Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №1 за 1994 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Лодки капитана и губернатора
Печальный день 5 июля. 5 часов утра. Шомарей решает определить координаты мыса Мирик (современное название – мыс Тимрис), который, по всей видимости, находится в 15 – 18 лье от корабля; высадить там как можно больше людей и следовать морем за этим сухопутным караваном с провизией, больными и ранеными на борту. Странный и необъяснимый план! Более того, Шомарей решает, что шлюпки пойдут вместе, чтобы в случае необходимости поддержать друг друга.
Как и остальные его распоряжения, этот приказ не был исполнен. Бросив на произвол судьбы плот, шлюпки, несмотря на все усилия, не смогли держаться вместе: шлюпка Эспье была переполнена и отстала от остальных, которыми командовали Рейно, Лапейрер и Шомарей; осталась позади и шлюпка Моде. Еще дальше позади них плыл ялик. Любое усиление шторма могло безжалостно раскидать суденышки в разные стороны. Тем более, что с самого начала путешествия Шомарея совершенно не заботила судьба отставших. Его даже подхлестывала эта разница в ходовых качествах; подобное легкомыслие стало угрожающим после крушения на отмели Арген. Эвакуация происходила наспех, и впопыхах было забыто самое главное: приборы для определения собственных координат. Пришлось отдать карту Рейно и возложить на него обязанности по определению маршрута. Эта передача карты носила символический характер. С этого момента маршрутом будет заниматься он.
Была ли это та самая карта, на которую Шомарей, как он утверждал потом, собственноручно нанес маршрут и ориентиры? Неизвестно. Во всяком случае, удивляет сам факт, что он расстался с ней при таких обстоятельствах. Когда Ран произвел учет имеющихся запасов продовольствия, выяснилась еще одна непростительная небрежность: бисквиты и пресная вода были изъяты из трюма перед началом эвакуации, но в спешке их или забыли погрузить в шлюпки, или разделили не поровну. Таким образом, в шлюпке Рана имелось 18 бутылок воды, единственный мешок с бисквитами и чулок, наполненный сушеными грушами, – вот и весь запас на три дня, да еще десять бутылок вина, захваченных во время высадки в Санта-Крусе. Взяв на себя роль кока, Ран сам определил размер порций и время принятия пищи.
На борту большой шлюпки положение с провизией было лучше. Скорее всего о запасах для этой шлюпки позаботился сам губернатор: у них было 50 ливров бисквитов, 18 бутылок вина, 2 бутылки водки и 60 бутылок воды.
Обе шлюпки делали по пять узлов. Это позволяло им значительно опередить другие плавсредства. Хотелось бы знать, что чувствовал Шомарей, когда из виду исчезали обломки корабля и плот, на которых оставалось сто пятьдесят человек, брошенных им на верную погибель. Неужели в свои пятьдесят лет он настолько очерствел душой, что не мучили его угрызения совести, неужели не осталось в нем ничего, кроме инстинкта самосохранения, подсказывающего ему выкарабкаться любой ценой?!
В девять часов вечера вдали смутно показался африканский берег. Полчаса спустя стало ясно, что это мыс Мирик. Шлюпка поплыла вдоль побережья. Наступила ночь. Из-за резких изменений уровня морского дна шлюпка могла сесть на мель; поэтому было решено ночью стоять на месте, бросив якорь.
6 июля проход к берегу наконец был найден. Кроме того, вновь оказалась рядом шлюпка Эспье. В общих чертах день прошел благополучно, только жара постоянно усиливалась и к вечеру стала невыносимой. На шлюпки обрушивались песчаные вихри с побережья. На исходе дня разразилась гроза, и море буквально вздыбилось. По словам Рана, «в эту ужасную ночь многие окончательно пали духом. Кругом царил мрак, а когда ветер все же разогнал тяжелые тучи, лунные лучи плясали по огромным, бурлящим вокруг нас волнам, усугубляя ужас происходящего. Мы с командиром экипажа были на веслах, каждый из нас неотрывно следил за преследовавшими нас волнами, стараясь маневрировать так, чтобы не поворачиваться к ним бортом».
Утром 7 числа оказалось, что пропала одна из шлюпок. Впрочем, ни ее судьба, ни судьба остальных лодок не интересовала ни Шмальца, ни Шомарея. Отныне каждый был сам за себя! Людей начинала мучить жажда. Кто-то рисковал пить морскую воду, кто-то додумался взять в рот свинцовые пули, чтобы почувствовать их прохладу. День прошел трудно. Кое-кто из матросов просился на берег, правда, не очень настойчиво. Ночь принесла всем облегчение. Подул северо-западный бриз, подгоняя шлюпки, так продолжалось до утра.
