Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №10 за 1987 год"

Черный человек в белой пустыне

В позапрошлом и особенно в прошлом веке книги о путешествиях, рассказывающие о быте (удивительном) и нравах (странных) неизвестных далеких народов, были наиболее распространенным чтением. Но тогда казалось, что открытие мира – прерогатива европейцев, и поэтому удивительность и странность соразмерялись со всем привычным для белого человека, который настолько был уверен в единственной правильности и нормальности своего образа жизни, что стремился распространить его по всему миру. И к сожалению, в этом преуспел. Неевропейские народы представали лишь объектом этнографического или географического исследования. Поэтому когда в середине 60-х годов нашего века первые японские этнографические экспедиции направились в Голландию и Скандинавию, это слегка шокировало местную общественность: «Что мы, папуасы какие-то?» А чем, собственно говоря, мы менее интересны, скажем, для тех же папуасов, если они посмотрят на нашу жизнь со своей точки зрения? Народы пробудившейся Африки тоже хотят увидеть мир своими глазами. И несомненно, увидят массу таких вещей – важных и интересных для них,– которые естественным образом ушли от глаз европейца. Тэтэ Мишель Кпомасси – один из таких путешественников.

Первый матак

Когда «Мартин С.» причалил к пристани, на нее высыпала добрая половина четырехтысячного населения Кагортога. Название поселка переводится с эскимосского языка как «Белый». В плохие годы здешняя бухта по десять месяцев бела и несудоходна из-за льдов, сгоняемых течениями и ветрами и с востока и с запада. Четыре сотни дощатых домов на каменных основаниях разбросаны под горой и смотрелись бы скучно, не будь они покрашены в разные цвета.

Тэтэ Мишель Кпомасси в волнении отошел от иллюминатора, поправил пуловер, сунул руки в карманы незастегнутого пальто и поднялся на палубу.

Сотни глаз вперились в него. Гомон тут же стих. Гренландцы вглядывались в приезжего, позабыв о других сходящих по трапу пассажирах.

Кпомасси ступил на причал. Самые маленькие дети вцепились в полы маминых пальто, ребята постарше жались к отцам, вскрикивая: «Торнассоук! Торнассоук!» Отцы не очень уверенными голосами успокаивали их: нет, это не злой горный дух, это просто... ну, просто черный человек.

Преодолев первый шок, родители Адама, попутчика-эскимоса, приехавшего в отпуск из Швеции, где он работал поваром, приняли Кпомасси очень тепло. Только свободного угла у них не нашлось, и Адама послали по соседям.

Вскоре он вернулся, сконфуженный.

– Как,– огорчился Кпомасси,– никто не хочет приютить меня?

– Наоборот. Хотят все. Но ты будешь жить у моей сестры – она настояла. Зато остальные обиделись.

Красностенный домик Полины, сестры Адама, стоит в самом конце восьмикилометровой улицы. До соседей справа и слева – по сотне метров. Крохотная неотапливаемая прихожая. В комнатах на подоконниках горшки с геранью. Радиола на низком столике. У огромной софы расстелена тюленья шкура. Деревянные стены увешаны фотографиями родственников и членов датской королевской семьи.

За разговором выпили пять чашек кофе – Адам старался быть переводчиком, мешая датские и английские слова. Полина принесла большую тарелку, где лежали какие-то красно-оранжевые ремни.

– Угощайтесь. Это – матак.

В Того говорят: если слон проглотил кокосовый орех – выходит, он доверяет своему желудку. Кпомасси, глядя на угощение, веры в свой желудок не испытывал. Но он взял себя в руки. Верхний слой матака – матово-белый сочный жир – напомнил ему по плотности дыню или папайю. Зато нижний слой – китовое мясо – оказался жестким, как подошва. По обычаю, китовое мясо держат левой рукой у рта, а правой – у самых губ – отрезают кусочек, зажатый в передних зубах. Ножом при этом орудуют снизу вверх – с угрозой для носа.

Кпомасси одолел изрядный шмат мяса и облегченно вздохнул: «Очень вкусно». И тут же был наказан: хозяйка принесла добавки! Следующее блюдо – сушеная треска – понравилась бы африканцу, но Полина облила рыбу желтым кровянистым тюленьим жиром.

– Следует есть побольше жира,– пояснила она.– Это спасает от холода.

Но как бы там ни было, Кпомасси в Гренландии!

Гренландия! Гренландия!

