Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №01 за 1987 год"

Глядень с видом на Бабье Море

Белое море всегда манило меня. И не только потому, что было первым в моей штурманской биографии. Плавая по морю, избегаешь приземистых, густо поросших лесом мысов и островов. Просто посматриваешь на них в бинокль, когда стоишь на якоре где-нибудь в безвестной губе. Так-то и рассмотрел я однажды одно заветное место на острове Кемлудский. С него открывался вид на море с камнями-баклышами на переднем плане.

Я знал, что место это у поморов называлось «глядень»; представлял себе, как ранней весной промышленные люди наблюдали с него за морем: не упустить бы урочный час для добычи зверя, не упустить бы косяк сайки или сельди, да и непогоду вовремя заметить. Отсюда женщины и малые дети в старину провожали корабли в дальнее море, когда мужчины уходили на промысел. Здесь же по осени ждали их с добычей. Еще на глядене ставили поминальные кресты в память о тех, кто сгинул на Мурмане, Груманте или Матке – Новой Земле. Были тут и другие, «веселые» кресты. Ставили их сами промышленники как зарубку в памяти за избавление от смерти, за спасение где-то там в студеных морях...

Тот глядень я впервые обнаружил с небольшого безлесного островка – луды. И поскольку на карте луда не значилась, пришлось высаживаться на нее с секстантом и планшетом, чтоб потом в извещениях мореплавателям прочел всякий, кому надо, что есть она на свете и чтоб остерегались плавать в этом районе.

Вдвоем с рулевым мы быстро закончили съемку. Поджидая шлюпку с корабля, я принялся рассматривать остров Кемлудский. Рядом с развалинами каких-то строений на северном конце острова хорошо просматривалась открытая, поросшая кипреем поляна. Поляну окружали гладкие валуны, среди которых возвышался деревянный крест.

– Вот он, глядень,– сказал я рулевому и отдал ему бинокль.– Ты помнишь это слово из лоции Белого моря?

И тут же увидел идущий к нам баркас.

– Вот бы высадиться по пути! Но на баркасе был сам старпом.

– Какие еще кресты-глядени? – прогремел он.– Живо на борт, через полчаса снимаемся...

А безлюдный глядень удалялся, и с тех пор не знал я ничего о том памятном месте. Но обещание вернуться к нему не забыл.

Еще занимала и завораживала меня и вовсе не доступная для корабля губа в глубине Кандалакшского залива. Там, за линией Северного полярного круга, за островом Великий, пряталось за переливами и порогами Бабье Море.

«Наверно, есть у этого «моря» своя какая-то тайна, как и во всем женском племени Поморья. Могучем, счастливом племени, давшем потомкам столько умного и крепкого народа»,– так думал я тогда, уверен в этом и теперь, ибо пища, доставшаяся от поморов ученому люду, не иссякает. Она порождает ностальгию у северян, питает новое племя поморов и всех ревнителей этого края...

В такие места попасть можно лишь на лодке. Через много лет случай представился. Лодка появилась как бы сама собой, хотя какой это случай! Нет, совсем не случайно однажды мы с Евгением Смургисом оказались на ленинградском судостроительном заводе «Пелла». После памятного гребного марафона в Охотском и Японском морях (См. «Вокруг света». № 1 за 1984 г.) наша лодка «Мах-4» стала экспонатом краеведческого музея во Владивостоке, а мы оказались «безлошадными». Но мы знали, что на заводе «Пелла», славящемся своими прогулочными лодками из стеклопластика, конструкторы думают о том, чтобы на базе прогулочной лодки «Пелла-фиорд» создать хорошие гребные и гребно-парусные суда для дальних походов и отдыха. При разработке таких лодок пригодился наш опыт плавания на «Мах-4». Долго ли, коротко, но однажды – и как раз в год 125-летия журнала «Вокруг света» – администрация завода на основе заключенного договора о сотрудничестве предоставила редакции две лодки. Одна, оборудованная для сверхдальних плаваний на веслах, передавалась для испытаний Евгению Смургису. И маршрут для этого был выбран подходящий – 4500 километров на веслах от истока до устья Лены. Другую лодку с оригинальной гребной системой, мини-парусом и надежным укрытием от непогоды поручили испытывать мне. После пробного плавания по Неве директор завода Герберт Робертович Цатуров и главный конструктор лодки Валерий Иванович Попов пожелали нам успехов. И чтобы ограничиться Ладогой! Но в юбилейный для журнала год возникла идея организации Беломорской экспедиции. Так почему бы не соединить нужное для завода испытание с давней мечтой о Бабьем Море?! И доплыть туда если не под парусом, то хорошо знакомым мне способом – на веслах.

...Июльские непогоды на Севере всегда кончаются внезапно. Но ждать, когда уляжется зыбь, выглянет солнце и задует ветер нужного мне направления, можно неделями. А в этот год после пика ненастья с небывалой грозой и ливнем наступило внезапное затишье. Густой туман наползал на мыс Картеш, укрывал террасы уютной бухты, где расположились разноцветные дома Беломорской биологической станции Зоологического института Академии наук. На борту попутных судов «Даурия» и «Ладога» и на буксире за ними моя гребно-парусная «Пелла-фиорд» прибыла сюда – к месту намеченного старта. Я проложил курс к недалекой отсюда и памятной мне луде с видом на глядень. Далее путь должен лечь через шхеры губ Красной и Кузокоцкой в пролив Великая Салма. Там, за линией Северного полярного круга, ждало меня Бабье Море...

Все три дня ожидания погоды на Картеше не пропали впустую. Все, что здесь есть, чем здесь живут и о чем думают, я, кажется, знал теперь доподлинно. Еще на борту «Ладоги» – научного суденышка станции – познакомился с организаторами мидиевого хозяйства. Именно хозяйства, а не плантации, как пишут нередко, имея в виду эту отрасль марикультуры.

Эдуард Евгеньевич Кулаковский – поборник идеи искусственного выращивания мидий – рассказывал мне историю всего дела четко, по пунктам, со страстью профессора, не терпящего посредственных слушателей. А у меня, пока внимал его словам, зрела мысль: хорошо бы увидеть все своими глазами.

И вот мы на знаменитых мидиевых полях. Кулаковский балансировал на зыбких плотах, поднимал тяжелые связки с мидиями, пока я искал его в рамке фотокамеры. Я видел и постигал непостижимое. Мидия... Какая-то ракушка из двух створок, с каким-то содержимым... И этому посвятить жизнь? Непостижимо. Я преклоняюсь – нет, не перед связкой ракушек-мидий, а перед мечтой, повязавшей человека на всю жизнь. Даже служебный «корабль» ученых – гребная лодка того же ленинградского завода «Пелла» – носил имя «Велигер». По-латыни – это парусник. Так называется и одна из стадий в развитии мидии, когда она беспечно парит в толще воды. Парит, чтобы затем стать пленницей людей, опустивших в воду с плота трехметровый капроновый трос. Ученые называют его субстратом. Он-то и станет для скитальцев-велигеров мертвым якорем на всю жизнь.

– Минимум триста тонн с гектара – такова урожайность мидиевого поля,– Кулаковский обвел рукой все невеликое пространство подводной нивы,– при этом сто тонн высокосортного, деликатесного мяса.

– А где же расположить эти капризные гектары, даже сотни гектаров, и кто будет пасти это прикованное к тросам стадо?

– Специалисты Севрыбы уже осваивают подводные акватории в губе Чупа и в районе Сонострова. Это самые северные очаги марикультуры в нашей стране. Сколько там миль до Полярного круга?

Теперь Эдуард пытает меня.

– Всего тринадцать,– отвечаю я без запинки.

– Ну, вот,– не отреагировав на мои слова, продолжает ученый,– а теперь о главном. Марикультура здесь не только вклад в решение Продовольственной программы. Мы надеемся на социальные сдвиги в регионе, на возрождение покинутых сел Поморья... Вы знакомы с книгой Максимова «Год на Севере»? – после некоторой паузы спрашивает меня Кулаковский.

– Да, конечно,– поспешил я с ответом. Получилось так, как если бы я сказал: «Обижаете, с собой вожу».

– Так вот, Максимов любил повторять присловие поморов-онежан, «Море – наше поле». Нынче связь с этим полем утрачена, и мидии помогут ее возродить...

Три-четыре гребка – и лодка ушла от причала, провожавшие и мыс Кар-теш скрылись в тумане. Зыбь как-то незаметно навалилась на лодку. Видимость – нулевая. Что-то внутри соскочило, загремело, поехало. Мысли о выживании мидий в этой холодной неуютной стихии сразу исчезли – я занялся собственным выживанием. Собрался, подтянулся, все в лодке закрепил по-походному. Со мной – мой замечательный компас, карта в полиэтиленовом мешке, а за кормой – буруны, отчуждение и враждебность. Уняв волнение от безмолвного обращения к морю: здравствуй, перестань дурить и все такое прочее, я не удержался и добавил уже вслух: «И откуда этот чертов туман взялся?» Перспектива увидеть «свою» луду в тумане меня совсем не устраивала, тем более что случится это около полуночи. А как же фотографии? Но все дальнейшее было так, как обычно: развитию грустных мыслей мешала быстро меняющаяся картина моря. Нужно было прислушиваться, как волна ударяет в нос, и, может быть, принимать решение об уходе под берег. Либо, напротив, на удар этот отвечать равнодушием. Такое упрямство иногда помогает. Вот и теперь чувствую, как удары слабеют, и снова слышно журчание воды за кормой. Все это значит, что лодка вошла под прикрытие невидимой в тумане луды, хотя и далекой – видно по карте.

– А, однако, подействовало,– спешу поделиться этой новостью с окружающим меня безмолвием. Снимаю лишнюю одежду и принимаюсь грести, как на финише гребной гонки...

Остров Кемлудский, тот самый, на котором «мой» глядень, теперь стал заповедной территорией. Невзирая наволны, вытягиваю шею и изо всех сил стараюсь понять, что же там, на месте прежних развалин. Благо теперь видимость улучшилась, и на севере показалось полуночное солнце. Безобидные на глубине валы зыби у берега закрутились, забелели гребнями. Продолжаю приближаться к берегу.

Но что это? На месте прежних развалин стоит вполне добротный дом со всякими пристройками. Да это же кордон! О нем мне говорили на биостанции. И я стал искать глядень и крест. Или ракурс был другой, а скорее буруны над близкими отмелями беспокоили меня, и я было уже совсем решил уйти под берег, к югу, чтобы отстояться до утра, как вдруг за гребнями пляшущих волн у какого-то подобия слипа-подъемника для лодок с поперечинами-бревнами вижу человека. Он просто наблюдал, как «Пелла» гарцует среди волн.

«Ясно,– догадываюсь я,– человек и не помышляет, что я прорвусь к бухте». Я же думаю о том, как преодолеть разгон валов раньше, чем они выбросят лодку на камни. Уловив момент, на гребне очередной волны, перемахнувшей намойну, влетаю к началу слипа. Тут уже вдвоем, поспешая, спасаясь от очередной волны, слегка окатившей нас, подталкиваем лодку к середине слипа.

– Примете на ночлег?

Человек ответил щедрой улыбкой.

Потом мы познакомились, и добрый встречный оказался лесником Юрием Клоковским. А утром, стоя на свежем ветру, я уже любовался крутыми каскадами гляденя и старинным, добротным, к тому же «веселым» крестом. Но было отчего-то грустно. Куда же подевалось «несметное множество крестов» по берегам и коргам? Это все из той же книги Максимова «Год на Севере», кстати, недавно переизданной в Архангельске и уже ставшей редкостью. Хочется сказать здесь доброе слово о поморских крестах: большинство из них были знаками-обозначителями. Крест служил маяком. Его довольно тщательно ориентировали: читающий надпись на кресте стоял лицом к востоку, и, значит, плоскость креста располагалась вдоль меридиана, а поднятый конец нижней косой перекладины всегда показывал на север. Еще кресты были подобны верстовым или заявочным столбам. По ним узнавали расстояние до жилья и кто рубил крест. Кстати, часто они ставились просто так, чтобы удаль да мастерство показать, посостязаться в грамоте да сноровке, отблагодарить провидение за удачный промысел. Времени для этого хватало. В ожидании попутного ветра поморы, не в пример ныне ждущим у моря погоды, картами да пустозвонством не занимались. Пилили, строгали, разными поделками украшали даже случайную стоянку на дальнем острове. Вот почему на безлюдной косе или низменной луде подчас встречались подлинные шедевры поморского рукоделия. «Сплошь почти и без исключения грамотный и толковый край» – так писал С. В. Максимов в 1859 году.

Известный сказитель Борис Шергин – автор поморских былей – точно подметил неутомимость и тягу к делу своих земляков: «Дай телу принужденье, глазам управленье, мыслям средоточие, тогда ум взвеселится, будешь делать пылко и охотно, чтобы родилась неустанная охота к делу, надо неустанно принуждать себя на труд». Прекрасные слова!

«День хорошей погоды и свежего ветра. Испытание паруса» – так я пометил в своем походном дневнике этот день.

Бросил последний взгляд на Кемлудский, на глядень, на Юрия, все еще стоявшего у слипа. Узким проливом между островом и материком я проходил в малую воду.

В Красной губе потянул северозападный ветер, и весь день я отдал парусу, испытывая ходовые свойства лодки. После полудня, когда разыгравшийся бриз поднял волну, лодку на лавировке стало бить и заливать, я снова сел за весла и долго выгребал к мысу Кузокоцкий. К ночи, отстоявшись на якоре в уютной бухточке, заметил, что ветер стих. Передумал ночевать и, словно обманывая неведомого мне ветродуя, вытащил кошку-якорь из зарослей ламинарий и бодро погреб навстречу скользящему вдоль горизонта солнцу... За мысом бросил весла на воду и сразу обнаружил, что встречное течение сменилось на попутное. Лодка скользила прямо в узкий провал между двумя островами. Рядом тянулись по берегу безмолвные, густо подсвеченные закатным светом валуны. Море щедро отражало срез берега и самое небо, нещадно ломая в жидком зеркале золотистые стволы сосен... Шхеры в губе Кузокоцкой! Как я мечтал о встрече с этим дремучим нагромождением камней и леса, красного гранита и заколдованных бухт. А названия островов! Покормежный, Кокоиха, Березовый, Еловый, Кастьян... Увлекшись, я забыл об отдыхе и все приглядывался в поисках мест промысловых строений, гляденей, вплотную скользил у прибрежий, густо усеянных камнями. «Костливые» берега – как называли их поморы – окружают едва ли не каждый островок, которым несть числа. Близился прилив, а вместе с ним и встречное течение. «В конце концов его лучше переждать»,– подумал я и сам себе отдал команду стать на якорь. Швырнув кошку прямо в заросли морской травы зостеры и набросив угол чехла на окна каюты от бьющего в глаза света, тут же провалился в забытье. Часа через три проснулся от резкой качки. Лодка как мячик плясала на мелких волнах от сильного восточного ветра. Неслись над головой темные тучи. Все же я нашел силы удержаться от соблазна тут же поставить парус и помчаться с попутной волной. Вытащил циркуль и карту. Достал из непромокайки дневник. Сделал записи... От места моей случайной ночевки у острова Лушов до линии Северного полярного круга оставалось семь миль! А там и рукой подать до Беломорской биостанции Московского университета. Там и Бабье Море. Там и конец испытаниям...

Под стать моему желанию улучшилась погода. Вот справа открылся небольшой маячок Величаиха и сам остров Великий. Самый большой из всех островов Кандалакшского залива. А может, великий от своего общения с Полярным кругом. Как-никак на него первого после материка «наваливается» круг своей бестелесной значимостью.

Вместе с ветром часто на гребне попутной волны неслась моя лодка под парусом, делая не меньше трех узлов, что не так уж мало для ее размеров. И бурун за кормой никак не меньше того, что «давал» я при образцовой, показной гребле. Вот и вступил я на линию Полярного круга и лег на курс вест. Небо было таким же тяжелым, угрожающе срывались первые крупные капли. В круглом глазе компаса отражалась вся северная часть горизонта, наполовину прикрытая скалами и лесами Великого. Промелькнул в сотне метров кордон Лобаниха. Красный домик лесника светился, невзирая на пасмурность, а из-под домика каскадами вырывалась гранитная река, похожая на застывший лавовый поток...

На биостанции МГУ меня приветливо встретила Нина Леонтьевна Семенова. Как заместитель директора биостанции, она организует практику студентов, научную работу преподавателей, аспирантов, и не только из МГУ, сюда приезжают студенты и ученые из многих стран. Еще она управляется с катерным флотом, заведует библиотекой, ведет научную работу студентов с кафедры зоологии беспозвоночных и... Впрочем, пока я видел в ней директора гостиницы «для посторонних». Короче, крыша над головой и общение со студентами в столовой мне были обеспечены на все время очередной непогоды. А вот об интересующем меня Бабьем Море удалось поговорить только вечером. Нину Леонтьевну искать не надо. Достаточно выйти на «пятачок», немного посидеть перед новым аквариальным корпусом – и она является перед глазами.

– В Бабьем Море очень интересная донная фауна, особенно в глубоких ямах. Это главное из того, что я могу сказать об этих заповедных четырех тысячах гектаров. Помню, как восхищалась им, когда двадцать семь лет назад писала диплом «Донная фауна Бабьего Моря». Звучит, не правда ли?..

Потом я изучал книжный фонд библиотеки, интересовался историей необычного названия «моря» и других географических объектов с названием «бабий». Все прежние сведения подтверждались. Если Бабий остров, то совсем немудрящий, маленький, незаметный. Если Бабий Нос, то нос короткий, расплющенный, что ли. Если речка, то мелководная, как пить дать! Вот в этом-то и дело. Оказывается, что мелководную бухту проще всего назвать бабьей: значит, как поясняют некоторые топонимические справочники, «баба вброд перейдет». К моему удивлению, оказалось, что Бабьих «моря» здесь два. Некоторые говорят, что больше. Одно из них то, к которому я стремился,– обширный и мелководный залив. По преданию, эта губа стала Бабьим Морем неспроста. «Море» это было рыбным, и на промысел сюда ходили женщины и дети. Кормить-то семью надо, пока мужчины промышляют где-то за тридевять земель. Когда явится кормилец и явится ли? Коль возвернется, так не придется ли за долги его расплачиваться рыбой, добытой нелегким трудом в этом Бабьем Море? Вот и ставили рыбные тони да коптильни, сети и невода настораживали сноровистые поморки с малыми детьми. Потому и возвращались бородатые и просоленные морем мужи не к пустым очагам, а к семейной чаше, пусть и неполной...

Другое «море» – совсем малое – есть на острове Лодейном, в вершине Кандалакшского залива. Это всего лишь озерцо, к тому же солоноватое: с моря вода в приливы сочится. Ходи себе, лови рыбу чем хочешь – никуда она не уйдет. А остров мал да приземист. И рядом такие же островки, и до берега, до дома,– рукой подать. Потому озерцо тоже Бабьим Морем прозвали. По мелкости, значит, по недальности. Мужик объявится в таком месте – засмеют бабы. Вот и весь сказ, а поклониться тем поморкам совсем не грех. Родительницами да кормилицами были...

К ночи, когда после долгой непогоды над Великим показалось солнце, я вышел на берег пролива у биостанции. Под стальным стеблем похожего на ромашку ветряка, на самом берегу, был свой, местный глядень со старым деревянным крестом и, конечно же, с видом на пролив, заповедный остров и уходящую к востоку гладь моря. А на западе, за невысоким мысом Великого, начинался пролив, ведущий в Бабье Море.

В урочный час, чтобы поспеть к попутному сливу на Городецком пороге, я прощаюсь с биостанцией. Налегая на весла, рассматривал первозданные берега Великого и с каждым поворотом чувствовал, как отлив увлекает меня в воронку Бабьего Моря. А вот и сам порог. Правильнее его назвать бы переливом: местные жители слегка склонны преувеличивать все в лучшую, большую или страшную сторону. Пронесшись над порогом, лодка очутилась в южном конце обширного бассейна. Это и было Бабье Море. Справа на мыску я увидел крошечный плавпричал. И вот уже меня встречает Петр Григорьевич Губичев – лесник Городецкого кордона.

– Какой тут глядень,– в ответ на мои расспросы Губичев только головой покачал.– Глядень, верно, на матерой земле должен быть. Оттуда и порог, и само море видно лучше. Море обходить будете – острова не тревожьте. Гаги там нынче хорошо загнездились.

Это уже напутствие для нас троих. Дело в том, что здесь по договору с заповедником работала группа подводников-аквалангистов клуба «Океан» при МВТУ имени Баумана. С руководителем группы Александром Роговым и его помощником Александром Аристарховым мы и намеревались совершить «кругосветку» по Бабьему Морю и заодно испытать лодку с полной нагрузкой.

Часа через два, когда все уже ощутили усталость от работы на веслах, мы обнаружили на западном берегу моря высокий лесистый мыс. Здесь в прошлом наверняка могли стоять избы. Остатки строений, если они и были, стерло время и густая поросль сосняка. Не будь этого леса на самом мысу, усеянном крупными валунами, глядень был бы отменным.

Мы долго стояли на новоявленном глядене, вбирая в память безмолвную гладь Бабьего Моря с грибками-островками. Казалось, за этими мысами, островами, за каждым прибрежным кустиком и травинкой все живое нетерпеливо ожидало нашего ухода... На дальнем, северном конце «моря» мы поставили парус и тихо скользили близ странных луд и островков, остро чувствуя запах хвои и медовый настой цветущих трав.

– Скажи-ка мне, Бабье Море,– неслышно спросил я все безмятежное пространство,– давно ли ты видело парус на своем просторе? Где твои карбасы и шитики? Где твои славные рыбачки, давшие тебе это дивное имя?..

Мыс Картеш – пролив Великая Салма – Бабье Море

Василий Галенко, штурман дальнего плавания