Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №06 за 2007 год"

Школа жизни в искусстве

Сейчас это может показаться странным, однако до начала ХХ века мир не знал режиссуры в современном смысле этого слова. Это понятие зародилось в России и связано с именами К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. Им же мы обязаны мыслью о том, что воспитание нового поколения артистов может и должно проходить при театре и в тесной связи с его жизнью. Сегодняшняя Школа-студия МХТ по-прежнему прекрасно иллюстрирует этот тезис.

Школа-студия МХАТ располагается в старинном театральном здании на углу Тверской и Камергерского переулка, буквально в нескольких шагах от служебного входа в Художественный театр.

Три ступеньки, заветная дверь с витражами… и забавная ручка в виде протянутой для рукопожатия ладони, которая словно говорит: «Мы рады вас видеть!» Мне навстречу выпархивает стайка студенток. Заметив, что я направляюсь ко входу, барышни на секунду останавливаются и звонко, чуть ли не хором, здороваются. Я удивленно отвечаю – и тут же ловлю себя на мысли, что стараюсь запомнить лица. Вдруг через пару-тройку лет увижу их на какой-нибудь афише?

Миновав небольшой холл, попутно откликаясь на приветствия совершенно незнакомых людей, начинаю подниматься наверх и еще на лестнице оказываюсь в своеобразном «портретном фойе» – только таком, в котором представлены актеры нескольких знаменитых театров одновременно. Фотогалерея из снимков дипломных спектаклей разных лет разместилась прямо в лестничных пролетах. Олег Ефремов, Олег Табаков, Алексей Баталов, Михаил Пуговкин, Валентин Никулин, Евгений Евстигнеев, Олег Басилашвили, Галина Волчек, Владимир Высоцкий, Ирина Мирошниченко, Евгений Миронов… Несмотря на то что на снимках им лет по двадцать, все они легкоузнаваемы.

Как тут не вспомнить рассказ Льва Дурова о том, как он поступал в школу-студию в 1950 году: «Меня допустили до третьего тура в Вахтанговском училище и во МХАТ. МХАТ мне понравился больше. Знаете чем? Портретами. Я ходил, смотрел: Тарханов, Москвин, Качалов, Тарасова – все эти портреты на меня действовали завораживающе. И подумалось: я окажусь в заведении, которое связано с такими грандиозными личностями. Тогда я еще вряд ли понимал, что они сделали, и смотрел на них, скорее, как на небожителей, а не как на реальных актеров, которые создали великий театр».

Система Станиславского

Наследник богатейшей московской купеческой семьи Алексеевых, Константин Сергеевич – по псевдониму Станиславский , – еще в юности почувствовал совершенно необыкновенную тягу. Необыкновенную – не потому, что человеку его сословия, дескать, не приличествовало изменять родовому занятию (так поступали многие), а поскольку профессии, которой он себя решил посвятить... вовсе, по сути, не существовало до него. Режиссура как особое искусство, сценическое сотворчество режиссера с «вверившим ему себя» артистом, понятие о спектакле не просто как о наборе сцен, но как о научно (именно так!) обоснованном целом со своей сверхзадачей, разными пластами игры и смысла – все это внес в мировой художественный лексикон отец русского академического театра. Ключевые понятия его знаменитой системы: стадии работы артиста над ролью, метод претворения в персонаж, игра «ансамблем» под руководством постановщика, который исполняет «роль», аналогичную дирижерской в оркестре, труппа как живой организм, проходящий разные стадии развития; и главное – теория причинно-следственных связей характера (то есть исполнителю следует не просто выучить текст драматурга и представить человека, этот текст произносящего, – нет, он должен вникнуть в причины, побуждающие персонаж действовать и говорить именно так, и тогда нужные слова естественным образом «выплывут» в его сознании). Это и многое другое сегодня – азы, известные с первого курса любому студенту-гуманитарию, а тем более студенту Школы-студии МХАТ. Иное дело, что по мере отдаления от нас во времени «золотой эпохи» самого МХТ в околотеатральных кругах стихийно возник некоторый поверхностный скепсис по поводу положений системы Станиславского. Ее стали, не особенно вникая, воспринимать как нечто «музейное», непригодное для современной практики. Безусловно, режиссерское искусство не стоит на месте, и копировать сегодня приемы самого Константина Сергеевича невозможно (он сам первый это предсказывал). Однако глядя на театр комплексно, «с высоты птичьего полета», нельзя не увидеть, что все новации и находки ХХ столетия, все эксперименты и «творческие бунты» – выросли раскидистым кустом из одного корневого основания, а именно теории Станиславского. Точно так же, как и большинство театральных школ западного мира – от школы Ли Страсберга в Америке до Королевской академии драматических искусств в Лондоне, – открыто провозглашают ее базовой в своем преподавании.