...Путешествие это началось восемь лет назад – на грузовичке из тех, что зубоскалы в Африке зовут «лесным такси». А на деле это душегубка, слепленная из хлама, собранного по свалкам и кое-как скрепленного веревками. Холодными ночами на теплой после дневного жара крыше среди тюков и чемоданов Тэта снилась погоня – ведь он тайком бежал из дому, прикопив денег продажей собственноручно сплетенных циновок.

Его отец, электрик по профессии, придерживался старины: имел восемь жен, три десятка детей, миссионеров звал колдунами, а местных колдунов чтил и боялся. Когда Тэтэ расшибся, спрыгнув с дерева,– на него во время охоты напала змея,– отец на месяц отдал сына знахарю в лес. Обряд изгнания злых духов потряс мальчика, а еще пуще испугало желание отца отдать его после окончания школы... в ученики колдуну!

И тут Тэтэ попалась книга о Гренландии. Он читал ее знойным тропическим днем на берегу Гвинейского залива. Осовевший от жары мальчик арктические морозы воспринял как нескончаемую приятную прохладу. На обложке был нарисован человек с гарпуном – в мехах с ног до головы. Надпись под другим рисунком буквально пугала: «Эскимосские дети едят сырую рыбу». Бедняжки! Но – чудо, чудо! – автор рассказывал, что в том северном мире ребенок свободен, не связан окриками взрослых, сызмала не опутан табу. Люди там чудесно гостеприимны, и пусть нет ни деревца, кроме стелющихся карликов, зато нет и змей! Мужчины промышляют охотой и рыбной ловлей, но разве Тэта не случалось делать и то и другое вместе с дядьями? Гренландия! Слово звучало сказочно.

На «лесном такси» Тэтэ бежал к тетке в Кот д"Ивуар. Сестра отца во многих африканских племенах главнее отца: ее воля аннулирует любое его повеление. Увы, мечта о Гренландии показалась ей бредовой. Раз нет желанного благословения, надо хоть на проклятие тетки не нарваться – и Тэтэ бежал в соседнюю Гану. Там юноша пристроился боем в индийское посольство. В свободное время учил английский, не расставался с книжками, занимался заочно в парижском коллеже. Потом Кпомасси добрался до Мавритании – друзья едва удержали его от пешего перехода в Алжир через Сахару. Затем Сенегал. И наконец – Европа.

В Париже, Бонне и Копенгагене Кпомасси работал то мойщиком посуды, то чернорабочим, пропадал в музеях и библиотеках, все больше узнавая об эскимосах. Везде находились люди, которые давали приют доброму, начитанному и любезному африканцу. Последняя задержка вышла в Копенгагене: вдруг заартачился полицейский комиссар.

– Мне разрешить не жалко,– говорил он,– мне тебя, чудака, жалко. У вас в Того зимой сколько? Плюс тридцать пять. А в Гренландии – минус сорок пять. Разница! Упрямство Кпомасси победило. Выдавая нужный документ, комиссар отечески вздохнул:

– Держись там подальше от айсбергов и медведей!

Так в век космических полетов путь из Того в Гренландию занял восемь лет.

Где вы, настоящие инуиты?

– Катангоута! Завтракать!

Для пятилетней Наины, зовущей Тэта к столу, он уже «катангоута» – «мой брат» – дети быстрее взрослых свыклись с черным гостем.

За завтраком (приятный сюрприз: конфитюр, сыр) Кпомасси наблюдает, как родители потакают любым капризам малышей. (Дома у таких своевольных детей были бы мозоли на затылках!) Традиция продолжается и когда новое поколение вырастает: старики не перечат молодым, скромно устраняются от принятия важных решений. (Дома, пока жив дед, отец и его сестры не имеют настоящей власти. Кпомасси было проще представить слона, идущего по лиане, чем тоголезского старика, спрашивающего совета у своего сына.)

В Кагортоге африканец провел почти два месяца. Но с каждым днем в нем росло странное чувство, что он попал куда-то не туда. И то сказать: в поселке два каяка, то есть лишь два охотника. У причала ошвартованы датские рыболовецкие шхуны. Национальные одежды шьют полдесятка пожилых женщин, носят – десяток молодых. В поселковом клубе – танцы под японский проигрыватель. Население живет ловлей креветок и трески, государственными пособиями и присылкой денег от родственников, которые трудятся на севере острова или в Европе. Беда начинается в школе: добрые, приветливые учителя, увы, никаким традиционным эскимосским занятиям не обучают.

