Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №07 за 1960 год"

Африка! Африка!

Мне как-то ни разу не приходила в голову мысль о том, кто, собственно, отвечает за мою жизнь. Наверное, я так никогда и не заинтересовался бы этим вопросом, если бы в самолете, летящем из Каира в Хартум, не заглянул в маленькую книжицу. Брошюрка эта была издана суданскими властями в то время, когда там еще правил английский генерал-губернатор, и содержала различные советы и предупреждения путешественникам, направлявшимся в страну Белого, Голубого и Главного Нила. Книжица начиналась торжественным уведомлением о том, что человек, приезжающий в Судан (Автор был в Судане летом 1951 года. (Прим. ре д.)) , «берет ответственность за свою жизнь в собственные руки». Одним словом, как у Ильфа и Петрова, «спасение утопающих – дело рук самих утопающих».

Это обстоятельство вызвано тем, пояснял справочник, что в Судане много хищных зверей и «среди животных распространено бешенство». Затем педантично перечислялись все угрожающие путнику болезни: желтая и мальтийская лихорадка, проказа, бильгарциоз, слоновая болезнь, лихорадка черной воды, сонная болезнь, холера, чума, колики, менингит. Далее шли еще какие-то совсем уже таинственные хворобы вроде анкилостомоза.

«Никогда не выезжайте из Хартума без москитной сетки, специальной обуви и шлема от солнца! Опасайтесь заразных и смертельных укусов москитов, клопов, мух обыкновенных и мух цеце, скорпионов, змей!.. Всегда имейте при себе ДДТ, полюдрин или мепокрин, беркфильдский фильтр, банку горчицы, рвотное!» – предупреждала книжка.

Мне стало грустно от одной мысли, что ничего подобного у меня нет. Более того, стыдно признаться, но я понятия не имел о том, что же такое беркфильдский фильтр и полюдрин или мепокрин. А вспомнив о «специальной обуви», я пожалел, что оставил в Каире свои башмаки ленинградской фабрики «Парижская коммуна», сменив их на легкие сандалии – ненадежное произведение каирского сапожника, ловкую подделку под кожу зебу.

Листая книжицу дальше, я увидел фотографию: несколько полуобнаженных негров босиком шли по саванне. Внешний вид людей развеял мрачные мысли: несмотря на предостережения автора брошюры, они безбоязненно разгуливали по Африке нагишом. Правда, в руках у них были копья, но зато никакого беркфильдского фильтра я не обнаружил. Очевидно, можно обойтись и без него.

Тем не менее я вовсе не хочу сказать, что предупреждения брошюры лишены оснований и опасности преувеличены. Наоборот, поездка по стране показала, что ужасные болезни распространены там столь же широко, как нищета, а медицинская помощь столь же мизерна, как и просвещение.

Более половины столетия английские колонизаторы вершили судьбами этой страны. Сколько слов и речей было потрачено в британском парламенте и на страницах газет и журналов, чтобы доказать «цивилизаторскую роль», «бескорыстную заботу о развитии культуры и просвещения» на подвластных землях! И вот маленькая брошюрка рушит все эти горы вышколенного красноречия. Она предназначалась прежде всего для чиновников и дельцов, направляющихся в колонию. Ну, а местные жители, суданцы? О них не сказано ни строчки.

* * *

– Сабах-эль-нур! Доброе утро!– еще издали кричит эффенди Мансур, едва я появляюсь на пороге, и, пожав руку, смущенно добавляет: – Букра...

Вот уже много дней подряд я каждое утро отправляюсь в Министерство внутренних дел Судана с надеждой получить, наконец, пропуск в южные провинции страны. Министр говорил мне, что за разрешением дело не станет, но дни бегут за днями, а помощник министра г-н Мансур всякий раз встречает меня неизменным и лаконичным сообщением: «Букра» – завтра.

Однажды по поручению Мансура его слуга Хаммад проводил меня в управление по развитию национальной экономики. Там инженер Халеб ар-Расуль воодушевленно рассказывал мне о различных проектах расширения гезирской оросительной системы, строительстве гидроэлектростанций на пяти нильских порогах ниже Хартума. Чтобы точнее изучить режим великой реки, говорил инженер, предполагается установить на Голубом и Белом Ниле новейшие электронные счетчики и водомеры.

Электроника в наше время не такая уж редкость. Но тем не менее слова инженера производили какое-то особенное впечатление, вероятно, потому, что привел меня к нему человек, который еще недавно был... рабом в буквальном смысле этого слова.

Хаммад – мой проводник – не любит обнажать свое левое плечо, где ясно проступает рельефный шрам: клеймо, выжженное на теле. Не любит он рассказывать и о том, как в 1906 году на базаре в Омдурмане, где продают скаковых верблюдов и засушенных крокодилов, колониальный чиновник купил подростка-раба за 8 шиллингов...

