Текст книги "В глубине Великого Кристалла. Том 2"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Зачем он стал рассказывать ребятам эту историю? Ведь и один на один с собой не всегда он вспоминал ее с охотой. Смутное было чувство. С одной стороны, до сих пор грела радость, с которой начинал он тогда эту “Сказку”. С другой – конец-то печальный. Да еще с неразгаданной тайной, с берущей за душу мистикой. Правда, и в этом была какая-то своя прелесть: как в жутковатых детских снах про незнакомые города. Но и горечи хватало.
…Началось это месяца через два после смерти тетки. Валентин потосковал, оборудовал в тетушкиной комнате домашнюю студию, поругался и перестал общаться с Валентиной, сел раскапывать архивы, наткнулся на позабытые рисунки с мальчишкой-рыболовом и… задумался. Кто он, маленький Князь? Куда потом девался? Будь у Валентина хоть какой-то талант прозаика, он обязательно сел бы сочинять об этом пацаненке сказку. Вроде “Маленького принца”. Но единственное, что Валентин умел “в смысле писательства”, – это корявыми фразами нацарапать сценарий любительского мультфильма. (“Да еще составлять высосанные из… докладные для Артура, да? У, с-сволочь…”).
В те дни он забыл и об Артуре, и обо всех на свете горестях. Поддавшись какому-то неведомому ранее, ласковому вдохновению, Валентин взялся набрасывать историю мальчишки, который поймал в бочке золотую рыбку. Обижали мальчишку в школе и на улице, не понимали толком ни мать, ни отец, ни дед с бабкой, вот и унесла его рыбка на неведомый остров, где стал Маленький Рыбак владыкой сказочного княжества. Друзей нашел. Но появились, конечно, и враги…
Дня три сидел Валентин неотрывно, с головой ушел в радостную работу. Потом случился перепад настроения…
В общем-то из-за пустяка. Из-за дурацкой рецензии некой критикессы А.Марчелинской на его иллюстрации к сборнику современных сказок “Большие пароходы и Маленький Капитан”. А.Марчелинская кисло констатировала, что при первом рассмотрении иллюстрации составляют впечатление “довольно милое”, но когда их слишком много, они “вызывают нечто вроде оскомины своей излишней манерностью, которая порой недалека от границы слащавости…”. От этой фразы Валентин осатанел, и первой мыслью было ехать в столицу и бить там редакционные морды. Остановило лишь то, что человек, которого прежде всех следовало подвергнуть этой справедливой акции, – дама… Она же в следующем абзаце дала маэстро Волынову еще одну оплеуху:
“И вообще в последнее время, открывая то одну, то другую детскую книгу, видишь там все тех же утонченных, большеглазых и достаточно симпатичных, но удивительно похожих друг на друга юных персонажей. Их узнаваемости вначале радуешься, как встрече со старыми знакомыми, потом это начинает, мягко говоря, утомлять. И уже не вызывает удивления, если в читательских отзывах прозвучит фраза: “Эти волыновские мальчишки навязли у нас в зубах”…”
Остервенелость Валентина дошла до высшей точки. Неужели эта дура возьмется утверждать, что его Том Сойер и, скажем, Сережка из “Судьбы барабанщика” похожи друг на друга? Или Питер Пэн напоминает Витьку Щелкуна из “Школьной рапсодии”? Или пацаны из лихой книжки “Рыжие петухи на тропе войны” чем-то сродни мальчикам Достоевского?..
Но скоро злость и возбуждение угасли. Пришла унылость (не первый раз так было, потому что не первый раз журналистские дамы, писавшие о детских книжках, лягали его). Нет дыма без огня, и, наверно, эта А. Марчелинская во многом права. Он себе набил руку до автоматизма, и “волыновские мальчики” кочуют из книги в книгу. Причем такие, каких в жизни, конечно, не бывает. И мультфильмы его такие же… Ну и что же, что он душу вкладывает? Теперь и об этом “вкладывании души” Валентин думал с виноватостью и чуть ли не с опаской. Словно в его привязанности к своим нарисованным героям (а заодно и к “Репейнику”, и к ребячьей жизни вообще) могли усмотреть какую-то ущербность.
В таком состоянии и нашел его Сашка. И не стал жалеть.
– Очередной приступ меланхолии усомнившегося в своей гениальности мастера?
