Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 1"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

12

На дружинном сборе третьеклассников принимали в пионеры. Большим четырехугольником выстроились в зале отряды. Белые рубашки, огненные галстуки, золото пуговиц и пряжек. Голубая форма октябрят. Вспышки солнца на венчиках горнов, на острой верхушке знамени…

– Дружина, смирно! Равнение на знамя…

Солнце захлестывает зал. Запуталось в Димкиных пшеничных волосах – они выбились из-под красной испанки.

Серёжа краем глаза видит голубой огонек. Это у него на уголке воротника, в маленьком и прозрачном голубом крабе, искра солнца повисла, словно в капельке голубой воды.

…Перед сбором была у Серёжи стычка с Викой Гармашевой. Из-за этого краба – Димкиного подарка.

– Каховский, это что за брошка! – голосом рассерженного завуча сказала Гармашева.

– Это значок, – сказал Серёжа.

– Кажется, таких значков в пионерской форме нет.

– Отвяжись, – попросил Серёжа.

– Не груби, пожалуйста. Я с тобой как председатель совета дружины разговариваю.

– Все равно отвяжись, – повторил Серёжа. И чтобы она в самом деле отстала, добавил: – Это знак «Эспады».

– Здесь тебе не «Эспада», а нормальная школа…

– «Эспада» везде, где я… – в упор сказал Серёжа. Специально, чтобы разозлить Гармашеву. И конечно, разозлил.

– Подумаешь, какой Людовик Четырнадцатый! «Государство – это я!» Вы там, в своей «Эспаде», все такие. Правильно вас разогнали!

Серёжа хрустнул пальцами и сдержанно сказал:

– Была бы ты парнем, я бы с тобой поговорил… не так…

– А ты давай, кидайся, – предложила Вика. – Палку возьми. Как на Сенцова. Опять в герои попадешь. В «Эспаде» орден дадут.

– Вам наша «Эспада» поперек глотки, – откликнулся Серёжа. – Таким, как ты да Сенцов.

– Каким «таким»?

– Шкурникам!

Вика побледнела и шепотом пообещала:

– Ответишь… На совете.

– Иди, иди, – устало сказал Серёжа. – В совете не все такие дуры, как ты.

Девчонки – они и есть девчонки. Вика забыла, что она председатель. Она готова была разреветься. Заморгала набухшими глазами и крикнула:

– Директорский любимчик! Только он за тебя и заступается, а то давно бы из школы вышибли!

Это было что-то новое. Неожиданное. Серёжа даже слов не нашел. А пока думал, заиграли горнисты, и стало не до спора.

…Солнце, солнце! Горячее, веселое. За окнами деревья как в зеленом тумане. Двадцать второе апреля. У ленинского портрета замер почетный караул.

На улице прошуршал троллейбус да шумели среди веток воробьи. А в зале тихо-тихо. Тишина эта – как поднятые палочки барабанщиков.

И вот:

– Я, Олег Щербинин…

– Я, Владик Семенов…

– Я, Игорь Скляренко…

– Я, Сергей Лютиков…

– Я, Дмитрий Соломин…

И дальше – слегка вразнобой, взволнованным хором:

– «Вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина…»

Димка говорит и смотрит на Серёжу. Димка, Димка, светлая твоя голова. Маленький барабанщик, крепкий товарищ…

Вышла из рядов шеренга ребят, которые должны были повязывать бывшим октябрятам галстуки. Шеренга третьеклассников двинулась им навстречу.

Случилась небольшая путаница. Кто-то из девчонок сбил строй. Не сразу разобрались, кто к кому должен подойти. И в этой секундной неразберихе Димка сделал удивительную вещь. Он обошел Галку Гуляеву – симпатичную отличницу из шестого «Б», – отпечатал по солнечному паркету несколько лишних шагов и встал перед Серёжей. Одними губами попросил:

– Завяжи.

У Серёжи комок поднялся к горлу. И все затихло, отодвинулось далеко-далеко. Он взял у Димки с локтя невесомый шелковистый галстук. Отогнул на тоненькой Димкиной шее воротничок… Галстук лег на грудь двумя разлетевшимися всплесками огня. Алое на голубом.

– Молодец, Дим. Спасибо, – не то прошептал, не то просто подумал Серёжа.

И Димка понял. Он просиял в ответ зелеными своими глазами, повернулся и шагнул к своей шеренге. Его ждали. Остальные третьеклассники были уже в общем строю. Но Димка вдруг остановился. Опять повернулся и шагнул назад – к Серёже. С октябрятского жилетика отцепил звездочку, вложил Серёже в ладонь и молча сжал его пальцы. Потом побежал к своим. Прощелкали в тишине подошвы его новеньких блестящих полуботинок.

И никто не сказал ни слова ни ему, ни Серёже. В такие минуты нельзя говорить. Может быть, потом Вика Гармашева прицепится: нарушили запланированный ритуал. А сейчас – тихо: Димка Соломин становится в строй пионеров.

Серёжа все смотрел на Димку, а зажатая в руке звездочка покалывала ладонь. Так, со звездочкой, он и поднял руку для салюта…

Ударили барабаны. И вдруг нерешительно сбавили громкость, умолкли один за другим. Шумок пробежал по рядам.

В зал вошел директор. Попросил раздвинуться шеренгу семиклассников, прошел вперед и остановился рядом с Юлей, слева от группы горнистов.

– А говорили – в больнице, – шепотом сказали позади Серёжи.

Анатолий Афанасьевич обвел глазами притихшие отряды. Улыбнулся так, будто он не директор, а школьник, которому надо впервы е выступать перед целой дружиной. Сказал негромко и с хрипотцой:

– Дорогие мои… Извините, я был болен, не пускали меня. А я очень хотел поздравить вас с Ленинским праздником. Особенно наших самых младших пионеров. Тех, кто сегодня надел красные галстуки. Все-таки я успел… Нашим третьеклассникам я хочу сказать сейчас несколько слов… Вы дали сегодня торжественное обещание. Вы знаете пионерские законы. Надо хорошо учиться, работать, крепко дружить, бороться с ложью и злом. Вы пока еще маленькие. Не обижайтесь, пожалуйста. Вы стали сегодня гораздо взрослее, но вы еще не очень большие. А в жизни случается всякое: иногда жизнь с маленького человека спрашивает, как со взрослого. И бывает, что от десятилетнего мальчика, от десятилетней девочки требуется взрослая смелость, взрослое упорство и честность. И если когда-нибудь вам придется очень трудно, вспомните этот день. Вспомните, как повязывали вам галстуки. Не забывайте, что вы – ленинцы…

Дядя Витя одобрительно посмотрел на Серёжу.

– Ты мне сегодня нравишься. Весь какой-то… светящийся. А то ходил носом вниз.

– День хороший, – сказал Серёжа.

– День отличный, – согласился дядя Витя и посмотрел за окно. Там был уже не день, а вечер… Оранжевое солнце догорало на крышах. – Удивительная погода. Как летом.

– Я не про погоду, – объяснил Серёжа. – Я вообще. Про Димку…

– Про что?

Дяде Вите можно было рассказать. Конечно, лучше бы рассказать папе, но он еще не пришёл. Ну что ж, дядя Витя тоже все понимает.

– Есть такой человек – Димка, – проговорил Серёжа. – Его сегодня в пионеры принимали…

И он рассказал про все. Даже про тишину в зале и про то, как щелкали в этой тишине Димкины подошвы. А потом еще про Димкин синий краб и про то, как поругались с Гармашевой…

Он говорил, говорил, а дядя Витя молчал и молчал. И Серёжа наконец почувствовал: что-то не так получается. И вдруг заметил, что смотрит дядя Витя уже не как раньше. Серёжа замолчал.

Дядя Витя вздохнул:

– Странный ты человек, Сергей…

– Почему? – Серёжина радость стала тускнеть, как пятна вечернего солнца на крышах.

– Вот и я сам думаю – почему? Может быть, наследственность, может быть, воспитание…

– Что во мне странного? – спросил Серёжа и внутренне ощетинился. Не понравился ему такой поворот.

– Странно, что в свои двенадцать лет ты очень конфликтный человек. Ты жить не можешь без разных стычек, споров и ссор. Они для тебя – как горючее для мотора. Вот сегодня поругался со своим пионерским начальством и весь уже светишься от радости.

Серёжа сначала удивился. Потом обиделся.

– Разве у меня из-за ссоры радость? Я же эту Гармашеву не трогал, сама прицепилась. Она мне, наоборот, настроение чуть не испортила, директорским любимчиком обозвала… Я из-за Димки радовался!

– А что хорошего сделал твой Димка? Ничего. Нарушил план сбора. Так же, как ты, показал, что ему плевать на общий порядок. На мнение других. Вы оба противопоставили себя дружине.

– Да почему?! – крикнул Серёжа. – Ну что плохого мы сделали? Нам даже после сбора никто ни слова не сказал! Димка просто хотел, чтобы я ему галстук повязал, вот и все. Ну что ему Галка Гуляева? Он ее и не знает даже. А галстук-то один раз в жизни повязывают. Димка же мой друг. Я его барабанщиком сделал.

Дядя Витя слегка развел руками:

– Ну и доказательство! Барабанщиком ты его сделал тоже вопреки мнению школы. Еще раз показал, что тебе плевать на всех.

Лицо у дяди Вити было такое, как всегда. Энергичное и добродушное. Но теперь оно стало неприятно Серёже.

– Я не плюю на всех… – жестко сказал Серёжа. – Я вообще ни на кого не плюю. И на Димку я тоже плюнуть не мог. Он всю жизнь мечтал о барабане, а ему не дали из-за случайной тройки. Он плакал.

Дядя Витя покивал.

– Все верно. Я же не говорю, что ты действовал из плохих побуждений. Твои поступки всегда имеют благородные мотивы. Но ты ошибаешься в самом главном.

– Что вы знаете о моих поступках… и мотивах? – не очень вежливо отозвался Серёжа.

– Кое-что знаю. Открою секрет. Недавно звонила твоя классная руководительница, спрашивала отца. Его не было, а я поговорил. Надеюсь, я имел на это право? Она, кстати, очень хорошо к тебе относится. Но она боится за тебя. Дня не проходит, чтобы ты не влип в какую-нибудь историю. В конце концов ты заработаешь такую характеристику, с которой даже в ПТУ не попадешь, не то что в университет.

– Вот это да, – сказал Серёжа. – Теперь из-за характеристики я должен сидеть как мышь.

– Ну ладно. Из-за характеристики ты ничего не должен. Но есть другая опасность. Ты так привыкнешь влезать в любые конфликты, что станешь обыкновенным склочником.

– Ага, – откликнулся Серёжа. – А если проходить мимо всякой несправедливости, то станешь хорошим человеком. Легко и просто.

– Ты, пожалуйста, не преувеличивай! Я тебе не предлагаю быть подлецом. Но ты ведешь себя так, будто кругом сплошное зло, а ты один – борец за справедливость.

– Вот уж чушь-то, – искренне сказал Серёжа. – Какое зло кругом? Да у меня друзей – целая тысяча!

– Эти друзья – такие же, как ты, донкихоты. Дон Кихот – прекрасная фигура, но он никогда не мог переделать ‹M%-мир. А ты думаешь: вскочил на коня, копье наперевес, ура‹D% – и все в порядке. Нет, брат, конная атака – не метод.

Зеленая поляна и вылетевшие из-за кустов кавалеристы вспомнились Серёже. Он даже улыбнулся: «Не метод?» Но сказал он о другом:

– Мой дед был красным конником. Он переделывал мир.

Дядя Витя наклонил голову.

– Знаю. Прекрасно знаю. Ты можешь им гордиться… Но, извини меня за откровенность, если рассматривать его как отдельную личность, он тоже был донкихотом. Вечно чего-то добивался, вечно спорил с начальством. Как шашкой рубил. Мог бы генералом стать, а столько лет просидел в командирах эскадрона…

Дядя Витя вдруг замолчал. Испугался, кажется, что увлекся спором и сказал лишнее.

– Ты извини. Ты, может быть, этого не знал. Не надо было говорить. Но, в конце концов, ты не маленький.

Очень спокойно Серёжа сказал:

– Генералов тогда не было, были комбриги. Он бы, может, и стал им, если б не умер так рано… А командир эскадрона – это разве плохо? Главное, он был красным конником.

– Конечно. Только если бы он не горячился, он мог бы принести гораздо больше пользы.

– Он горячился потому, что был против несправедливости, – упрямо сказал Серёжа.

Дядя Витя помолчал, прошелся по комнате, бухнулся на диван, потянулся. И, будто начиная новый разговор, обратился к Серёже:

– Послушай. Абсолютно хорошей жизни не было и никогда не будет. Всегда останутся дураки, карьеристы, себялюбцы. Может быть, потом их станет меньше, но совсем они не исчезнут. В мире всегда есть добро и зло. И все на свете зло не уничтожить. Поэтому надо рассчитывать силы, жить как все, а не воевать с целым светом.

– Я и не воюю со светом…

– Воюешь. А зря… Кстати, что за сцену ты устроил в кинотеатре «Спутник»? Татьяна Михайловна упоминала.

– Никакой сцены не было. Просто контролерша одного мальчика не пускала, маленького. У них там целая группа пришла и девчонка-восьмиклассница, вожатая. Контролерша стала считать, а со стороны тоже лезут. Кто-то из безбилетников проскочил, а на того мальчишку билета не хватило. Он заревел, а она все равно не пускает. Я говорю: «Он же вместе со всеми, он не может быть безбилетником», а контролерша давай кричать…

– А зачем тебе нужно было вникать в это дело? У мальчика была вожатая.

– Да ну… вожатая. Сама чуть не ревет… Я тогда пошел к администратору.

– И добился чего-нибудь?

– Добился… Жуликом обозвала и обещала в школу позвонить. Я говорю: «На здоровье». Пошел и отдал тому парнишке свой билет. При чем же здесь сцена?

– Очень благородно, – сказал, дядя Витя. – Но что от этого изменилось в мире?

– В мире? Я не знаю… Он обрадовался.

– Мир обрадовался твоему благородному поступку?

– Мальчик обрадовался. Побежал в кино.

– А ты остался без билета, – усмехнулся дядя Витя. – Нет, я понимаю, билет – не потеря. Но ведь каждый раз так поступать не будешь.

– Это было всего один раз, – раздраженно сказал Серёжа. Ему стал надоедать разговор. Пустой какой-то.

Дядя Витя, кажется, решил переменить тему.

– Пока тебя не было, приходил один мальчик, твой товарищ. Митя, кажется… Мы с ним посидели, побеседовали. Он рассказывал о клиперах. Прекрасный знаток. И очень интересные вещи говорил. Оказывается, клиперы не спорили с морем, не вспарывали волны. Они вписывались в морскую стихию – как бы сами делались частью океана. И летели вместе с волнами и ветром. И это было прекрасно, гармонично… Вот и человек должен так же вписываться в общую жизнь, не вспарывать ее своим характером, как форштевнем. Должен поверить жизни, как парусник волнам и ветру. Тогда ему бури не страшны. И гордости и красоты он тоже не потеряет.

Серёжа вспомнил большую фотографию в Митиной комнате: английский клипер «Катти Сарк», летящий среди белых гребней и облаков. Это было здорово!

И все-таки… «Одно дело корабли, другое – люди, – подумал Серёжа. – И кроме того, Митька сам говорил, что попутный ветер – не всегда самый лучший».

– Неправда, – сказал он. – Корабли ходили и против ветра.

Дядя Витя победно улыбнулся.

– Ходили. Но не в лоб, дорогой мой. А вот так! – Он ладонью выписал в воздухе змейку. – В лавировочку, в лавировочку.

Серёже стало обидно за Митины корабли.

– Они не виноваты, – сердито сказал он. – У них были только паруса. А человек скорее уж похож на корабль с турбиной. Он может идти как хочет.

Дядя Витя присвистнул:

– Ну, брат, да ты прирожденный оратор. И спорить с тобой, конечно, трудно. У тебя целая философия.

Серёжа пожал плечами.

– Я не знаю, что такое философия. Мы еще не проходили.

– Еще придется пройти, – пообещал дядя Витя. – В вузе без этого не проживешь.

– В вуз я могу и не попасть. Из-за характеристики, – поддел Серёжа. – Вы уж скажите мне сейчас, что это такое.

Дядя Витя, видимо, решил, что спор надо кончать. Он даже обрадовался вопросу: можно поговорить о другом.

– Видишь ли… Философия – это наука…

«Знаю, что не птица», – мысленно вставил Серёжа.

– Самая общая наука. У нее много определений. Но если говорить попроще, это общие законы развития природы, общества. Особенно это важно для жизни людей. Для всех и для каждого…

«А в жизни случается всякое», – вспомнил Серёжа. Вспомнил солнечный зал, Димкины сияющие глаза, хрипловатый голос директора…

Он перебил дядю Витю:

– Скажите, а у Ленина тоже была философия?

Дядя Витя умолк на секунду и тут же вдохновился, как оратор, услышавший из зала интересный вопрос:

– А как же! Это главные законы нашей жизни! Вот ты станешь постарше…

И опять Серёжа перебил его:

– Постарше – это потом. А я сейчас хочу знать: по этой философии разрешается, чтобы вот так, – он помотал в воздухе ладонью, – в лавировочку?

Дядя Витя молчал довольно долго. Он смотрел на Серёжу сначала растерянно, а потом с интересом.

– Ну, дорогой мой… – начал он в конце концов. – Надо бы тебе стать немного поскромнее. Должен заметить, что сравнивать себя с Лениным…

– Я не сравниваю, – тихо сказал Серёжа. – Только вот видите… У меня значок. А на нем Ленин. Есть такая организация – юных ленинцев. Сегодня в нее Димку принимали. И меня когда-то приняли. Мы обещание давали. Понимаете?

И он ушел из комнаты.

…Поздно вечером, за ужином, дядя Витя, поглядывая на Серёжу, сказал:

– Сергей сегодня разгромил меня в философском споре. Блестяще. Если он сражается на рапирах так же, как спорит, его ждет олимпийское будущее.

– Будущее – это ладно, – откликнулся папа. – А как дела в настоящем? В частности – с алгеброй? По-моему, давняя и единственная пятерка не внесла существенных изменений?

– Не внесла, – признался Серёжа. – Я учу, учу, говорю – спросите, а меня не спрашивают.

– «Не спрашивают», – хмыкнул отец. – Раньше бы учил. Голова твоя два уха… В философских спорах побеждаешь, а в простых уравнениях – как корова в болоте… Вот не пущу в Севастополь, будешь знать.

Это он, конечно, просто так сказал, но Серёжа все-таки слегка испугался.

– Что ты, папа! Я же зубрю изо всех сил.

– Мы вместе позанимаемся, – пообещал дядя Витя. – А что касается спора… Кое в чем, Сергей, ты все-таки неправ. Нельзя высокие принципы применять к жизненным мелочам. А ты, дорогой мой, в каждую стычку рвешься, как на штурм Зимнего.

Серёжа не ответил. Он вспомнил, что алгебра в самом деле еще не готова, а завтра Антонина Егоровна может спросить.

А кроме того, надо еще просто посидеть и подумать. Вспомнить весь день. Есть в этом дне случай, который как заноза. Скандальный разговор с Гармашевой. Зря он с ней связался. Глупостей наговорил всяких, с Сенцовым сравнил. Она же девчонка… Конечно, сама виновата, но в прежние дни Серёжа даже не стал бы с ней спорить. Просто обошел бы молча. А сейчас что-то не так.

13

После майских праздников зацвела черемуха. Взрослые говорили, что, когда она цветет, приходят холода. Но на этот раз черемуховый цвет кипел среди буйного лета.

Серёжа и Генка давно забросили школьные пиджаки и ходили на уроки в форме «Эспады». Никто им больше не говорил ни слова. Но когда в форме барабанщиков появился Димка, снова грянул скандал. Дежурная учительница сгребла Димку в коридоре и доставила к директору.

– Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич! Ведь есть же общешкольная форма, а они ходят бог знает в чем! Как в пионерском лагере!

Анатолий Афанасьевич глянул на Димку – маленького, взъерошенного и непокорного. И кончил спор одной фразой:

– Да пусть ходят, жалко, что ли.

А потом добавил, пожав плечами:

– Зачем им жариться в такую погоду в сукне? Есть же пионерская форма, никто ее в школе не запрещал.

То ли после этих слов, которые разнес Димка, то ли потому, что приближался пионерский праздник, школа расцвела белыми и синими рубашками, голубыми октябрятскими жилетиками, разноцветными испанками.

Дня за четыре до праздника Серёжу остановил в коридоре Димка.

– На парад пойдешь? – ревниво спросил он.

– Едва ли, Дим. От дружины сводную колонну собирают шестьдесят четыре человека. Восемь на восемь, коробка. Да еще знаменная группа. От нашего класса всего пять человек идут.

– У нас вообще никого не берут, – огорченно сказал Димка. – На смотре строя и песни мы лучше всех ходили, а все равно не берут.

Серёжа спешил домой: с дядей Витей они договорились посидеть над переводом американской статьи о раскопках в Боливии. Как утешить Димку, Серёжа не знал. Хлопнул его по плечу, сказал торопливо:

– Да ладно, не горюй. У тебя все впереди.

И пошел было к лестнице.

– Серёжа!… – окликнул Димка. Окликнул так, что стало ясно: скажет что-то серьезное.

Серёжа вернулся. Димка в упор смотрел распахнутыми глазами.

– Давай соберем наших, – попросил он. Негромко так, серьезно и с напором.

У Серёжи даже холодок по спине прошел.

– Зачем? – так же негромко спросил он.

– Ну мы же все равно отряд. Соберемся и пойдем на парад сами. Со знаменем. Юнармейцы собираются, секция картингов тоже, а нам разве нельзя?

Словно эхо марш-атаки отозвалось в Серёже. Он даже зажмурился на миг. В блеске клинков и горнов представился ему строй «Эспады»… Но разве это возможно?

– Разве всех созовешь? – сказал он.

– Барабанщики – все.

– Барабанщики само собой. А другие?

– Генкина группа всегда наготове.

– А остальные? Одного в школе не пустят, другой сам не захочет. Или еще что-нибудь… И кто нам разрешит?

– А кто запретит? – упрямо сказал Димка. – Можно всех созвать. Цепочка-то еще действует.

– Сходим на парад, а потом что? – спросил Серёжа.

– Потом… потом что-нибудь.

Димка, конечно, и сам не знал, что будет потом. Но, кажется, был уверен, что обязательно будет. И обязательно хорошее. Словно стоит выйти на площадь отряду с шеренгой барабанщиков впереди, и отряд после этого останется навсегда.

В Димкиных словах, в Димкиной уверенности было что-то от старой «Эспады», от прежней жизни – веселой, боевой, несдающейся.

«А вдруг…» – подумал Серёжа. Эхо барабанного марша гудело в нем ровно и неутомимо.

– Я подумаю, – сказал он. – Я узнаю… Это, наверно, в райкоме комсомола надо спросить. Где собираться, во сколько начало и вообще… всякие подробности… А соберем?

– Конечно! – весело откликнулся Димка. – Ты узнай, только сегодня же.

«Опять получается, что я главный командир», – подумал Серёжа. Но не было времени для колебаний. Главное – делать дело. Он помчался домой с мыслями про общий сбор и был уверен, что все пойдет хорошо. Тревожили только мелочи: у всех ли в порядке форма, хватит ли клинков хотя бы для командирской группы и где взять новое древко для флага.

На полпути Серёжа сообразил: не надо терять время и лучше сразу же зайти в райком. Это недалеко, он был там один раз с Олегом.

В райкоме кипела предпраздничная жизнь. Бегали по коридору члены пионерского штаба в голубой форме с белыми портупеями. Высокий худой парень кнопками прикалывал к стене объявление о генеральной репетиции парада. Кнопки не лезли в штукатурку, и парень чертыхался. Серёжа не решился спросить у него, кто занимается парадом. Он спросил об этом у веселой девушки в пионерском галстуке, которая тащила по коридору охапку золотистых фанфар. Они были похожи на громадный солнечный букет.

Девушка толково ответила, что парадом занимаются абсолютно все, но вопросы решает один человек – секретарь по школам Лена Ковалева. Она сейчас в горкоме и придет к четырем часам.

К четырем так четырем! Серёжа теперь уже совсем поверил, что все будет замечательно. Здесь свои люди, они и поймут и помогут. Конечно, помогут!

Он поспешил домой. До четырех оставалось еще полтора часа. Дядя Витя сидел с журналом на диване и прихлебывал чай. Он укоризненно глянул поверх журнала на Серёжу.

– Дорогой коллега, вы заставляете себя ждать. Точность – не только вежливость королей. Это еще и свойство людей науки. Рассеянные профессора существуют лишь в юмористических романах.

– Я знаю, дядя Витя, – торопливо сказал Серёжа. – Но я в райком забегал. Надо один вопрос решить.

Глаза у дядя Вити стали слегка настороженными. Он мягко поставил на подоконник стакан.

– А что у тебя за дела в райкоме?

– Да насчет пионерского парада. Мы хотим, чтобы «Эспада» на парад вышла. Все равно со школьными колоннами не все идут.

Дядя Витя шевельнул бровями и быстро спросил:

– А зачем? Это что, ваше школьное начальство решило?

– Ну почему начальство? Мы сами хотим.

Дядя Витя отложил журнал. Поднялся. Глядя мимо Серёжи, прошелся из угла в угол.

– А я думал, ты успокоился. Последние три недели все было так хорошо… Не понимаю, зачем тебе это нужно? – сухо спросил он.

– А что? – растерянно отозвался Серёжа. – Разве нельзя? Что плохого?

– А что хорошего? – с неожиданным раздражением сказал Дядя Витя. – Пойми наконец, я же за тебя боюсь. Все опять начнется сначала.

– Что начнется?

– Нервы! Скандалы! Су-е-та!

Серёжа поймал себя на том, что моргает, как обиженный первоклассник.

– Какие скандалы? – тихо спросил он. – Отчего? Оттого, что мы пойдем на праздник?

– От всего! – отчеканил дядя Витя. – У тебя опять начнется война. Ты опять противопоставишь себя всем.

– Кому?

– Школе. Соседям. Ребятам. Всем на свете. И вообще… Я понимаю, если бы отряд ваш существовал, тогда еще другое дело: ты капитан, ты был бы обязан. Долг, флаг, честь и так далее. Но сейчас-то зачем? Ведь это же гальванизация трупа!

– Что? – не понял Серёжа.

– Гальванизация трупа. Иногда к трупу подключают электроток, с целью научного эксперимента. Некоторые мышцы начинают дергаться. Но это на несколько минут. Никаким током труп не оживить. И как он ни дергайся – все равно мертв. Вот так же и ваш отряд…

– Не надо так об отряде… – хмуро сказал Серёжа. – Вы ничего о нем не знаете.

Дядя Витя на секунду зажмурился, потер пальцами лоб.

– Извини… Ради бога, извини. Я понимаю, как тебе все это дорого. Я не должен был говорить так резко… Но понимаешь… Это хотя и резко, но справедливо. От истины никуда не уйдешь.

Он опять сел на диван и утомленно откинулся на спинку.

– Пора нам поговорить откровенно, Сергей… Ты мне понравился с первого дня. Умный ты человек и упорный. Но свой характер ты растрачиваешь попусту. На мелкую монету размениваешь, не обижайся, пожалуйста… Я археолог, человек науки, ты тоже этим увлечен. Я увидел в тебе единомышленника. Но теперь я вижу: из тебя не получится ученого, если ты не начнешь жить иначе.

– Почему? – взвинченно спросил Серёжа.

– Потому что величие мировых культур, которые мы изучаем, несовместимо с дрязгами повседневной жизни… Я ведь не уговариваю и, упаси бог, не воспитываю. В конце концов, каждый имеет право жить по-своему. Я даже готов уважать твои принципы. Но у меня тоже есть принципы. Я работаю для науки, а наука не терпит суеты. Не терпит она мелких споров, ссор, дерганья нервов. Если ты будешь жить, как живешь, археологом не станешь, имей в виду. И тогда нам не по пути.

Он посмотрел Серёже в глаза и подчеркнуто повторил:

– Понимаешь? Тогда – не по пути.

Серёжа молчал. Он понимал. Он сразу все понял. Если бы просто «не по пути», тогда еще ладно. Только путь-то лежал через Севастополь.

Эхо барабанов утихло в нем. После вспышки радости пришла усталость. «Действительно, разве всех соберешь? – сказал себе Серёжа. – А если и соберутся, что делать потом, после парада? Или вдруг случится наоборот: договоришься в райкоме, а ребят не окажется. Получится один смех».

И чтобы не вспоминать Димкины глядящие в упор глаза, он стал думать о поросших кустарником руинах Херсонеса, о коричневых узкогорлых амфорах, о медной тяжести старинных монет, о набеге синих волн к подножию разрушенных стен.

На следующий день он решительно сказал Димке:

– Ничего не получается. Был я в райкоме, но поздно уже. Все там отрепетировано и рассчитано, мы опоздали.

– Так я и знал… – шепотом сказал Димка.

– Не везет нам, Дим, – вздохнул Серёжа. Было ему не по себе. Точнее говоря, совсем скверно. И он стал убеждать себя: «Ведь и в самом деле поздно. Ведь и в самом деле там все заранее рассчитано. Никто не разрешил бы нам идти на парад».

И поскольку так действительно могло быть, Серёжа Каховский почти поверил себе.

Вечером он, неловко усмехнувшись, заговорил с дядей Витей:

– Я даже не понимаю, чего вы вчера так на меня рассердились. Подумаешь, хотели по старой памяти собраться всем отрядом… Только все равно ничего у нас не получается, никого не собрать.

Дядя Витя обрадовался. Он даже не стал это скрывать.

– Вот и хорошо! Приятно, когда здравая мысль побеждает сумбурное трепыхание чувств… Кстати, Сергей, нам пора думать о билетах. Меня торопят.

– Я же до первого июня в школе занят, – испуганно сказал Серёжа. – До двадцать пятого мая уроки, а потом еще практика.

Дядя Витя покровительственно улыбнулся:

– Насчет практики я договорюсь с директором. Не все ли равно, где получать трудовые навыки? Выпишу тебе справку, что ты работал на раскопках.

– Ура! – громким шепотом крикнул Серёжа. И кинулся в другую комнату. – Папа, ты мне дашь свой рюкзак? Мы через неделю – в Севастополь!

Потом он пошел к себе и, не зажигая света, бухнулся на диван. Радость разливалась в нем, как тепло. Путешествие, которое еще недавно было таким далеким, почти сказкой, придвинулось вплотную. Оно уже почти началось. Ведь неделя – это пустяки. Едва хватит времени, чтобы собраться! В полумраке поблескивала над Серёжей трехгранная шпага. Желтой точкой горел на гарде отблеск уличного фонаря. Серёжа не мог разглядеть надпись, но словно видел ее:

Сергею Каховскому – отряд «Эспада».

СМЕЛОСТЬ И ЧЕСТЬ.

«Я ни в чем не виноват, – сказал Серёжа шпаге. – Я никогда не изменял отряду. Я не трусил и не обманывал. Мы все, флаг-капитаны, держались до конца. А сейчас об измене и говорить нельзя, потому что отряда нет».

И тут он вспомнил Димку в школьном коридоре. Его лицо. Его шепот: «Я так и знал…»

Но отряда же и правда нет! Можно собрать группу, можно назвать себя флаг-капитанами, а что дальше?

Ведь он, Серёжа, в самом деле держался до конца. Даже Олег сказал: «Бесполезно» – и уехал. А он еще держался. А разве мало пришлось хлебнуть? Гибель «Эспады», отъезд Олега, смерть Иванова. А потом еще в школе… Эта дурацкая двойка за четверть по поведению. Главное, ни за что.

У него оставалась одна радость – белый город у моря. И если бы у Серёжи эту радость отобрали, он не смог бы жить от тоски.

Кузнечик, завистливо вздыхая, дал адреса знакомых мальчишек. Митя очень просил узнать, стоит ли в Севастополе трехмачтовая баркентина «Кропоткин» и не собираются ли ее пустить под ресторан, как многие другие парусники.

Отец готовился к очередной командировке и однажды, оставшись с Серёжей наедине, вдруг прижал его к себе и глуховато сказал:

– Опять мы врозь. Хотя бы раз вместе куда-нибудь съездить… Жизнь бестолковая.

– Ну что ты, папа! На будущий год вместе в тайгу поедем. Я подрасту.

– Ты с Виталием особенно не спорь, – предупредил отец. – Я смотрю, у вас кое в чем взгляды на жизнь очень уж разные. Ты его не перевоспитаешь. Он тебя – тоже. Да не провались там в какой-нибудь подземный ход. А сделаешь научное открытие – пиши.

– Я и так буду писать, – пообещал Серёжа. – Ты, главное, не скучай…

Дядя Витя принес из магазина черный скрипучий чемодан с медными пряжками.

– Тебе, Сергей.

– У меня же рюкзак!

– Рюкзак – это чушь, – наставительно сказал дядя Витя. – Мы не в джунгли едем. Истинная романтика не в рюкзаках, штормовках и патронташах, а в поисках и творческой работе мысли.

Серёжа обиделся за отца. За его штормовку, болотные сапоги и рюкзак. Дядя Витя понял.

– Я не говорю об охотниках, геологах и прочих лесных людях. Там рюкзаки – не атрибутика, а необходимость.

«То-то же», – подумал Серёжа.

Ожидание путешествия – это уже радость. Сборы – тем более.

Серёжа взялся укладывать в чемодан дорожное имущество.

Конверты и бумага – всем надо будет написать. Общая тетрадь для дневника. Фонарик: ночи на юге темные даже летом. Нож – папа отдал свой, заслуженный. Шорты, рубашки, новенькие кеды – пружинистые и легкие. Джинсовый костюм – тетя Галя вчера подарила, специально для путешествия. Отличный костюм с «молниями», кожаными нашивками и петлями для широкого ремня. Может, прямо сейчас и надеть? Нет, жара на улице.