, переведены на множество языков, им посвящены десятки научных трудов.

В те же годы по той же Надеждинской улице часто проходил другой пешеход – сухощавый рослый старик с узкой окладистой бородой, Иван Павлович Ювачев. Нередко он отправлялся на заседания Общества бывших политкаторжан. А иногда – в гости к совсем другим своим знакомым, к «недобитым» церковникам.

Эти два человека – Иван Павлович и Даниил Иванович – были отцом и сыном. И жили они в одной квартире. Комната писателя Хармса выглядела так же необычно, как он сам, как избранный им и собственноручно вписанный в паспорт псевдоним: стены, оклеенные розовой бумагой, экстравагантные рисунки Даниила Ивановича и его друзей, ернические лозунги («Мы – не пироги!»), картины художников школы Малевича, фисгармония (Хармс был очень музыкален). А в аскетичной, опрятной комнате Ивана Павловича не было ничего лишнего. Письменный стол покрывали бесчисленные кальки с икон: последние 10–15 лет своей жизни он посвятил серьезному историческому изучению изображений Богоматери.

Биография сына, казалось, только начиналась. А за плечами отца была богатая событиями жизнь. Можно сказать, что прожил он не одну, а несколько жизней.

По стопам Магеллана и Кука

Родился Иван Павлович 23 февраля 1860 года в довольно необычной семье: отец его был придворным полотером. Жили Ювачевы на Невском проспекте, и окна их квартиры выходили прямо на Аничков дворец, в штате которого числился отец семейства. Дворцовые служители имели возможность давать детям достойное образование, во всяком случае по меркам своего сословия. Сперва Ваня мечтал о работе лесничего, но в конце концов выбрал военно-морскую службу. На него повлияли книги, которые он читал в отцовском доме: полотер собирал описания путешествий Магеллана, Кука и других знаменитых мореплавателей.

В 1874 году Иван Ювачев поступил на штурманское отделение Технического училища Морского ведомства и спустя четыре года окончил его с чином кондуктора (соответствующим чину прапорщика в армии). Ювачеву как отличнику полагалось заграничное плавание. Но шла война с Турцией, и юноша под влиянием одного из товарищей записался добровольцем на Черноморский флот. В сражениях поучаствовать ему не пришлось, но уже после заключения мира он на борту шхуны «Казбек» участвовал в занятии Батума, отданного России по мирному договору. Это считалось делом серьезным и опасным: командование опасалось сопротивления «фанатично настроенных горцев». В дальнейшем Ювачев сменил несколько пароходов, пока в 1881 году его службе на кораблях не пришел конец. Еще в училище Иван Павлович усвоил «передовые идеи», приобщился к нелегальной, антиправительственной литературе. Скучая во время долгих корабельных стоянок, он давал волю языку. Начальство обратило внимание на вольнодумную болтовню молодого офицера и от греха подальше списало его на берег – помощником начальника метеорологической станции в городе Николаеве. Знал бы Иван Павлович, как пригодится ему этот опыт!

Год спустя Ювачев в чине прапорщика флота (соответствовавшем подпоручику в армии) едет в Петербург – учиться в Морской академии (его ходатайство о продолжении образования сочли возможным удовлетворить, несмотря на прежние претензии), а еще через год, так и недоучившись, он был арестован и почти сразу же навсегда уволен с военной службы. В этот момент первая жизнь Ивана Павловича закончилась.

Иван Павлович Ювачев. Позади заключение в Шлиссельбурге и сахалинская каторга. Начало 1900-х годов

Обращение революционера

За что же арестовали молодого офицера? Начальников не зря смущали его политические высказывания. Ведь не так давно, 1 марта 1881 года, на Екатерининском канале в Петербурге был убит император Александр II.  Террористическая организация «Народная воля», совершившая это преступление, продолжала действовать, и у нее были сторонники в военной среде. В Николаеве Ювачев познакомился с подполковником Михаилом Юльевичем Ашенбреннером, который возглавлял военную организацию, чуть позже присоединившуюся к «Народной воле». Он предложил Ювачеву организовать и возглавить кружок военных моряков, и тот согласился. Никаких насильственных действий офицеры не предпринимали. По воспоминаниям Ивана Павловича, у общества «не было определенной программы: цели, казалось, были еще так отдаленны и расплывчаты, что говорить тогда о чем-либо строго определенном нельзя было. Одно ясно: правительство опирается на штыки, следовательно, надо постараться повернуть эти штыки против него самого. Поэтому пока остается одно: среди войск вести антиправительственную пропаганду».

