Текст книги "Букет красных роз"

Автор книги: Владислав Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Смерть сержанта Левочкиной

Не знаю, как сейчас, а в годы застоя были популярны коллективные поездки в лес за грибами. Начиная с первой декады августа и до середины сентября, по пятницам, ближе к полуночи, метро наполняли пассажиры в повидавших виды плащах и телогрейках; давно просившихся в утиль, но специально хранимых для такого случая шляпах, кепках и беретах; в непременных резиновых сапогах и с корзинами разной конфигурации и величины. Любители «тихой охоты» спешили к проходным своих предприятий, откуда их везли в заповедные места автобусы, оплаченные профкомами по статье «культурно-массовая работа».

В редакции газеты, где я тогда служил, грибников тоже было немало. Как правило, наши ночные автобусные экспедиции совершались в Ярославскую или Владимирскую область, или, на худой конец, в какой-нибудь отдаленный глухой район Московской. С наступлением слякотной и холодной погоды число энтузиастов поохотиться за подосиновиками и опятами заметно убывало, и тогда взамен «Икаруса» нам выделялся «рафик», в котором могли разместиться от силы восемь человек, даже, если корзины сгрудить в проходе и сидеть всю дорогу скрючившись, не имея возможности вытянуть ноги.

В ту поездку, помнится, она была последней в сезоне, пас отправилось пятеро. Кроме меня, еще старший выпускающий Дмитрий Павлович Чекрыжов, верстальщик Виктор Васильевич Макаров и заместитель ответственного секретаря Анатолий Вениаминович Соловьев, прихвативший с собой соседа, который был представлен нам как Иван Михайлович Михайлов, ведущий архитектор проектно-строительного института и, между прочим, убежденный старый холостяк. В этой компании я оказался самым молодым, мне тогда только что стукнуло сорок, а мои сослуживцы уже приближались к пенсионному возрасту, да и новый наш сотоварищ по грибной утехе, судя по седому ежику и заметно обрюзгшему лицу, был их ровесником или самую малость моложе.

В путь мы отправились около часа ночи. После жаркой дискуссии, в ходе которой было названо несколько адресов, где грибы обязаны расти до поздней осени. Решили далеко не забираться, а поехать под Верею. Здесь, как клятвенно заверил Виктор Васильевич, боровиков он нам не гарантирует, но чернушек для засолки по корзине мы уж точно наберем. Так как выбран был его маршрут, он перебрался на сиденье рядом с водителем, чтобы тот не пропустил нужный поворот, а мы, оставшись втроем в салоне, получили возможность устроиться на ночевку, можно сказать, в самых комфортных условиях. По крайней мере я заснул мгновенно и проспал бы, наверное, всю дорогу, если бы не вынужденная остановка – неожиданно заглох мотор.

Водитель Володя, молоденький парнишка, тоже, кстати, заядлый грибник, добровольно вызвавшийся отправиться с нами в поездку, смущенно объяснил, что поломка, видимо, серьезная, а машина ему не очень знакома, так что повозиться придется основательно. Автомобиль тогда еще считался роскошью, мы же все были люди, как говорится, среднего достатка, так что среди нас не оказалось ни одного хоть мало-мальски сведущего в устройстве двигателей внутреннего сгорания, а потому ни делом, ни советом помочь мы Володе не могли. Для приличия потоптавшись немного у кабины и выразив сочувствие шоферу, мы забрались в «рафик» с намерением поспать, сколько придется, но минут через пять выяснилось, что сон поголовно у всех пропал, и тогда Дмитрий Павлович, человек весьма рассудительный, предложил слегка перекусить, чтобы как-то скоротать время.

Естественно, бутерброды с колбасой и яйца вкрутую запивали мы водочкой – у каждого была припасена бутылка, которую предполагалось осушить после окончания экспедиции, но уж раз случилась непредвиденная остановка, то, как выразился Дмитрий Павлович, «что ее, родимую, беречь, на обратном пути притормозим у первого же сельпо – и нет проблем!»