8 июля стало ясно, что возникла новая опасность: кончилась вода. Большая шлюпка поделилась тремя бутылками. Матросы роптали. Они единодушно требовали высадки на сушу. Шомарей, в случае, если волнения зайдут слишком далеко, должен был перейти в большую шлюпку. Но смутьянов удалось успокоить; им объяснили, что цель путешествия уже близка. На исходе дня показался лес Гриез, находившийся в непосредственной близости от Сен-Луи. А к десяти часам на горизонте были замечены два судна: когда сблизились, оказалось, что это корвет «Эхо» и бриг «Аргус». Корвет просигналил шлюпкам. Со слов Рана, «они ответили, что мы с „Медузы“. По-видимому, наш ответ привел их в замешательство, потому что они повторили свой вопрос. Мы вновь ответили то же самое. Когда подплыли, корабль отдал швартовы, чтобы мы могли подняться на борт. Но сначала, когда мы еще были в шлюпке, один из офицеров спросил, что случилось с „Медузой“. Никто не ответил, и тогда я сказал: „Капитан вам сейчас все объяснит“.
Корвет «Эхо» стоял на рейде у Сен-Луи с 6 июля, перед этим он сделал большой крюк на запад, чтобы обогнуть отмель Арген. Бетанкур отмечал в судовом журнале: «Я был очень удивлен тем, что не нашел на рейде фрегата „Медуза“, который должен был значительно опередить другие суда и остальные корабли, входившие в состав дивизиона. Поскольку было условлено, что если мы потеряем друг друга, то встречаемся на этом рейде, я и решил встать здесь». Запись от следующего дня гласит: «Я с большим нетерпением жду встречи с фрегатом „Медуза“ и с остальными судами дивизиона. Мое нетерпение велико, так как стоять на рейде у сенегальского побережья в это время года небезопасно».
К полудню 8 июля появился наконец бриг «Аргус». Бетанкур поделился с капитаном Парнажоном своими опасениями по поводу «Медузы». В десять часов вечера были замечены две шлюпки. Бетанкур узнал о печальной судьбе «Медузы», потерявшейся на отмели Арген. Бетанкур ободрил потерпевших, приказал накормить их, расспросил о судьбе других лодок, плота и остатков корабля и методично зафиксировал состояние поступивших к нему на борт пассажиров. Кроме того, он приказал повесить на главную мачту сигнальный фонарь и жечь запалы, чтобы корабль был заметен и в темноте. Было также принято совместное решение послать «Аргус» на поиски жертв кораблекрушения. Шмальц составил инструкцию, адресованную капитану «Аргуса» Парнажону. Находясь на рейде у Сен-Луи, он считал, что уже имел право принять на себя права и обязанности губернатора. А поскольку бриг «Аргус» оставался в его распоряжении в Сенегале, то только он сам мог отдавать ему приказания. Итак, в этой инструкции от 9 июля Шмальц излагал свою версию событий, последовавших за крушением фрегата, в том числе обстоятельств, при которых был составлен плот. Затем следовало собственное задание, данное им Парнажону.
«После изложения вышеописанных событий сир Парнажон сможет иметь более полное представление о наиболее эффективных средствах выполнения поставленной перед ним задачи, а именно: оказать любую посильную помощь жертвам кораблекрушения, ведя их поиск в указанных пунктах, кроме устья реки Сен-Жан, куда он не в состоянии проникнуть. Таким образом, он проследует вдоль побережья до самого фрегата, до которого, возможно, сумели добраться по течению те, кто оставался на плоту».
По указанию Шмальца Парнажон должен был следовать вдоль берега до Портендика, так как, двигаясь в этом направлении, он должен был встретить на своем пути шлюпки с фрегата.
«Попав на борт фрегата, сир Парнажон приложит все усилия для спасения вынужденно оставленного имущества; особенно продуктов питания, не забыв при этом о трех бочонках, в которых содержится 90 тысяч франков, являющихся собственностью короля и предназначенных для различных учреждений в Сенегале. Эти три бочонка находились в отделении, где хранились запасы пороха, и не могли быть вывезены, так как во время эвакуации это отделение было полностью затоплено…» В помощь Парнажону Шмальц посылает Рейно, командира экипажа и бригадира трюма «Медузы».