– Ханс, – теребил Кпомасси своего соседа,– где же настоящие эскимосы, «настоящие люди» – инуиты, как вы издавна себя звали? Где охотники и рыболовы?

– Ну, в Сисимиуте, в Туле – севернее. Там сколько хочешь эскимосов.

Невероятно, но он употребляет слово «эскимосы» как-то без особой симпатии: для Ханса, как для многих жителей юга острова, на севере живут «дикари».

12 августа Кпомасси на каботажном барке тронулся в путь на север – надо ведь найти тех «настоящих людей», которых он знал по книжкам!

Из дневника Кпомасси:

«Первая остановка: Фредериксхоб. Тысяча жителей. На дальнем конце поселка ни смеха, ни музыки. Жители сидят с подведенными животами. А дальше, в бараках между кладбищем и свалкой, ютятся парни из окрестностей – работники верфи и рыбаки с промысловых шхун. Местные чураются тех, кто бросил ради заработка родные селения: в трехстах километрах от Кагортога дохнуло моралью Севера. Но сами-то они хоть и остались там, где родились, но прежними – не остались.

Нуук. Бухта почти круглый год доступна кораблям. То, что это не просто поселок, а столица острова, подчеркивает наличие автобуса – единственного на всю Гренландию.

Десяток магазинов, есть школы, больницы, церкви, кафе, радиостанция, пожарная колокольня, футбольная площадка, библиотека и гостиница. Тележки торговцев горячими сосисками, словно в Копенгагене.

Ни нарт, ни каяков, ни собак... Нет, вперед, вперед – нельзя отчаиваться!»

Зимовка

К празднованию Нового года в Родбее, где Кпомасси осел на зимовку, начали готовиться еще в середине декабря. Обычно воду жалеют – даже моются редко, но теперь в доме драют полы до блеска. Воду приходится таскать издалека. Или же надо растапливать лед – труд немалый. Даже в самых ленивых семьях уборка идет полным ходом. Более состоятельные эскимосы шьют к празднику анораки с широкими рукавами. Девушки под руководством пожилой женщины готовят подарки: сумки, футляры для очков и зеркалец из тюленьей кожи, украшенные традиционными ромбическими узорами. Мужчины охотятся реже – правда, не из-за праздника: припай так широк, что каяки не дотащить до чистой воды.

Кпомасси становится все более искусным рыболовом. Его учитель – Пойо, сын хозяина дома, в котором он зимует. Удили при свете керосиновых ламп – зато за двое суток случалось выловить до полусотни огромных палтусов. Ночевать приходилось в палатке на припае, морозы за сорок. Кпомасси учился ловить и тюленей – используя замысловатые ловушки подо льдом, которые надо регулярно проверять через полынью с помощью зеркальца.

Рыбе тут же на льду отрезают хвост, чтобы вытекла кровь. Эскимосы не брезгают кровью животных, зато рыбью кровь не переносят. Первое время Кпомасси не мог есть сырую рыбу – к тому же ее всегда вносили с мороза, так что она хрустела на зубах, но потом и к этой пище привык. Любое мясо едят тоже с мороза: оно хранится на улице. Горячую похлебку делают редко.

В иллюминированной церкви стоит елка, привезенная из Дании. Дети ходят от дома к дому, где их угощают чаем и пирожными. Начинаются взаимные визиты.

Только 31 декабря праздник наконец отклонился от европейской модели.

Кпомасси записывал на магнитофон старинную песню, которую пели пришедшие в гости соседи. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату прыгнул некто в страшной маске, одетый в такое количество мехов, что впору задохнуться. В лапище – палка. Дети в ужасе бросились врассыпную. Хозяин дома сменил заунывную песню на бодрую, быструю. Чудище – а это один из сонма духов, «мидарток»,– начинает танцевать: высоко подскакивает, замысловато кружится, ритмично стучит палкой об пол. И все – в грозном молчании. Затем мидартоку дают кусок пирога, и он убегает, кинув напоследок: «Коуйнак!» Этим «спасибо» он убивает все волшебство!..

Кпомасси вспомнил виденных в детстве «зангбето» – духов, танцующих на праздниках. Они тоже пугали детей, накидывались на прохожих из-за угла. Но у мидартоков здесь роль чисто маскарадная. Все знают, что это парни, переодетые духами. (Дома зангбето вызывают дрожь даже у взрослых.)

