Текст книги "Та сторона, где ветер"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава третья

Когда падает сбитый змей, хозяин его не сидит и не смотрит спокойно. Он прыгает с крыши и мчится к месту катастрофы. И очень часто бывает, что мчатся рядом его друзья.

Генка это знал. Но он сказал:

– Пойду один.

– Лучше мы тоже пойдем, – предложил Шурик.

– Я один, – повторил Генка, и скулы у него стали острыми.

Шурик пожал плечами. Если Генка сказал, спорить не стоит, это все знают.

Яшка торопливо собирал разлетевшиеся части катапульты.

Змей упал далеко, где-то на улице Чехова или в переулке Красногвардейцев. Видно, его хозяин тянул нитку изо всех сил.

Генка сунул в карманы кулаки и, не оглянувшись, зашагал по дороге. Илька бросился следом.

– Я с тобой, Ген…

– Не надо, Илька. Помоги Воробью.

Илька отстал.

Генка пересек улицу Чайковского, прошел квартал по Якорной и вышел на улицу Чехова. На душе у Генки было скверно. Сквозь мысли о белом змее, о катапульте, о западных ветрах и тучах все равно пробивались мысли тоскливые и беспокойные: школа… английский… отец… Обида на отца была как тупая, несильная боль. К ней почему-то примешивалась жалость. Генка вдруг подумал, что сейчас отец уже на пароходе. Стоит на палубе, дымит сигаретами, швыряет за борт окурки.

Оставаясь за кормой, они отмечают путь парохода редкими белыми точками…

Чтобы отогнать эти мысли, Генка ускорил шаги. Почти побежал. Ведь хозяин змея тоже, наверно, спешит.

А драки Генка не боялся. Даже хотел драки.

Белого змея он увидел скоро. «Конверт» лежал на упругой зелени заросшего газона. Упал он удачно – нитка пролегла вдоль всей улицы и нигде не зацепила проводов. Длинный мочальный хвост свернулся на траве аккуратным кольцом. Змей словно прилег отдохнуть и поджидал хозяина.

Но хозяина не было. Вообще никого не было, даже случайных прохожих. Лишь через минуту Генка увидел в конце квартала маленькую, словно тушью нарисованную фигурку. Это подходил мальчишка.

Он был в черных тренировочных брюках, в черной футболке, темноволосый и тонкий. И Генка почувствовал, что драки не будет: мальчишка – хлюпик. Связываться смешно. Наверно, третьеклассник какой-нибудь.

А мальчишка шел не спеша, с опущенной головой. Словно что-то искал на дороге. В пальцах его скользила поднятая с земли нитка. Генку он будто не видел.

– Значит, мы не торопимся, – сквозь зубы сказал Генка. – Ну-ну…

Он вытянул вдоль газона хвост змея, прижал его конец подошвой, сел на штакетник и стал ждать. Капитан белого «конверта» явно решил показать свой характер. На Генку он так и не взглянул. Сдернул змея с газона, опустился на колено и стал осторожно ощупывать планки: целы ли? В точности так же, как все змеевики. Словно планки «конверта» могли болеть, как живые тонкие кости.

Змей оказался цел. Мальчишка оборвал нитку и резко встал с «конвертом» в руках. Хвост натянулся, треснула дранка, бумага лопнула, и белый квадрат змея развалился на две части.

Генка вскочил. Это было слишком! Можно показывать характер, конечно! Можно не смотреть на человека, если даже он сидит рядом на штакетнике напружиненный, как готовая к драке кошка! Все это можно. Еще секунду назад Генка чувствовал даже что-то вроде уважения к этому мальчишке: не боится, выдерживает характер. Но гробить такого змея ради своего упрямства!..

– Ты что, взбесился? – с тихой яростью сказал Генка. – Не видишь, да? Не видишь, что я… держу!

Мальчишка выпрямился и прижал порванного змея к груди. На секунду лицо его сделалось растерянным. Он вскинул глаза и взглянул куда-то сквозь Генку. Но тут же снова стал спокоен. Опустил голову, отбросил змея. Сказал тихо и жестко:

– Не вижу. Ну и что?