Русский человек, как известно, употребляет спиртное исключительно для того, чтобы всласть поговорить по душам, и мы тоже не стали тут исключением. Вначале разговор вертелся вокруг предмета нашей экспедиции – где, когда и сколько было собрано каждым белых, груздей или рыжиков, какие у кого рецепты засолки и маринования, правда ли, что французы едят мухоморы, а немцы, те, вроде бы, вообще, кроме лисичек, никаких других грибов не признают. Вот, когда помянули немцев, и начались военные воспоминания.

Все мои спутники были фронтовиками, а Дмитрий Павлович и первый-то бой принял совсем неподалеку отсюда, у деревни Петрищево, где казнили знаменитую Зою Космодемьянскую. Выпили за светлую ее память, помолчали, а потом тот же Дмитрий Павлович, аккуратно шелуша очередное яйцо, со вздохом заметил, что, конечно, Зоя совершила подвиг, но скорее в плане моральном, а в военном отношении ее действия никакой пользы не принесли, и конюшня, которую она пыталась поджечь, совсем неподходящий объект для партизанской диверсии. По ее разумению, надо было найти, к примеру, штаб или склад с горючим. Да только какой спрос с девчонки, которая вчера еще в куклы играла и никакого понятия не имела о войне. А война, мать ее туды, – штука страшная и мерзкая, и совсем не женского ума дело.

Тут разгорелся небольшой спор, насколько вообще оправданно участие женщин в боевых действиях. Сошлись па том, что мера эта была вынужденная, и что, конечно, без санитарок или там прачек армия обойтись не может. Согласились, что толк был и от летчиц, правда, сбивали их немцы нещадно. Ну, еще некоторые девушки, занимавшиеся стрельбой в кружках ОСОВИАХИМа, вполне годились в снайперы. У Анатолия Вениаминовича в полку была снайпер Маруся, фамилию он запамятовал, – да ее никто по фамилии и не звал, а только по имени, – так она за полгода записала на свой счет восемнадцать фрицев.

А погибла чисто по женской глупости. Ведь женщина она везде остается женщиной, старается при любом удобном случае красоту навести. Вот и эта Маруся, находясь на огневой позиции, вытащила зеркальце из нагрудного кармана, может, воспользовавшись затишьем, челку хотела поправить или прыщик какой рассмотреть, а солнечный зайчик выдал ее присутствие, и немец не промахнулся.

Тут-то и взял слово молчавший доселе наш новый знакомый.

– Извините, что вмешиваюсь, но я так полагаю, любая смерть на войне, мужчины ли, женщины, она вроде бы чистая случайность. Ну, не сделай мой товарищ полшага в сторону и не подорвался бы на мине, не выскочи наш комбат по малой нужде из блиндажа, и пролетела бы впустую шальная немецкая пуля. А все же есть какая-то таинственная предопределенность в том, что одни погибают, а другие, вот как мы, остаются живы. Если не возражаете, расскажу про смерть одной девушки, а уж вы рассудите, как считать ее гибель – глупой, безрассудной или еще какой.

Иван Михайлович отхлебнул немного из кружки, зажевал корочкой и, справедливо посчитав наше молчание за знак согласия выслушать его рассказ, откашлялся в кулак, закурил сигарету и повел свое повествование ровным хрипловатым голосом, делая редкие паузы, когда хотел затянуться поглубже.

– Не знаю, как у вас, писателей-журналистов, полагается об этом предупреждать или нет, только, хотя история фактическая, и я лично был ее свидетелем с первого, можно сказать, момента, но вот про самый ее конец, это мне уж потом в госпитале стало известно.

