Текст книги "Царевна"

Автор книги: Владислав Лесков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4: Лавра

Карета царевны остановилась у ворот монастыря. Кучер сошёл с козел и открыл двери. Софья огляделась. Ворота заскрипели, и показалась голова инока.

Он решительно направился к царевне и склонил голову:

– Матушка, патриарх в Лавре.

Софья улыбнулась:

– Вот уж не ожидала, но коли так, то разговору быть.

Под куполами колоколен раздался весёлый колокольный перезвон, возвещая о прибытии царской особы в Лавру. Патриарх Иоаким уже встречал ее у входа в храм.

– Все-таки, старик переступил через себя, – думала она, ступая по каменным дорожкам монастыря. Ему пришлось смириться, и дело не в том, что она стала чеканить собственную монету и не в успехе Крымской компании князя Голицына. Она нужна ему в борьбе с ересью, пока братец Петруша занят постройкой своих корабликов. Ересь Аввакумова захлестывает государство и уже докатилась до Москвы, охватив при этом Дон и Тобольскую губернию. Эти мысли терзали Софью, не давая покоя ни днём, ни ночью.

Патриарх, в знак приветствия, протянул руку царевне и обратился с вопросом:

– Здорова ли, матушка царевна?

Софья слегка опустила голову, скрывая лёгкую улыбку. Сейчас, когда Нарышкины, с приближением совершеннолетия Петра вновь обретали свою силу, ей необходимо было окружение верных и более мудрых людей, каким и являлся патриарх.

Софья оглядела золочёные купола собора, перекрестившись, приложилась губами к кресту в руках патриарха и медленно прошла в храм.

– Помолимся вместе Владыка, а после дела наши мирские обсудим. Владыка, не скрывая улыбки, согласился и добавил:

– Не ожидал тебя здесь увидеть царевна. Словно кошка черная меж нами пробежала. А вере истинной с того разорение.

Софья склонила голову и лукаво улыбнулась:

– Я тебя тоже не ожидала увидеть Владыка. Про веру ты правду сказал. Сколько же пожарищ народ, одурманенный еретиками, примет. Сколько душ невинных сгорят в сатанинских ладьях.

Иоаким перекрестился:

– Согласен я с тобой, матушка царевна. Много ереси в земле нашей.

– Взять Тобольский уезд, так почитай, сколько душ монах раскольник Даниил на реке Березовке в небо увел. Не успели стрельцы до пустоши добраться, предупредили раскольников. Везде у них свои люди, как паутиной державу нашу опутали. Воевода-губернатор не узрел близ себя предательства. А куда смотрел воевода? За карманом своим смотрел.

В глазах патриарха блеснули маленькие капельки слёз. Ему стало нестерпимо больно за эти несчастные души, невинно сгинувших женщин и детей:

– Была б моя воля, самого в тот корабль огненный загнал и спалил бы заживо, – с горечью произнёс патриарх.

– Да что же ты говоришь, Владыко, – Софья с ужасом посмотрела на патриарха.

– А что я говорю, – патриарх стукнул железным концом посоха о каменную плиту. Пора бы скиты все затворнические извести, царевна.

На колокольне зазвенел Благовест. В монастырском саду распустились яблони, и пахло липой.

Софья с нежностью вдыхала удивительный аромат цветов:

– Как же хорошо здесь, Владыко, а аромат, какой чудесный, сердцу, прямо, петь хочется. Патриарх посмотрел на, пустившие цвет яблони и искренне улыбнулся:

– А душе как свободно! Век бы здесь провела, в красоте при Божьей милости, да без забот. Уезжать не хочется. Сколько езжу в Троицу на богомолье, завсегда садом твоим дивным не устаю любоваться.

– А там что Владыко? – Софья указала на небольшие темные ящики под деревьями.

– Это ульи, царевна, – ответил патриарх. Монахи медоносных пчел разводят. Я тебе пришлю медку здешнего, матушка. Пчела божье создание. При упоминании меда и пчел сердце Иоакима смягчилось, и его речь сделалась такой же тягучей, как этот мед.

– Есть ли вести от царевичей, матушка? – спросил патриарх.

Софья кивнула:

– Есть Владыко. Петруша корабли свои строит на Плещееве озере, а царевич Иван опять занемог.