Генка почувствовал, будто кто-то крепкой рукой ухватил его за волосы и с размаху макнул лицом в крутой кипяток. Даже в ушах зазвенело и отчаянно, как от едкого мыла, защипало в глазах. И впервые в жизни, хрипло и неумело, Генка проговорил:

– Извини.

…Ребята сидели на двухскатной крыше Яшкиного дома. Шурик и Яшка устроились пониже – у самой лестницы – на тот случай, если во дворе появится грозная Воробеиха, Яшкина мать. А Илька, маленький и верткий, добрался до гребня и лег в тени трубы. Он был там почти незаметен: Илькины загорелые ноги и спина оказались почти такими же коричневыми, как железная крыша. И старенькие вельветовые штаны были тоже коричневые. А клетчато-зеленую рубашку Илька снял и подстелил под себя, чтобы не расцарапать о шершавые кровельные листы живот и колени.

С заречной стороны, из-за туманной лесной полосы, двигался ровный ветер. Лохматил волосы мальчишек, покачивал в небе пестрые «конверты», гнал круглые облака, похожие на белый дым от выстрелов старинных корабельных пушек. Облака не задевали солнца, и оно плавилось в синеве, все еще по-летнему теплое и высокое.

Крыша пахла нагретым железом, ржавчиной и пылью. Многим этот запах кажется неприятным. Тем, кто не понимает. А для мальчишек это запах высоты. Он связан с волнением первого запуска, когда нитка начинает ровно и быстро скользить в пальцах и вздрагивать, как живой нерв, который передает тебе силу и стремительность высоких ветров. А змей уходит, уходит в высоту. Еще не веришь в такую удачу, а он уже совсем маленький, как почтовая марка. Послушный тебе и ветру…

Но сейчас у них не было змея. Ребята сидели просто так. Ждали Генку. Ждали долго, и уже появилось нетерпение и беспокойство. И будь это не Генка, а другой, они давно бы уже созвали ватагу и помчались следом. На выручку. Но Генка этого не потерпит. Раз уж сказал «пойду один», будет один до конца и за помощь спасибо не скажет, пусть его там хоть убивают…

– Идет! – возвестил с гребня Илька. И добавил потише: – Только без змея.

Генка вскарабкался по лестнице, шагнул, грохнув железом, к ребятам, сел рядом. Но ничего не сказал. Сидел и смотрел куда-то в сторону, и было у него такое лицо, будто хочет он что-то рассказать, но не решается и поэтому злится на себя и на других. А другие ни о чем его не спрашивали. Если Генка молчит вот так, сердито, лучше его не спрашивать.

Илька первый не выдержал:

– Ген, ты подрался?

Генка молчал.

– Подрался, да?

– Сиди уж… «подрался»! – Генка говорил недовольным, но не злым голосом. – Делать мне больше нечего, как драться…

– Не нашел змея, да?

– Нашел.

Снова наступило молчание. И в этом молчании вдруг четко прозвучали два Илькиных слова:

– Эх, ты!

Генка шевельнулся.

– Чего «эх»?

– Ты, кажется, говорил, что отдадим змея Ильке, если собьем, – сухо произнес Шурик.

Генкино молчание его раздражало.

– Самому надо делать, – хмуро сказал Генка. – Нечего на готовенькое…

– А если не получается… – проговорил Илька таким голосом, словно у него щекотало в горле и он боялся закашляться.

«Захочешь – научишься», – чуть не сказал Генка. Но эти слова показались ему неприятно знакомыми. Ну ясно: это отец говорил недавно Генке. Говорил не про змея, а про английский язык, конечно…

Да, но при чем здесь английский? Ох, вспомнится же не вовремя!

– Все равно этот змей пополам развалился, – тихо сказал Генка. Помолчал и повернулся к Шурику: —

Есть у тебя еще бумага? Помнишь, на которой ты «Восток-203» вычерчивал для Борьки.

– Есть… Зачем?

– Ну… зачем, – медленно выговорил Генка и начал краснеть. – Ну, тому мальчишке… Надо же ему новый «конверт» сделать. – И вдруг разозлился: – Заладили все: «Не отвечает на сигналы. Чужой!» А как он будет отвечать, если он про нас и не знает? Если он слепой…

Шурик тихо и протяжно свистнул.

