355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вокруг Света Журнал » Журнал "Вокруг Света" №1  за 1996 год » Текст книги (страница 4)
Журнал "Вокруг Света" №1  за 1996 год
  • Текст добавлен: 11 октября 2016, 22:52

Текст книги "Журнал "Вокруг Света" №1  за 1996 год"


Автор книги: Вокруг Света Журнал



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

2001 и дальше: Охота на гиппопотама

Порою крестьянам, чтобы отвадить слонов от общинных угодий, приходится отстреливать для острастки наиболее ретивых животных, которых потом, впрочем, с аппетитом поедают всей деревней. Иногда слоны бывают виноваты лишь в том, что людям хочется кушать. Как у Крылова. «На какое мясо похожа по вкусу слонятина?» – поинтересовался я у одного участника подобных трапез. Тот надолго задумался, а потом сказал: «На ослятину!» Понятно, что вкус слоновьего мяса так и остался для меня тайной.

Чтобы помочь выжить деревенским жителям в неурожайный сезон, власти иногда разрешают им забить гиппопотама. К несчастью для гиппопотамов, неурожаи случаются часто, и этот вид охоты у африканцев хорошо отлажен.

Живы еще старики, промышлявшие бегемотами в те давние времена, когда не существовало никаких запретов на охоту. Энергично жестикулируя и сердито вращая глазами, они рассказывают жуткие истории о перекушенных пополам охотниках и вдребезги разбитых лодках. Они показывают ужасные шрамы на руках и ногах, оставленные зубами этого свирепого, сильного зверя. И им нравится, когда рассказы их не подвергаются сомнениям...

В отличие от слона или носорога гиппопотама трудно сразить из ружья. Он защищен толстым слоем жира, в котором вязнут пули, да и хороших ружей в деревне нет. К. тому же обычно из воды торчит лишь верхняя часть его мощного черепа, и попасть в него нелегко. Бегемот – очень хитрое и осторожное животное. Он моментально чувствует, какие опасные козни затевают против него эти зловредные двуногие, и старается либо заблаговременно ретироваться, либо напасть первым. Он весьма ловко и быстро передвигается под водой, отталкиваясь от дна ногами. Громкое, напоминающее лошадиное, фырканье, возможно, и определило имя животного: «гиппопотам» переводится с греческого как «речная лошадь».

Достигая четырех тонн веса при мощных мышцах и удивительном проворстве не только в воде, но и на суше, бегемот может очень круто обойтись с неосторожным человеком. Торчащие из нижней челюсти устрашающие клыки, похожие на небольшие бивни, выглядят чрезвычайно убедительно, хотя в зоопарках и на детских картинках мы видим их спиленными под корень. Его челюсти, подобно гигантским ножницам, могут перекусить взрослого крокодила, не говоря уже о незадачливом охотнике, так что стариковские байки вовсе не беспочвенны.

Вес это определяет способы и тактику охоты на гиппопотама. С одним из таких методов нам, трем переводчикам из России, уже не первый год работающим в Африке, довелось познакомиться самым неожиданным образом. Как-то во время поездки мой коллега и соотечественник решил искупаться в одном из притоков Нигера. То ли он перегрелся на солнце, то ли еще почему, но ему вдруг не страшны стали крокодилы и бегемоты. Парень сиганул в воду прямо с борта нашей лодки и размашисто поплыл на середину реки.

Вскоре над речной гладью раздался его истошный крик. Это был крик боли и испуга. Пловец беспомощно забил по воде руками. Голова его скрылась под водой, но через секунду появилась вновь. В глазах был ужас, широко раскрытый рот жадно ловил воздух. Казалось, кто-то крепко держал его под водой, и нам стало страшно. Мы изо всех сил заспешили к несчастному. Он продолжал отчаянно бороться с кем-то, то погружаясь, то выныривая. Какая тварь в него вцепилась, видно не было, и от этого становилось еще страшнее.