В клубе – танцы по поводу Нового года. Зал освещен керосиновыми лампами. Хендрик, единственный музыкант, играет на аккордеоне. Все с гордостью поют «Наша древняя страна» – это стихотворение, написанное в 1912 году поэтом Хендриком Лундом, стало гимном Гренландии. Следующая песня прославляет Нарсесак – южный край острова: там много коров, овец, которые мирно пасутся среди белых домиков. Там тепло, изобильно, много травы – словом, рай земной!

Песня «Суниа» – о китобоях, которые добыли кита. Праздник в поселке, все весело делят мясо. У каждого жира и мяса вдоволь! А трое так объелись, что мясо стоит в горле, их надо бить кулаками по спине, чтобы излишек выскочил.

Но самая веселая песенка... «Белоснежка». В 1948 году известная сказка была переведена на эскимосский, потом появилась песня, рассказывающая о приключениях Белоснежки среди фьордов. Героиня ест тюлений жир, гномы возвращаются из угольной шахты, едят вяленую рыбу... При виде следующего танца Кпомасси делает круглые глаза: четыре шага влево, четыре вправо, поворот... это же шотландский старинный танец! Так и есть: эскимосы переняли его от китобоев лет триста назад. И он стал национальным!

Хоть и весел был праздник, а Кпомасси скучал по бубну – последний раз он его видел в музее в Копенгагене! («У нас дома,– думал он,– и тамтамы, и пляски пока держатся, не сданы в музейный запасник».)

Новый год праздновали неделю. Шумное торжество сменили тягостные будни. Мороз крепчал. Кпомасси напишет позже: «Гренландский холод не заставляет дрожать и щелкать зубами. Он не вокруг вас, он внутри вас. Он везде, он пронизывает все: одежду, людей, утварь в доме. Нельзя без отвращения прикоснуться к тарелке, кастрюле, к зажигалке в кармане, к часам, оставленным на ночь у изголовья кровати. Но все же, пока земля покрыта толстым слоем снега, мороз не так страшен. И в марте – апреле снег превращается в лед. И тогда январское ощущение, что ты живешь в холодильнике, сменяется ощущением, которое уже просто ни с чем не сравнить. Печка гаснет, как только семья ляжет спать. Ни одеяла, ни пуловеры, ни то, что все спят в одной постели,– ничто не спасает. Жаль детей, которые, невзирая на мороз, бегут в школу. Ни лая собак на дворе, ни других звуков. Но мужчинам надо на охоту – пику в руки и к бухте!.. И все же я жив, перетерпел – и готов прожить не одну зиму на этом острове!»

Очень смешное падение

В долгие зимние дни Кпомасси успел рассмотреть жизнь гренландцев во всех ее проявлениях, принять участие во множестве их обыденных занятий. Одним из ярких впечатлений была охота на сельдевых акул. Каждую неделю Пойо брал Тэта ловить этих хищниц, идущих в пищу собакам. Рыбаки сверлили неподалеку от берега лунки во льду, забрасывали лесу – до самого дна. От главной лесы тянутся поводки с наживкой – тюленьим мясом. Леса закреплена на палке, положенной поперек лунки. Остается ждать клева – порой несколько часов – да разбивать ледок, которым стремительно затягивается вода. Чуть тело акулы покажется из лунки, Пойо кричит другим рыбакам: «Акула!» Все сбегаются – надо помочь, а потом посудачить о добыче.

Акулу вытаскивают за хвост. Челюсти устрашающе щелкают. Пойо мгновенным выпадом вспарывает хищнице брюхо. Кпомасси по команде подхватывает вывалившиеся внутренности и швыряет их акуле же в пасть: пожирая самое себя, она на секунду занимает свои челюсти – самое время без риска добить ее. Сельдевая акула невелика, но особо вертка и опасна. Несколько дымящихся на морозе кусков Пойо забрасывает в море – отличная приманка. После почина ловля оживляется от разных лунок то и дело несется вопль: «Акула!» Собаки прилежно слизывают акулью кровь. Мясо же будет высушено впрок. Принципиально эта ловля мало отличается от тропической... разве что ведется она в дни, когда плевок замерзает, не долетев до земли!