– Пошел ты… – скорбно сказал Валентин.
– Угадываю причину с трех раз… – И угадал с первого: – Борзописучие тетушки накакали в душу!
Он, Сашка, умел видеть Вальку насквозь. Ибо знали они друг друга с дошкольных времен. И дружили с тех же пор.
Казалось бы, чего между ними общего? Валя Волынов – тихий мальчик, художник, сплошной гуманитарий. Сашка Гордеев – технарь, не знавший в детские годы разницы между “Герникой” Пикассо и “Троицей” Рублева (и не ведавший о них обеих). К тому же – хладнокровный уличный боец, спокойно швыряющий перед схваткой очки подальше в траву, чтобы не раскокали во время боя… Однако же что-то тянуло не похожих мальчишек друг к другу…
Ну, Вальку-то, пожалуй, понятно что. Не обязательно даже сам Сашка. Иногда – просто возможность сбежать из-под строгой теткиной опеки в дружную и веселую семью Гордеевых – как на каникулы. А бывали и такие моменты (когда Валька стал постарше и пообщительнее), что он, увлекшись новыми приятелями, надолго охладевал к Сашке с его паяльниками, компьютерными платами и конденсаторами. Тот не обижался, невозмутимо ждал. Словно изначально был уверен, что Валька никуда не денется, вспомнит о нем в конце концов. И Валька вспоминал, приходил… И Сашка смотрел на него понимающе. Порой даже слишком понимающе. Как, например, сейчас.
– Бабы-критикессы виноваты, а рычишь на меня, – сказал он.
– Да я на себя больше…
– А-а! Гложешь свою душу: “Они правы, а я плохой”… Тебе бы плюнуть на них, но ты не можешь, интеллигент промозглый. Потому что боишься и стесняешься…
– Чего?
– Влюбленности в своих мальчишек…
– Ты что имеешь в виду, кретин?! – взвился Валентин.
– Да ничего такого. Просто я говорю, что ты создал себе идеал – маленького рыцаря в куцых штанишках и пыльных сандаликах. С острыми расцарапанными локтями и репьями в спутанных волосах… И на основе этого идеала лепишь и пускаешь в свет своих героев. А бабы-рецензентши то умиленно охают, то клеймят тебя за повторяемость и подражание самому себе: “Почему они у вас похожи друг на друга?” А похожи они трогательным сочетанием внешней беззащитности и внутренней отваги. Волыновский стиль…
– Ну и что здесь плохого? – ощетиненно спросил Валентин.
Сашка терпеливо сказал:
– Все хорошо… Кроме одного. Ты боишься своей привязанности к пацанам – и нарисованым, и живым, – словно за тобой следит куча недругов. И будто тебя могут обвинить во всяких грехах – от инфантильности до черт знает чего…
– А что ты думаешь, – хмыкнул Валентин. – И по правде могут. Это самый простой способ, если захотят свести счеты…
– Ну что поделаешь… От себя-то все равно не убежишь. Ведь “волыновские мальчики” – это ты сам.
– Если бы…
– Я неточно сказал… Я о том, что их корни – в тебе. Эти мальчики – такие, каким ты сам хотел быть в детстве, да не получилось. Тетушка твоя, вечная ей память, была прекрасным человеком, но одного не умела – обращаться с детьми. Вот и старалась поскорее сделать тебя большим. С семи лет рядила тебя во взрослые костюмы с жилетками, расчесывала рыжие кудряшки и водила тебя по выставкам и лекциям. И гоняла в художественную школу… А ты душою рвался скинуть отглаженные брюки и сорочку с бабочкой и удрать к озеру или на футбольную площадку. Хотя и робел при этом…
– Ну, положим, в художественную школу я ходил без понукания… И вообще ты малость утрируешь.
– Может быть… малость. Но так или иначе, а корни твоих книжных и киношных пацанов в твоей ностальгии по детству. По тому, о котором ты мечтал и которого тебе не хватило… Разве я не прав?
– Ты прав, – мрачно согласился Валентин. – Но ты будто вспорол мне брюхо и выложил передо мной на широкий стол мои собственные потроха. А это не очень приятно…
– Ну извини. Я не хотел потрошения, думал только о небольшом кровопускании. Для оздоровления организма…
– Когда мясник лезет в хирурги…
– Ладно, не бурчи… Сейчас залечим твои раны… – Сашка раскрыл потрепанный портфель и достал узкую бутылку с пунцово-золотистой наклейкой.