Больше всего мы боялись, что неведомый зверь утащит нашего неразумного собрата в темную речную глубь и отыскать его уже не удастся. К счастью, он сумел удержаться на поверхности до подхода лодки. Схватив его за руки, мы потащили горе-купалыцика через борт, с ужасом ожидая, что вслед за ним из воды появится какое-нибудь чудище. Но оказалось, что виной всему был большой металлический крюк, вонзившийся ему в икру. Крюк был привязан к толстой капроновой веревке, уходившей в мутные глубины реки. Мы перерезали ножом веревку и втащили ополоумевшего от страха коллегу в лодку. Он был уверен, что попал в зубы как минимум крокодилу, и все еще не верил в свое спасение.

В клинике нас успокоили, объяснив, что местные жители ставят такие орудия лова на гиппопотамов, а вовсе не на белых людей. Так что вышло всего лишь недоразумение, к тому же по вине нашего товарища, ибо нормальные люди в той реке не купаются. Крюк был успешно извлечен с помощью скальпеля и оказался весьма похожим на те, что используются на мясокомбинатах для подвешивания коровьих туш. Только этот был снабжен «собачкой», дабы надежно застревал в теле. Оставшийся после операции шрам потерпевший выдавал потом за след от зубов бегемота.

С другим, основным, способом охоты на бегемотов мы познакомились в одной гвинейской деревушке.

...Сначала охотники выслеживали стадо. Конечно, им хотелось обнаружить его поближе к родной деревне, чтобы не было конфликтов с соседями и транспортировать добычу по воде было недалеко. Страшно худые, одетые в истрепанные укороченные штаны, в рваные рубашки и майки, смахивая больше на изголодавшихся, засидевшихся без работы речных разбойников, охотники бродили по берегу реки и внимательно всматривались вдаль.

Но вот они видят на сверкающей речной глади какое-то движение. Издалека – будто крупные карпы поедают плавающий на поверхности пруда корм. Вдруг из воды выныривает большая уродливая голова на толстой шее и вновь погружается. Охотники взволнованно обмениваются репликами и стремглав бегут в деревню. Там, у берега, уже стоят наготове большие лодки-долбленки, загруженные всем необходимым – гарпунами, веслами, веревками, крючьями. В одной из пирог лежит большое ружье, напоминающее старинную фузею, которым, возможно, пользовались еще первые колонизаторы и место которому скорее в музее, чем на охоте. В другой лодке я увидел короткую многозарядную винтовку, честно прослужившую, судя по виду, не один десяток лет.

В срочном порядке отсылаются гонцы, чтобы собрать тех охотников, которые ушли выслеживать добычу в другую сторону от деревни. Но первые пироги уже отправляются в путь, чтобы незаметно следить за бегемотами из засады. Одну из лодок, самую маленькую, предоставляют за небольшую плату нам. Десяток пирог с людьми, по пять-шесть человек в каждой, собираются за небольшим мысом в нескольких сотнях метров от гиппопотамов.

Мужчины вполголоса, но очень темпераментно, причем все одновременно, обсуждают план предстоящей охоты. Ни одного слова не удается расслышать в этом приглушенном гаме. Нам больше понятны их жесты – в основном указывающие направление. Но, похоже, это бурное совещание – всего лишь традиция. Они уже не первый раз ходят на гиппопотама и прекрасно знают, что и как надо делать.

По команде старшего, внешне ничем не отличающегося от остальных, «флотилия» устремляется на стадо.

Охотники кричат на разные голоса. Одни, согнувшись, отчаянно гребут короткими одиночными веслами, словно участники регаты, другие стоят в лодках, потрясая длинными гарпунами. Это особенные гарпуны – деревянные трехметровые шесты с плоским стальным наконечником, похожим на большую гребенку, острые зубья которой загнуты назад. На другом конце гарпуна – веретенообразное утолщение из пробкового дерева, утяжеляющее орудие и в то же время не позволяющее ему кануть в реку.

Наша долбленая пирога никак не хочет плыть в нужном направлении. Ценой огромных, хотя и беспорядочных, усилий нам все же удается плестись в хвосте. Главное – не перевернуться. Сказать честно, мы и не спешим в первые ряды. Опыта общения с гиппопотамами, не считая тех, что маются в Московском зоопарке, у нас никакого. Да и гарпунщиков в нашей лодке нет. Хороших гребцов, впрочем, тоже.