Значит, вначале обрисую обстановку. Май сорок третьего года. Сталинград позади. И мы и немцы готовимся к Курской битве. Величайшему, как потом историки определят, сражению Второй мировой войны. Но до нее еще почти два месяца, и тут нам выпадает редкая удача. Часть наша вошла в 52-ую армию, а та в Степной военный округ. Если помните, был такой недолгое время. Потом, когда битва началась, переименовали его в Степной фронт, а уж в конце осени во 2-ой Украинский. Располагались мы в глубоком тылу, километрах в ста от передовой. Словом, находились вдали от бомбежек и артобстрелов, считайте, почти как на отдыхе. Боевой задачей нашего саперного извода являлось сооружение небольшого укрепрайона в излучине одной речушки, впадающей в Оскол, а в дальнейшем, если обстоятельства вынудят, возведение переправы для подтягивания резервов к фронту. Теперь-то я понимаю, что эта работа делалась фактически для вида, чтобы ввести в заблуждение противника, а на деле маршруты переброски войск нашими генералами определены были совсем другие. Но для полного правдоподобия в том месте, где якобы предполагалось навести мост, была установлена для его охраны зенитная батарея. Батарея – это, конечно, сильно сказано. Две 37-мпллиметровые пушечки да крупнокалиберный пулемет ДШК. А боевой расчет этого артиллерийского соединения составляли одни девчата, и командиром над ними была сержант Катя Левочкина, о которой и будет моя история.

У вас, конечно же, сразу может возникнуть предположение, что между зенитчицами и саперами вовсю вкрутились военно-полевые романы. Так вот, ничего подобного не происходило, хотя обстоятельства вроде бы должны были способствовать этому. Находились мы в каком-нибудь километре друг от друга – они на опушке рощицы, спускавшейся к речке, а наш взвод в бывшем хуторке, от которого после немецких наступлений и отступлений остались пять печных труб, пара полуразрушенных обгоревших сараюшек, служивших раньше пристанищем для домашней животины, и густые палисадники сирени. В общем, как бы это поточнее сказать, фактически отношения между нами установились, как в большой семье, где старшие братья опекают сестренок. Ко всему прочему можно дать и такое объяснение, зенитчицы все были городские недотроги, вчерашние студентки с математических факультетов – в артиллерии ведь главное быстро произвести точный расчет. Ну, а в саперы-строители, сами, небось, знаете, направляли мужиков без особого образования, как правило, уже женатых и многодетных, все больше колхозничков, кроме лопаты, пилы, молотка да топора другой техники не знавших. Словом, для любовной ситуации чумазые землекопы-плотники и аккуратненькие защитницы чистого неба, согласитесь, совсем не подходящий вариант.

Так тихо-благородно и продолжалось это добрососедство, пока не получили саперы пополнения в лице нового командира взвода младшего лейтенанта… – Тут Иван Михайлович вздохнул и сделал паузу, видимо, вспоминал его фамилию, а она оказалась проще простой – … Михаила Иванова. Прежний комвзвода был ранен, находился на излечении в воронежском госпитале, и когда вернется в строй никто не знал, а пока его обязанности исполнял старшина Лепикаш, сорокалетний хохол, коренастый, жилистый, спорый в работе, но за нею никогда не гонявшийся. Надо сказать, что под его руководством и при личном участии блиндажик девчатам-зенитчицам саперы соорудили по высшему разряду. В таком и штаб дивизии не стыдно было бы разместить…

Иван Михайлович снова замолчал и обвел нас смущенным взглядом:

– Извините, товарищи, может, это совсем лишние подробности? Я ведь их привожу просто для лучшего уяснения фактического положения дел на тот момент. Может, надо как-нибудь покороче, а?

– Все путем! Валяйте дальше в том же духе! – подбодрил соседа Анатолий Вениаминович.

Тот, получив одобрение, прикурил от гаснувшей сигареты новую и продолжил рассказ.

– Значит, события стали развиваться следующим образом. Миша Иванов, хоть он и хорохорился, старался выглядеть солидно, и приказы отдавал строгим голосом, по фактически был наивным мальчишкой девятнадцати с небольшим лет. Призвали его со второго курса строительного института, быстренько погоняли на курсах младших командиров, выдали новенькое обмундирование, гимнастерку уже с погонами, сапоги, правда, не хромовые – яловые, и отправили в действующие войска. Он, когда назначение получил, воображал, что сразу попадет в боевую обстановку, все прикидывал, как вести себя под обстрелом противника, чтоб, не дай Бог, труса не праздновать, А если придется в рукопашную идти, то как орудовать саперной лопаткой? На курсах висел плакат, где были показаны разные приемы действия этим шанцевым инструментом, но практического обучения не было.