Лично Ювачеву довелось встретиться (в 1882 году в Одессе) лишь с одним из руководителей «Народной воли», членом исполнительного комитета Сергеем Петровичем Дегаевым. Тот предложил членам военной организации отказаться от пропаганды и перейти к террору. «Удастся ли покушение, или нет, – это неважно,– объяснял Дегаев. – Надо только показать, что террористическая партия существует». Подобные предложения были Иваном Павловичем и его товарищами отклонены. «Надо поберечь силы начинающейся организации и не выхватывать ее лучших членов, чтобы сейчас же предать их на растерзание жандармам», – ответил руководитель военного кружка петербуржцу. В тот момент офицеры-народовольцы еще не догадывались: несколькими месяцами ранее Дегаев был завербован полицией и стал провокатором. Он-то и выдал участников кружка.

На так называемом «процессе 14-ти» Ювачев был приговорен (28 сентября 1884 года) к смертной казни, после подачи прошения о помиловании замененной бессрочной каторгой (затем срок был уменьшен до 15 лет). Остальные участники ювачевского кружка отделались по большей части административной ссылкой или просто увольнением с флота.

На настоящие каторжные работы революционеров при Александре III ссылали редко, предпочитая держать их в одиночном заключении. Поскольку в Алексеевском равелине Петропавловской крепости заключенные часто умирали, император распорядился построить более «гуманную» тюрьму в Шлиссельбурге, в старой петровской крепости, окруженной водами Ладожского озера. Там и оказался Иван Павлович.

Четверть века спустя в своих воспоминаниях бывший политкаторжанин попытался объяснить, почему  в Шлиссельбурге, несмотря на улучшение бытовых условий, смертность почти не снизилась – людей убивал «ужас одиночного заключения». Психические расстройства и самоубийства были здесь обычным делом. Но над Ювачевым судьба смилостивилась, неожиданно послав ему друга. Раз в две недели заключенных выводили на получасовую прогулку. Летом 1885 года узнику предложили гулять в обществе одного из товарищей. Им оказался Николай Александрович Морозов, человек энциклопедических знаний и интересов. В одиночке он обдумывал мысли самые причудливые, не всегда здравые (например, «новая хронология» Фоменко – развитие шлиссельбургских идей Морозова), но всегда смелые и интересные. С Морозовым Иван Павлович в их редкие встречи мог говорить на самые разные темы – от математики и астрономии до философии и богословия.

Богословие? Да, теперь бывший морской офицер размышлял и на богословские темы. В тюрьме с ним произошло «религиозное обращение» (истолкованное многими товарищами как психическое расстройство). «Обращению» его способствовало то, что единственной выдававшейся арестантам книгой поначалу была Библия. В душе Ювачева, человека еще молодого, скорее всего, увлекшегося революционными идеями лишь поверхностно, чтение Писания произвело настоящий переворот. Он решился на огромный и отчаянный труд – перевести Евангелие с греческого языка на русский (язык Эллады Иван Павлович освоил, видимо, самоучкой еще в офицерские годы). Разумеется, никакой надобности в таком переводе не было: Синодальный перевод Библии, подготовленный специалистами-филологами, вышел совсем недавно, в 1876 году. После многочисленных ходатайств ему удалось получить в камеру Библию на греческом языке и словари. Но приступить к работе он не успел.