– Силы небесные… – осторожно сказал Валентин. – Мои глаза не врут?
– Не врут, – хмыкнул Сашка.
Это был “Ноев ковчег” двенадцатилетней выдержки.
– Неужели такое еще можно достать в наши времена? Где взял?
– Гонорар… Склепал одному светилу программу по выходу за пределы пересеченных временных эллипсов. Ну вот он и…
– И молчал! Изверг…
В этот вечер (а точнее, уже ночью) Валентин и поведал Сашке о своем замысле. О фильме про маленького Князя и о том, как сперва радовался, а потом охладел.
– У тебя обычная история всех нетерпеливых талантов, – проницательно заметил Сашка. – Пока рождение замысла и первые наброски, в душе горение. А как приходит время воплощения, будничной работы, начинается слюнявая депрессия…
– Может быть, – покаянно согласился Валентин. – А ты сам-то попробуй нарисуй сто тысяч картинок…
Вот тут Сашка и выступил со своей идеей: о машине, воплощающей замыслы автора в фильм. Не о простом компьютере, который делает промежуточные фазы и множит кадры, а “твоем соавторе, Валечка”.
Валентин сперва не принял это всерьез. А Сашка увлекся. Завалил жилье Валентина деталями и несколько месяцев подряд паял, монтировал, склеивал, отлаживал. Причем под руку шло все, что попадалось в доме. Даже адмиральскую трубу, несмотря на протестующие вопли Валентина, Сашка пустил в дело: забрал от нее объектив с узорчатым кольцом и превратил его в глазок-окуляр. Объяснил, что именно через это стекло надо будет наблюдать готовые кадры.
– Потому что суперкинескоп очень маленький, без увеличения ты ни фига не разглядишь. А с окуляром – голография, стереоэффект…
Сашкина машина оказалась чудом. В щель приемника-графоскопа (Сашкин доморощенный термин) заправлялись несколько форматных рисунков с фоном и персонажами фильма, запускалась программа с разверткой эпизода, и машина, помигав индикаторами и погудев, сама запускала действие, записывала на магнитную ленту… Одно неудобство: просматривать отснятые сцены приходилось в глазок со стеклом от трубы (большой суперкинескоп нового поколения Сашка еще только конструировал). Зато изображение было изумительным. Плоские персонажи обретали объемность (несмотря на то, что зритель наблюдал за ними одним глазом). Они вроде бы и сохраняли условность рисованных фигурок, но в то же время оживали. Не только за счет движений, но и за счет… какого-то одушевления, что ли. В общем, не поймешь. Их объемность была вовсе не объемностью героев кукольных стереофильмов, а нечто совсем другое – переход нарисованного героя в иное качество, уже не подвластное автору. И в иное пространство, ибо плоский экранчик не только обретал глубину, но и расширялся в поле зрения до размеров реального мира… А синтезатор безошибочно наделял каждого героя речью со своими интонациями и тембром, самостоятельно придумывал для них целые фразы и диалоги. Непонятно, сама ли машина сочиняла музыку или подбирала в громадной своей памяти малоизвестные и подходящие мотивы, но мелодии, сопровождавшие кадры, тоже всегда были очень удачные…
– Почему ты не возьмешь патент на эту штуку? – теребил Валентин Сашку. – Это же переворот в мире мультипликации!
– Подождем. Неизвестно еще, что получится на большом экране… Да и вообще надо посмотреть…
– Что еще смотреть?
– Как наша голубушка поведет себя дальше…
Фильм был готов примерно на треть, когда случилось необъяснимое. Запланированный эпизод (очередной разговор Маленького Рыбака и рыбки Золотинки) не остановился, где полагалось. Уже без всякой заложенной программы Рыбак и Золотинка продолжали на берегу беседу, причем была она “не по делу”…
– Ты не бойся, – говорила рыбка. – Я ведь не боюсь. Это неправду говорят, что умирают один раз… Это не так…
– А что хорошего, если много раз? – печально и настороженно спрашивал мальчик.