– Ой! – сказал Илька и съехал с гребня крыши к самому ее краю.

– Совсем слепой? – спросил Яшка Воробей и заморгал круглыми глазками.

– Совсем… А я его чуть не отлупил.

– Тебе бы только лупить, – сказал Шурик.

Генка не разозлился. Он был даже рад упреку, хотя и не мог бы объяснить почему.

– Ну и влипли мы! – серьезно произнес Шурик.

– Это я влип, – возразил Генка. – А вы при чем? А я тоже… Откуда я знал? Ничего ведь не заметно. Он ходит совсем как… ну, как обыкновенный человек. И глаза.

У него были обыкновенные глаза. Серые, с синеватыми прожилками. Как у многих-многих мальчишек. Мальчик их редко поднимал, почти все время глаза были прикрыты полутенью длинных, загнутых кверху ресниц. Разве догадаешься?

Генка иногда встречал на улицах слепых людей. Два раза он даже переводил через дорогу высокого, очень прямого мужчину в синих очках. У него было напряженное, какое-то застывшее лицо, движения скованные, хотя и быстрые. И это сухое постукивание неизменной тросточки…

А маленький капитан белого змея был совсем не такой. Двигался неторопливо и легко. И лицо было живое. Славное такое лицо не робкого, но застенчивого мальчишки, который из-за своей застенчивости привык держать глаза опущенными. Ну как Генка мог догадаться, что эти глаза не видят?

Он стоял перед мальчиком и чувствовал себя каким-то беспомощным. Как обезоруженный фехтовальщик, который теперь может надеяться на что угодно, только не на свою ловкость и силу.

– Я же не знал, – сказал ему Генка с таким трудом, будто глотал комок из колючей проволоки.

– Ой, ну перестань! – быстро и смущенно проговорил мальчик. – Обязательно, что ли, знать?

Ответить на эти странные слова Генка не сумел. А стоять так и молчать было неловко и тяжело. И уйти он не мог. Чувствовал, что нельзя просто так повернуться и уйти.

Мальчик нагнулся, нащупал на земле брошенного змея, зачем-то поднял его и отбросил снова. И сказал не то Генке, не то себе:

– Все равно погиб.

– Может, еще можно починить, – пробормотал Генка, хотя понимал, что это самая настоящая глупость.

– Нет уж, – вздохнул мальчик. – А если и починить… Высоко он не поднимется.

– Не поднимется… А он высоко стоял, выше всех наших, – неожиданно признался Генка. Ведь если выше всех, значит, и выше «Кондора».

– Ваших? – мальчик вскинул глаза.

На этот раз Генке не показалось, что глаза смотрят куда-то мимо. Наверно, слепой мальчишка по голосу точно чувствовал, где стоит собеседник, и ловко владел невидящим взглядом. – Ваших? – переспросил он удивленно. – Значит, есть еще?

– Конечно, – облегченно выдохнул Генка. Он был рад, что кончилось тяжелое молчание. – Наших много. Если бы ты… – Генка хотел сказать: «Если бы ты видел», но спохватился. – Если бы ты знал!

Мальчик свел брови. Они были тонкие и такие же темные, как волосы.

Мальчик медленно сказал:

– Тогда я знаю… Там другая нитка с моей перехлестнулась. Это он с вашим змеем запутался, да?

– Нет. Это мы сами… Сбили.

– Зачем? – Он, кажется, ничуть не рассердился, даже не обиделся. Только очень удивился: кому помешал змей в большом просторном небе?

– Мы же не знали, – снова сказал Генка. – Всех своих знаем, а этот незнакомый. У нас сигналы есть, а твой на сигналы не отвечает. И выше всех. Ну, мы думали, что ты просто не хочешь, раз выше…

– Я и не думал, что есть еще, – тихо ответил мальчик. – Думал, что я один.

– Теперь никто не тронет твоего змея. Даже голубятники, – сказал Генка.

Мальчик нашарил в траве оторванную от змея нитку.