Религиозные настроения молодого арестанта и его «искреннее раскаяние» (приходится поставить кавычки, поскольку особых преступлений, в которых стоило бы раскаиваться, Ювачев совершить не успел – только состоял в революционном кружке) впечатлили тюремные власти. Благочестивому узнику предложено было сменить одиночную камеру на монастырскую келью, но тот отказался, чувствуя, что это не его путь, и даже ради выхода из тюрьмы не желая изменять себе. Тогда в 1886 году его вместе с четырьмя другими «подающими надежду на исправление» политическими заключенными отправили на Сахалин по очень сложному маршруту: через Петербург, Москву, Одессу и дальше морем, через Константинополь, Порт-Саид, Суэцкий канал, Сингапур и Японию. Вот так состоялось то  «заграничное путешествие », которое упустил когда-то юный прапорщик Ювачев, – только путешествовать пришлось за решеткой, без права выхода на берег.

На Дальнем Востоке

В секретном послании сахалинским властям рекомендовалось использовать арестантов на работах, «соответствующих физическим силам, уровню способностей и образования каждого». В частности, Ювачева предполагалось привлечь к «геодезическим измерениям, нивелировке местностей и составлению расчетов по землемерной части». На словах ему было обещано, что вскоре он будет переведен на положение ссыльного, потом – в государственные крестьяне, а там уж до полного восстановления в правах недолго.

Речной пароход «Инженер» . Его капитаном с 1894 по 1897 год был Иван ЮвачевВсе это долгие годы оставалось пустыми посулами (на поселение Ювачев был переведен лишь в 1894 году), но заниматься физическим трудом (плотничеством на строительстве Казанского храма в поселке Рыково) Ивану Павловичу и в самом деле пришлось недолго. Через пять месяцев по прибытии на Сахалин он был определен в помощь Марии Антоновне Кржишевской, фельдшерице и заведующей рыковской метеорологической станцией. В то же время Ювачеву предложена была должность церковного старосты (той самой церкви, в строительстве которой он участвовал). «Я согласился и весь ушел в это церковное хозяйство, в составление хорошего церковного хора, в производство восковых свечей и проч. Конечно, я не оставлял и метеорологических наблюдений. Напротив. Я незаметно от Кржишевской отстранил ее от всех занятий по метеорологии, оказывая ей в то же время уважение, как своей начальнице. Если к этим занятиям присоединить еще уроки английского языка, которые я давал двум-трем чиновникам… уроки математики еврейским ребятам, церковные спевки и писание нот, то станет понятно – скучать не приходилось…» Сюда стоит добавить еще работы по организации небольшого ботанического сада около метеорологической станции, в котором была представлена экзотическая для европейца сахалинская флора – пихты, японские вязы, дальневосточные лиственницы.

Позднее Иван Павлович опубликовал две брошюры, содержащие результаты метеонаблюдений на Сахалине (и они принесли ему в 1899 году титул «члена-корреспондента Главной физической обсерватории Академии наук»). Именно на метеостанции в Рыкове произошла встреча Ювачева с Чеховым, путешествовавшим по Сахалину. Тот показался Антону Павловичу «человеком замечательно трудолюбивым и добрым». По мнению некоторых литературоведов, он послужил  прототипом героя одного из чеховских рассказов («Рассказ неизвестного человека»). Герой этого рассказа – бывший моряк, ставший революционером, но скоро разочаровавшийся и отошедший от дел подполья.

Но все же Ювачев тосковал, что естественно: каторжный Сахалин был местом интересным, однако неприспособленным для нормальной человеческой жизни. Когда в 1894 году его перевели «в разряд сосланных на житье в Сибирь», Иван Павлович не стал задерживаться на острове: три года он прожил во Владивостоке, где служил капитаном парохода «Инженер», принадлежавшего строящейся Уссурийской железной дороге. И вот желанный день настал – можно было возвращаться в Европейскую Россию. Вторая жизнь Ювачева, жизнь революционера, политзаключенного и политического ссыльного, подошла к концу. А третья, параллельно начавшаяся жизнь – жизнь путешественника, географа, метеоролога, исследователя природы, – продолжалась. На пароходе «Байкал» в апреле 1897-го отправился недавний каторжник из Владивостока в Центральную Россию «через два океана», Тихий и Атлантический. Это была, в сущности, вторая половина его кругосветного путешествия, отделенная от первой десятью годами, и более приятная.