В эти дни всякий раз, когда я вижу Хаммада, сейчас же вспоминаю инженера. Клеймо раба и электроника. Так вырисовывается образ этой удивительной страны, где еще зримое прошлое непостижимым образом сплетается со столь желанным будущим.

– Я бы на вашем месте не стал совершать путешествие на юг, – так сказал мне эффенди Мансур во время очередной встречи. – Почему?

– Дело в том, что южные провинции – особью районы, не похожие на остальную часть страны. Даже мы, жители Судана, мало их знаем. Генерал-губернатор объявил южные земли закрытыми провинциями даже для самих суданцев.

– Тем более там интересно побывать.

– Возможно, но дело это довольно рискованное. Мы запросили губернаторов южных провинций, смогут ли они создать вам необходимые условия. Ответ еще не получен. Этим и объясняется задержка с разрешением.

– Мне никаких особых условий не нужно.

– Но речь идет о самом элементарном, например: есть ли возможность поселить вас в гостинице. Отели там маленькие.

– Я могу остановиться на время в каком-нибудь частном доме.

– Уж не собираетесь ли вы жить в тукуле? Вы знаете, что это такое?

Откровенно говоря, я тогда очень смутно представлял себе, что такое ту куль – хижина негров в верховьях Нила, – и на всякий случай от ответа уклонился.

Разумеется, поездка на юг была связана с серьезными трудностями, но задержка с пропуском объяснялась еще одним обстоятельством, о котором не упоминал г-н Мансур. В правительственных учреждениях молодой республики в то время было еще много иностранных «советников» и «консультантов». Почти все они – недавние колониальные чиновники – активно не советовали пускать советского журналиста в страну, которую они шестьдесят лет хранили за семью замками, отрезав, по существу, от всего внешнего мира.

Колонизаторы не пускали туда даже исследователей. Исключение составляли лишь христианские миссионеры. Для них дверь в Южный Судан была всегда открыта. Люди в черных сутанах, обращая в христианскую веру черных язычников, помогали колонизаторам: они настраивали южан против мусульманского населения центра и севера страны. «Разделяй и властвуй» – древний принцип захватчиков.

...Однажды утром, когда я уже потерял всякую надежду получить пропуск на юг, явился Хаммад и сообщил, что эффенди Мансур хочет меня видеть.

– Вот и готово! – сказал Мансур, расплывшись в улыбке, и протянул мне длинную бумагу с большой печатью.

В ней было сказано, что мистеру такому-то, «подданному России (СССР), разрешается посетить провинции: Верхний Нил, Бахр-эль-Газаль и Экватория». При этом было оговорено, что данный документ не дает права открывать там магазины, учреждать коммерческие компании и предприятия, а также покупать земельные участки. Поскольку я не собирался стать ни фабрикантом, ни земельным магнатом, я тотчас позвонил в Суданскую авиакомпанию. Оказалось, что самолет в Малакаль – центр провинции Верхний Нил – улетает завтра, но все места заняты. Чиновник посоветовал наведаться вечером: может быть, кто-нибудь откажется от билета.

Я еще раз встретился с Майсуром.

– Когда будете знакомиться с жизнью южных племен, Не забывайте, что несколько лет назад Судан был колонией, – говорил он мне на прощанье. – Следы колониализма видны повсюду, а на юге они особенно ярки. Прошло слишком мало времени, чтобы можно было что-либо существенно изменить.

...– Вам повезло, – сказал мне вечером чиновник в конторе авиакомпании. – Из-за солнечного удара не может продолжать свой путь на юг представитель Ватикана.

Меня тотчас взвесили. Чиновник записал показание весов в книгу и крикнул своему помощнику, что в самолет можно еще добавить 42 килограмма груза. Как видно, папский нунций был весьма солидного телосложения.

Рано утром небольшой самолет мчался на юг, к экватору, к самому сердцу Черной Африки.

Через несколько часов самолет уже бежал по выжженному лугу на окраине Малакаля.

Я выглянул в окно. Возле приземистого строения из гофрированного железа переговаривались несколько полицейских в широкополых шляпах, украшенных султанами синих перьев. Рядом стояла большая толпа негров. Они показывали на самолет, что-то говорили друг другу, смеялись. Их стройные фигуры были опоясаны куцыми лоскутами ткани. Некоторые не имели и этой одежды. У всех были легкие кожаные щиты и по нескольку копий. Черная Африка...

Нуэры

Едва поднялся над горизонтом диск солнца, я отправился с Атаджем посидеть под сикоморой, похожей на исполинский зеленый гриб. Атадж иногда окликает негров, идущих из ближайших деревень в город на базар, ковыряется в их продуктах, кое-что покупает для гостиничной кухни. Многие ему давно знакомы, и Атадж не упускает случая рассказать мне о них какую-нибудь историю.