Завидев своих злейших врагов, бегемоты взволнованно фыркают, угрожающе выпрыгивают из воды, показывая всю свою мощь и надеясь отпугнуть безрассудных людей. Но те продолжают быстро приближаться. Животные начинают метаться, то и дело скрываясь под водой. И вот все стадо, поднимая волны, обращается в бегство. Бегемоты стремятся отплыть подальше от берега, на середину реки – там легче спастись. Но все стадо охотникам и не нужно. Напротив, они и сами опасаются подплывать к нему слишком близко. Почувствовав себя в ловушке, разъяренные гиппопотамы разметали бы убогие лодчонки, как щепки, вместе с охотниками и их гарпунами. Люди рассчитывают на испуг животных и их неспособность в этом состоянии осознать свое преимущество в силе. Главное – отсечь одного, наиболее пугливого, неопытного зверя. Собратья не станут спасать его, и шансов уцелеть у него будет мало.

Замысел удается. Взрослый, но не очень сообразительный бегемот опрометчиво отдаляется от стада, и вереница пирог немедленно врезается между ним и остальными животными. Отбившегося гиппопотама гонят на водный простор. не обращая больше внимания на других. Охотники гребут изо всех сил, стремясь обогнать его, обойти со всех сторон и зажать в кольцо. Они кричат без устали и возбужденно размахивают руками. Гарпунщики уже держат свое оружие наготове.

Спасаясь от преследователей, гиппопотам то и дело выпрыгивает из воды и вновь ныряет. Ему трудно состязаться с гребцами. Он смертельно напуган таким количеством агрессивно настроенных людей. И вот со всех сторон в него летят тяжелые гарпуны. Два-три застревают в его теле. Теперь ему не спрятаться под водой: торчащие на поверхности пробковые поплавки выдают его. Пироги окружают животное, отрезав ему все пути к бегству. Затравленно оглянувшись, бегемот погружается в воду. Охотники кричат все разом и тычут пальцами туда, где, по их предположениям, он должен вынырнуть. Глубина здесь небольшая, и ускользнуть незамеченным ему не удастся.

Вот он всплывает, шумно отфыркивается, и... гарпуны с жутким хрустом вонзаются ему в голову. На его блестящей коже, темно-серой с бежевыми разводами, выступает кровь. Бегемот исступленно мотает головой, толстые палки, словно спички, разлетаются в стороны и ранят нескольких охотников. Одному наконечник вонзается в плечо. Бедняга протяжно кричит, схватившись рукой за рану, и садится на дно лодки. У других лишь царапины и ушибы.

Зверь устал. Он не может уже подолгу отсиживаться под водой. Ему нужно дышать. Перепуганный, он пытается вынырнуть тихо и незаметно, но десятки горящих азартом глаз устремлены на него. Люди совсем рядом, их много, они оглушительно кричат. В гиппопотама летят все новые и новые гарпуны, и, едва успев глотнуть воздуха, он скрывается в глубине. Над водой торчит целый пучок шевелящихся поплавков. Люди вплотную приблизились к животному. Они уже не боятся и чувствуют, что бегемот парализован страхом и не посмеет напасть.

Охотники пытаются гарпунами нащупать его под водой. Неожиданно огромная голова зверя появляется на поверхности в бурном водовороте розовой от крови воды. Животное задевает одну из пирог, неосторожно выдвинувшуюся вперед. Пирога переворачивается, стоящие в ней люди, как горох, сыплются в воду, к счастью, не на гиппопотама. С невообразимым проворством они вскарабкиваются в соседние лодки и вылавливают из воды оброненные гарпуны и весла. Бегемоту не до них. Широко раскрытой пастью он хватает вонзившиеся в него ненавистные палки, пытается перекусить их вырвать из тела, но глубоко засевшие наконечники лишь причиняют ему нестерпимую боль, приводят в неистовство и лишают сил.