Хочется верить, что, принимая это решение, он согласовал его с Шомареем, но скорее всего это не так. Отныне в глазах Шмальца Шомарей был всего лишь одним из подчиненных. Этим и объясняется тот факт, что три бочонка золота, провизия и имущество, брошенные на разрушенном корабле, волновали его больше, чем пострадавшие от кораблекрушения люди. Вернуть все это означало, в его понимании, удачный исход Сенегальской операции. Логика впереди человечности. Правда, нельзя отрицать, что он не забыл и о людях на плоту. Во всяком случае, он вспомнил о них в своей инструкции от 9 июля, где предположил, что они вернулись на фрегат. Справедливости ради заметим, что в тот же день Шмальц попросил английского губернатора подполковника Бризретона одолжить несколько небольших кораблей в помощь Парнажону.
Жертвы пустыни
Вечером 5 июля шлюпка д'Эспье перевернулась вблизи от берега, д'Эспье с трудом спасли. Он вновь взял курс на открытое море. Утром 6-го баркас снова направился в сторону суши. Все солдаты требовали немедленной высадки. Запасы еды были уничтожены практически за один день с согласия Эспье. На берег высадилось сорок пять пассажиров, на борту осталось сорок три; они поплыли обратно. Группой «ветеранов пустыни» командовал д'Англа, его помощником стал старшина Пети. Вот как ярко описывает свое поведение в этой ситуации сам д'Англа: «…Когда пришло время покинуть баркас, на борту которого мы не раз были на волосок от гибели, никто не захотел высаживаться: идти через ужасную пустыню без средств к существованию, подвергаться нападению хищных животных и дурному обращению со стороны мавров – вот какие опасности рисовало моим товарищам по несчастью их воспаленное воображение. В такой ситуации личный пример действовал сильнее любого приказа, и я без колебаний высадился первым…» В этом описании д'Англа приукрасил свое поведение и слегка поменял местами роли. В ту ночь море в очередной раз лишило его рассудка: он трясся от страха и мечтал лишь о том, чтобы наконец ступить на твердую землю. И он был не одинок! Все его рассказы о принятых им мерах защиты от мавров и хищников – плод его фантазии. На самом деле командование отрядом осуществлял старшина Пети. Дело в том, что, по очаровательному выражению одной из свидетельниц, д'Англа «был не в себе».
Описание событий будет неполным, если не рассказать о самом плавании четырех шлюпок, оставленных группой Шомарея и Шмальца. Оно почти полностью воспроизвело обстоятельства путешествия первых двух лодок. Однако они больше пострадали от шторма, поскольку их изначальное состояние было хуже: их экипажи быстрее пали духом, а офицеры не были в состоянии обеспечить высадку на берег. К тому же у них не было карт, а побережье между мысом Мирик и Сен-Луи представляет собой бесконечную цепь заросших кустарником дюн. Портендик, бывший некогда достаточно людным, поскольку являлся пунктом учета камеди, был уже давно разорен англичанами и не мог оказать никакой помощи. Наугад, имея в распоряжении лишь компасы, люди вели шлюпки на юг, не имея представления ни о пути, пройденном накануне, ни о своем местонахождении, ни о том, прошли ли они у же Сенегальский залив. Первой пристала к берегу шлюпка Моде, ибо ее экипаж взбунтовался. За ней последовала шлюпка Эспье. Затем – шлюпка Ларейрера. Эспье хотел, высадив вторую группу добровольцев, продолжить путь к югу. Но последние специально направили шлюпку на рифы, чтобы она пробила себе днище: они не хотели, чтобы лейтенант оставил их. За это время благородный Эспье подобрал на борт такое количество пассажиров ялика, что его шлюпка чуть не пошла ко дну. В общей сложности к Спн-Луи по суше вдоль берега направлялось сто шестнадцать человек. Они представляли собой пестрое сборище, состоявшее из солдат в разодранных мундирах и больших киверах, матросов в высоких головных уборах, офицеров в плащах и обвислых треуголках, гражданских лиц, одетых во что попало, женщин в солдатской одежде (среди них – девицы Пикар); одни были босиком, другие в подкованных ботинках, третьи – обуты по форме, четвертые – в шлепанцах. Палило солнце, каждый шаг по песку, забившемуся в обувь, становился пыткой. Людей мучил голод. У них кончилась провизия, и они ссорились из-за диких растений или крабов, годных в пищу. Африканский континент был мало изучен, поэтому слухи и легенды о нем заставляли людей на каждом шагу опасаться леопардов, львов, нападения мавров или смертельного укуса рептилий, чье зловещее шипение слышалось им отовсюду, особенно ночью. В их рядах не было согласия. Образовалось два лагеря. Моряки договорились убить богатых людей и завладеть их золотом. Примирило всех лишь появление мавров. Они оказались совсем не такими опасными, как представлялось раньше, предложили себя в проводники в обмен на оружие и приглянувшуюся им одежду. Они даже согласились поделиться едой, правда, она была чуть подпорчена. На следующий день после этой встречи, 10 июля, с брига «Аргус», плывущего по заданию губернатора Шмальца к Портендику, был замечен на берегу странного вида караван. Парнажон послал им бисквиты, вина и водки. Вечером того же дня их ждала еще одна встреча: с ирландцем Карнеттом, который, переодевшись мавром, вел по заданию английского губернатора поиск пропавшей группы. На этот раз они, уже вне всякого сомнения, были спасены. Карнетт снабдил их целой говяжьей тушей, которую они незамедлительно изжарили и без остатка съели, прежде чем снова отправиться в путь. Наконец 12 июля в полдень они добрались до реки Сенегал, пройдя перед этим через Комариное болото, где им пришлось пережить едва ли не самое трудное испытание за время этого перехода: нападение безжалостных насекомых. Так закончилось это вынужденное путешествие по Африканскому побережью.