В общем, ехал юноша в самое пекло войны, а попал в цветущий сиреневый сад, где ночами заливаются соловьи, где по пояс стоят некошеные душистые травы, где журчит тихонько речка, а по-над берегом в березовой рощице еще один цветник – девичий.

Что там долго говорить, в день прибытия на место прохождения службы встретилась младшему лейтенанту девушка-сержант, и влюбился он в нее с первого взгляда. Ну, а после третьей или четвертой встречи и она призналась в ответном чувстве.

Нельзя сказать, чтобы Миша Иванов был красавцем. Долговязый, лицо самое обыкновенное, к тому же по причине фактического недоедания худое, скулы выпирают. Фигура, правда, стройная, подтянутая – в школе и институте волейболом увлекался. Самым приметным, пожалуй, были у него волосы – темно-русые, отливающие золотом, по природе волнистые, да только стриг он их «под бокс» – тогдашнюю модную короткую прическу.

Катя Левочкина, если честно, тоже красотой не блистала. Маленького росточка, пухленькая, круглолицая, носик вздернутый, но глаза большие и синющие-синющие. В таких, как говорится, утонуть можно. Вот младший лейтенант и утонул. А, действительно, товарищи, ведь это та еще загадка природы: как находят друг друга влюбленные?! Среди зенитчиц девчата были просто загляденье, а вот, как магнитом, притянула к себе Мишу далеко не самая из них симпатичная.

Фактически и у него и у нее это было первое настоящее большое и сильное чувство. Нельзя же, согласитесь, брать в расчет любовные записочки в десятом классе да прижимания на студенческих вечеринках, когда патефон заиграет буржуазный танец танго. И как всякая первая любовь была она у них чистой и робкой. Может, дошло бы дело и дальше нежных слов и поцелуев, только срок их счастью отпущен был очень короткий – всего неделя. Точнее – семь вечеров. Днем, как ни крути, требовалось исполнять службу.

Саперы с пониманием отнеслись к сердечным страданиям своего нового командира, как бы сейчас сказали, «болели» за него. Ну, безусловно, не обходилось без шуточек и многозначительных подмигиваний. Что касается девчат-зенитчиц, подозреваю, каждая, наверное, все-таки немножко завидовала, что не она стала предметом обожания.

Теперь перехожу к их последнему свиданию…

Голос у Ивана Михайловича дрогнул, он сделал глубокую затяжку и, видно, перебрав дыма, зашелся в кашле. Чтобы подавить его, отхлебнул пару глотков из кружки, но закусывать не стал, а просто обтер ладонью губы и, извиняюще улыбнувшись, пробормотал: «Не берет она меня что-то сегодня». Заканчивал он свой рассказ несколько сбивчиво, порой с трудом подбирая слова, уставившись в одну точку.

– На последнее свидание с Катей Мишу будто кто-то подгонял. Солнце только-только стало клониться к западу, а он уже и побрился, да и брить-то еще особо нечего было, и подворотничок на гимнастерке сменил, и сапоги надраил, и все на часы поглядывал.

Старшина Лепикаш не выдержал, подошел, сказал тихонько, мол, вы уж не томитесь, товарищ младший лейтенант, ступайте куда собрались. Ему, то есть старшине, не впервой на хозяйстве оставаться, так что порядок будет обеспечен, да и никаких проверяющих, по его данным, сегодня не будет. Ну, а уж если вдруг понадобится начальству командир взвода, то тут добежать недалеко.

Миша, естественно, обрадовался, но, боясь уронить себя в глазах подчиненного, пролепетал смущенно, что пусть товарищ старшина ничего такого не думает, а идет он к зенитчицам сугубо по делу – те хотят еще одну запасную огневую позицию оборудовать и попросили посоветовать, где ее лучше разместить. Вот он и хочет, пока светло, сориентироваться на местности.