Спектакль «На дне» в МХТ. 1900-е годы. В роли Насти – Ольга Книппер-Чехова

Учиться и играть

В самом деле, Школу-студию МХАТ невозможно представить в отрыве от истории самого Художественного театра. Причем корнями своими эта связь уходит намного глубже, чем 1943 год, – официальная дата рождения нынешнего учебного заведения.

Начнем с того, что школы при МХТ возникали с начала прошлого века. Первую из них Станиславский и Немирович-Данченко открыли еще в 1901 году. С какой целью? Прежде всего они полагали, что любой театральный организм по прошествии некоторого времени «мертвеет» и ему становится необходим приток свежих сил. Так почему бы не взрастить их самим? К тому же в данном случае речь шла о поддержании и распространении учения Станиславского, которое реализовывалось в ту пору исключительно на этой сцене. А в качестве «сверхзадачи» отцы-основатели первой школы стремились к тому, чтобы в каждом провинциальном городе России появился свой маленький МХТ по образцу и подобию столичного.

Спустя четыре года Всеволод Мейерхольд решился на смелый эксперимент, создав вместе с другими мхатовцами настоящую творческую лабораторию – «Студию на Поварской». В ее недрах не просто развивались мхатовские традиции, но и разрабатывались новая актерская техника и новая, нестандартная режиссура.

С того самого времени школы (учебные заведения) и студии (так с легкой руки Мейерхольда стали называться театры, в которых выработка новых выразительных средств и обучение им шли по ходу репетиций и прогонов) возникали вокруг МХТ с завидным постоянством. О том, насколько значимые творческие поиски велись на этой сцене, свидетельствуют имена руководителей мхатовских студий: первую на определенном этапе возглавил Михаил Чехов, третью – Евгений Вахтангов.

Так продолжалось еще некоторое время после революции, однако к концу 1930-х годов ситуация резко изменилась. Из прежнего обилия школ при театре осталась лишь оперно-драматическая студия. А сам МХТ, изначально зародившийся как частный театр, в ходе национализации театров стал государственным. Награды, льготы, финансирование сыпались на него «сами собой». И тем острее чувствовал Немирович, к тому времени оставшийся у руля один, дефицит идей и упадок дела.

Выход из сложившейся ситуации он видел в основании нового учебного заведения, причем не просто школы, а «школы-студии». Что он подразумевал? Здесь можно вспомнить странную фразу, произнесенную Немировичем на том самом эпохальном совещании, где он впервые сообщил коллегам о своем замысле: «Школа должна учить не тому, что делают лучшие актеры Художественного театра». Смысл этого высказывания можно понимать так: создаваемое училище не должно стать точной копией того, чем являлся тогда МХАТ СССР им. Горького, а вырастить такое поколение артистов, которое будет способно обновить этот театр и, быть может, породить нечто принципиально новое. Отчасти фраза оказалась пророческой: 13 лет спустя, уже после смерти Сталина, именно в стенах школы-студии зародился «Современник», первый свободный русский театр, основанный «снизу», самими артистами-выпускниками, под предводительством Олега Ефремова. Да и сегодняшние руководители школы считают, что понятие «студия», содержащееся в ее названии, по-прежнему обязывает: она призвана не просто обучить студентов профессии, но в идеале, в каком-то высшем своем напряжении – породить новый театральный организм.

При том, что задуманное Немировичем заведение должно было «учить не тому, что делают лучшие актеры Художественного театра», преподавали в нем с самого начала именно они: сперва Москвин, Качалов, Книппер-Чехова, а позже – Массальский, Евстигнеев, Ефремов и другие. На протяжении многих лет крупнейшие артисты страны почитали за честь быть приглашенными на кафедры школы. Кстати говоря, это явление присуще исключительно русской театральной традиции. Во всем остальном мире преподают не артисты, а педагоги. Конечно, со временем некоторые из них приобретают известность, как Стелла Адлер или Ли Страсберг, но сложно представить себе, чтобы Роберт де Ниро или, скажем, Мерил Стрип открыли свою школу…

Другая особенность русских училищ – тесная связь с «материнским» театром, когда ученики принимают активное участие в его жизни. Есть, скажем, Французская консерватория – но она не при «Комеди Франсез». Есть знаменитая Джулиард-Скул в Нью-Йорке, но она функционирует при местном университете. У нас же школа чаще всего существует именно при театре, а положил начало этой традиции МХТ.