Ветераны пустыни
Это были в основном солдаты батальона, высаженные Эспье 6 июля на мысе Мирик. Им предстояло пройти по пескам до Сенегала 400 километров. Первые два дня были умеренно трудными. На третий день людей начал мучить голод: «Было такое впечатление, что живот прирос к спине (как остроумно заметил д'Англа), а язык почернел и втянулся в глотку. Одной из первых жертв стала Элизабет Делю, жена капрала: она безжизненно рухнула на песок. При виде ее трупа наше больное воображение рисовало нам нашу дальнейшую судьбу. У нас даже не хватило смелости и присутствия духа на то, чтобы предать ее тело земле». И все же, повинуясь неосознанному и неконтролируемому желанию, муж несчастной похоронил ее на берегу моря, предварительно обезглавив… Он был настолько безутешен, что положил голову жены в котомку и не расставался с этой котомкой вплоть до прибытия в Сен-Луи. Там он скончался в больнице через несколько дней.
11 июля «ветераны» повстречали мавров и смогли наконец утолить жажду. Они также выменяли некоторое количество подпорченной пищи на ружья и порох. Но в тот же самый день они попали в плен к другому племени. По словам д'Англа, «хозяин изменился, горе осталось прежним». Он же подробно описывает тяжелые работы, к которым их принуждали (разгрузка верблюдов, поиск кореньев для костра), и мучения, которым подвергали их женщины племени: они посыпали песком еще не высохшие раны младшего лейтенанта.
13 июля они заметили бриг, но Парнажон либо не видел их, либо принял за мавров. Мавры старались поддержать их силы напитком, представляющим собой верблюжью мочу пополам с молоком: «Этот напиток не был неприятным, он даже выигрывал по сравнению с употреблявшейся обычно для питья тухлой водой».
Через два дня им повстречался ирландец Карнетт, переодетый мавром. Он передал им запасы риса, который некоторые ели просто сырым, и говядины, на которую все так жадно накинулись, что у всех началась резь в желудке и тошнота: «Один итальянец оказался настолько прожорлив, что на следующий день был не в состоянии пошевелиться: его необъятный живот, тяжелые вздохи и ухищрения, к которым он прибегал, чтобы подняться, – все это на некоторое время подняло общее настроение; посмеявшись над его причудливым видом, его подняли и помогли ему идти». Очевидно, Карнетт прибыл вовремя, ибо общий настрой оставлял желать лучшего!
8 июля их наконец заметили с брига. Парнажон прислал им провизию. До Сен-Луи им оставалось еще более 100 километров. Они добрались до Сенегала вечером 22 июля и встретили там исследователя Роджери и натуралиста Каммера, которые отделились от них по пути, были захвачены маврами и освобождены за выкуп. Среди «ветеранов пустыни» был некий исследователь Лешено, живописный портрет которого приводит Александр Ран: «Он прошел по пустыне около 100 лье, при этом оставался одетым, как полагается ученому на собрании в академии. Его черные шелковые чулки пришли в полную негодность из-за песка и прикрывали лишь верхнюю часть ноги. Но о чем бы он ни говорил, ему никогда не изменяла свойственная ему веселость». По всей видимости, не все ветераны видели мир в таком трагическом свете, как д'Англа. Многим удавалось сохранять оптимизм в самых неприятных ситуациях. А ведь эта группа потеряла в пути женщину и трех солдат.