Хитрый хохол, конечно, знал, к кому и зачем идет его командир, но игру принял и понимающе кивал головой. А потом сорвал с куста белой сирени большую пушистую ветку и, протянув ее Мише, сказал, что, хотя тот и направляется на батарею по серьезному делу, однако к девушкам все-таки без цветов приходить неудобно. И еще он посоветовал прихватить плащ-палатку, потому как на небе появилась темная хмара.

Тут, скажу вам, щеки у младшего лейтенанта совсем пунцовыми стали, но он безропотно взял и ветку сирени и плащ-палатку и пошел по знакомой уже тропинке к рощице. Саперы, сгрудившись в кучу, наблюдали с улыбкой, как их командир, начав идти подчеркнуто неторопливо, все убыстряет и убыстряет шаг. Понятно было, что торопит его любовь. Когда Миша Иванов отшагал, наверное, уже две трети пути, бойцы услышали зловещий рокот мотора. Из-под той самой темной тучки, на которую показывал старшина Лепикаш, вынырнул и устремился в их сторону немецкий истребитель-штурмовик. В типах самолетов саперы не шибко разбирались, и у всех осталось убеждение, что это был ненавистный «мессер». Странно, что он летел один. Видно, где-то еще у линии фронта откололи его от стаи наши «ястребки», да упустили из виду, и теперь он был безумно зол, и ему хотелось поскорее облегчить свое брюхо.

«Воздух!» – пронзительно закричат старшина, и бойцы скатились в траншею. Но наш фальшивый укрепрайон фашиста не заинтересовал. Он на бреющем пролетел над хуторком и пошел прямиком на рощицу.

Миша Иванов, когда тоже увидел приближающийся самолет, отпрыгнул с тропинки в густую траву, вжался лицом в землю и замер, боясь пошевелиться. А потом он услышал пальбу зениток, а потом разрывы бомб. «Значит, девчата промазали» – с жалостью подумал он и поднял голову. Над рощицей, где стояла батарея, поднимались густые клубы дыма. Ему послышались, а может, просто почудились женские крики и стоны, и вроде один голос был Катин. Он вскочил и побежал к батарее.

А в это время немец, сделав крутой вираж, спикировал на рощицу и сбросил, видимо, последнюю бомбу, потому что больше не стал набирать высоту и разворачиваться, а взял обратный курс на запад. И тут он увидел, что на пути его стоит русский офицер. Он догадался, что это офицер, потому что тот, стрелял в его самолет из пистолета – единственного офицерского оружия. «До чего же тупы эти русские! – наверное, подумал немецкий летчик. – Он что, не понимает, что пули его хилого ТТ лишь поцарапают обшивку моего металлического красавца? Он что, забыл, что сделан из костей и мяса, которые очень легко перерезать свинцовой очередью?» И «мессер» слегка клюнул носом и в упор выпустил в безрассудного русского офицера смертоносную струю.

Миша попятился, будто его изо всей силы толкнули в грудь и рухнул на спину. А немец, пролетая над траншеей, где укрывались саперы, торжествующе-насмешливо покачал крыльями: мол, я свое дело сделал, ауфвидерзеен!

Саперы видели, как нелепо погибал их комвзвода. И как только «мессер» показал им хвост, выскочили из укрытия и побежали туда, где упал младший лейтенант Михаил Иванов. А еще раньше из дымящейся рощицы выскочила девушка зенитчица. Расстояние между ними было большое, и саперы, конечно, не могли разглядеть ее, но они и так знали, что это сержант Катя Левочкина, светлая любовь их молоденького командира.

А Миша Иванов лежал неподвижно, прижав к сердцу багряно-красную гроздь сирени. Любимая девушка склонилась над ним и стала целовать его лоб, губы, закрытые глаза. Подбежали саперы, молча встали полукругом. Потом старшина Лепикаш медленно снял пилотку, нагнулся к Кате, легонько отстранил ее и тихо приказал бойцам расстелить плащ-палатку и положить на нее младшего лейтенанта. Пока укладывали Мишу на зеленый брезент, Катя увидела в траве пистолет, подняла его, прислонила к груди и стала тихо покачивать, будто убаюкивала ребенка. Саперы, озабоченные тем, как будет сподручнее нести своего командира, не обращали на нее внимания и оглянулись только тогда, когда раздался глухой звук выстрела…

– Вот и вся, товарищи, история, – заключил Иван Михайлович и начал прикуривать новую сигарету.