Многое предстояло повидать Ивану Павловичу. Корейских крестьян, которые не признают золота, «не понимая цены в нем», а расплачиваются огромными связками медных монет. Нагасаки, в котором пережидает зиму российский дальневосточный флот (за считанные годы до знаменитой Русско-японской войны!), где на улицах слышна русская речь, а у детей не редкость европейские лица. Русскую духовную миссию в Японии, существующую здесь с 1870 года (Ювачеву было интересно все, что связано с многовековой и трагической историей христианства в Стране восходящего солнца). Потом – Гавайские острова с их райским климатом, американским благоустройством и огнедышащими вулканами. И американских индейцев, встречи с которыми уже немолодой человек, когда-то в детстве зачитывавшийся Фенимором Купером и Густавом Эмаром, так жаждал… (Дальше путь пролегал через Чикаго, Нью-Йорк, Ливерпуль, Лондон, Берлин, Вильно.) Наконец 18 июня встреча с родителями на станции Любань под Петербургом (там у Ювачевых была дача, и там решил пока что поселиться Иван Павлович).

Ему еще предстояли работа десятником на железнодорожном строительстве в Любани, хлопоты о полном восстановлении в правах и переезде в Петербург (увенчавшиеся успехом в 1898 году), а чуть позже (в 1900– 1901 годах) – участие в экспедиции по исследованию судоходности реки Сырдарьи и выбору пристаней на  Аральском море в связи со строительством Оренбурго-Ташкентской железной дороги (вместе со знаменитым поэтом и художником Максимилианом Волошиным).

«Свободный христианин»

На рубеже столетий начинается новая, четвертая жизнь Ивана Павловича. Прежде всего это была жизнь человека пишущего, литератора. Конечно, и в этой новой жизни нашлось место путешествиям: как инспектор Управления сберегательных касс он объездил всю Россию, от Минска до Вилюйска… Были и паломничество на Святую землю, и общественная деятельность, посвященная улучшению быта заключенных. Его автобиографические книги «Восемь лет на Сахалине» (1901) и «Шлиссельбургская крепость» (1907) способствовали привлечению общественного внимания к этим вопросам. И все-таки главным содержанием этой новой жизни стала именно литературная деятельность. Еще в Шлиссельбурге Ювачев, как многие заключенные, коротал время стихотворчеством. Незамысловатые стихи религиозного содержания он продолжал писать и позднее, на Сахалине. Вот, к примеру, «Надпись на Библию»:

В этой книге вся жизнь отразилась,

В ней, как в зеркале, видим весь свет,

Тайна Божьих чудес нам открылась,

Здесь на все есть готовый ответ.

Что уж было, что есть и что будет,

Чрез пророков Господь показал.

Милый друг! И тебя не забудет:

Только верь и люби! – Он сказал.

Михаил Ашенбреннер (слева) и Иван Ювачев у стен Шлиссельбургской крепости. 1920-е годыВ Петербурге Иван Павлович выпустил (под собственным именем и под псевдонимом Миролюбов) несколько мемуарных книг, в которых описал свой жизненный путь. И еще свыше 25 книг и брошюр религиознонравоучительного содержания. Как правило, они издавались Александро-Невским обществом трезвости или в приложении к журналу «Душеполезное чтение». Особым успехом религиозные сочинения Ювачева не пользовались (в отличие от его мемуаров), но сам он придавал им большое значение.