Плот и его пассажиры
Для описания этой одиссеи мы располагаем прежде всего докладом инженера Корреара и хирурга второго класса Савиньи – важнейшим по количеству проводимых подробностей документом, – а также рапортом Кудена на имя министра по делам морского флота и сведениями, полученными Раном от одного из уцелевших пассажиров плота. Доклад же Корреара и Савиньи, по причинам, которые будут указаны ниже, является подозрительным и пристрастным документом. Его авторы поддерживают лишь одну из версий, а также при помощи этого доклада они сводят счеты, защищая свои политические убеждения. Но если освободить представленные ими факты от словесной шелухи, то можно добраться и до истины. Рапорт Кудена поразительно прост и ясен, но нельзя забывать, что составлен он офицером, старавшимся не запятнать честь флота. Кудена нельзя упрекнуть в неискренности, но порой его рапорт неполон. Наконец, страшный, мрачный доклад Рана, составленный с чужих слов, делает эту историю еще более странной. Основываясь на этих трех источниках, попробуем восстановить истинную и объективную картину событий.
За сооружением плота было поручено наблюдать лейтенанту Эспье. Позже, на следствии, он заявил: «Плот был построен самым надежным образом. Детали палубы крепились толстыми гвоздями и тросами. Плот имел размеры от 40 до 42 шагов в длину и от 22 до 24 шагов в ширину». Корреар и Савиньи придерживаются другого мнения. Они считают, что «изобретатели» плота сложили бы его более тщательно, если б проектировали для себя. Их описание плота необходимо исследователю событий, поскольку оно позволит понять, в каком положении оказались потерпевшие кораблекрушение. «Плот состоял из стеньг, рей, парных мачт, крепко связанных между собой. Основой плота служили две стеньги, положенные по бокам; еще четыре мачты такого же размера и прочности были положены попарно в середине плота. Остальные мачты лежали между первыми четырьмя, но были меньше по размеру. На эту основу было положено нечто вроде паркета из досок. Поперек плота было набито несколько длинных бревен, выступающих за его края метра на три с каждой стороны, чтобы повысить его сопротивляемость волнам. Также были сооружены своеобразные перила в сорок сантиметров высотой, и это было единственное заграждение от волн – такое решение приняли те, кому не было нужды в высоких бортах, ведь не им предстояло сражаться с волнами на плоту. К концам передней стеньги, лежавшей в основании плота, были прибиты две реи, соединявшиеся под углом и крепко связанные тросами: они образовывали носовую часть плота. Треугольное пространство между ними было забито разными досками и кусками дерева: носовая часть была около двух метров длиной, но прочность ее была невелика, кроме того, во время плавания она постоянно находилась под водой. Корма была незаостренной формы, как носовая часть, но длина ее тоже была значительной, а прочность – небольшой. Таким образом, безопасно было находиться лишь в центральной части плота…
Плот, с учетом носовой и кормовой частей, был двадцать метров в длину и около семи метров в ширину, на первый взгляд казалось, что он способен нести на себе двести человек, но на самом деле оказалось, что это не так. У плота не было собственных парусов и мачт. Во время нашего отплытия с фрегата на плот поспешно скинули бизань и грот-бом-брамсель, даже не потрудившись предварительно свернуть их, падая, эти паруса нанесли телесные повреждения нескольким членам экипажа, стоявшим на вахте; у нас даже не было тросов для установки рангоута.
На плоту находилось много мешков с мукой, положенных туда накануне, но не для того, чтобы служить нам пищей в плавании, а потому, что их не удалось как следует сложить на корабле, и тогда их переместили на плот, чтобы их не унесло в море; в нашем распоряжении оказалось шесть бочонков вина и две небольшие емкости с водой; как потом было сказано, все это было приготовлено для пассажиров плота…»
В этом вступлении к своему рассказу Корреар – Савиньи делают патетическое отступление, чтобы воз будить сочувствие к пережитым ими лишениям; это отступление очерчивает позицию, которую они занимали в данном вопросе: «На этом театре малых военных действий родилось столько боли, пережиты были такие ужасающие жажда и голод, что самые крепкие, неутомимые, опытные и работящие пали под ударами судьбы, в то время как более слабые и непривычные к усталости нашли в душах своих то, чего недоставало их телам, выдержали страшные испытания и одержали верх над этим ужасающим бедствием благодаря полученному воспитанию, высоким умственным качествам, благородству чувств. Именно этим свойствам своего характера они обязаны своим чудесным спасением».
Насколько циничны эти слова, можно будет понять из дальнейшего описания событий.
Окончание следует
Жорж Бордонов, французский писатель и историк | Перевела с французского С.Никитина