Никто из нас не проронил ни слова, и неизвестно, сколь долго продолжалось бы это гнетущее молчание, если бы не распахнулась дверца «рафика» и не объявил бы шофер Володя радостным голосом.

– Полный порядок! Можем ехать аж до Смоленска!

Виктор Васильевич нас не подвел. Лес, куда мы прикатили, действительно оказался грибным. В основном росли в нем не поштучно, а целыми семьями черные грузди, снисходительно называемые чернушками, и поздние подберезовики – стройные крепыши с темно-коричневыми матовыми шляпками. Посчастливилось мне углядеть в опавшей листве тройку белых, и еще срезал несчитанное число сыроежек да десятка два фиолетовых рядовок – их дилетанты обходят стороной, а то и брезгливо сшибают сапогом, принимая за поганки, хотя этот гриб хорош и в жареном виде и для засолки. Словом, к «рафику», который оставлен был под присмотром шофера на большой светлой поляне, перепоясанной нешироким ручейком, я вернулся первым. Справедливости ради скажу: управился я быстрее всех не потому, что такой уж грибной ас, а потому, что как раз не переоцениваю своих охотничьих способностей в поиске трубчатых и пластинчатых и корзину беру с собой весьма скромных размеров.

Володя несказанно обрадовался моему раннему возвращению. Он дал мне наказ через каждые пятнадцать-двадцать минут сигналить, чтобы наши могли выйти на этот звуковой маяк, подхватил свое шоферское ведерко, заменившее ему корзину, и рванул в лес наверстывать упущенное.

А денек выдался на редкость погожий. Небо ясное, безоблачное. Солнце припекает совсем по-летнему. С берез с легким шелестом слетают, кружась, листья. На уже оголенные веточки рябины пауки развесили серебристые кружева. Какая-то пичуга робко тренькает незамысловатую песенку. Я расстелил у кабины «рафика» телогрейку, снял сапоги, устроил их вместо подушки, лег, вытянувшись во всю длину, сладко зевнул и задремал. Перед глазами поплыли грибы, которые я только что собирал, и встреченная по пути куртинка больших лесных ромашек, и горевший красным костерком молодой клен и бесшабашный зеленый кузнечик, запрыгнувший в мою корзину.

Проснулся я от всплесков воды. На берегу ручейка сидел на корточках спиной ко мне раздетый по пояс Иван Михайлович и, зачерпывая пригоршнями воду, плескал ее себе на грудь, на плечи, на бока, а, изловчившись, и на широкую покатую спину. Закончив эту процедуру, – судя по довольному покряхтыванию, доставившую ему немалое удовольствие, он разогнулся, – снял подотканную под брючный ремень ковбойку и не спеша стал растираться ею. Может, потому что солнце светило ему в глаза, и он не заметил, что я не сплю, а может, просто потому, что давно привык к своему телу, Иван Михайлович без смущения выставил его, что называется, напоказ. Я невольно содрогнулся, увидев, что почти от самого левого соска и до бедра кожа была стянута в огромный уродливый рубец, почему-то напомнивший мне лунный кратер, снимок которого был недавно напечатан в нашей газете.

Иван Михайлович постоял минуту-другую, подставив свое искореженное тело ласковым солнечным лучам, потом, решив, что оно уже достаточно обсохло, натянул майку, влажную ковбойку повесил для просушки на ближайший куст, вытащил из кармана брюк пачку сигарет и спички, закурил, сделал глубокую затяжку, выпустил колечками дым и широко улыбнулся каким-то своим хорошим добрым мыслям.

Солнце светило вовсю, и под его лучами седой ежик Ивана Михайловича отливал золотом.

1995 г.