Мельпомена в цифрах

Школа-студия – заведение камерное: на сегодняшний день в ней учатся 256 человек. При этом она остается вузом национального масштаба, о чем свидетельствует количество иногородних – 46%. Факультетов три. На продюсерском сейчас учатся 47 человек, на постановочном – 67 (из них 47 технологов и 20 сценографов). А самый многочисленный факультет, разумеется, актерский: 111 студентов. Срок обучения актерскому мастерству – 4 года, по остальным направлениям – 5 лет. Образование для граждан РФ бесплатное, однако недобравшие баллов могут быть зачислены на коммерческой основе: семестр на актерском факультете обойдется в 92 800 рублей. Стандартная стипендия, которую выплачивают всем, кто прошел по конкурсу, составляет 800 рублей, отличники (в прошлом году с красными дипломами школу окончили 6 человек) получают на 200 рублей больше. Иногородним студентам и иностранцам бесплатно предоставляется место в общежитии. Что касается последних, то сейчас полный курс обучения проходят двое американцев и по одному студенту из Франции, Германии и Италии. Платят они за это 6 000 евро в год, по окончании учебы им выдается диплом российского образца. Для абитуриентов существуют подготовительные курсы. Набор в группы начинается в сентябре, стоимость обучения – 6 000 рублей за два месяца.

Темой экзаменационного проекта IV курса по кафедре костюма в этом году стал «XVIII век в костюме Западной Европы и России» 

Сессия на подмостках

При том, что школа-студия прежде всего ассоциируется с актерской профессией, «артист драматического театра и кино» – далеко не единственная специальность, которую можно здесь приобрести. Постановочный факультет, существующий со дня основания на равных правах с актерским, готовит художников и художников-технологов. А в 2005 году на базе кафедры менеджмента и экономики исполнительских искусств был открыт продюсерский факультет с направлением «театровед-менеджер». Кроме того, в некоторые годы набираются курсы режиссеров и драматургов.

Вскоре после основания на стенах училища появилась гордая табличка «ВУЗ», и в его обязательную программу вошли практически все предметы гуманитарных циклов: иностранные языки, полноценные курсы истории, литературы и так далее. Примерно тогда же во мхатовском «архипелаге» кафедр и отделов появился особый «остров» – научно-исследовательский сектор, занимающийся подготовкой и изданием трудов по истории театра.

Художник-технолог сцены должен не просто обладать инженерными навыками, но и, естественно, уметь чутко улавливать замысел спектакля

Однако, несмотря на полученное «звание», школа меньше всего напоминает традиционный академический «университет» или «институт». Взять хотя бы экзамены (мое первое появление в школе-студии совпало с сессией). Вот в ожидании прихода комиссии художники-технологи четвертого курса кропотливо колдуют над макетами. Из множества ювелирно-крохотных деталей на глазах вырастают миниатюрные декорации, совсем как настоящие – с двигающимися частями, игрушечными скамеечками, водопадиками… «Главная задача технологов состоит в том, чтобы перенести работу художников-сценографов в трехмерное пространство, – поясняет старший преподаватель кафедры И.В. Миляев, помогающий своим воспитанникам готовить экспозицию. – В начале семестра каждый студент выбирает эскизы, и к его окончанию из плоского изображения должен получиться трехмерный макет, наглядно иллюстрирующий, как все будет «оживать» и работать в спектакле. Вот только что мы обсуждали, как будет течь вода и в какой цвет ее лучше подкрасить…» Пока мы общались с Иваном Валерьевичем, аудитория, походившая сначала на мастерскую с ее творческим хаосом, преобразилась в аккуратный выставочный зал. Еще несколько минут (осталось подмести последний мусор) – и экспозиция готова.