– Придется клеить новый. Ладно, сделаю. Только хороший такой уж не будет.

«Хочешь, возьми мой «Кондор», – хотел сказать Генка, но не решился. Лишь спросил:

– Трудно делать?

– Не очень. Но бумаги нет. Есть только ватманская, для чертежей. Она крепкая, но тяжелая.

– Ну, бумагу-то я достану, принесу, – поспешно пообещал Генка.

– Придешь? Сам, да? – быстро спросил мальчик.

– Принесу… А можно?

– Я адрес скажу, ты запомни, – заторопился мальчик. – Чехова, сорок три, в самом конце улицы, в тупике. Совсем легко найти.

– Запомню, – сказал Генка. – Зачем мне адрес? Я просто дом запомню. Дойдем сейчас вместе. Не идти же тебе одному.

Мальчик дернул остреньким плечом.

– Могу и один. А что? Пришел ведь. У меня нитка.

– Нитку надо смотать, чего ей пропадать зря. Я смотаю.

– Я сам.

Он шагнул и начал наматывать нитку на большой палец и на локоть широкими петлями, как женщины наматывают бельевые веревки.

Генка нерешительно сказал:

– Запутается.

– Не запутается. Я же знаю… А идти я могу и без нитки. Думаешь, не могу?

– Можешь, – ответил Генка, потому что понял: тут надо обязательно согласиться. – Я только думал про машины. Ты по середине дороги идешь, а вдруг машина из-за угла… А шофер ведь не знает. Незаметно ведь, что ты… что тебе трудно.

– Не так уж трудно… А правда незаметно? – как-то настороженно спросил мальчик.

– Ничуть, – быстро сказал Генка. Говорить об этом ему было неловко.

Они зашагали по дороге. Мальчик шел неторопливо, но совсем свободно. Можно было подумать, что он движется медленно только из-за нитки: ведь ее приходилось сматывать очень аккуратно. Но он остановился вдруг и попросил:

– Знаешь, ты иди рядом, ладно? Нет, ты за руку не держи, просто рядом иди, чтобы я чувствовал.

Генка торопливо пристроился с правой стороны. Через несколько шагов мальчик снова сказал:

– Незнакомая улица. Это все-таки плохо.

Генка старался идти в ногу и молчал. Его мучил один вопрос, но заговорить об этом Генка решился не сразу.

– Слушай… – наконец начал он. – Я вот не понимаю. Мы же тоже умеем. Я про змеев говорю. Мы же умеем их строить. У нас Шурка есть, он нам даже расчеты делает. А такой, как у тебя, все равно еще никто не построил. Или ты запускаешь не так?

Не это хотел спросить Генка. Он хотел сказать короче и проще: «Почему ты хотя и не видишь, а запускаешь змея выше, чем мы? В чем секрет?» Но не посмел. Он боялся произнести слово «видеть».

Однако мальчик понял.

– Это, по-моему, не трудно, – сказал он. – Просто надо чувствовать ветер. И нитку чувствовать – пальцами, рукой, плечом. Я не знаю, это само получается…

– Нитку чувствовать – это я понимаю, – задумчиво произнес Генка. – Пальцами. А плечом… Это я не понимаю.

– Каждый, наверно, по-своему держит, – негромко сказал мальчик и почему-то смутился. – Я ее по плечу пропускаю. Ну, вот так. – Он перекинул нитку через плечо. – Только она натянута, когда змей в воздухе. Вот прижми здесь, я натяну.

Генка послушно прижал двумя пальцами белую нитку к черной майке. Теперь нитка была натянута между кулаком и плечом мальчишки. Он осторожно, словно струну, тронул ее пальцами правой руки.

– Вот так, – сказал он.

– Постой, – не понял Генка. – Ну как же? Ведь нитка-то назад уходит. Значит, змей будет за спиной?

– Ну и что же… – Мальчик поднял лицо, и Генке показалось, что он смотрит, именно смотрит, куда-то далеко вперед. – Ну и пусть за спиной. Мне его все равно не видать. Мне главное – ветер чувствовать. Вот я и стою лицом в ту сторону, где ветер. А ты не так?