Ослабевшего гиппопотама удается постепенно опутать толстыми веревками. Туго перетянутый в несколько витков поперек туловища, он становится похож на гигантскую колбасу. Охотники с победными криками тащат обессилевшую добычу к берегу. На мелководье, когда до суши остается несколько метров, бегемот упирается ногами в дно, не желая выходить из воды. Он чувствует надвигающуюся гибель. Утыканный гарпунами, как дикобраз иголками, он неподвижно стоит в воде и выжидательно смотрит на людей. Голова и шея его запиты кровью. Несколько смельчаков, войдя по пояс в воду, остервенело тычут гарпунами ему в голову, стараясь попасть в глаза. Это похоже на какую-то страшную, безжалостную корриду, в которой нет правил и допустимы любые приемы, где против одного животного выступает целая толпа голодных и беспощадных охотников, все более ожесточающихся при виде слабеющей жертвы.

После особенно болезненного удара бегемот вдруг вскидывает голову и с ревом бросается на мельтешащих перед ним человечков. Потрясая повисшими на нем гарпунами, он выбегает на берег. Толпа, побросав оружие, с визгом брызгает в разные стороны. Гиппопотам на секунду застывает, как бы опомнившись и испугавшись своего отчаянного порыва, и поворачивает обратно в реку. Однако веревки натягиваются и не пускают его.

Дружными рывками, шаг за шагом, охотники выводят его на берег. Бегемот стоит у самой воды, обреченно опустив голову. Он уже не способен сопротивляться. Сил едва хватает, чтобы держаться на ногах. Теперь охотникам остается лишь добить его. Человек с ружьем осторожно подходит к животному и стреляет почти в упор ему в голову. Выстрел не оказывает ожидаемого действия. Методично щелкая затвором, стрелок всаживает в гиппопотама пулю за пулей...

Неожиданно животное срывается с места и бросается в воду. Растерявшиеся охотники падают, не сумев удержать веревки. Но, кажется, этого уже не требуется. Бегемот неловко валится на бок, вздымая каскады брызг, и перекатывается через спину. Агония длится недолго. Люди, ликуя, спешат к добыче, окружают ее плотным кольцом и, радостно галдя, выдергивают из тела гиппопотама уцелевшие гарпуны и оставшиеся в нем наконечники. Они горячо обсуждают, чье оружие первым поразило животное. Каждый неопровержимо доказывает соплеменникам, что не кто иной, как он, смертельно ранил гиппопотама. Все хотят прослыть ловкими и удачливыми добытчиками.

Охотники сообща выкатывают необъятную тушу на берег. Они заливаются счастливым смехом и с размаху хлопают бегемота по брюху. Добыта целая гора мяса! Начинается дележ. Он сопровождается бурными проявлениями радости. Кто-то вдохновенно поет, кто-то пританцовывает с большим куском мяса в руках, предвкушая обильную трапезу и гулянье на всю деревню. По изможденному виду этих людей можно понять, что им нечасто удается поесть вдоволь, а тем более – заполучить столь сытный трофей. Для этого, как я уже говорил, требуется неурожай, разрешение властей и охотничье счастье.

Все внимательно следят, чтобы кто-нибудь не поддался соблазну и не спер в суматохе лишний кусок. На берегу уже собралось все население деревни. Сбежались быстроногие подростки, прямо по грязи приползли не научившиеся как следует ходить дети, приковыляли немощные, невероятно худые старики, тусклые глаза которых загораются молодым веселым огнем при виде поверженного гиганта. Они по-детски радостно улыбаются беззубыми ртами, указывают скрюченными, закостеневшими пальцами на распростертого бегемота и что-то возбужденно лопочут друг другу – не иначе как вспоминают собственные подвиги.

Тот, кому шальной гарпун угодил в плечо, толчется как ни в чем не бывало в самой гуще народа и, похоже, требует себе премиальный кусок за полученную травму. Рана его прикрыта лохмотьями и, судя по тому, как он размахивает руками, не очень его беспокоит. Охота окончена. Все целы и невредимы, все – кроме гиппопотама. Женщины уже взялись за приготовление гарнира из ямса – огромного, поистине раблезианского картофеля. Неподалеку от нас, у хижин, молодые сельские красавицы в длинных пестрых одеждах, грациозно сгибая стан, слаженно толкут в большой высокой ступе сорго или маис, из которого потом будут печь лепешки. Деревню ждет веселое пиршество.