Софья вспомнила, как намедне царевич Иван, вновь сраженный болезнью, забился в припадке у трона перед самым заседанием Думы. Лекари тот час же скрутили припадочного царевича и унесли прочь в его покои. Три дня его отпаивали разными отварами, лекари немецкие мази иноземные прикладывали. Встал царевич. Но не с лекарств и снадобий, а с Божьего соизволения. И вот опять болезнь протянула к Ивану свои костлявые руки. Помолись, Владыко, сегодня за брата нашего. И я помолюсь.

– Да трудно ему на царстве придётся, – согласился патриарх,

– Однако не он себя выбрал. Господь ему ношу такую дал.

– Ну, да ладно, – патриарх оттолкнул концом жезла камушек с поверхности каменной плиты.

Царевич Петр недавно денег на корабли свои просил.

– Дала ли матушка? – вопросительным взглядом глянул на Софью патриарх.

– В казенном приказе пусто было. Вся казна ушла на войну против турок. Наскребли по сусекам пять тысяч рублев, то и ссудили.

– Это хорошо! – глаза патриарха заблестели, – не время сейчас государям ссориться. Другие вопросы решать надо.

– Слышала ли, матушка царевна, про Симеонову пустошь? – патриарх на секунду остановился.

– Нет, не слышала, Владыко, только ты и сказал. А, что, беда какая, приключилась?

Иоаким набрал в легкие воздух. Софье на миг показалось, что патриарх задыхается, но он остановил ее коротким движением руки.

– Был в монастыре, под Торжком-градом, старец. Симеоном звали, святой человек был, да умом не обделен.

Царевна внимательно слушала речи патриарха, пытаясь понять смысл его слов.

Патриарх опустил глаза на каменную плиту, на которой сейчас стоял и добавил:

– В раскол Симеон ударился. Собрал вокруг себя таких же овец заблудших и давай проповедовать. А коли стрельцы нагрянут, грозится скит сжечь вместе с бабами да детишками малыми.

Софья удивленно посмотрела на патриарха:

– Так они и раньше, Владыко, себя сжигали. Послать роту стрельцов ряженых, да скрутить зачинщика.

– Нет, матушка, – патриарх отрицательно покачал головой, – как со всеми нельзя. Другом мне был тот старец, вразумить хочу.

Софья вздохнула:

– Ну, коли так, отправлю кого нужно. Приведут тебе твоего старца, Владыко.

Патриарх перекрестился и спросил:

– Молиться со мной пойдешь, царевна?

Софья, склонив голову, произнесла еле слышно:

– Одна сегодня справлюсь, Владыко. Прости.

Патриарх улыбнулся:

– Тут не за что прощать. Ступай, молись.

Софья была довольна беседой с патриархом. Первый раз со дня ее воцарения, патриарх принял её со спокойной душой, без злобы и наущений.

Полуденное солнце окрасило золотом купола Троицкого собора. Ему под стать взлетели в небо маковки Успенского собора. За толстой крепостной стеной, уже не раз выдерживавшей осаду неприятельских войск, было тихо и по-домашнему уютно. Уже не нужны были греческие герои, сражающиеся с многоголовыми гидрами. Ни римские императоры. Не нужны театральные постановки, что так завораживали девичье сердце в юности. Здесь все сияло благолепием. И кажется, что не нужно сердцу русского человека ничего больше, чем созерцать взором эти маковки куполов и услаждать слух перезвонами Благовеста. Она прошлась по дорожке вдоль рядов молодых лип и заметила у изображения “Святого духа” нескольких монахов в чёрных рясах, между ними разгорелся жаркий спор. Софья заинтересовалась, о чем могли вести столь оживлённую беседу, эти люди. Тихонько, чуть дыша, Софья подкралась, как можно ближе к тёмным фигурам, прячась за стволами деревьев. Монахов было четверо.

Высокий инок Сафоний, очевидно еще послушник, рассуждал о природе царской власти на Руси. До черного монашества уже докатились слухи о противостоянии Софьи и Петра и сейчас монахи ожесточенно спорили, кто для монашества будет лучшим государем. Его противник Никодим, пожилой монах, со всей страстью утверждал, что именно царевна является хранителем той дремучей и праведной Руси, что испокон века рождала праведников и великих подвижников. На что Сафоний возражал, дескать, корабли и новое устройство армии никоим образом не затрагивают их служения. При любом монархе их долг служить богу, а кто лучше Петр или Софья, то решит Господь и не им чернецам это дело мыслить. Софья помнила, как во время Стрелецкого бунта в Москве бежала в Троицу с двумя юными братьями и всем двором. Тогда Федор Леонтьевич Шакловитый восстановил порядок в стрелецком войске, навсегда покончив с ненавистной Хованщиной.