– Нет, – вздохнул Генка. Он все еще держал пальцы на худом плече мальчишки и чувствовал, как под тонкой ключицей бьется тонкая жилка.

– Его зовут Владик, – сказал Генка. – Он приехал с отцом из Воронежа. Отец у него инженер. Только забыл какой. Он сказал, да я забыл.

– А матери нет, что ли? – спросил Яшка.

– Не знаю.

– А Воробеиха катапульту поломала топором, – вдруг сообщил Илька и покосился на Яшку. – Яшкина мать поломала.

– Да ну ее…

Затея с катапультой теперь казалась Генке совершенно глупой. Вроде дошкольничьей игры в лошадки. Даже стыдно было. И вообще все теперь казалось мелким и незначительным по сравнению с бедой мальчишки, которого он только что встретил.

Генка уперся пятками в водосточный желоб и лег на спину. Теплое от солнца железо грело сквозь рубашку. Лучи покалывали краешек глаза, но Генка, не моргая, смотрел вверх. Там, в зените, стояла бесконечно голубая густая синева. И двигались облака. Они бежали все так же неторопливо, но что-то случилось с ними: облака уже не походили на круглый дым от корабельных пушек. Они были лохматые и раздерганные на клочья.

Такими же медленными и раздерганными были Генкины мысли.

«У Владьки отец, – думал он, – инженер… И у меня… инженер. Интересно, какой отец у Владьки?.. Наверху сильный ветер: вон как растрепало облака. Медленно идут… Облака всегда идут медленно. Это только с земли кажется, что медленно, а на самом деле… И время тоже. Дни… Кажется, что дни еле ползут, а оглянешься – целый месяц прошел… Скорей бы он проходил, этот месяц! Пройдет, и все кончится, не надо будет думать об английском. Только жалко, что кончатся и ветры, и лето… У меня отец тоже инженер. Как у Владика. А Владьку отец хоть раз ударил? Ну нет, это… это же такое было бы свинство! Да и за что? Владька же, наверно, не оставался на осень по английскому… И опять этот английский! Ну здесь-то он при чем?»

Это было просто смешно. Смешно думать о какой-то двойке по английскому языку, когда рядом, на улице Чехова, живет мальчишка, не видящий неба, облаков, солнца. И вообще ничего. Ни-че-го. Ни малейшего проблеска света.

– Ничего… – сказал Генка и вдруг понял полную безнадежность этого пустого черного слова. Не было в этом слове даже самой крошечной, самой слабой искорки. Только непроницаемая тьма. Ничего и никогда…

Но как это можно?! Так не бывает!

Он попытался представить себя слепым. Он закрыл глаза. Но солнце просвечивало сквозь веки, и в глазах плавал яркий оранжевый туман. Тогда Генка прижал к ним ладони. Однако и сейчас в фиолетовой темноте плавали хороводы пестрых пятен.

Генка ждал. Медленно, нехотя одно за другим пятна стали угасать. Их было еще много, но они потускнели, растворились в сумраке. А фиолетовая тьма сгущалась и сгущалась. И вдруг, поглотив последние следы света, навалилась на Генку плотная и тяжелая чернота! Мгновенный страх резанул его: а если это совсем?! Генка раскинул руки с такой силой, что ссадил о железо костяшки пальцев. И солнце ударило по глазам жгучими и веселыми лучами.

– Ты что? – испугался Яшка.

– Ничего, – хмуро сказал Генка и стал слизывать с костяшек алые капельки крови.

Он успокоился. Он совершенно успокоился. Очень маленькими были его несчастья по сравнению с Владькиным горем. Стоило ли о них вспоминать? И Генка подумал, что сегодня же он с легким сердцем закинет учебник английского языка за поленницу.

Глава четвертая

Утром, около девяти часов, Генка подошел к зеленой покосившейся калитке. Он боялся, что пришел слишком рано, однако другого ничего не оставалось. В девять начинались занятия с Верой Генриховной, и Генка сказал матери и бабушке, что идет в школу. Белую бумагу, которую дал Шурик, пришлось свернуть по форме учебника и сунуть под мышку.

Калитка была заперта. Генка вздохнул и погремел тяжелым железным кольцом.