Мы на него не приглашены. Вероятно, потому, что от нас не было никакого прока на охоте, да и неурожай мы не претерпевали. Перед тем как уйти, мы все же спрашиваем у одного из бывалых охотников: «Какое мясо ближе всего по вкусу к мясу бегемота?» Ответ был исчерпывающим: «Носорога».

Владимир Добрин

Исторический розыск: Царица Камея

Нужно быть великим искусником, чтобы в ничтожно малое вместить все.

Сенека

Это слово я впервые услышал от своей прабабушки и, поскольку в ту пору зачитывался «Легендами и мифами Древней Греции», то и значение его истолковал соответственно: Камеей в моем воображении звалась прекрасная греческая богиня или, в крайнем случае, дочь какого-нибудь лидийского царя. Покойный профессор Кун, однако, вежливо проводив меня до последней страницы, напрочь развеял фантазию: никакой Камеи в греческом пантеоне не оказалось.

Прошло время, я узнал истинную и не слишком поэтичную этимологию своей первой любви (итал. «cammeo» – резной камень), но тот обрывок трехстопного амфибрахия, схваченный в детстве, – Камея – еще долгое время дразнил меня оливковым привкусом Эллады... Собственно говоря, неискушенная детская интуиция ошибается разве что дверью: история «резного камня» своими корнями уходит в глубокую древность.

Художественная резьба по камню, или глиптика, возникла в V тысячелетии до н.э., в Месопотамии. В те допотопные времена резчики ограничивались лишь изготовлением инталий – гемм (картин в камне) с углубленным изображением. Исполненные в мягком камне, они служили в основном печатями. Хотя египтяне (в отличие, скажем, от халдеев) не ставили перед собою только прикладные задачи: их скарабеи из сердолика, ныне украшающие многие музеи мира, – настоящие произведения ювелирного искусства. Эти-то скарабеи и попали в VI веке до н.э. в Грецию, где расцвет глиптики достиг своего апогея. В Греции же был изобретен станок для резьбы по камню. Его автором считается Теодор Самосский, выточивший перстень для Поликрата, знаменитого деспота и тирана.

Резцы различной конфигурации и размеров вращались с помощью колеса и приводного ремня; абразивом служил «накосский камень», порошок корунда или алмазная пыль. Работа была изнурительной и трудоемкой, ошибаться было нельзя – одно неосторожное движение – и хрупкий камень мог треснуть.

Художники Эллады в буквальном смысле оттачивали свое мастерство. Однако дальше инталий не шел даже легендарный Пирготель, получивший исключительное право гравировать самого Александра Македонского.

Собственно камеи, то есть геммы с выпуклым изображением, появились только к концу IV века до н.э. – их родиной считается Александрия. Поначалу их резали на многоцветном сардониксе, но вскоре в дело пошли драгоценные «дары Востока» – аметисты и топазы, фанаты и аквамарины, гиацинты, изумруды, сапфиры... После завоевательных походов Александра сырья хватало с избытком. Экзотика восточных минералов сочеталась с высоким гением эллинизма – первые резчики камей как будто не ведали трудного периода поиска: в камеях мастера воспроизводили картины, хранящиеся в святилищах, – тем самым увековечивая творения живописцев. Уже самые ранние из них поражают своим совершенством.

Высокая стоимость камня, уникальная работа – все это мог оплатить только очень состоятельный заказчик. Высшим шиком среди аристократов считалось иметь собственную дактилиотеку – коллекцию резных камней.

С падением последней эллинистической державы, царства Птолемеев, многие греческие умельцы эмигрировали в Рим, новую столицу мира. Римляне, считавшие себя законными преемниками эллинов, особенно преуспели в части собирания гемм. Великолепные дактилиотеки были у Юлия Цезаря. «Он постоянно, с большим увлечением скупал резные камни», – писал о нем Светоний. Надо отдать должное диктатору – шесть из своих собраний он посвятил храму Венеры.