– А это не хорошо и не плохо, это просто один из законов Великого Кристалла, который вечен… Но про такие законы я расскажу в другой раз, Князь. А пока делай, как я говорю. Носи меня всегда с собой. И помни: золотая рыбка может выполнить лишь одно-единственное желание…
Что за чушь?..
Валентин торопливо отмотал назад пленку, чтобы повторить эпизод. И опять пошел странный разговор между мальчишкой и рыбкой. Но уже не совсем такой, как в первый раз. Порой – с иными словами, иными жестами… А потом вдруг Маленький Рыбак оглянулся – прямо на Валентина. И вздрогнул – будто испугался, что подслушивают. И все погасло, полетел предохранитель. И больше увидеть эту сцену не удалось. Она оказалась начисто стерта вместе с окончанием предыдущего эпизода.
Валентин рассказал о случившемся Сашке.
– Мудрит красавица, – заметил тот. – Этого я и опасался.
– Ну… а что плохого, если мудрит? Даже интересно.
– Интересно, конечно, да только… непонятно. Принципы непонятны. Не люблю я, когда мои детища лезут за разрешенные параметры… Слушай, а может, это сам твой Рыбак такой непослушный? Или обстоятельства его жизни нам не подвластны? А наша голубушка эти обстоятельства только отражает?
– Ну тебя… – Валентину даже зябко сделалось. – Я впечатлительный и с детства не люблю сказки про привидения…
– Тут не привидения. На них компьютеры, даже весьма одушевленные, не реагируют… Ладно, поглядим…
А через несколько дней, поздно вечером, покопавшись в потрохах машины, Сашка позвал Валентина:
– Погляди, что она выдает…
“Выдавала” машина то, что и намека не было в сценарии. Под сизыми облаками зеленела бугристая степь. Маленький Рыбак в красном плаще и княжеской шапке шел через траву. Остановился, посмотрел на две стороны. Слева мчалась на него конная лава. Справа тоже катился вал всадников со склоненными копьями. Мальчик сжал губы и сдернул шапку. Поднял ее во вскинутой руке – таким сигналом пытаются остановить мчащийся поезд. Но две конные армии в нарастающих криках и громе копыт мчались друг на друга, готовые смять и себя, и – между делом – вставшего на пути мальчика… Валентин увидел крупно мальчишкино лицо – не нарисованное, живое – со сжатым ртом, со страхом и, главное, с нестерпимой, жгучей обидой в глазах…
Так это было страшно и горько, что Валентин даванул клавишу “стоп”. Фильм замигал, мелькнула чья-то крупная, словно останавливающая движение ладонь, и… лента побежала назад. Может быть, Валентин спутал клавиши и пустил обратную перемотку?.. Он отупело просмотрел до конца (вернее, до начала), как бегут задом наперед уже знакомые кадры. Мелькнуло наконец название, ровно и пусто засветился, стал плоским экран. Валентин оторвался от окуляра. Машинально глянул на счетчик пленки, ожидая увидеть на шкале ноль. Но пленка была смотана вперед.Словно машина, испугавшись своего, ею самой придуманного сценария, решила продолжить фильм обратным бегом времени. Все вернулось к исходному моменту, когда мальчик ловит в бочке солнечную рыбку…
Сашка сказал, что все это ему ох как не нравится. И распотрошил свое изобретение. Что-то переделал. Увеличил, кстати, экран и вернул Валентину стекло от трубы… С той поры машина сделалась послушной. Но “Сказку о рыбаке” Валентин ей почти не доверял. Начав фильм почти заново, он теперь весь его делал вручную… А на машину поглядывал с опаской и виноватостью, словно они вдвоем потревожили что-то неведомое и чуть не погубили маленького Князя… Впрочем, скоро стало не до машины, не до фильма…
Конечно, сейчас, у костра, Валентин рассказывал эту историю не так. Без копаний в своих страхах и сомнениях. Просто поведал, как придумывал про встреченного в Ручейковом проезде мальчика сказку, и эту сказку изложил ребятам, приделав к ней благополучный конец, а потом рассказал случай с капризной машиной. Как она вдруг решила перестроить сценарий по-своему, чуть не натворила в сказке беды, испугалась и пустила фильм обратно, от греха подальше…
– О чем это говорит? – закончил он. – О том, что нельзя позволять компьютерам соваться в искусство. А то в последнее время слишком уж много разговоров пошло: “Компьютер рисует, музыку пишет, стихи сочиняет получше некоторых поэтов…” Они, пожалуй, насочиняют, дай им только волю…
На самом деле все было, конечно, не так просто. И Валентин, и Сашка подозревали тогда, что настоящим концом сказки был не счастливый, а тот, что хотела показать машина. Не успела. Или передумала. Пустила время вспять…
В те дни, когда размышляли об этом, Валентин с горьким юмором (а может, и без юмора) спросил у Сашки: не может ли машина и человека перемотать на несколько лет назад? Если человек сделал в жизни глупость и теперь это грызет его, а изменить сделанное нельзя…
Уж во второй-то раз Валентин в злополучный день вербовки разговаривал бы с Артуром и Данилычем совсем иначе…
– Человек – не кино, – понимающе сказал Сашка. – Да и к тому же где гарантия, что при повторении ситуации человек не наделал бы еще больших глупостей?
На том и кончился разговор…
Да, не расскажешь никому о своих терзаниях. Это не сказка у костра…
Ребята потихоньку зевали. Сучья в костер подбрасывали не так часто, и он делался меньше, словно тоже поддавался сонливости. Зато поднялась над черными деревьями луна и набирала теперь силу. Это был большой белый шар с пятнами. Он казался тяжелым, словно был налит светящейся ртутью. Странная была луна, нездешняя какая-то. И при таком ее свете вполне могли появиться звездные пришельцы. Или случиться еще что-то загадочное.
Наверно, об этом подумал не один Валентин. Потому что все разом уловили в отдалении легкие шаги. Все одинаково вздрогнули, придвинулись к Валентину (даже Ласьен с компанией) и перестали дышать. А через секунду Гошка Понарошку спросил шепотом:
– Это они,да?
Это были не они.Вышел к огню незнакомый мальчик.
БлокадаСудя по внешности, это был городской мальчишка – наверно, житель одной из ближних дач. Лет двенадцати или тринадцати. В белой майке с синим парусным кораблем и надписью “Fregatte” на груди, в помятых шортах со множеством блестящих заклепок на поясе и карманах (они сверкнули при огне), в сандалиях-плетенках на босу ногу. Будто ненадолго вышел из дома погулять. Ноги были в порезах от осоки, светлые, стриженные “по ушам” волосы растрепаны, в них запутались травинки и листики. Но смотрел мальчик спокойно, словно зашел на двор к знакомым.
Оказавшись на свету, мальчик неторопливо проговорил:
– Здравствуйте… – У него был заметный (похожий на прибалтийский, но помягче) акцент.
Ребята зашевелились, кто-то бормотнул “привет”, и все почему-то вопросительно уставились на Валентина.
Валентин сказал:
– Здравствуй. Как ты здесь оказался?
Мальчик слегка сдвинул брови: или что-то вспомнил, или обдумывал. И ответил наконец:
– Признаться, я и сам пока отчетливо не представляю…
Кто-то хихикнул. Сенчик передразнил вполголоса мальчишкин акцент. Шамиль потянулся, чтобы дать насмешнику по шее.
Гошка спросил:
– А может, ты этот… инопланетянин? Правда или понарошку?
– Кто, я? А! Ну, может быть. – Мальчик вдруг улыбнулся. – В известной степени…
Тогда все с облегчением засмеялись. И Валентин тоже.
– Садись с нами… Ты что, заблудился?
Мальчик неторопливо сел поближе к огню, подышал на ладони, потер ими расцарапанные ноги.
– Заблудился?.. – Он посмотрел на всех по очереди. – Пожалуй, следует сказать, что да…
Опять кто-то хихикнул. Мальчик глянул в ту сторону. И объяснил уже без акцента:
– Меня, разумеется, найдут. Друзья… Но искать будут прежде всего там, где люди… Можно, я побуду с вами?
– Да ради Бога! – воскликнул Валентин. И вдруг забеспокоился: – Послушай, скажи честно. Может, ты грешным делом удрал из дому?
Мальчик глянул непонимающе. Но через секунду засмеялся опять. Без обиды:
– Ну посудите сами! Разве убегают из дому так налегке? И не куда-нибудь, а в болото!
Выражался он, пожалуй, чересчур по-взрослому, но на акцент не было уже и намека. Речь теперь звучала совершенно как у здешних мальчишек: с этаким чуть уловимым намеком на ощетиненность и насмешку. А раньше-то что же? Притворялся?
Не дожидаясь новых вопросов, мальчик объяснил:
– Видите ли, я живу в поселке Лесной Шорох… Не слышали? Про него почему-то мало знают. Он маленький… Под вечер я пошел за рощу: показалось, что там эти самые… инопланетяне. Хотел посмотреть. Но не рассчитал время, стало темно, я заплутал в кустах. Потом это болото… Вот так…
– Но тебя же, наверно, весь поселок с фонарями ищет! – воскликнул Валентин.
– Вовсе нет. Мы жили на… даче одни, без взрослых. С приятелем. Родители его уехали. Ребята, наверно, думают, что я отправился домой, в город, я сегодня говорил им, что собираюсь. Так что хватятся меня не раньше чем завтра к вечеру. Да и то не испугаются сразу…
– Ты ведь, наверно, есть хочешь! – спохватился Валентин.
– Нет, ничуть не хочется, спасибо… Если я что-то и хочу, то прежде всего спать… – признался мальчик. И откровенно зевнул.
– Да мы все уже спать хотим, – сказал Валентин. – Правда, ребята? Пошли…
Залили костер. Луна сделалась еще ярче, раскидала по траве длинные тени.
– Как тебя зовут? – спросил у мальчика Валентин.
– Юр… Юрик.
Юрик прижился. В первый же день с утра он повел себя так, словно давным-давно был в этой компании. По просьбе Алены охотно отправился с Кренделем щепать лучину для плиты, на которой готовили завтрак. Весело и умело успокоил и помирил Гошку и Настюшку, которые что-то не поделили и чуть не подрались (Гошка даже ревел потихоньку). Деликатно сторонился Ласьена и быстро сошелся с Шамилем. Он и Шамиль были чем-то похожи друг на друга: не внешностью, а самостоятельностью и спрятанной в характере командирской жилкой…
День прошел беззаботно. Не спеша готовили еду, долго купались в прогретой воде пруда, гоняли на лужайке мячик. Потом Ласьен с дружками опять гулял по окрестностям (ну и наплевать), Алена и Шамиль сидели с книжками в беседке, остальные строили на пустыре индейский вигвам. Юрик умело помогал им.
Только Илюшка Митников был невесел и один раз озабоченно спросил:
– Валентин Валерьевич, а вы точно уверены, что мы уедем отсюда вовремя?
– Совершенно уверен, – бодро отозвался Валентин. И подумал, что почему-то не очень уверен…
Вечер подоспел незаметно. Валентин сказал Юрику:
– Что-то никто не приходит за тобой… Да и как догадаются, что ты здесь?
– Почуют, – объяснил Юрик. Как-то виновато и уклончиво.
– А почему бы тебе не вернуться в ваш Лесной Шорох самому? Мы тебя проводим. Далеко это?
Юрик опустил голову.
– Вы думаете, я знаю? Я же первый раз в этих местах…
– А в Краснохолмске ты где живешь? У вас есть телефон? Можно позвонить отсюда…
– Телефон? Есть… Только… мама и папа уехали в дом отдыха, квартира пуста…
“Что-то ты крутишь, голубчик”, – подумал Валентин. И посмотрел на мальчишку в упор. Вернее, в его пушистое, с травяным мусором в волосах темя, потому что голова у Юрика была опущена. Они разговаривали, оставшись вдвоем в лагерной столовой после ужина. Неяркий свет лампочки мешался с закатным солнцем, бросавшим лучи сквозь марлевые занавески. При этом свете видно стало, как наливаются краснотой Юркины уши. Он вдруг прошептал, царапая сандалией половицу:
– Валентин Валерьевич, не прогоняйте меня, пожалуйста… Мне теперь некуда деться. А здесь меня найдут обязательно…
– Ну, тогда объясни правду: что с тобой случилось?
– Я объясню обязательно… Только попозже, ладно?.. Да вы не бойтесь, я не беглец какой-нибудь! – Он вскинул печальные, с большущей просьбой глаза. – Никаких неприятностей у вас из-за меня не будет, честное-честное слово!