И сразу послышались быстрые и легкие шаги. Калитка звякнула щеколдой, отворилась, и Генка увидел Владика. Было на Владькином лице беспокойство и напряженное ожидание, вздрагивали брови.

– Вот, я принес бумагу, – поскорее сказал Генка, чтобы Владик сразу узнал его.

Брови перестали вздрагивать. Владик улыбнулся обрадованно и чуть растерянно. И словно застеснялся своей улыбки.

– Ты проходи, – заговорил он. – Калитку не захлопывай, ладно? Может быть, скоро папа придет. А калитку захлопнешь – сразу щеколда запирается. Каждый раз идти открывать… Это тетка наша придумала такую автоматику. Воров боится, что ли…

– Сама придумала, пусть сама и отпирает, – предложил Генка, потому что почувствовал: особого уважения к тетке у Владика нет.

– А она уехала, – сказал Владик. – На целых две недели. Мы здесь пока вдвоем… Ну пошли.

Он зашагал впереди по доскам неширокого тротуарчика. Доски пружинили, и Генке казалось, что они вот-вот подкинут Владика вверх на целый метр – таким он выглядел легким.

– Бумага помятая немного, – заговорил Генка. – Намочить придется, чтобы расправить.

Владик замедлил шаги.

– Намочить? Слушай, а я про это ничего не знаю. Разве она не порвется?

– Не порвется. Еще лучше потом натянется, когда высохнет. Ну, я покажу.

– Покажешь, правда? – быстро спросил Владик. – Ты не торопишься?

– Куда мне торопиться? – сказал Генка с чуть заметной досадой. – А я… не рано пришел?

– Ну что ты! Мы знаешь как рано встаем. Папе к восьми на работу.

Владик безошибочно вел Генку через длинный двор, мимо помидорных и морковных грядок, мимо парников, к небольшому кособокому сараю. А когда подошли, точным ударом ноги толкнул дверь.

– Подождешь минутку? Я тут винт ищу для наушника… Ты садись.

Полутьма сарайчика пахла сухими стружками и была прорезана солнечными щелями. Генка сел у стены на чурбак. По углам громоздились сломанные стулья, дырявые чемоданы и другая рухлядь, которую почему-то часто жалеют и не решаются сжечь. А у двери на толстой березовой чурке поблескивали слесарные тиски. Они были новые – видно, поставили их здесь недавно.

Владик сел на корточки перед большой картонной коробкой. Солнце из щелей сразу опоясало его тремя желтыми шнурами. В коробке что-то звенело: Владик на ощупь отыскивал винт.

Генка привстал.

– Какой винт? Давай помогу.

– Я сам… Ты тут и не разберешься в моем хозяйстве. Я быстро.

И правда, он быстро нащупал среди мотков проволоки, гвоздей и гаек маленький шуруп. Из этой же коробки вытащил он и наушники на металлической дужке. Один наушник едва держался, и Владик стал его привинчивать. Шуруп входил в гнездо туго. Ногти у Владика побелели от напряжения. Он закусил губу и низко наклонил голову, будто хотел разглядеть упрямый винт.

Генка стоял рядом и мучился. Ему ничего не стоило закрепить наушник, но сказать об этом он боялся. Он знал уже, что Владик коротко ответит: «Я сам».

– Зачем они тебе, наушники эти? – безразличным голосом спросил Генка.

– Радио… слушать, – сказал Владик сквозь зубы, докручивая винт. Наконец закрутил, выпрямился и улыбнулся. – Знаешь, как с ними удобно! Включишь – и сразу знаешь, где что делается. Про весь мир. Они мне вместо газеты. И вместо книжек…

Генка почувствовал, что лицо его начинает гореть. Ладно, что хоть Владик не видит.

«Болтун несчастный!» – сказал себе Генка. И решил, что теперь ни одним вопросом, ни единым словечком не напомнит Владику о его слепоте.

– Я думал, что динамик лучше, – объяснил он. – Хочешь, я Шурке Черемховскому скажу? Он сразу сделает репродуктор, какой хочешь.