Личного резчика, по примеру великого Александра, имел Божественный Август (через полторы тысячи лет его время назовут «золотым веком античной глиптики»): греку Диоскуриду была оказана великая честь сделать портрет первого римского императора. Резцу этого же мастера принадлежит и гемма с изображением дочери Клеопатры. Кстати, триумвир Марк Антоний, любовник, а затем и супруг египетской царицы, был просто помешан на геммах. Когда сенатор Нонния отказался продать ему одну роскошную камею, тот занес его в списки осужденных и изгнал из Рима (но камеи так и не получил). Помпеи, наголову разбив понтийского царя Митридата Евпатора, завладел и его дактилиотекой – одна только ее опись заняла тридцать дней! Правда, позже полководец пожертвовал эту коллекцию главному святилищу Рима – храму Юпитера Капитолийского.

Но самым фанатичным «собирателем» был, пожалуй, Гай Веррес, римский наместник в Сицилии. Его «любовь» к резным камням была столь велика, что им заинтересовались в Сенате. Проконсулу ставилось в вину присвоение гемм, принадлежавших храмам и частным лицам, – его награбленная коллекция оказалась самой богатой в империи. Обвинителем выступал Цицерон, посвятивший этому процессу аж семь судебных речей. Последняя из них завершалась словами: «О, времена! О, нравы!» Веррес был приговорен к ссылке и возмещению ущерба в размере сорока миллионов сестерциев... Он еще дешево отделался. «Среди гемм имеются такие, которые слывут бесценными и не имеют соответствующей стоимости в человеческих богатствах, – писал век спустя Плиний Старший. – Хотя многим людям для высшего и абсолютного созерцания природы достаточно всего одной геммы».

Шли годы, проходили столетия... В руины обращались античные храмы, полотна древних художников рассыпались в прах. И лишь каменные картины сохраняли свою первоначальную прелесть – будто только что вышли из-под резца.

В средние века начинается вторая жизнь античных камей – они находят приют за стенами монастырей и соборов. При этом их «языческое» содержание обретает новый, христианский смысл. Так, Юпитер с орлом у ног становится евангелистом Иоанном, богиня победы Ника – ангелом, Орфей – Давидом, Беллерофонт верхом на Пегасе – святым Георгием. Камея, изображающая спор Афины с Посейдоном, слегка подправленная и снабженная цитатой из писания, превращается в «Грехопадение Адама и Евы». Гемма с портретами Друза и Антонии долгое время почиталась в Провансе как фрагмент обручального кольца Иосифа и Марии. Рака с останками голов волхвов, хранившаяся в Кельнском соборе, была украшена камеями с портретами Птолемея и Арсинои, Нерона и Агриппины (где солнечный диск играл роль вифлеемской звезды). В аббатстве Сен-Дени хранилась камея с портретом дочери Августа Юлии, прославившейся своим распутством, – на гемме была выгравирована монограмма девы Марии!.. Оклады священных книг, реликварии с мощами, иконы, церковная утварь – все отныне украшается античными камеями. Печатью Карла Великого была римская гемма с портретом императора Коммода и надписью: «Христос, защити Карла, короля франков!»

Собственно, с этих камей и началось знакомство гуманистов Возрождения с классической культурой. Античными геммами восхищались Петрарка и Рафаэль, Боттичелли и Леонардо да Винчи, Бенвенуто Челлини и Микеланджело. Но не всякий почитатель античности мог позволить себе приобрести подобную роскошь. Страстный антиквар папа Павел II, например, обещал аббатству Сен-Сернен в Тулузе построить мост через Гаронну в обмен на «камею Августа», но капитул аббатства посчитал, что цена недостаточно высока, и сделка не состоялась... Когда из Кельнского собора была похищена камея с «головами волхвов», советник ратуши велел на двенадцать дней запереть городские ворота и объявил награду тому, кто укажет местонахождение реликвии, – равноценную двух тоннам золота!