Вот подошел жилистый старик. Повязка через плечо, копье и маленький щит делают его похожим на римского воина. Два толстых кольца из слоновой кости туго сжали руку выше локтя, ряды бус на шее и белое перо на макушке. На ногах – тапочки и по три ряда медных колец у щиколоток.

Я уже заметил, что среди городских товаров наибольшей популярностью у нилотов пользуются тапочки. Разве только бусы, цепочки и серьги могут конкурировать с этим товаром. Очевидно, раньше они совсем не носили обувь и не умели ее изготовлять, а затем быстро оценили преимущество защищенных ног в колючей саванне. Сколько раз приходилось видеть здесь людей, вся одежда которых состояла только из пары тапочек, не считая колец и бус. Я слышал, что за пару прорезиненных туфель купцы получают шкуры крокодилов и хищных зверей, добытых с большим риском для жизни.

Старик поздоровался с Атаджем за руку, и они стали о чем-то весело болтать, как старые друзья. Шесть рельефных шрамов от уха к уху через высокий лоб говорили о том, что пришелец принадлежит к племени нуэров.

Почти все нилоты-мужчины делают себе на лице надрезы и шрамы, форма которых, как паспорт, свидетельствует о принадлежности их к тому или иному племени. Никто в Малакале не смог мне объяснить, откуда произошел этот обычай. Возможно, близким к истине будет такое предположение. Подобно тому, как солдаты разных армий отличаются своей военной формой, нилоты, не носившие никакой одежды, создали отличия на собственной коже. Эти племенные знаки, как правило, имеются лишь у мужчин, то есть у воинов.

Нилоты очень похожи друг на друга своей фигурой, украшениями и оружием. Но уже в первые дни моего пребывания в Малакале я легко различал на улице шиллуков и нуэров. Идет высокий, стройный человек, поджарый, с хорошо развитой мускулатурой, он похож на Давида Микеланджело, но изваянного из черного мрамора. В руках копье, от виска к виску цепочка бугорков, будто под кожу вставлены крупные горошины – это шиллук. Говорят, что специальный человек заталкивает им под кожу пепел какого-то растения – так получаются эти бугорки.

Такая же фигура, но на лбу шесть грубых шрамов. Это нуэр.

– Расспросите у него, пожалуйста, как делают эти знаки на лбу? – попросил я Атаджа, когда заметил, что нуэр собрался уходить.

– Такор сегодня развязал последний узелок и сейчас торопится в канцелярию губернатора, – сказал Атадж.

– Какой узелок?

– Несколько дней назад к нему прибыл гонец из города и принес веревочку с узелками. Такор каждое утро развязывал по одному узелку. Сегодня развязал последний – значит пришло время явиться в канцелярию.

– Разве у нуэров нет счета времени?

– Есть у них, кажется, какой-то счет по лунам, по разливам реки. Я точно не знаю, да и никто этим не интересовался. Узелки ввели англичане, с тех пор они и остались.

– А по какому делу его позвали?

– Такор сам не знает, поэтому-то он и заходил ко мне, чтобы выведать что-нибудь. Он вождь, а всех вождей нуэров вызвали насчет школы. У нас в гостинице сейчас живет один эффенди из Хартума. Он прибыл специально по этому делу. Здесь собираются открыть новую школу, в которой будут учить детей не только грамоте, но и тому, как лучше ухаживать за стадом, улучшать породу. Зебу у нуэров красивые животные, но молока дают мало и часто болеют. Я слышал, как один устаз говорил, что это все из-за соли. Ее здесь нет, поэтому зебу болеют. Вождей вызвали затем, чтобы они послали в эту школу по нескольку юношей.

– Пошлют?

– Кто знает, кроме аллаха великого и славного? Но думаю, что пошлют, раз правительство требует. Главное, чтобы потом эти ученые юноши пользовались доверием у своих людей. Сколько раз, бывало, вернется парнишка в свою деревню из миссионерской школы, а отец ему говорит: выбрось ты из головы все, что тебе мололи турки (турками нуэры называли англичан), а то мы тебя выгоним. На том дело и кончалось.

Я посмотрел вслед уходившему Такору. Он шел легко, быстро и был уже далеко, но на ровной дороге еще маячила его высокая фигура с коротким копьем и метательной палицей из эбенового дерева, черного и тяжелого, как вороненая сталь. Я вспомнил о рубцах на его лбу и вслух пожалел, что так и не пришлось ничего узнать об этом обычае.

– Это я видел много раз, – начал свой рассказ Атадж.– Ведь у меня две жены из их племени, и я хорошо знаю нуэров. Надрезы они делают тогда, когда мальчик становится мужчиной.