Глава 5: Потаённый скит

В тяжелую деревянную, сшитую из ладных досок дверь тихо постучали.

– Кого еще леший принес, – ругаясь, соскользнул с печи хозяин дома. Обув ноги в чуньи, он поплелся к двери.

– Померещилось, али нет?

Он зачерпнул из деревянной кадки ковш воды и почти залпом опрокинул его. Протерев от испарины ладонью руки шею, он сел на лавку. Псы во дворе умолкли, но откуда-то издали, опять послышался еле слышный стук.

– Откуда же стук? – рассуждал полусонный хозяин дома, присев на лавку возле огромного дубового стола.

– Допился, царица небесная, – он поднял глаза на киот и перекрестился. Тихий стук вновь повторился.

– Иду, – хозяин дома, кряхтя, поднялся с лавки и, откинув щеколду, прошёл в сени. В сенях было прохладно.

– Кто там, – в полголоса спросил он, беря в руку кистень, стоявший у косяка.

– Прокофий Фёдорович, – из-за двери раздался тихий голос.

– Это я. Хозяин дома сразу узнал его.

– Сапыга? И чего тебя леший в такую пору принес. Хозяин был не рад такому гостю.

– Отвори, – жалобно проскулил тот же голос.

Хозяин отложил кистень на лавку в сенях и открыл большой деревянный запор. В дверном проёме тут же появилась фигура взъерошеного Сапыги.

– Мне бы спрятаться, Прокофий Фёдорович, – начал он прямо с порога.

– Чего это вдруг? – возразил недовольный хозяин.

– Стрельцы меня по слободам ищут. Ей богу на дыбу отправят, – Сапыга сел на скамейку в сенях и облокотился на бревенчатую поверхность стены.

– Натворил чего? – спросил хозяин.

– Дай водицы напиться, – неожиданно попросил Сапыга. Апосля расскажу.

Хозяин вынес ковш с водой:

– Ну и на кой ляд, ты сюда явился, коли тебя стрельцы ищут. Себя не уберёг, и меня под монастырь подвёл?

– Ей Богу не хотел, Прокофий Фёдорович, – начал оправдываться Сапыга.

– Не к кому мне в Москве пойти. Помоги мне, Христом Богом прошу.

– Сколько же ты хорониться будешь? – недовольно спросил хозяин.

– А как утихнет в слободках, так ты мне весточку и дашь. Сапыга отложил ковш.

– Тьфу ты принесла нечистая, – выругался хозяин. Ну, пойдем коли так.

Сапыга перекрестившись, осторожно вошел в избу.

– Может накормить тебя? – предложил хозяин.

– Да, не откажусь, – кивнул Сапыга. Он еще раз перекрестился и сел за стол. Прокофий Фёдорович поковылял к печи. При помощи ухвата, он вытащил на стол чугунок с еще теплой кашей и отломил гостю краюху черного хлеба. Усевшись напротив Сапыги, он смотреть, как тот ловко орудует деревянной ложкой в чугунке с кашей. Наконец Прокофий Фёдорович не выдержал и спросил:

– Чего стрельцы взгоношились, утихло же все.

– Все, да не все, – Сапыга отложил ложку. Емельян Федотыч, старшина из Стрелецкого приказа лютует.

– А чего ему лютовать? – спросил хозяин.

– Ересь раскольничью старшина на Москве увидел, – опустив голову, ответил Сапыга.

– Так вроде извели всю. И в церкву к их попам ходим причащаться. Смирился уж народ православный. Жить хочет, а не по лесам, да скитам бродяжничать.

– Это верно, – заметил Сапыга. Только знается старшина с думским боярином Шакловитым, и подручным его боярином Широковатым. А тем везде измена супротив царевны Софьи мерещится. Были мы на днях в трактире, сижывали, о вере говорили. Затесался в наши ряды бешенный какой-то парень. Ну и поспорили, как водится. Семка водовоз, его на место хотел поставить, а тот его ножом и порезал. Ну, а дальше стрелецкий караул налетел, всех скрутили, допрос, как положено, учинили. Трактирщик что ли сдал, не пойму. Сапыга замолчал. Просижу три дня и уйду в дальний скит.

– Уйдешь ли? – усомнился хозяин,

– Если Шакловитый в этом деле интерес имеет, то стрельцы все слободки перепашут, а найдут. Опасно мне тебя у себя держать. Да и семья у меня.

– Что же делать, батюшка? – Сапыга уставился на хозяина.

– Медлить не будем, – изрек Прокофий Фёдорович. Был у меня рупь в заначке на черный день. Так видно пришел этот день с тобой. Полезай сегодня на сеновал. А завтра я подводу с сеном найму, там спрячешься по глубже, да так и вывезем тебя из Москвы, а там сам решай, куда тебе податься на Вятку, на Дон, али далее в Сибирь. Кончилось былое. Нужно думать, как дальше жить, али ты в корабль огненный хочешь. Прокофий Фёдорович, осуждающим взглядом, окинул своего собеседника так, что мурашки пробежали по спине Сапыги, а в душе похолодело, словно в лютый мороз.

– Да, видать по-другому никак, Прокофий Федорович. Утром к дому Прокофия Фёдоровича подкатила телега груженая сеном.

– Хозяин, куда сено выгружать? – крикнул мужичок с подводы.

– Никуда не выгружай, – откликнулся хозяин. Иди пока в дом чаю попей, позову тебя потом.

– Благодарствую хозяин, – мужичок ловко спрыгнул с телеги и направился в сторону избы. Сапыга тем временем юркнул в стог сена и затаился. Убедившись, что ночной незваный гость уже спрятался в копне сена, Прокофий Фёдорович перекрестился и крикнул кучеру:

– Чего расселся, али чаю не пил давно? Мужик выскочил из дома и направился к телеге.

– Поезжай, родимый, вот тебе полтинна за работу, – Прокофий Федорович смотрел, как кобыла ковыляет по грязной мостовой, удаляясь от его дома, вместе с ней исчезали ночные страхи, пережитые накануне.

***

Стрелецкий старшина Емельян Федотович Басаргин сидел за столом в своем доме в благостном расположении духа. Царевна добавила к жалованию еще пять рублев. Можно подумать, как расширить двор и пристроить еще один сруб. Конюшня, али подклет про то потом подумать можно. Сейчас можно скопить деньжат и откупить у Андрюшки Косого левый угол огорода, в половину десятины, выходящий к Яузе. Настасья, жена стрелецкого старшины Емельяна, сняла с огня самовар и налила по чашкам ароматный липовый чай. При виде связки баранок с маком к горлу у Емельяна Федотовича подступила слюна.

– Подожди оглашенный, – укорила его жена,

– Горячее, ведь.

– Чего ждать? – огрызнулся старшина. Сейчас набегут с делами казенными, опять почитай, голодным останусь. Придется пирогами с лотков, прости Господи, питаться.

– Чем тебе опять пироги с лотков не угодили? – откликнулась жена, продолжая возиться у печи.

– А то, что не могу я в сухомятину питаться, – буркнул Емельян.

– Подавай скорей на стол.

За оградой раздалось ржание лошадей и громкие крики. Емельян Федотович в сердцах отложил блюдо с пирогом на стол и крикнул жене:

– Иди, глянь-ка, кого леший опять принес.

Настасья выскочила во двор. Через некоторое время она вернулась.

– Ну, чего там?

– С приказа были, требуют тебя немедля. Споймали, говорят давеча какого-то еретика-заговорщика. Свезли в приказ.

– Это хорошо, что в приказ свезли, – старшина удовлетворенно крякнул.

– Обождет пока, не куда ему нынче спешить. Воры ворами, а обед в срок.

Через час Емельян Федотович, прикрепив к поясу, свою неизменную спутницу саблю, мерял стрелецкими сапогами деревянную мостовую к Кремлю. Пройдя через ворота Константино-Еленинской башни, он оказался у ворот Тюремного приказа. Двое стрельцов в карауле, завидев Басаргина, тот час вытянулись, как по струнке, подтянув бердыши к плечам.

– Живого хоть доставили? – спросил он.

– Это вы про кого, ваше благородие? – переспросил молодой стрелец.