...А были ли в Европе свои собственные резчики? О да! Родоначальниками новейшей глиптики стали итальянцы Витторио Пизано и Донателло – они возвели искусство камнереза на один уровень с ваянием и зодчеством. И это не громкие слова: технология резьбы по камню оставалась той же, что и во времена Пирготеля, на изготовление одной камеи уходили месяцы, иногда годы. Выдающийся итальянский резчик Якопо да Треццо признавался, что «для создания больших камей из агата, превосходящего своей твердостью сталь, необходимо столько же времени, сколько для возведения готического собора».

Мода на резные камни не угасала на протяжении веков (если не считать несколько странного равнодушия к ним в XVII веке), но настоящий их триумф – XVIII век. Тогда-то камея и появляется впервые в России – Петр I приобрел в Голландии небольшую коллекцию гемм для Кунсткамеры. Екатерина II пошла значительно дальше, создав в Петербурге гигантский кабинет антиков (как в то время называли всякие резные камни). Размах своих приобретений императрица в шутку окрестила «обжорством», «камейной болезнью», а свое огромное собрание гемм – «бездной».

«Болезнь» началась в 1799 году: когда в Риме умирает живописец А.Р. Менге, Екатерина приобретает не только его полотна и картоны, но и камею «Персей и Андромеда», привезенную художником из Испании и показавшуюся тогда слишком дорогой для испанского короля. Императрица извещает своего художественного агента Гримма: «Камея с изображением Персея и Андромеды торжественно помещена в музее в нижнем этаже покоев... Она, в самом деле, близка к совершенству». В 1782 году кабинет в Петербурге пополняется коллекцией гемм художника Д. Байрса – она обошлась ее величеству в 6 тысяч секвинов. Княгиня Дашкова не без гордости отмечает в своих «Записках»: «Екатерина вследствие моей рекомендации купила ее целиком».

Но самой яркой звездой в этой «бездне» стала коллекция герцога Луи-Филиппа Орлеанского – она была приобретена в Париже за 40 тысяч рублей и насчитывала полторы тысячи отборнейших антиков. «Моя маленькая коллекция резных камней такова, что вчера четыре человека с трудом несли две корзины с ящичками, в которых заключалась едва ли половина собрания, – сообщает императрица Гримму. – Это были те корзины, в которых у нас зимой носят дрова».

Великая Французская революция также обогатила Эрмитаж: к русскому двору доставляются роскошные камеи принца Конти, Сен-Мориса, Дазенкура, мадам Водевиль... Чуть позже в Северную Пальмиру отправляется коллекция директора дрезденской Академии художеств Ж.– Б.Казановы, брата знаменитого жизнелюба. При этом Екатерина записывает в своем дневнике: «Все собрания Европы, по сравнению с нашим, представляют собой лишь детские затеи».

Однако императрица понимает: России нужны свои мастера... И вот уже «Ея Высочайшим Указом» на Урал снаряжается экспедиция – отныне в Петербург регулярно поставляются самоцветы, из коих придворные резчики изготовляют геммы, по красоте не уступающие европейским. Вскорости уральским умельцам предписывается «не токмо точить камень, но и резать на нем искусно», – екатеринбургский завод становится центром нового промысла.

Почти все камеи, изготовленные на Урале, посылались в столицу – в подарок царской семье, обыкновенно на Пасху. Эта уникальная уральская коллекция, равно как и «европейские приобретения» Екатерины, хранится теперь в Эрмитаже.

Ну а что сегодня? В наш век прагматизма искусство резьбы по камню, казалось бы, должно кануть в Лету. Глиптика консервативна: пейзаж, портрет, а, если сюжет, то, как правило, по мотивам античной мифологии – вот, собственно, и вся тематика. Стоит ли копировать то, что до тебя создавали на протяжении тысячелетий?..

Тем не менее древнее искусство живо, хотя сегодня в России работает не более 15 мастеров-резчиков. В прошлом – это художники и дизайнеры, скульпторы и архитекторы, книжники и прикладники, есть даже один инженер. Технику глиптики каждый освоил самостоятельно – ни одно художественное училище этому не обучает.