И Валентин поверил. И подумал: “Зачем копать душу у мальчишки? Пусть живет. А то, глядишь, уйдет неизвестно куда, хуже будет… А послезавтра так или иначе все кончится…”
Потом опять был вечер у костра. Ленивые разговоры о том о сем. Несколько раз проплывали над лагерем неторопливые НЛО, но приземляться не пожелали, и никаких контактов, конечно, не случилось. “Дурь одна”, – думал Валентин.
Второй день прошел, как и первый: неспешно, слегка бестолково и без всяких происшествий. А на следующее утро оказалось, что продуктов осталось только для завтрака. Автобус же должен был приехать лишь под вечер.
Валентин ругнулся и пошел в лагерную контору: звонить в город, чтобы пошевелились и прихватили еды.
Но телефонный аппарат был безмолвен, как чугунный утюг. Случайность? Или тут что-то не то? Вернее, наоборот “то”! Одно к одному… “Ладно, не будем трепать себе нервы раньше срока”, – решил Валентин. А ребятам сказал:
– Приключения есть приключения. Робинзону приходилось труднее…
– Не помрем! В кладовке мы с Кренделем полкуля картошки раскопали, – похвалился Кудрявость Номер Один. – Правда, дряблая малость, да в костре печь можно…
Для обеда сэкономили буханку хлеба и банку тушенки, приготовили картофельную кашицу с мясными прожилками. Мишка Дыров, приятель-адъютант Ласьена, проворчал в сторонке:
– И так жрать нечего, дак еще нахлебник дачник тут же…
Ласьен дал Мишке леща и оглянулся, ища одобрения. Валентин отвернулся. Юрик всего этого, к счастью, не видел и не слышал. Он и Сопливик на костровой площадке готовили сучья и щепки. Словно знали заранее, что вечером автобуса не будет. Любопытно, что Юрик относился к Сопливику с заметной симпатией. Не только не прогонял от себя, но часто о чем-то с ним разговаривал. И если дело какое-то, они, как правило, оказывались в паре. Сопливик тихонько цвел от этой мимолетной дружбы и даже перестал липнуть к Валентину. Но впрочем, все равно часто крутился неподалеку, на глазах…
Вечером автобус не пришел. “Как и следовало ожидать”, – с тихой яростью подумал Валентин. Телефон, естественно, не работал.
Снова провели вечер у костра, закусывая разговоры испеченной в углях и посоленной картошкой (соли-то хватало!).
Когда все улеглись (а случилось это чуть ли не в полночь), Валентин при свете чудовищно располневшей, тяжелой луны пошел опять в кабинет начальницы со слабой надеждой на чудо: вдруг заработал телефон?
Чуда, разумеется, не было.
Когда Валентин шел обратно, его встретила у крыльца спальни Алена.
– Валентин Валерьич, Илюшка Митников не спит, плачет…
Илюшка плакал тихонько. Подрагивал под натянутой простыней плечами, всхлипывал в подушку. Валентин присел на краешек его кровати. Положил руку Илюшке на голову. Тот притих. Валентин поднял мальчишку, посадил к себе на колени, будто малыша (и ощутил на расстоянии, как ревниво напрягся в своей кровати Сопливик; ничего, потерпишь).
– Ну, что ты, Илюшка… Чего ты так боишься? Никто от тебя не откажется из-за опоздания… Они, наоборот, беспокоятся за тебя сейчас…
Он опять всхлипнул:
– Сперва беспокоятся, а потом… надоест…
– Разве может надоесть тот, кого любят? Смешной ты, честное слово…
– А почему автобуса нет?.. Может… это нарочно…
– Просто из-за разгильдяйства чиновников. Обычное дело.
– А если и завтра не будет?
– Утром я пойду на шоссе, там телефоны-автоматы городской линии… Или уговорю водителя какого-нибудь пустого автобуса отвезти нас в Краснохолмск, деньги у меня есть, не разорюсь… Так что завтра ты будешь веселый и счастливый, поверь мне.
Илюшка вздохнул со всхлипом, но уже успокоенно…
– Спи и не думай о плохом… – Валентин уложил его и сам лег на свою кровать – ближнюю от двери. Не раздеваясь.
Юрик тихо поднялся, подошел к окну. Сел на подоконник, прислонился к косяку. Наверное, смотрел на луну. Или ждал чего-то? Валентин не стал окликать его. Уснул…