– А что, многих взяли сегодня? – удивился Басаргин. Другой стрелец, поняв кого, имеет в виду старшина, поспешил исправить ситуацию:

– Здесь он батюшка, жив здоров. Ребята, правда, его помяли немного, но не смертельно. Для дознания сойдет. А то, что крив на один глаз, так это до нас было. Таким уже взяли.

У Емельяна Федотовича мелькнула шальная мысль:

– Уж не тот ли это одноглазый мирянин, что в трактире бучу учинил. И имя такое странное – Сапыга.

– А ну, отворяй ребята, – распорядился он и спустился по низкой лестнице в подвал. В подвале со стен и потолка сочилась вода, пахло прелым сеном и соломой. Сапыга лежал на прелой соломенной подстилке в грязной, покрытой плесенью, камере. Емельян сразу узнал его. Подойдя к железной решетке, он тихо постучал ключом по замку. Сапыга открыл глаза.

– Пришли аспиды, – сквозь выбитые зубы прохрипел узник.

– Пришли, пришли, – усмехнулся Емельян Федотыч.

– Подымайся, давай. Сейчас, и об аспидах поговорим, и о крамоле твоей. Все, что мне тогда в трактире не досказал, или обманул в чём, всё скажешь.

Сапыга попытался расправить затекшие конечности, что вызвало жуткую боль, которая отозвалась по всему телу неприятными уколами, словно тысячи иголок впивались в его измождённое тело. Одноглазый узник, издавая тяжёлый стон, вновь свалился на прелую соломенную подстилку.

– Ну, ты, давай не прикидывайся, – улыбнулся Басаргин.

– Ребята сказали, что били не сильно, берегли для нашей тобой задушевной встречи. Старшина вышел во двор и потер костяшки рук.

– Что Емельян Федотович, не получается у вас с ним душевный разговор? – к старшине подскочил один из стрельцов.

– Я пока к монастырскому подворью схожу, а вы приведите его в порядок, – заключил старшина.

– Через часик вернусь. Спустя час Сапыга сидел в камере для допросов.

– Помнишь меня одноглазый? – спросил старшина. Басаргину очень хотелось, чтобы тот его вспомнил. Сапыга застонал и отвернулся к стене.

– Вижу, что помнишь, – улыбнулся Басаргин.

– Я тебе, что в трактире сказал?

Старшина прищурился:

– Говорил, что бежать тебе из Мосвы надо, да на глаза мне не показываться. А ты не послушал.

Тяжёлая кованая дверь в камере отворилась, и на пороге появился один из стрельцов с кружкой липового чая. Старшина попытался осторожно остудить горячий напиток и пристально посмотрел на узника:

– В сене от кого прятался?

– Скрывать есть чего? – Басаргин отодвинул кружку с чаем в сторону и склонился над узником.

– К вечеру не расскажешь, отдам тебя в лапы Ноздреватому, а тот все кости тебе вывернет, да заново вставит.

– Думать тебе часок. Как на башне колокол три раза пробьет, почитай время твоё и вышло.

– А куда оно выйдет на плаху или каторгу решай сам, я пока к стрельцам схожу, поговорю, а ты подумай. Басаргин захлопнул за собой кованную железную дверь.

В голове Сапыги водили хороводы сонмы чертей и ангелов, нашептывающих этому окровавленному одноглазому бродяге варианты для выживания. Одни сулили земное спасение, если расскажет всю правду, кто хозяин дома в котором он укрылся, зачем он к нему приходил, есть ли среди них заговор.

Другие в свою очередь вторили, что тело его погибнет, но душа будет спасена. Мысли, одна за другой пронисились в голове Сапыги, словно стая щебечащих стрижей, отчего несчастный терялся в догадках, как же ему поступить. Он смотрел единственным заплывшим глазом на своё окровавленое тело, переводя взгляд на маленькое решетчатое окно допросной камеры и на бадью с водой, в которой плавал деревянный ковш в форме утки.

Сколько же он уже не пил? Сапыге казалось, что за глоток воды, за эти капли живительной влаги, что прольются в его иссушенное и выжженное горло, он готов рассказать всё и даже отказаться от Царствия Небесного. Он не великий предводитель группы повстанцев и святой мученик, он маленький одноглазый человек который хочет жить, пусть даже такой непутевой жизнью грязного бродяги.

– Ну что, подумал? – Басаргин отворил двери и прошел в камеру. Сев за грубо сколоченный стол, он широко расставил в стороны ноги, давая им немного отдохнуть.

– Рассказывай, – протянул старшина.

– Чего бежал, говори, у кого прятался?

Сапыга тяжело вдохнул и лёгким движение головы показал на кадку с водой. Басаргин кивнул и опять вышел за дверь. Сапыгу напоили и дали умыться. Старшина не поскупился с расходами, послал одного из стрельцов за пирогами с рыбой.

– Раскольники мы, – начал Сапыга прожевывая пирог, который, чуть ли не полностью, попытался затолкать в рот.

– А как же троеперстие в трактире? – удивился Басаргин.

– Батюшка, жить уж больно хочется. А этот бешенный всю проповедь нам испортил. Думали мы, своим станет.

– Стал? – рассмеялся старшина. Этот убивец сейчас в Разбойном приказе кости свои парит, если не вывернули еще.

– Ну, да ладно, – старшина подвинул табурет и сел напротив несчастного Сапыги. Сдашь всех, грамоту дам, в Москве жить будешь, а там глядишь, хату какую приобретёшь да жить, как человек будешь. Старшина утер усы и строго посмотрел на Сапыгу. Все равно всем раскольникам конец вскоре придёт, выведем мы гнездо их осиное.

– Сдать, али нет. Своя голова все равно ближе и милее. А те, что покаются, да прощения испросят и от раскола отрекутся, глядишь, простит царевна матушка. Ребятишки малые имеются, а женское сердце к дитям сиротным завсегда жалостливее. А не простят, так в Сибирь отправят, всё живые, а иначе голову с плеч снимут, чего же думать. Каяться надо.

– Я у нашего головы в учениках был, он ранее в учениках у учителя Никодима ходил. А того сам батюшка Аввакум на подвиг благословил.

– Дальше? – пробасил Басаргин. Про заговор против царевны что слышал?

– Про заговор, батюшка, ничего не знаю, – проныл Сапыга.

– Врешь ирод! – Басаргин подскочил с табурета и принялся расхаживать по камере из угла в угол. Успокоившись, он сел за стол и стал постукивать костяшками пальцев по дереву, словно выбивая барабанную дробь.

– Ну, смотри мне! – он погрозил пальцем одноглазому. Коли врешь. Завтра всех возьмем. И всё узнаем.

На рассвете в ворота у крайней избы в Ордынской слободке, раздались глухие удары прикладов пищалей.

Стрельцы деловито прохаживались вдоль дома, ожидая, когда сонные хозяева слезут с печи. Дворовая шавка, учуяв беду, забилась в свою конуру, и не показывала носа.

– Ладные ворота у нашего еретика, – усмехнулся один из стрельцов, рассматривая, с нескрываемой жадностью, кованую голову быка, сквозь которую, было продето верченое кольцо. Не дождавшись ответа, стрелец повторно ударил прикладом в ворота и не удержался, от попытки сбить бычью голову с ворот, хозяину, судя по всему, она больше не пригодится. Прокофий Федотыч слез с печи и протерев кулаком сонные глаза, поковылял к дверям. Зацепив, по привычке одной рукой кистень, что стоял тут же у двери, сонный хозяин вышел во двор.

– Кто вы такие? – строгим голосом допытывался Прокофий Фёдорович.

В ответ послышался смех стрельцов и зычный голос старшины, который уже принялся зачитывать приказ.

В голове Прокофия Фёдоровича помутнело. Он отбросил кистень в сторону забора и поднял щеколду замка. Внезапный удар прикладом свалил его на мокрую от утренней росы землю.

– Ну что, добегался? – усмехнулся старшина. Скоро вам всем раскольникам конец придёт.

– Вяжите его, – старшина одним движением указал стрельцам на лежащего на земле Прокофия Фёдоровича. Пройдя во двор, старшина споткнулся о какой-то предмет. Подняв кистень с земли, он внимательно осмотрел его и крикнул:

– Тихон иди сюда, забери улику.

Тихон, стрелец с длинными, как у донского казака усами, подбежал к старшине и, забрав кистень, завернул его в полотенце.

– Может кровушку, чью найдем, – добавил он, унося находку.

Старшина по высоким ступеням поднялся на крыльцо.

– Дом ладный, как у боярина, – рассуждал он,

– И откуда у раскольников столько денег, не иначе как сам сатана ссуживает.

Старшина усмехнулся довольный своей догадкой и толкнул дверь носком сапога. В избе стояла тишина. У каждой стены стояли аккуратно застеленые лавки, киот с иконами освещался небольшой лучиной, громадный дубовый стол был идеально вычищен. В дальнем углу стояла печь. Старшина подошел к занавеске, закрывавшей внутреннее пространство между печью и потолком, и прислушался. Тихое сопение выдавало присутствие людей. Он резко отдернул темную занавеску. На печи, подвернув под себя ноги, сидела молодая женщина, сжимая в объятиях, двух малолетних детишек.

– Васька, – позвал старшина одного из стрельцов,

– Поди-ка сюда. Здесь баба с малыми детишками. Забери их в телегу, да сена больше положи.

Услышав его, Прокофий Фёдорович рванулся с телеги, и упал стрельцам в ноги, умоляя пощадить жену и детей.

– Они же ни в чём не виновны, – со слезами на глазах умолял Прокофий Фёдорович.

– Не раскольники мы, пощади.

– Разберемся в приказе, – отрезал один из стрельцов.

До Кремля ехали молча. Жена Прокофия Фёдоровича обнимала перепуганых детишек, прижимая их к груди. Сам Прокофий молчал и рассуждал о происходящем. Он покончил с расколом более пяти лет назад. Иногда, чтобы свидеться хаживали бывшие братья. Заходил и Сапыга.

– Не иначе как, поймали ирода? – мелькнула шальная мысль в его голове. Но ведь он надежно укрылся в сене.

– Ай, Сапыга, сукин сын. Сдал, – выругался про себя Прокофий Федотович. Надо брать все на себя, что отвести беду от семьи. Сапыга уже позаботился о своей скудной душеньке, предал ближнего, не думая, что кто-то осудит его за этот гнустный поступок, кто же меня упрекнёт, если стану на защиту своей семьи. Коли так, гори оно все синим пламенем и раскол их, и святые отцы, и отшельники скитские. Всех выдам и скиты, и кто на Москве тайные собрания учиняет. Никого щадить не буду. А Бог простит, еще не понятно, чья вера правильнее, – так рассуждал Прокофий Фёдорович, а по его щекам катились горькие слёзы, накатившие от обиды и разочарования.

Прямо у ворот разбойного приказа их встречал Емельян Федотович Басаргин.

Сегодня он одел новый кафтан и шапку, а кожаный ремень с петлями для ножен, оставил старый, но не раз проверенный в бою. Боярин Широковатый так же имел стремление принять участие в допросе.

Оба служивых царевны стояли у ворот и тихо разговаривали, а поговорить им было о чем. Царевна, идя навстречу патриарху, организовала карательную экспедицию на Вятку, что бы разорить раскольничий скит, и вытащить из него живого старца Симеона. В виду личной просьбы царевны, Фёдор Леонтьевич Шакловитый уступил это дело боярину Широковатому, а ему нужен доверенный человек, что исполнит волю царевны точь-в-точь, живот положит, а старца убережет и в Москву на Патриаршее подворье доставит. Дело государственной важности, боярин Широковатый мог доверить только одному человеку – старшине Казенного приказа Емельяну Федотовичу Басаргину в виду его прошлых заслуг и прозорливости. Не предполагая, как Басаргин отреагирует на сию новость, боярин Широковатый попытался начать разговор издалека, пока позволяло время.

– А что бы ты сказал, Емельян Федотович, еже ли бы царевна тебе звание полковника жаловала, да имение, – начал, слегка заикаясь, боярин Широковатый.

– И за какие же заслуги? – заинтересовался Басаргин.

– Говори, чего задумал.

– Не кому, кроме тебя, Емельяша, ехать, ну не мне же боярину, по лесам, да болотам прыгать.

Басаргин молча выслушал боярина и достал из кармана фляжку наполненную водкой.

Налив до краев железную стопку, он залпом опрокинул ее и, занюхав рукавом кафтана, произнёс:

– Кафтан весь чесноком пропах и закуски не надо, – рассмеялся он, глядя на покрывшегося испариной, боярина.

Широковатый облегчённо вздохнул, он понял, что уговорил Басаргина участвовать в экспедиции.