Так, один из лучших в стране «камеистов» Ольга Бондаренко – окончила Московский технологический институт легкой промышленности, а ныне ее работы украшают музеи и частные коллекции.

– Глиптика – искусство уникальное, – считает она. – По сути, это сотворчество человека и природы. Сам материал порой подсказывает сюжет, диктует способы его решения. Возьмем, к примеру, «волосатик», прозрачный кварц с внутренними включениями в виде рыжих, как бы светящихся нитей. Они очень напоминают золотой дождь... В его струях я так и вижу женскую фигурку, совершенно верно – Данаю!.. Возлюбленную Зевса, который явился к ней под видом золотого дождя. Вечный сюжет. И для его прочтения нет лучшего материала, чем этот кварц... То же касается и резьбы по раковине. Прежде чем приступить к работе, я внимательно изучаю рельеф скола, чередование светлых и темных слоев, их толщину. Убрав лишнее в белом слое, я на темном фоне могу оставить светлый рисунок и наоборот. Или, допустим, на белолицем портрете сделаю более темными глаза, губы, волосы – да «губы, волосы – да еще с разными оттенками. Вариантов не счесть, ведь каждый материал индивидуален, необходимо раскодировать его, увидеть в нем будущее произведение.

Ольга берет овальную заготовку и быстро рисует на ней карандашом. Летят секунды, и на перламутровой поверхности прочитывается очаровательный женский образ. Пять минут, и карандашный рисунок готов.

– Далее бором снимается фон, общие объемы, – поясняет Ольга, – и начинается лепка форм, деталировка, то есть собственно глиптика (в руках мастера появляется штихель – резец). Самое главное – чистота линий, выразительность силуэта. Силуэт определяет стиль, настроение образа. При этом любая «мелочь» – наклон головы, разрез глаз, улыбка – играет чрезвычайно важную роль... Можно убрать одну прядь волос и совершенно изменить настроение портрета.

– Одно движение резца – и портрет переносится из одной эпохи в другую.

– Именно так... Резчик, как, наверное, и всякий художник, обязан хорошо знать историю культуры, изучать моду разных времен, прически. Ведь у каждой эпохи свой тип красоты... А при резьбе по камню надо еще учитывать и его символику. Так, Венеру обычно режут на сердолике, это камень любви. Но об этом лучше расскажет мой муж.

– Я согласен с Ольгой, – включается в разговор Юрий, – глиптика – это свежесть импровизации и диктатура камня  одновременно.  При  этом, чем больше возможностей у материала, тем труднее художнику. Особенно сложно работать с благородными камнями, и не только потому, что они хуже поддаются резцу, есть еще и чисто психологический фактор. В процессе работы тебя постоянно тревожит мысль: как бы не испортить материал. Погубил один образец, другой – в третий раз ты уже подумаешь, стоит ли браться за дорогостоящий минерал. Я знаю художников, прекрасных резчиков, которые после таких неудач долгие годы не могли и близко подойти к драгоценному камню. Полная блокада, душевная травма. У некоторых она остается на всю жизнь...

– Но к тебе это не относится.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – Алюминиевой иглой Юрий наносит на агатовый шлиф рисунок (снова очаровательная «богиня») и включает бормашину.

Искусство инталии для дилетантского глаза непостижимо: мастер поминутно смачивает водой камень, дабы тот не раскололся от перегрева, – вода, смешанная с каменной пылью, абсолютно скрадывает рисунок, и поэтому создается впечатление, что резчик работает по наитию, вслепую. В сущности, так оно и есть. Но поражает даже не это. Негативный, «потусторонний» характер инталий требует от резчика зеркального мышления лишь контрольный слепок на пластилине время от времени возвращает художника в реальный мир привычных объемов: чем глубже выборка на камне, тем рельефнее пластилиновый дубль. Одно слово: печатка... Юрий меняет резцы на все более тонкие. Наконец бормашина вооружена самым «утонченным» бором – жалом, иглой, подернутой алмазной пылью.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю