Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №11 за 2008 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
И противник действительно устрашился, тем более что тому благоприятствовала атмосфера. 1580-е годы и без того проходили в Англии под знаком апокалиптических ожиданий. То тут, то там случались события, которые трактовались как знамения пророчеств Иоанна Богослова.
И вот слухи о конце света «удачно» совпали со слухами об ужасном испанском нашествии. (Между прочим, подобная истерия охватит британцев 220 лет спустя, когда на острове ожидали десант наполеоновской Великой армии.) Говорили, что Армада насчитывает то ли 200 судов и 36 000 человек, то ли 300 судов, из которых половина – гигантские, невиданные в истории; что даже аббатства в Нидерландах превращены в пекарни, чтобы обеспечить нужды матросов.
Не было недостатка и в рассказах об ужасах, которые ждут Англию в случае поражения. Здесь тоже масла в огонь подливали голландские иммигранты, основавшие после бегства с родины целые поселения, например в Эссексе. Они в красках живописали муки за веру на кострах инквизиции.
Их соотечественники в освобожденном Амстердаме тем временем печатали памфлеты с перечнями бичей, плетей и прочих пыточных инструментов, которые ожидают своего часа в трюмах испанских кораблей. Молва твердила, что изувер Филипп твердо решил предать страшной смерти все взрослое население Англии. Оставшихся сирот отдадут на попечение тысячам уже специально отобранных кормилиц, которые будут сопровождать их до испанских берегов. Дальнейшая судьба младенцев Альбиона – новое «вавилонское пленение».
В общем, именно в воспаленных от страха и религиозного экстаза головах англичан родилась Непобедимая армада. А из портов Пиренейского полуострова в июне 1588 года выходил флот, не очень-то и готовый к крупному сражению.
Дон Алонсо Перес де Гусман, герцог Мединский, главнокомандующий Великой армадой. Фото: ULLSTEIN/VOSTOCK PHOTO
Скованные страхом
Совсем не в радужном настроении пребывал дон Алонсо Перес де Гусман, герцог Мединский, рыцарь ордена Золотого Руна, когда в конце мая 1588 года наблюдал за последними приготовлениями Великой армады к отплытию. Он никогда не был моряком, не имел никакого представления о сражениях на водах, но тем не менее оказался во главе флота – «по старшинству», знатности и решению короля.
Фон для выступления был явно неблагоприятным. Годом раньше Дрейк совершил налет на Кадис и разграбил этот главный провиантский склад Армады. Личный состав экспедиции также не внушал командующему доверия: 30 000 человек пришлось собирать, где только возможно – в портах, тюрьмах (старая пиренейская традиция – отпускать из темниц под обязательство завербоваться во флот), в деревнях среди крестьян, задолжавших землевладельцам – под прощение долга, среди авантюристов-добровольцев, никогда не видевших океана. Амбициозные аристократы – капитаны отдельных кораблей, как водится, постоянно враждовали между собой и интриговали против адмирала. Придворные астрологи вдруг совершенно некстати предрекли на 1588 год большую катастрофу. А главное, еще за несколько месяцев до отплытия начались эпидемии, унесшие жизни большей части матросов. Людей стало не хватать еще до того, как прозвучали первые выстрелы.
Тем не менее 28 мая с якоря в Лиссабоне снялся огромный флот: 134 корабля, в том числе 20 галеонов, 4 галеры и столько же галеасов.
При этом звонили колокола всех городских церквей, а всем матросам и офицерам по традиции предварительно отпустили грехи в кафедральном соборе. Но как-то незаметно в мелочах все сразу разладилось. Сначала встречный ветер очень долго не позволял судам отдалиться от берега. А когда, казалось, с ним удалось совладать, флот стало сносить к югу. Потом с большим трудом курс удалось выправить, но сразу же Армаду настигла новая напасть: в бочонках для провианта, сделанных из сырой древесины (сухие Дрейк сжег в Кадисе, а новые сделать не успели), завелись черви, и начались массовые отравления. Командующий уже готов был остановить дальнейшее продвижение, но за него это сделала сильная буря, заставившая зайти на ремонт в Ла-Корунью.
Герцог Мединский, подобно его сюзерену, был известен как ревностный защитник веры. Он одно время состоял даже членом трибунала Святой инквизиции и верил, конечно, что его флот идет на святое дело. Даже флагманские корабли (формально в Армаду входило шесть флотилий: «Андалусия», «Кастилия», «Португалия», «Бискайя» «Левант» и «Гвипуско») подчеркнуто назывались именами святых: «Сан Мартин», «Сан Франсиско», «Сан Лоренсо», «Сан Луис». На знамени общего флагмана «Сан Мартин» был изображен лик Христа, а на корме реяло полотнище с Пресвятой Девой. Все указывало на то, что сам Господь несет Англии заслуженную кару… Но реальные обстоятельства заставляли усомниться в возможностях Армады. Пока корабли латались в доках, адмирал писал королю, что «идти в наступление, даже имея в своем распоряжении силы, отнюдь не превосходящие неприятеля, дело рискованное, а когда этих сил меньше, тем более что людям не хватает опыта, этот риск увеличивается многократно». По его словам, «мало кто из моих людей (если таковые имеются вообще) способен оказаться на высоте поставленной перед ними задачи». Методически перечислив все затруднения, герцог Мединский заключил письмо словами: «Риска можно было бы избежать, заключив с противником почетный мир».
28 мая 1588 года. Еще несколько минут – и корабли Армады под колокольный звон покинут лиссабонский порт. AISA/VOSTOCK PHOTO
Филипп, хоть и славился не меньшей осторожностью, чем его гранд, все же остался недоволен полученным известием. Дело в том, что этому выдающемуся монарху было свойственно еще одно примечательное качество – мистицизм натуры на грани визионерства. Об этом писали многие его современники – от Лопе де Веги до Маргариты Наваррской. Король пришел к выводу, что сам Господь, покровительствующий Испании как вернейшей из его стран, испытывает твердость ее веры. Филипп был настолько убежден в этом, что решил играть и вовсе в открытую: положившись на Бога, он даже разгласил численность своих сил – по городам Европы ходили официальные списки судов Армады. 12 июля из Эскориала пришел приказ – во что бы то ни стало продолжать поход.
А с пребывавшей в унынии Англией при получении точных сведений о начале похода вдруг произошла неожиданная метаморфоза. Повсюду формировалось ополчение, к июню тысячи новых и уже вымуштрованных пехотинцев собрались в Тилбери. «Приятно было наблюдать за солдатами на марше, – свидетельствует современник. – Лица у них раскраснелись, отовсюду слышались воинственные возгласы, люди от радости чуть не плясали». Стихийно усилились преследования католиков – «пособников агрессора». Подозрительных немедленно задерживали, несмотря на закрепленную еще Великой хартией вольностей презумпцию невиновности (собственно, Англия и возродила эту юридическую норму, забытую с римских времен). Плотники-корабельщики трудились и днем и ночью – на верфях не смолкали звуки топоров. Итогом стало невиданное возрастание боевой мощи флота в столь короткие сроки. Армаду готовы были встретить 140 новых кораблей. А еще весной 1588-го королевский флот насчитывал всего 34 судна.
Странная победа
19 июля с холма Святого Михаила близ Гластонбери в Сомерсете (где, по преданию, похоронены король Артур и королева Гиневра) кто-то заметил на горизонте увеличивающуюся черную точку. Побежал «бикфордов шнур» сигнальных костров – через несколько часов вся Англия знала, что к ее берегам вышел испанский флот.
Штабные офицеры советовали герцогу Мединскому как можно скорее прорываться к портам противника, чтобы уничтожить его корабли на приколе – тут у мощной артиллерии были бы все преимущества. Однако адмирал отчего-то отверг предложение – и, возможно, это сыграло роковую роль в истории Великого флота. Как бы там ни было, уже пару дней спустя английская флотилия под командованием Фрэнсиса Дрейка и лорда Чарлза Ховарда внезапно атаковала неповоротливую Армаду и сразу захватила два галеона – «Росарио» и «Сан Сальвадор». Испанцы попытались укрыться для перегруппировки за островом Уайт, но противник не дал им опомниться, повторив атаку сразу с трех сторон в узком проливе. Адмирал колебался, отстреливаясь, и в конце концов все же велел уходить в открытое море, а затем за неимением поблизости более удобной гавани – во французский Кале.
Гравелинское сражение в проливе Ла-Манш 29 июля 1588 года. MARY EVANS/VOSTOCK PHOTO
Что же касается герцога Пармского с сухопутным корпусом (численность которого из-за эпидемий снизилась с 30 000 до 16 000), то его в это же самое время в Дюнкерке отрезала от Армады подоспевшая эскадра голландских повстанцев. Командующий рассчитывал на помощь испанских кораблей, но герцог Мединский, удрученный предшествующими событиями в английских водах, решил пока воздержаться от боев. Впрочем это ему не удалось.
В ночь на 29 июля 1588 года эта увлекательная историческая драма достигла своей кульминации. Перед испанскими моряками внезапно предстало ужасающее зрелище: прямо на корабли Армады, которые стояли на якоре в Дуврском проливе, напротив Кале, двигались восемь подожженных больших судов, наполненных серой, смолой, дегтем и порохом. В замешательстве испанцы стали поднимать якоря и прорываться кто куда. Курса флагмана «Сан Мартин» уже никто не придерживался, и ему пришлось отправиться в открытое море… навстречу англичанам.
Крупнейшее морское сражение XVI века произошло близ Гравелина – укрепленного форта на границе Испанских Нидерландов и Франции. Именно здесь, как считается, была одержана великая победа над испанским флотом. Однако, приглядевшись внимательнее к тому, что случилось у фламандского побережья, можно заметить несколько фактов, противоречащих этому мнению. Из них великая и окончательная победа не вырисовывается.
«Столько пороха потратили, столько времени были в бою, и все впустую», – так высказался английский артиллерийский офицер сразу после Гравелинского сражения. И действительно: обычно вспоминают о том, что англичане не потеряли тогда ни одного судна, но ведь и испанские потери отнюдь не сокрушительны: уничтожено было только десять кораблей, захвачено пять, да и то поврежденных. Если бы не остроумная атака в Кале, придуманная Дрейком, они бы ни за что не покинули порт.
У Гравелина, впрочем, стало ясно, что англичане превосходят испанцев в военно-морском искусстве. За время маневров Армады в районе Ла-Манша английские моряки хорошо изучили ее тактику. В самом начале боя они вплотную подошли к испанским судам, зная, что сразу же после первого выстрела испанцы чуть ли не в полном составе бегут экипироваться и готовиться к абордажу. Так вот, с минимального расстояния английские артиллеристы успели сделать несколько точечных выстрелов по противнику в тот момент, когда на палубах никого не было, и вражеские суда на время перестали маневрировать. В результате причиненные разрушения вообще не дали солдатам герцога Мединского броситься в атаку.
И все же вряд ли это превосходство англичан и самый результат Гравелинской битвы сыграли главную роль в решении герцога Мединского – вернуться в Испанию. Активно маневрирующий английский флот в Ла-Манше все равно уничтожить не удалось бы, снабжение гигантской Армады велось плохо, матросы болели, смертность увеличилась. Столкновение было адмиралу навязано, как Бородино Кутузову , и как только стало понятно, что выйти из него с победой вряд ли удастся, прямо посреди боя он приказал отступать на север, в сторону Шотландии.
Отход испанских кораблей ничем не напоминал паническое бегство, происходил он вполне организованно и спокойно. А вот англичане как раз не чувствовали в себе сил преследовать противника. Более того, их еще несколько дней после битвы не покидали тревожные чувства. Они ждали возвращения вражеского флота уже на следующий день, с переменой ветра. Не дождавшись, стали опасаться скорого вторжения герцога Пармского: английские войска остались в устье Темзы с тем, чтобы еще долгое время защищать Лондон от десанта.
Нападение Дрейка на испанцев в порту Кале. Фото: MARY EVANS/VOSTOCK PHOTO
И когда, наконец, стало ясно, что опасность миновала, именно туда 8 августа отправились королева и двор – на целой флотилии небольших речных судов с герольдами и офицерами гвардии. При высадке на берег толпа приветствовала Ее Величество тысячами восторженных возгласов – так продолжалось, по свидетельству очевидца, несколько часов, несмотря на то что Елизавета предварительно просила всех воздержаться от выражения верноподданнических чувств. Даже солдаты, охранявшие славный шатер, скандировали: «Боже, храни королеву!»
Утром 9 августа Елизавета произнесла перед народом вдохновенную речь – она вошла в хрестоматийные анналы англоязычных народов, вплоть до школьных учебников, и воспроизведена в десятках исторических фильмов: «Мой возлюбленный народ! – Королева на военно-мифологический манер облачилась в серебряную кирасу и взяла в руки серебряную же палицу. – Мы были убеждены теми, кто заботится о нашей безопасности, остеречься выступать перед вооруженной толпой из-за страха предательства; но я заверяю вас, что я не хочу жить, не доверяя моему преданному и любимому народу. Пусть тираны боятся, я же всегда вела себя так, что, видит Бог, доверяла мои власть и безопасность верным сердцам и доброй воле моих подданных; и поэтому я сейчас среди вас, как вы видите, в это время, не для отдыха и развлечений, но полная решимости, в разгар сражения, жить и умереть среди вас; положить за моего Бога, и мое королевство, и мой народ, мою честь и мою кровь, обратившись в прах». – Резкий (по отзыву Дрейка) голос 55-летней женщины был отчетливо слышен лишь неподалеку, но вид ее производил большое впечатление: «Я знаю, у меня есть тело, и это тело слабой и беспомощной женщины, но у меня сердце и желудок короля, и я полна презрения к тому, что Падуя, или Испания, или другой монарх Европы может осмелиться вторгнуться в пределы моего королевства; и прежде чем какое-либо бесчестье падет на меня, я сама возьму в руки оружие, я сама стану вашим генералом, судьей и тем, кто вознаграждает каждого из вас по вашим заслугам на поле боя… Мы вскоре одержим славную победу над врагами моего Бога, моего королевства и моего народа».
В заключение Елизавета обещала простить солдатам все долги – личные и служебные. Это заявление, естественно, вызвало бурю энтузиазма.
А Непобедимая армада тем временем встретила на своем пути то истинное бедствие, которое нанесло ей решающий удар. Не английские корабли, а шторм у берегов Шотландии в сентябре 1588 года доконал ее. Часть кораблей отбилась от основной группы и пристала к ирландским берегам. Многие моряки так там и остались. Другие суда попытались нагнать Армаду, третьи предпочли прорываться в родные порты самостоятельно. До отечества добрались 67 кораблей и около 10 000 человек.
Но появились новые поводы для печали и у англичан. На флоте вспыхнули эпидемии тифа и дизентерии – они унесли 7000 жизней за несколько месяцев. Казна подсчитала убытки от страшного напряжения сил перед войной с Армадой. Деньги закончились как раз тогда, когда пришло время награждать солдат. Обещанного монархом прощения долгов также не случилось.
Разрез английского боевого корабля времен Елизаветы I – водоизмещение около 500 тонн при 28 орудиях на борту. Реконструкция 1929 года. Фото: MARY EVANS/VOSTOCK PHOTO
Симметричный ответ
Тем не менее массовые празднества по случаю спасения от смертельной угрозы продолжались. «Пришла, увидела, бежала» – с такими плакатами расхаживали люди, отмечая чудесную победу. Все верили, что только милость Божья («Господь – англичанин», – обмолвился Фрэнсис Бэкон) помогла им справиться с флотом, который, по словам поэта, «было тяжело нести ветру и под тяжестью его стонал океан». Возможно, это было одно из главных последствий поражений Армады: отныне в протестантской истории появился момент, показавший расположение высших сил.
А при дворе в дни народных гуляний шла напряженная работа – там готовились отправить к Пиренейскому полуострову собственную Армаду! «Симметрично ответить» было поручено Дрейку и сэру Джону Норрису. Но вместо того чтобы уничтожить остатки Армады, стоявшие на ремонте в северных портах Испании, адмиралы отправились к югу полуострова в поисках более крупного денежного куша для себя самих. Историческая несправедливость заключается в том, что поражение английской Армады в этом походе оказалось не менее сокрушительным, чем поражение Армады испанской, но о нем за пределами Испании мало знают. Сначала англичан подкосила болезнь, нападение на Лиссабон натолкнулось на прекрасно организованную оборону и провалилось. В конце концов, с трудом пробившись сквозь штормы на север, флот вернулся домой со значительными потерями.
В целом 90-е годы XVI века прошли под знаком успешной защиты Испанией, казалось бы, пошатнувшихся позиций. Попытки английских полководцев развить успех наталкивались на умелое сопротивление. Причем били англичан они их собственным оружием. Как в прямом, так и в переносном смысле: флот Филиппа II смог очень быстро перестроиться на новую тактику морского боя – ту, что использовал их враг в битве при Гравелине. Испанцы отказались от массивных пушек и тяжелых, неповоротливых кораблей. Стали строить более легкие суда, оснащенные дальнобойными орудиями, которые позволяли делать в одном бою по нескольку десятков выстрелов. После поражения Армады, как ни парадоксально, испанские эскадры стали значительно сильнее, чем когда-либо до этого. Об этом свидетельствовали неудачи английских экспедиций в Америку в следующее десятилетие. В 1595 году у берегов Панамы потерпел поражение и погиб Дрейк.
Упадок Испании, действительно начавшийся в следующем, XVII столетии, был лишь косвенно связан с поражением Армады. Куда большую роль сыграли внутренние причины. Прежде всего политика преемников Филиппа II, которые, словно в насмешку над ним, отличались расточительностью и несколько раз объявляли правительство банкротом. К тому же огромное количество драгоценных металлов, поступавших из Америки, вызвало гиперинфляцию в экономике.
Да и для Англии победа над Великой армадой стала лишь шагом на пути к статусу владычицы морей. Еще один шаг – покончить с испанским господством в Атлантике в короткий срок – она совершить не смогла. Этой возможности ее отчасти лишил Фрэнсис Дрейк, «проваливший» войну с Испанией в 1590-х. Исправлять его ошибку пришлось 150 следующих лет.
Дмитрий Карцев
Тени будущего
Фото: WOLFGANG FLAMISCH/ZEFA/CORBIS/RPG
Люди всегда хотели заглянуть в будущее. Предсказания с древнейших времен кормили астрологов и прорицателей, но со временем наука заметно потеснила их, и все же развитие цивилизации вплоть до XX века не поддавалось систематическому анализу. Ситуация изменилась с появлением метода форсайта (от английского foresight – «предвидение»), и сегодня ни одна развитая страна не обходится без исследований будущего. Интересно, насколько современные прогнозы совпадут с тем, что в действительности произойдет?
Весной 1991 года в Москве впервые прошла большая международная выставка информационных технологий. Среди множества насыщенных оборудованием стендов была и скромная экспозиция компании Intel. Над пустым столом висел плакат с кривой роста мощности процессоров. Первая половина графика отражала успехи компании за 20 лет: рабочая частота, характеризующая производительность процессоров, выросла в 100 раз с 0,5 до 50 МГц. Многие специалисты тогда считали, что процессоры уже близки к технологическому потолку. Дальнейшему росту препятствовали проблемы тепловыделения, сбои из-за естественной радиоактивности и космических лучей. Наконец, дифракция ставила предел оптической технологии фотошаблонов для микросхем. И все же кривая на плакате Intel уверенно шла вверх и к 2010 году достигала совершенно фантастической цифры 10 ГГц. Бывалые электронщики только посмеивались. Но сейчас, за два года до указанного срока, на рынке уже давно доступны процессоры с частотой около 4 ГГц. Как удалось вопреки здравому смыслу дать такой удивительно точный прогноз? В 1965 году будущий основатель компании Intel Гордон Мур обнаружил, что параметры промышленной электроники удваиваются каждые два года. Он продлил в будущее эту тенденцию, и с тех пор она служит ориентиром для всех компаний, работающих в сфере информационных технологий. Но за кон Мура – редкий случай успешного средне срочного прогноза, построенного методом обычной экстраполяции.
Космические ошибки
В 1953 году Хью Драйден, глава Национального консультативного совета по аэронавтике – NACA, преобразованного впоследствии в NASA , – сделал смелый прогноз: «Полет человека на Луну вполне может состояться через 50 лет». Через 4 года был запущен первый спутник, а через 16 лет Нейл Армстронг ступил на лунный грунт. «Реальность оставляет позади прогнозы самых рьяных оптимистов», – говорил Драйден в 1964 году, когда работы по программе «Аполлон» уже шли полным ходом. Однако бывает и наоборот. В 1966 году в Вашингтоне собрался IV симпозиум Американского астронавтического общества. На нем перед специалистами поставили задачу: дать прогноз развития космической техники на 35 лет вперед – до 2001 года. Вот некоторые из прозвучавших тогда предсказаний (в скобках реально достигнутые показатели). Ежегодный объем космических полетов составит 1—100 миллионов человеко-часов – это 100—10 000 человеко-лет (фактически около 3 человеко-лет в год). На спутнике Сатурна Титане заработает обитаемая космическая станция (один робот проработал там полчаса). На Меркурии начнется добыча и обработка руды (первый искусственный спутник Меркурия появится, вероятно, только в 2011 году). Стоимость доставки груза с Земли на Луну снизится с 11 000 долларов за килограмм в проекте «Аполлон» до нескольких долларов благодаря многоразовым кораблям и ядерными двигателями (стоимость практически не изменилась, разработка ядерных двигателей прекращена). Суточный полет на 200-местном орбитальном лайнере будет стоить 1250 долларов (полет на 3-местном «Союзе» стоит 20 миллионов долларов, самые большие корабли – 7-местные шаттлы). Недельный тур на Луну на 35-местном корабле обойдется в 10 000 долларов (технология пилотируемых полетов на Луну фактически утрачена и должна создаваться заново). Эти прогнозы вовсе не казались фантастикой в середине 1960-х годов. Их совершенно серьезно делали ответственные чиновники американского правительства и эксперты компаний, работавших по космическим заказам. Все они находились под впечатлением ошибки Драйдена и не хотели ее повторить. Если специалисты в своей узкой области так ошибаются, чего вообще стоят подобные долгосрочные прогнозы?
Между наукой и мистикой
Четвертое измерение нашего мира неохотно раскрывает свои тайны. Ему противостоит сила разума, способного умозрительно создать картину еще ненаступивших событий и выбрать адекватное прогнозу поведение. Подходить к этой задаче можно двумя принципиально разными способами: экстраполируя замеченные в окружающих событиях закономерности или порождая в воображении целостный образ будущего. Первый путь ведет к науке, второй – в пределе – к мистике. Один очень надежен, но работает лишь в специальных случаях. Сфера применения второго может быть столь же широка, как и неопределенность получаемых результатов.
Говоря об изучении будущего, эти крайности обычно отбрасывают: предсказания, пророчества – ввиду предельной неоднозначности, точные научные предвычисления – поскольку они не являются проблематичными. Но между ними лежит целый спектр смешанных практик, которые в разных пропорциях сочетают интуитивное визионерство с формальным анализом данных. Когда преобладает интуиция, обычно говорят о футурологии, когда аналитика – о прогностике. На их стыке находятся так называемые форсайт-методики, заключающиеся в тщательной систематизации экспертного знания. Где-то между пророчествами и футурологией лежит художественный метод постижения будущего – фантастика. Его зеркальная противоположность – граничащие с научным предвычислением методы планирования, применяемые в корпоративном управлении. Впрочем, границы между всеми этими разделами довольно условны и подвижны.
Гордон Мур и его закон. По вертикали отложено число логических элементов на массово выпускаемых микросхемах
Визионеры
Слово «футурология» появилось в самый разгар Второй мировой войны. В 1943 году социолог Осип Флехтхайм употребил его в письме Олдосу Хаксли , который и ввел слово в оборот. Им стали обозначать попытки предвидения развития человеческой цивилизации исходя из наблюдаемых тенденций и ожидаемых событий. В тривиальном случае это может быть простая количественная экстраполяция, но, как правило, речь идет о тонко подмеченных качественных изменениях в образе жизни людей, сдвигах в системе ценностей общества или важных технологических новациях, которые нередко лежат в основе всех прочих перемен. Как философ в капле воды видит море, так футуролог должен увидеть зародыш будущего в настоящем и убедительно донести его до массового сознания. Вот почему этих исследователей нередко, отчасти в шутку, называют визионерами.
В 1970 году футуролог Элвин Тоффлер опубликовал книгу «Шок будущего», сразу сделавшую его знаменитым. В ней он рассмотрел последствия растущего темпа жизни людей и дал целый ряд неожиданных для того времени прогнозов: о широком распространении одноразовых предметов потребления, регулярной смене профессий и мест проживания, о связанных с этим уменьшении глубины и длительности дружеских отношений и изменении традиционного формата семьи. В подтверждение этих и многих других тезисов в книге собран огромный фактический материал, но убедительность ей придает целостность созданной картины будущего.
Многие прогнозы Тоффлера блестяще подтвердились. И все же, как и многие предшественники, он попал в ловушку экстраполяции. Описав тревожные перемены, вытекающие из ускорения темпа жизни, он не заметил технологию, которая помогла человечеству значительно смягчить «шок будущего». Эта технология (Интернет) родилась в лаборатории как раз в момент написания книги. Но в полной мере ее потенциал раскрылся лишь через 30 лет, когда Всемирная сеть психологически сократила расстояния между географически разделенными людьми до одного щелчка мышью. Интернет позволил сохранять, усиливать и создавать но вые устойчивые человеческие отношения, несмотря на все перемены и переезды.
Мир превратился в «глобальную деревню». Этот термин принадлежит другому знаменитому визионеру-футурологу – Маршаллу Маклюэну , который считал способы коммуникации между людьми ключевым фактором развития цивилизации и в те же годы, что и Тоффлер, разглядел контуры нового этапа. Маклюэн разделил историю на четыре эпохи: устную, рукописную, книгопечатную и только что начавшуюся электронную. Это позволяло единообразно взглянуть на перемены конца XX века.
Тоффлер учел эти идеи, когда в 1980 году выпустил новую книгу «Третья волна», но предложил свою модель смены эпох. Первая волна модернизации – это переход к аграрному обществу, вторая – к индустриальному с доминированием массового конвейерного производства и, наконец, третья волна переносит нас в постиндустриальное, или информационное, общество, где основной благосостояния становятся ноу-хау и изощренные системы коммуникаций и управления.
Как бы оправдываясь за неизбежные в футурологическом исследовании упущения, Тоффлер писал: «Наши попытки всмотреться в завтра – или хотя бы осознать сегодня – остаются, как и должно быть, больше искусством, чем наукой... Мы должны учитывать, а не игнорировать парадоксы и противоречия, догадки, фантазии и отважиться на синтез (хотя бы предварительный)».
Конец истории
Как и любые прорицания и пророчества, футурологические прогнозы ставят нас перед лицом парадокса: либо безропотно принимать предсказанное будущее, либо пытаться его изменить, но тогда прогноз утрачивает силу. Предрекая закат капитализма, Карл Маркс поощрял людей приблизить его конец, но одновременно мобилизовал других людей на поиск путей адаптации общества к новым условиям. Дикого капитализма времен Маркса действительно не стало, но история пошла совсем не так, как он ожидал.
Многочисленные прогнозы ядерной войны, звучавшие в 1950—1970-х годах, по-видимому, сыграли определяющую роль в ее предотвращении. Хотя неблагоприятные сценарии будущего были пережиты в «несерьезной» научно-фантастической форме, они стали своего рода прививкой, внедрив в сознание абсолютного большинства действующих политиков мысль о невозможности на практике обращаться к этому последнему ядерному аргументу. Так образы возможного будущего изменили само будущее.
В 1992 году американский философ Фрэнсис Фукуяма опубликовал наделавшую много шума книгу «Конец истории и последний человек». В ней он доказывал, что история в том виде, как мы ее знаем, фактически закончилась: в мире необратимо побеждает либерально-демократический путь развития, на который в той или иной степени встали в конце XX века все страны, от разгромленных во Второй мировой войне Германии и Японии до начавших переход к рыночной экономике России и Китая. Но словно по иронии судьбы как раз в начале 1990-х годов в мире стали устойчиво расти антиамериканские настроения, и уже в 1996 году другой политолог Сэмюэль Хантингтон выпустил книгу «Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка», в которой писал: «Для каждой цивилизации, по крайней мере единожды, а временами и чаще, история заканчивается. Когда возникает универсальное государство, его народ обычно бывает ослеплен... «миражом бессмертия» и убежден, что их государство есть последняя форма человеческого общества». Согласно Хантингтону, настоящая история – противостояние надгосударственных цивилизаций – еще только начинается. Возможно, и этот сценарий будущего самим фактом своей публикации предостережет мир от опасного пути. Сейчас еще рано об этом судить.
От футурологии к форсайту
При построении сценария будущего футурологи часто следуют формуле: 3В + Н – возможное, вероятное, востребованное плюс непредсказуемое. Сначала составляется список всех мыслимых изменений и вариантов развития. Затем с учетом принципиальных научных или практических ограничений отсеиваются невозможные. Вероятность остальных оценивают эксперты, а их востребованность или желательность отражает консолидированное общественное мнение. Венчает этот трехслойный пирог анализ влияния на сценарий отдельных маловероятных, но значительных событий, скажем, неожиданного открытия, позволяющего обойти одно из упомянутых в начале принципиальных ограничений, или катастрофы, которая существенно меняет общественное мнение.