В книгах этих Иван Павлович старался не отступать от церковного вероучения и выказывал почтение к православным иерархам. Это не мешало ему посещать отлученного от церкви Льва Толстого в Ясной Поляне и высказывать в разговоре с ним такие «еретические» мысли: «После Христа было две церкви – христианская и иудейская. Иудейская разрушилась, когда Богу было угодно, когда был разрушен храм в 70 году. Теперь есть православная церковь и церковь свободных христиан. Православная церковь разрушится, когда Богу будет угодно; нападать на нее не надо».  Двойственность, чтобы не сказать больше, позиции Ивана Павловича была слишком очевидна: он публично защищал то, что считал обреченным, и, будучи верным по видимости сыном церкви, дружил с людьми, которых церковь числила во врагах.

Лишь изредка «Миролюбов» проявлял религиозную нетерпимость, правда, иногда в самых неожиданных ситуациях. Так, когда в 1929 году умерла его жена Надежда Ивановна, Ювачев прямо у гроба покойницы затеял богословский спор со священником, приглашенным совершить отпевание. «Священник попался сердитый, и оба подняли крик, стучали палками, трясли бородами», – вспоминал (со слов Хармса) писатель Евгений Шварц. Но подобные конфликты случались нечасто. Обычно Иван Павлович старался не подчеркивать свои разногласия с другими, охваченными духовным поиском людьми, даже необязательно христианами, и был к ним подчеркнуто дружественен.

Впрочем, он продолжал общаться и со своими старыми товарищами-революционерами, но их цели и средства борьбы были ему теперь чужды. В начале 1906 года отдельной брошюрой был опубликован очередной нравоучительный рассказ Миролюбова, «Революция», в котором некоему агитатору на митинге без труда удается переубедить толпу возбужденных рабочих вот такими речами: «Я тоже за революцию... Нужно изменить свою жизнь, нужно непременно сделать революцию, обратиться к тому образу жизни, который проповедовал Сам Христос и Его апостолы... Я за свободу. Давно пора освободиться от сетей дьявола».

Едва ли бывший шлиссельбуржец в самом деле верил, что стихию можно победить проповедью. Но, во-первых, он приспосабливался к пониманию «простого человека». А во-вторых, не слишком умел писать беллетристику. Художественный вымысел в его произведениях везде так же беспомощен, как в только что приведенном стихотворении.

Пятая жизнь

Литературный дар, которым Иван Павлович, судя по всему, так хотел обладать (хотя бы для пропаганды своих идей), достался его сыну Даниилу. Жизнь Ювачева-младшего была бедна событиями, и он почти не покидал Петербурга (Ленинграда). Настоящую жизнь он прожил в своем творчестве. И в каком-то отношении это была и еще одна – пятая! – жизнь его отца Ивана Павловича Ювачева.

Сын, появившийся на свет 30 декабря 1905 года, доставлял родителям немало огорчений. В знаменитой «немецкой» гимназии Петершуле он учился так плохо, что пришлось перевести его в Детское Село, в школу ,  созданную на основе бывшей женской гимназии, директором которой была его тетка Наталья Ивановна Колюбакина .

После школы Даниил поступил в электротехникум. Это было непросто: ведь в то время юноше из семьи служащих требовалось несколько лет проработать на производстве и приобрести «пролетарский стаж», чтобы продолжить образование. Но Ювачев-отец, после революции служивший главным бухгалтером Волховстроя, попросил рабочий комитет этой организации ходатайствовать за своего сына. И что же? Техникум Даниил не окончил. Поступил на Высшие курсы искусствоведения при Институте истории искусств – и там проучился всего год, посвятив себя литературе…

Даниил Хармс и его товарищи-обэриуты (члены ОБЭРИУ – Объединения реального искусства) были, конечно, известны современникам. Но тогда известность их носила в основном скандальный характер. В конце 1920-х – шумные театрализованные выступления на разных площадках (самый большой резонанс имел вечер «Три левых часа» в Доме печати 24 января 1928 года, на котором собрались сотни зрителей и о котором ленинградцы вспоминали даже десятилетия спустя). Режиссер Климентий Минц так описывал первое отделение:

 «На сцену выкатили черный лакированный шкаф из спектакля Игоря Терентьева «Ревизор». А на шкафу находился Даниил Хармс и читал свои стихи. Кое-кто из экспансивных зрителей и поклонников поэта встретил его появление на шкафу аплодисментами, кто-то смехом, другие улыбками, а некоторые изумлением и даже скептическим возгласом: «Пушкину незачем было взбираться на шкаф, чтобы читать свои стихи!» А чего стоила надпись на афише, описывающей постановку пьесы Хармса «Елизавета Бам», – «По ходу действия: «СРАЖЕНИЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ!» Музыка Велиопага Нидерландского пастуха. Движения неизвестного путешественника. Начало объявит КОЛОКОЛ».

Вскоре в ленинградских газетах стали появляться разносные статьи, обличающие «реакционное жонглерство» молодых писателей. Их собственные произведения редко появлялись в печати. По большей части им удавалось опубликовать только стихи и рассказы для детей. Но и за свои детские произведения обэриуты порой подвергались травле: их (как и их учителей в этой области, Чуковского и Маршака) обвиняли в аполитичности, «усыплении классового сознания ребенка».

Письмо Ивана Павловича Ювачева к сыну Даниилу. Датировано 17 декабря 1907 года10 декабря 1931 года Хармс был арестован вместе со своим ближайшим другом и соратником Александром Введенским и еще несколькими знакомыми. Им инкриминировали вредительское сочинение «неправильных» детских стихотворений и крамольные политические  разговоры в гостях. Приговор был суров – пять лет лагеря. Только вмешательство Ивана Павловича спасло сына. Бывший шлиссельбуржец мобилизовал все свои связи, обратился и к старому другу Николаю Морозову, в то время директору Естественнонаучного института имени Лесгафта. В результате Даниил Иванович «отделался» годичной ссылкой в Курск.

Отец и сын были непохожи друг на друга. Но в каком-то смысле никого ближе друг друга у них не было. И любили они друг друга, может быть, больше, чем кого бы то ни было. Дневниковые записи обычно строгого, сурового Ивана Павловича, посвященные сыну, проникнуты искренней нежностью. Вот, например: «Даня опять стихотворением просил разбудить его в 10. Я пришел будить, сел у кушетки и запел из «Травиаты»: «Милый сын, мой дорогой, возвратись под кров родной!» и дальше не мог, чтобы не расплакаться» (запись от 22 ноября 1930 года). Любовь и уважение, с которыми говорил об отце Хармс, удивляли его друзей, а ведь он был человеком, не склонным к сентиментальности, к открытым проявлениям чувств.

Конечно, образ жизни своего «чокнутого сына Даниила» старик не одобрял, стихов и прозы его не понимал. Зато бывшего революционера и эксцентричного писателя-авангардиста сближали мистические интересы. Судя по дневникам обоих, они временами беседовали об Апокалипсисе, «о символических знаках и их происхождении».

17 мая 1940 года в возрасте восьмидесяти лет Иван Павлович Ювачев умер. Умер почти случайно, от заражения крови. По ходатайству сына, подкрепленному справкой Морозова, «народовольца-шлиссельбуржца, члена секции научных работников, персонального пенсионера» похоронили на так называемой площадке народовольцев на Литераторских мостках Волкова кладбища.

Хармс пережил отца ненадолго. 23 августа 1941 года, в самом начале блокады, Даниила Ивановича арестовали за «пораженческие» разговоры в гостях у приятеля. Поэт искусно симулировал психическое расстройство, но это его не спасло. Да, он попал не в тюрьму, а в психиатрическую больницу, только вот больница эта находилась в блокадном Ленинграде. 2 февраля 1942 года Даниил Иванович умер, видимо, от голода.

Четверть века спустя для исследователей открылся его архив, спасенный одним из друзей, философом Яковом Друскиным. С этого началась его слава, всероссийская и всемирная. И постепенно, в связи с Хармсом, стали припоминать и его отца – офицера и политкаторжанина, метеоролога и мистика. Человека, который и сам по себе достоин нашей памяти.

Валерий Шубинский