– На здоровье, Емельян Федотович, – с улыбкой на лице произнёс боярин.

– И мне уж тогда налей, чего уж там. Тоже твоим кафтаном занюхаю.

Они рассеялись, глядя как в ворота приказа въезжает телега с мужиком, бабой, да ребятишками. Рядом с телегой шли стрельцы, глядя на арестантов не добрым взглядом.

Телега остановилась у внутренних ворот. Тяжелая деревянная решетка, окованная железными прутьями и, с обеих сторон, стянутых железными болтами с большой шляпкой, медленно поднималась вверх, скрипя веревками по подъемным барабанам.

Дождавшись, пока телега с несчастными скрылась внутри, боярин и Басаргин направились вслед за ней по деревянным подмосткам, боясь измарать в грязи кожаные сапоги.

– Есть, матушка, заговор еретиков, – улыбаясь, прошептал Софье Шакловитый.

Боярин Широковатый и стрелецкий старшина дознались давеча.

– И кто же, – Софья развернула свиток.

– Раскольники давно потаенно в московских слободках живут, свои вечери тайно правят, собираясь в избах.

Софья пробежалась глазами по бумаге:

– Сознались сами?

– Как есть матушка, все выложили.

– Покаялись ли, отреклись от старой веры?

– Да матушка, – Шакловитый кивнул.

Одна беда, у главаря их двое детишек осталось, дочь, да мальчишка. На каторгу отправлять жалко, не выживут они там.

Черт уж с ними, стариками, – Шакловитый махнул рукой, чуть не задев склянку с чернилами на столе.

– Девка-то справная? – поинтересовалась царевна.

– Справная, государыня, и на лицо и на фигуру, двенадцати лет от роду.

Софья задумалась, она подошла к окну и немного постояв, произнесла:

– Девочку, ко мне во двор.

А брата её можешь себе в холопы забрать. Шакловитый кивнул, но возразил:

– Мне он не к чему, своих холопов вдоволь, но пристрою к стрельцам, как пса верного выучат.

Софья согласилась с решением Шакловитого.

– Все верно, ни к чему нам грехи лишние на себя брать, Феодор Леонтич.

Шакловитый повернулся к киоту и перекрестился:

– Все так матушка.

– О просьбе моей поговорим.

Софья взяла в руку колокольчик. Заслышав звон, из покоев царевны, в дверях показалась фигура служанки.

– Марфа, чаю подай нам, – велела царевна. Софья и Шакловитый сели за стол, застеленый плотной узорной скатертью.

– Говори Феодор Леонтич.

Шакловитый посмотрел на прислугу разливавшую чай, намекая на то, что присутствие челяди при разговоре, лишнее. Марфа, разлив по фарфоровым чашкам чай и выставив на столе вазу с медовыми пряниками выскользнула, словно тень, оставив их наедине.

– Нашел я, матушка, кому дело столь важное поручить, – жалобливо прогундосил Шакловитый.

– А чего не рад тогда? – царевна посмотрела на думного боярина. Шакловитый отложил пряник и покачал головой.

– Так ведь пришлось посулить деревушку и звание полковника, матушка, – пожаловался Фёдор Леонтьевич.

Софья удивленно посмотрела на боярина:

– Эка беда деревушка, раз сам патриарх просил. Али забыл, как он нам поперек дороги стоял.

– Не забыл, матушка, – кивнул Шакловитый.

– Разве забудешь, когда твоя голова на кону стоит.

– Это хорошо, что помнишь, Федор Леонтич, – тихо произнесла Софья, боясь, что кто-нибудь из слуг, подслушает их разговор.

– Нам в борьбе с Петрушей и Нарышкиными поддержка патриарха, аки лик Святой, надобна. Я десяти деревушек не пожалею и боярского звания, тому кто мою просьбу исполнит.

Шакловитый усмехнулся:

– Уже не нужно матушка, и за одну деревеньку справного служивого нашли.

– Знаешь ли, матушка, старшину казенного приказа Басаргина.

Софья улыбнулась:

– Как не знать.

– Вот он и поедет, – Шакловитый стукнул ладонью по столу.

– Мешкать не будет. А ты, матушка, что бы впредь не смущалась секретные разговоры вести, челядь в другую половину дворца отсылай, да стрельца подле двери ставь. Так и тебе и мне спокойней будет.