После «прогулки по вернисажу» отправляюсь на премьеру. В такой форме – три действия с одним антрактом – сдает зачет по актерскому мастерству третий курс, руководят которым заслуженные артисты России Михаил Лобанов и Алексей Гуськов. В классе, то есть в зрительном зале, свободных мест практически нет: собрались педагоги, студенты, сотрудники школы. Играют три отрывка из разных по жанру драматургических произведений. Роковые страсти, кипящие в горьковской ночлежке, сменяются утонченно-интеллигентными сценами из чеховской «Дуэли», за ними – искрометный «Веер» Гольдони, с зажигательными танцами на грани буффонады. Совершить столько перевоплощений в одном спектакле и для опытных актеров наверняка непросто, но ребята справляются с задачей виртуозно. Не знаю, как насчет высоких оценок (обсуждение проходило за закрытыми дверями), но по крайней мере овации публики они вполне заслужили…

Школьные истории – 1

Лучший способ познакомиться с историей школы-студии – заглянуть в архивы музея МХАТ, который находится неподалеку, в доме № 3-а по Камергерскому переулку. Тем более что именно это высокое серое здание с гулкими лестничными маршами, а точнее, его второй и третий этажи, ныне превращенные в хранилище фондов, и были отданы шестьдесят четыре года назад под… Впрочем, все по порядку. 26 апреля 1943 года, на следующий день после смерти Немировича, газета «Правда» опубликовала постановление Совнаркома об увековечении памяти народного артиста Союза ССР. Пункт 3-й этого документа гласил: «Основать при Московском орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Художественном Академическом театре им. М. Горького школу-студию имени Вл. И. Немировича-Данченко». Ничего себе «предлагаемые обстоятельства»! Вокруг война, смерть, голод, разруха, а тут вдруг – театральная школа! Но если попытаться восстановить ход событий, то многое станет на свои места. Начнем с того, что еще в ноябре 1940 года Немирович послал председателю Комитета по делам искусств Храпченко письмо-ходатайство, где называл создание школы «ближайшей и неотложной задачей», объясняя это тем, что «молодые актеры, приходящие из других театров, в большинстве случае не могут, ввиду специфических требований Художественного театра, удовлетворить ни руководство, ни режиссуру». При том, что в том самом сороковом году состоялась премьера обновленной постановки «Трех сестер» и триумф был полным, шквал хвалебных рецензий вызвал в душе мастера только раздражение. Он писал: «Эти комплименты по адресу коллектива вводят в заблуждение самый коллектив. Он может думать (да и думает!), что все необходимое постиг и крепок на этом пути…» Вскоре после гневных строк и последовало то самое ходатайство. Любопытно, однако, что Немирович не попытался хоть как-то ускорить прохождение по инстанциям столь, казалось бы, важной для него бумаги. А ведь когда того требовали обстоятельства, он умел и вмешаться. К примеру, когда в 1942 году был сослан его коллега и единомышленник, режиссер и театральный педагог Сахновский, впоследствии ставший первым ректором школы-студии, то Немирович напрямую обратился к Сталину: «Лучший из имеющихся у меня двух-трех (режиссеров. – Ред.) В.Г. Сахновский выслан из Москвы… Если можно, дорогой наш покровитель, помогите вернуть его». Через два дня ссыльный получил телеграмму: «Вы свободны. Ждем». В случае со школой он почему-то медлил. Лишь спустя три года, 21 марта 1943-го, Немирович созвал к себе на квартиру руководство театра с тем, «чтобы поговорить о школе». За это время ее идея успела оформиться и вылилась в его представлении в «нечто другое: студия-школа или школа-студия». Тогда же Владимир Иванович наконец обратился с ходатайством к самому «отцу народов». Это послание фактически оказалось предсмертной просьбой мастера: 25 апреля он ушел из жизни. Сложно сказать, насколько это обстоятельство повлияло на решение Сталина, однако просьба была выполнена безотлагательно. Школа-студия сразу получила путевку в жизнь, а вместе с ней и прописку по адресу: проезд Художественного театра (так с 1923 по 1992 год именовался Камергерский переулок), дом 3-а.

Выпускной спектакль «Мандат» по пьесе Николая Эрдмана был поставлен в 2007 году и идет на учебной сцене

Новые веяния

Студенческие спектакли – это не только способ проверить и оценить знания учащихся. Каждый показ – лишняя возможность для них проявить себя и быть замеченным. Удачные спектакли, даже не обязательно дипломные, сейчас идут по нескольку лет. Так, поставленная Аллой Сигаловой хореографическая миниатюра «Кармен. Этюды» не сходит с афиш студенческого театра уже второй год, а «Январь» по пьесе Йордана Радичкова даже вошел в репертуар Театра Пушкина. Так что к выпуску каждый студент имеет в активе по четыре-пять серьезных ролей.