Другое незабываемое впечатление – первая поездка на нартах. Хоть нарты сделаны так мудро, что амортизируют неровности, однако трясет изрядно. Опасней всего виражи и спуски. Глядя на собак, запряженных по-гренландски – веером, Тэта только и думал: как бы удержаться! И разумеется, на крутом повороте... Откувыркавшись, Кпомасси ошарашенно осмотрелся: Пойо остановил упряжку и разразился хохотом! Кпомасси приковылял к нартам – по счастью, он только ногу ушиб. Но Пойо даже не поинтересовался, цел ли друг. Он не мог унять смеха! «Ты катился, как тюленья туша! Я не верил своим глазам!» Сломай неудачник ногу, реакция была бы та же. Кпомасси не обиделся: он давно заметил, что эскимосы безжалостны к чужой неловкости. Оступиться, упасть, вывалиться из саней – это оплошности, которые в белой пустыне могут стоить жизни. К примеру, если хозяин выпал в снег, собаки могут преспокойно убежать с нартами. Боязнь насмешек держит эскимоса в напряжении, приучает не расслабляться и не ротозейничать – словом, оберегает его жизнь.

Прибытие в поселок – важный момент поездки. Надо лихо промчаться по улице, пустить снежную пыль в глаза знакомым. Поэтому Пойо за четверть часа до поселка Илулиссата останавливает упряжку посреди равнины, закуривает трубку и дает роздых собакам.

В поселок нарты влетают птицей. Прохожие любуются, как Пойо берет первый поворот. А вот на втором крайний пес забегает чуть правее, налетает на столб – постромки рвутся, несчастный пес кувыркается в воздухе, грохается на снег, зеваки смеются, Пойо зеленеет от злости...

Мальчик убил муху!

В доме родственников Пойо хозяйка говорит детям: «Поздоровайтесь!» Замечание – ради иностранца. Заходя в дом после долгого пути, эскимосы, как правило, не здороваются. Гость входит, садится, если голоден – угощается, обсуждает с хозяином санный путь, собак, погоду. Для этого в эскимосском языке бездна слов, обозначающих различные виды снега и ветров. Вот что значит климат! (А сколькими церемониями обставлен приход гостя дома, в Того! Пришелец еще со двора должен громко выкрикнуть приветствие. Изнутри отвечают хором. Гостя усаживают, приносят воды. Он пьет и некоторое время отдыхает. Затем женщины и дети по очереди приветствуют его. Далее его черед поздороваться с каждой женщиной. И только после этого он вправе лицезреть главу семьи!)

17 марта солнце впервые явило свой край над горизонтом – раскаленно-красное, живое и желанное, как во время восходов в Сахаре. Над морем колышется радужный пар. С этого момента светило что ни сутки, дольше остается на небе.

Гренландцев охватывает радостное беспокойство – противоположность осенней издерганности. Снова все не спят, бродят по окрестным горам. Дети то бодрствуют по двое суток, то сутками спят и – круглый год само прилежание – теперь сводят с ума учителей: скопом прогуливают уроки, скопом засыпают в классах мертвецким сном.

В доме датчанина Кильда, у которого в это время жил Кпомасси, произошло Событие. О нем сообщила няня-эскимоска. Кильд сначала отмахнулся, потом спохватился, скомандовал: праздновать будем по традиции всем поселком! Кильд – из «огренландившихся» датчан, он старается держаться древних обычаев страны.

Соседи собираются за столом. Все повторяют: малыш Кильда убил муху! Да-да, празднество посвящено первому охотничьему подвигу пятилетнего мальчика. Из мухи делают слона? Нет, муха замещает будущего тюленя. Гости едят пироги, приговаривают: «Отличная тюленятина!» Герой дня ревет белугой: ему-то не перепадает ни крошки с праздничного стола! Пироги символизируют тюленя, а своего первого убитого Тюленя молодой охотник не смеет есть – он обязан угостить все племя. Дома, в Того, сын должен первую зарплату отдать отцу, даже если это полфранка. А молодой эскимос выказывает уважение всей общине.

Следует отметить, записал Кпомасси, что это был подвиг: мух на Гренландии куда меньше, чем в его родном Того...

Торфяной дом

В полукилометре от пристани Упернавика – поселка на крайнем севере острова – высится огромный дом в стиле датских сельских сараев. Это штаб-квартира датской строительной фирмы – форпоста прогресса или того, что принято считать прогрессом. В считанных метрах от него взгляд наталкивается на другой сюрприз: торфяной домик. Строительная фирма истребила их во всех окрестных поселках, а в Упернавике домик чудом остался. От земли это характерное для прошлого века строеньице поднимается метра на два, по площади оно раза в три меньше крохотных типовых домиков. Издалека – не жилье, а пригорок. Стены сложены из торфа и плоских камней. Посередине крыши торчит каменная труба. В жилище ведет нечто вроде торфяного тоннеля, по которому надо пробираться на четвереньках, зато зимой домик не выстуживается.