Он рассказал, что осенью, когда собран урожай дурры, в лесу созрели фрукты и ягоды, а трава еще высокая, зеленая и поэтому коровы дают много молока, у нуэров начинаются праздники, свадьбы и поминки. Даже если человек умер несколько месяцев тому назад, похороны его отмечают осенью.

Но самый радостный праздник – это посвящение юношей в мужчины. «Владыка стада» велит бить в барабаны, и все племя собирается в условленном месте. Мужчины уже провели коллективную охоту, и, возможно, им посчастливилось добыть жирафа, газелей, антилоп, а то и бегемота. Женщины приготовили просяное пиво. По знаку вождя начинается праздник, пляски идут три дня лишь с небольшими перерывами для отдыха. Всех юношей 14—15 лет собирают вместе, и специальный «хирург» наносит им на лбу шесть длинных глубоких разрезов. Эта мучительная операция, как правило, проделывается каменным ножом под шум и крики соплеменников. Такое жестокое испытание юноши должны перенести с честью и достоинством воина.

Затем их поселяют в специально построенные хижины, раны посыпают пеплом и прикладывают к ним целебные травы и листья. Проходит несколько недель, и когда раны заживут, праздник начинается снова. Отец вручает сыну быка, копье и щит. Родственники дарят украшения – перья, кольца, браслеты. Отныне юноша становится мужчиной – воином, охотником, пастухом.

Такор прошел этот обряд давно, лет пятьдесят тому назад, – продолжал Атадж. – Он уже старый, но очень хитрый и умный человек. Вы ведь знаете, что у нуэров вождей много и их не очень-то слушаются. Не то, что у шиллуков, которых вождь может приговорить даже к смерти. У нуэров все важные дела разрешают самые старые и опытные люди. Садятся в круг и рассуждают. Есть у них как бы диван такой, или, по-вашему, парламент. А боятся нуэры больше всего своих колдунов и жрецов, верят, что в них вселяются могущественные духи. Но Такора все уважают за его ловкость и ум. Вот сегодня, обратите внимание, он не пошел сразу в канцелярию, а сначала зашел ко мне и зайдет еще кое к кому разузнать, зачем зовут. А если почует что-то недоброе, вернется в деревню, соберет людей, сгонят они скотину – и в саванну. Попробуй найди их там, где нуэрам каждый кустик брат, а деревце мать. При англичанах они так часто делали. Теперь новое правительство, но люди все-таки еще опасаются, и нельзя их за это винить. Уж очень они натерпелись от колониальных солдат. Чуть что – пулеметы строчат по деревням, а то и пушки стреляют. И больше всех страдали нуэры. Английские комиссары ненавидели нуэров за их гордый характер и любовь к свободе. Мне раз пришлось быть при одном разговоре между Такором и британским чиновником.

Помолчав немного, Атадж поведал следующее.

Этому колониальному чиновнику нуэр оказывал различные услуги: приносил топливо (в городе в «нем недостаток), доставлял дичь из саванны и т. д. За эти труды чиновник решил его «облагодетельствовать» и распорядился отдать ему старый ангариб. Суданская кровать – ангариб представляет собой прямоугольную деревянную раму на четырех коротких ножках, зашнурованную веревками из травы. Старик посмотрел на подарок и спросил чиновника:

– А налог за нее ты тоже, наверное, будешь брать?

Получив отрицательный ответ, он продолжал:

– Все равно не возьму. На что она мне? Ведь я даже не смогу с ней убежать, если ты будешь подходить к нашей деревне. А твои солдаты все равно все заберут или сожгут. Пусть она тебе останется.

В другой раз молодой падре из католической миссии уговаривал Такора быть кротким и слушаться во всем чиновников. Разговор происходил на рынке, их окружала толпа негров.

– Чиновники говорят только одно: давай налог. А почему я должен отдавать свой скот даром?

– Так нужно, – проповедовал священник. – Должны же на что-то существовать чиновники, полиция – они поддерживают порядок, заботятся о вас.

– Я забочусь о своем сыне, дал ему быка и копье. А чиновник приезжает с солдатами, забирает у нас скот и говорит, что о нас заботится. Он нас обижает, и мы еще должны ему за это платить.

– Он выполняет свой долг, так нужно, – не унимался падре.

– Значит, если мы станем обижать чиновников, то они должны будут нам платить налог? – лукаво спросил старик, и толпа расхохоталась.

Я уже не раз слышал здесь рассказы о том, что сборы налогов нередко превращались в военные экспедиции. А колониальный комиссар в Малакале доносил британскому генерал-губернатору в Хартум, что военные расходы по сбору налогов то и дело превышают стоимость самой добычи. «Самое трудное для управления племя – это нуэры», – говорилось в донесении. Гордые, свободолюбивые и очень смелые, они постоянно восставали против власти колонизаторов.

(Продолжение следует)

Николай Драчинский