Не говоря уже о том, что все ребята обязательно заняты в спектаклях МХАТ. Исконная связь школы-студии с театром, конечно же, никуда не делась. Сейчас, например, его художественный руководитель Олег Табаков заведует здесь кафедрой актерского мастерства, как некогда ею заведовал Олег Ефремов. Однако если традиционно занятия вели исключительно артисты МХАТ, то с недавнего времени со студентами работают представители еще четырех московских театров: «Сатирикона», «Табакерки», МТЮЗ и Театра Пушкина. Правда, порой из-за этого случаются небольшие «творческие конфликты», когда руководитель курса приглашает выпускника в свой театр, а Табаков предлагает место во МХАТ. Обычно в этих случаях уходят к мастеру курса. Бывает и так, что курс специально набирается режиссером «для себя». Так, в прошлом году практически целый выпуск, который вел Константин Райкин, пополнил труппу «Сатирикона».

«Вообще прошли те времена, когда нас сравнивали с «монастырем», то есть когда школа была, по сути дела, закрытым заведением, существовавшим исключительно «при театре и для театра». И это проявляется не только в том, что мы пользуемся услугами актеров и педагогов, не работающих во МХАТ. Если советская театральная школа была изолирована от других искусств, – студентам не разрешали сниматься в кино, за это могли выгнать и выгоняли – то теперь у нас, напротив, приветствуется ранняя профессионализация. На мой взгляд, это правильнее. Ведь театр – не искусство скрипача, где необходимо многолетнее оттачивание техники. Здесь все происходит быстрее. Если человек одарен, то ему порой требуется лишь небольшая «шлифовка». Иногда проходит год-два – и студента уже начинают всюду приглашать. Кстати, то, что удачные спектакли теперь подолгу идут на разных сценах, в том числе и на новой сцене МХТ, – тоже новшество. Раньше давали сыграть разве что премьеру на малой сцене, и то это считалось очень почетно. Теперь же у наших ребят к концу учебы есть не только навыки плавания в маленьком бассейне, но они уже понимают, что такое река, море, океан по имени театр».

Профессор Анатолий Смелянский руководит школой-студией с 2000 года

Мы беседуем с доктором искусствоведения, профессором Анатолием Мироновичем Смелянским, руководящим школой-студией с 2000 года. В первую очередь меня интересует, как сочетаются в ее стенах верность традициям с необходимостью не отставать от общего развития мирового театра.

«Разумеется, у нас по-прежнему уделяется большое внимание изучению классической системы Станиславского. Однако недавно вошла в преподавание в определенном объеме и техника Михаила Чехова. При том, что в целом являясь продолжением метода Станиславского, она отчасти вступает с ней в полемику. Впитаны нашей школой и принципы игрового театра, предложенные Мейерхольдом. Сейчас у нас больше внимания уделяется ритмико-движенческим дисциплинам, то есть языку актерского тела. Раньше в школе-студии преобладала трактовка учения Станиславского как системы психологического актерского мастерства. Но ведь это не совсем так! Потому что сам Константин Сергеевич никогда не отделял психику от физики и, в конце концов, пришел к идее метода физических действий, и даже пригласил Мейерхольда преподавать у себя в оперно-драматической студии.

Хотя, конечно, в глазах мировой общественности наша школа по-прежнему остается «осененной» – идеей Художественного театра, Станиславским… Многие верят, что в России владеют особым секретом обучения артистов, прививки, как они говорят, «метода» Станиславского. Поэтому с 1980-х годов, как только открылась страна, у нас начались активные контакты со всем миром. А в 1990-х возникли устойчивые международные программы. 15 лет назад мы запустили обмен с Национальным театральным институтом Юджина О’Нила (штат Коннектикут), 10 лет назад – аспирантскую актерскую программу совместно с Институтом высшего театрального образования при Гарвардском университете».

Изменились ли за последние годы сами студенты?

«Надо сказать, что сейчас абитуриенты в целом хуже подготовлены, малограмотные, поскольку общий уровень образования резко снизился. Нам даже придется ввести со следующего года в программу обучения русский язык. Но не думаю, что это катастрофа для нас. Здесь ведь другой принцип отбора. Мы смотрим, насколько человек эмоционален, может ли он претворить эту эмоцию в действие, подвижно ли его воображение, как он поет, насколько ритмичен. Это связано не с образованием, а совсем с другими вещами. А добрать знания можно и здесь, у нас же много гуманитарных дисциплин.

Вообще, знаете, я с каждым новым студентом обязательно знакомлюсь вот здесь, в этом самом кабинете. Так вот один паренек из маленького провинциального городка на вопрос о том, чем он занимался до поступления, ответил: «Не знаю…так, слонялся… да шпаной был». Такая характеристика подойдет миллионам ребят – хороший парень или девчонка, но лоботряс и бездельник, без ясных ориентиров в жизни. Попав сюда, уже через год они становятся совсем другими людьми: понимают, что это не тусовка, что тут нужно вкалывать с 9 утра до середины ночи. Поэтому, кстати, удобно, что общежитие рядом, на Тверской. Иначе бы они просто не успевали на метро! Мы и иностранцам не делаем никаких поблажек. Мне тут англичане заявили: «Какие в субботу занятия? У нас запрещено парламентом!» Нет уж, дорогие мои, мы работаем 7 дней в неделю».

Кстати, по статистике, из группы в 30 человек за первые два года отчисляют троих, а то и четверых. И даже на третьем курсе расставания тоже случаются: ребята попросту не выдерживают нагрузки. В том, насколько она велика, я смогла убедиться, что называется, на себе.

Школьные истории-2

В том же 1943 году в Москве , а затем и в других городах Союза появились объявления о приеме на первый курс. В них говорилось: «Школа-студия готовит: а) артистов для пополнения труппы МХТ, б) организаторов постановочной части (завпостов, руководителей сценических цехов, художников-светооформителей, техников сцены). Срок обучения на обоих отделениях – 3 года». Возрастной ценз на актерский факультет определялся от 17 до 25 лет, а на постановочный – от 17 до 30. Едва ли мхатовские корифеи могли предположить, какой ажиотаж вызовут скромные анонсы. Только на актерский было подано более 1 500 заявлений. И это при том, что основная часть молодежи в тот год была на фронте! В результате строжайшего отбора до «решающих конкурсных испытаний» допустили всего 280 абитуриентов. Из них 31 человек в итоге стали студентами актерского факультета, а 20 были приняты на постановочный. Наконец 20 октября состоялось официальное открытие нового училища. Уроки актерского мастерства в расписании стояли ежедневно, утром и вечером. Выходные? Едва ли кто-то из живших – иначе и не скажешь – в школе-студии замечал их отсутствие. «Василий Иванович Качалов не вылезал из школы, – вспоминал впоследствии один из первых выпускников, Иван Тарханов. – Помню: горит свечечка, и он читает монолог Ивана Карамазова, а потом нас заставляет что-нибудь читать». Достоевский в те годы был запрещен как «антисоветский писатель», однако кто-то уговорил Качалова сыграть для студентов знаменитую сцену двойного монолога Ивана Карамазова и Черта. Пришлось баррикадировать двери и наглухо зашторивать окна. О том, какое доверие существовало между мастерами и их воспитанниками, свидетельствуют и полулегальные встречи с Ахматовой, Пастернаком, Рихтером, нередко проходившие в этих стенах. Хотя, конечно, существуя в рамках системы, школа выполняла и некоторые ее «предписания». Так, наряду с занятиями сценической речью, пластикой, этюдами, изучением литературы, истории искусства и театра, уроками манер, которые вела Елизавета Григорьевна Никулина, урожденная княжна Волконская, в обязательном порядке изучалась история СССР, с характерным для того времени упором на историю партии. Рассказывают, что на экзамене по этой дисциплине строгий преподаватель спросил не слишком разбиравшегося в предмете Михаила Пуговкина: «Какая была обстановка перед 1905 годом»? Тот, не растерявшись, глядя прямо в глаза педагогу, ответил, стукнув кулаком по столу: «А вы как думаете? Россия стонала!» За это ему поставили тройку и отпустили с миром. Увы, доучиться Михаилу Ивановичу так и не удалось. До третьего курса он успешно скрывал, что поступил всего с пятью классами образования, но обман все-таки открылся, и тут же последовало отчисление. Что, правда, не помешало Пуговкину стать прославленным артистом. Впрочем, в первые годы существования нового театрального училища таких случаев, когда приходили студенты, не окончившие среднюю школу, было много. Одни умудрялись параллельно заниматься на рабфаке, чтобы получить аттестат зрелости, а другие, поизобретательнее, находили и более оригинальные выходы из положения. Сосед Пуговкина по общежитию Игорь Дмитриев тоже был «недоучкой» – с 9 классами. Когда Сахновский объявил ему, что придется идти в школу рабочей молодежи, будущий народный артист России пришел в ужас. «Опять эти поезда, которые ходят туда-сюда, не знают, где они встретятся, да и встретятся ли когда-нибудь… А я даже сдачу никогда не мог посчитать!» – описывал позже Игорь Борисович свой ужас перед необходимостью заняться математикой. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Узнав, что в авиационном институте недавно случился пожар, в котором сгорели документы абитуриентов, Дмитриев отправился туда. Там он настолько убедительно доказывал, будто его аттестат находился именно здесь, что в качестве подтверждения сошла почтовая квитанция, по которой документ якобы был отослан. В результате импровизированного спектакля исполнитель получил-таки желанную справку об утрате аттестата. Принеся ее в канцелярию, он честно поведал всю историю своему наставнику Николаю Павловичу Хмелеву. «Ну что же, я думаю, что вы сдали второй экзамен по актерскому мастерству. Идите, учитесь», – сказал тот. Подобных историй – тысячи. Одни из них можно найти уже только в архивных документах, другие до сих пор передаются из уст в уста. Каждая из них – живой портрет не только ее героев, но, по большому счету, своей эпохи, а вместе они создают тот легендарный ореол, который, пожалуй, и составляет главное очарование школы-студии.

Один день из жизни…

Дождавшись конца экзаменационной поры, отправляюсь в школу-студию на целый день, с тем чтобы с головой окунуться в ее жизнь.

На часах еще нет десяти, однако коридоры школы уже напоминают муравейник, где каждый занят делом. Вот на небольшой площадке перед аудиторией, в которой распевается приятный баритон, три девушки отрабатывают какой-то танец, отсчитывая ритм: «Раз, два, и раз два три!» Чуть дальше по коридору одни мальчишки таскают стулья, другие неподалеку разбирают костюмы… Несмотря на всеобщее оживление и творческий настрой, все это напоминает не столько богемную жизнь, сколько хорошо организованный рабочий лагерь, где царят самодисциплина и порядок, который ребята, между прочим, тоже поддерживают сами: «Кто бросил пластиковый стаканчик? Братцы, убирайте за собой!» – слышу я из соседней аудитории.

 – Это в твоих же интересах! – смеется в ответ на мое восхищение всеобщей сознательностью студент четвертого актерского курса Роман Маякин. – У нас вот тут недавно один парень рубашку свою бросил в общую кучу, а когда хватился – ее уже разодрали на костюм бомжа для этюда.

Сперва отправляюсь на лекцию по истории зарубежной литературы у второго курса. Выслушав длинный список произведений испанской драматургии, который диктовал студентам преподаватель, даже я, выпускница филфака, была несколько озадачена. И, признаться, ничуть не удивилась возгласу с последней парты: «А мы это все успеем за семестр?» – «Вы не думайте, это они сейчас кажутся такими несобранными, – с улыбкой обернулся ко мне профессор, услышав жалобную реплику. – К экзаменам станут гораздо серьезней». Видно, выбора нет – придется успеть…

А мне надо спешить на занятия по вокалу у четвертого курса. «Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная…» – вдохновенно выводит рыжая красавица. Я уже вновь готова громко выразить свое восхищение, но преподаватель Марина Владиславовна Смирнова спешит меня остановить: «Только не вздумайте их хвалить! У нас сейчас очень напряженный период – подготовка к экзамену, так что расслабляться никак нельзя. Курс очень загружен, поэтому мы припозднились и сдаем номера, как видите, после сессии. Вообще на пение отводится четыре семестра. За это время, конечно, оперные партии освоить невозможно, да такой задачи перед нами и не стоит. Ребята должны научиться владеть собственным голосом. Ведь часто в спектакле нужно пропеть какую-то музыкальную фразу, а сделать это грамотно и органично без подготовки невозможно».