Кпомасси, конечно, немедленно встал на четвереньки и прополз по тоннелю в прихожую, оттуда – в единственную комнату. Ему навстречу поднялся длинноволосый круглолицый старик – подвижный, с умным взглядом. Рубаха на локтях протерта, руки в карманах штанов, подпоясанных веревкой.

Не здороваясь, как и положено, он сказал:

– Ну, где ты пропадал? Я ждал тебя еще два месяца назад!

– ???

– Про тебя говорили по радио, когда ты приплыл. Говорили, ты ищещь старину, я понял, тебе меня не миновать.

Так Кпомасси познакомился с Робером Матаком. Старик живет с женой и дочерью, давно похоронил сверстников. Бывалый охотник и рыбак, он – кладезь старинных преданий, помнит многие народные традиции.

– Живи у меня,– говорит Матак африканцу,– только потолок головой не пробей.

Стены домика внутри обшиты досками. Матак обклеил их старыми газетами и журналами – Робер большой любитель чтения, но жена так и норовит выбросить всю эту макулатуру, так что на стенах оно сохраннее.

Записывая подробности обычаев и ритуалов, слушая легенды, которые помнил Матак, Кпомасси непрестанно сопоставлял их со своими детскими африканскими впечатлениями. Как все похоже – и не похоже. Муж, например, у эскимосов не смеет шуметь после смерти жены – в течение месяца ему запрещено работать молотком, пилой, даже кости во время еды нельзя ломать: дух жены бродит поблизости, его нельзя беспокоить. А в Африке души умерших, наоборот, отгоняют шумом.

По легенде, остров Диско некогда располагался намного севернее. Могучий шаман задумал увести его на юг. Он уже проволок остров далеко по морю, как вдруг увидел, что в поселке женщина нарушила один из запретов. Сила шамана вмиг иссякла, и остров застрял на полпути. Но разве в африканскую деревушку беды приходят не тем же путем – из-за нарушения табу?

Настоящий гренландец

Надвигалась осень. Кпомасси без страха ждал вторую зиму: он уже умел охотиться, управлять нартами, привык к местной пище. В часы морозов тело Кпомасси больше не бунтовало, поэзия льдов замораживала в нем тоску по Африке.

«Я привык к этому краю,– писал Кпомасси,– и мог бы остаться на Гренландии до конца жизни. Завел бы каяк, построил дом. Конечно, не на юге острова, а на севере – поблизости от таких настоящих гренландцев, как Робер Матак, молодые охотники на тюленей в Туле или Аасиаате. Но какая польза моим соотечественникам в Того, что я познал северный остров? Разве я не обязан вернуться и рассказать обо всем, что видел? Обновленная Африка должна узнать о других народах из первых рук».

И вот последний обед Кпомасси в доме Матака. Тэтэ с аппетитом ест тюленьи потроха, обильно политые желтым кровянистым жиром.

– Ты так полюбил пищу нашей страны,– говорит дочь Матака,– зачем ты уезжаешь?

– Останься. Ты – настоящий гренландец, – вторит Матак. – Сколько европейцев грозятся каждый год уехать из Гренландии, а остаются на всю жизнь! Вот и ты... Впрочем, ты, верно, стосковался по родным в Африке.

На прощание Матак дарит Кпомасси шнурок с зубом и когтем медведя, убитого им давным-давно.

– Носи,– говорит он.– У меня нет ничего дороже.

Так некогда Тэтэ получил амулет от своего деда – только это были зубы и коготь леопарда. И вручение было обставлено церемониями – в скрытом месте, на закате дня, с ритуальными речами. Север не располагает к красноречию – жизнь слишком устает бороться за самое себя. И дичи не такое изобилие, а плоды... что такое плоды, до сих пор не всякий гренландец знает.

Поселок провожает Кпомасси. Меховые вещи розданы знакомым – что с ними делать в тропиках? Рюкзак набит подарками: гарпун для охоты на птиц, бич для собак, каяк и нарты – из щепок, куклы, наряженные в старинные женские одежды, черная скульптура торнассоука, за которого его некогда принимали...

На пристани Матак упорно отворачивается от Кпомасси. И африканец впервые за год обнаруживает: эскимосы умеют плакать.