Владик поднял коробку, утащил ее в угол и ответил оттуда:

– А у нас приемник есть. Знаешь какой? «Восток-пятьдесят семь». Это как раз для него наушники. Они же лучше, чем громкий голос. Громкость папе мешает. Он вечерами сидит, сидит, занимается, чертит. А наушники ему не мешают.

– Он и днем и вечером работает?

– И ночью иногда, – вздохнул Владик. – Понимаешь, он такой инженер. По оборудованию. На судостроительном новый цех пускать должны, вот он там и хозяйничает. И ругается. Что-то не так построили. Станки не размещаются. Надо что-то пересчитывать там, он объяснял, да я не понял. Ну, вот и сидит считает. Чертит.

Генка молчал. Когда заходит речь об отцах, каждый вспоминает своего.

Генкин отец никогда не работал дома. Ни по вечерам, ни днем. Ему нечего было делать в этом городе. Он уезжал работать в тайгу, где строили деревообделочные и бумажные комбинаты, и дома бывал не часто, наездами. В первые дни после приезда был он каким-то не похожим на себя: торопливый, возбужденный. Ходил в кино по три раза в день и требовал, чтобы Генка с мамой ходили с ним тоже. Это были самые хорошие дни. Отец навещал знакомых, звал к себе друзей, и комнаты наполнялись густым гулом веселых мужских голосов.

Через несколько дней отец успокаивался. С утра до вечера лежал на узком скрипучем диване и читал Генкины книжки про шпионов и моряков.

Генка приходил из школы, по давней привычке толкал под диван измочаленный портфель, потом садился в ногах у отца.

– Папа… – говорил Генка.

– Угу, – отвечал из-за книжки отец.

– Ты опять скоро уедешь, да?

– Видно будет, – говорил отец. Мусолил палец и переворачивал страницу.

– Не слюни пальцы! – пугался Генка. – Книжка же новая, мне ее Володька Савин дал на три дня, как только купил. Даже сам не читал.

– Ладно, не буду…

Генка вздыхал и спрашивал:

– Папа, ты в отпуску или в командировке?

– В отпуску.

– Ты ведь уже был в отпуску.

Теперь вздыхал отец. Он опускал книгу на грудь, несколько секунд молча смотрел на Генку и, наконец, четкими, раздельными словами давал объяснение:

– Я разбил месячный отпуск на три части. И еще взял неделю без сохранения содержания. То есть без денег. Ясно?

Это означало: «Отвязался бы ты и не мешал читать!»

– Ясно, – говорил Генка, но вдруг его охватывало беспокойство за отца. – А как там без тебя? Там же работа. Справятся там?

Диван раздраженно скрипел: это отец лежа пожимал плечами.

– Что я, пуп земли? Заместитель есть на участке. Потерпит десять дней.

– А тайга какая?

– О боже! Большая тайга, вековая, дремучая, густая! Волки, медведи, куницы, крокодилы!

– Крокодилов нет, – тихо говорил Генка.

Отец немного смягчался, и книга опять ложилась на грудь.

– Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь.

Генка смотрел на длинное, с залысинами, отцовское лицо, на твердый, раздвоенный подбородок.

– А сейчас я кто? – спрашивал Генка.

– Сейчас ты так… так просто, – отвечал отец без улыбки. Даже серые светлые глаза не улыбались.

И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже.

– А когда человек человеком делается?

– Когда у него работа появляется, нужное дело. Понятно?

– Понятно. А я в школе учусь. Это, что ли, не нужное дело?

– Учение – еще не работа.

– Оно еще труднее, – обижался Генка. – С работы пришел – и отдыхай. И короткие дни по субботам. А нам еще уроки учить. Говорили, что в субботу задавать не будут, а все равно задают… А ты говоришь: «Не человек».

– Ну ладно, ладно, человек.

– Все ребята, значит, не люди?

– Люди. Не мешай.

– И студенты, раз они учатся, не люди?

– Слушай, ты дашь мне почитать?

– Ну, читай, – вздыхал Генка. – Только отдай книжку.

– Какую?!

– Ну, которая у тебя…

– Ты что, смеешься?

– Ну, папа, – жалобно говорил Генка, – мне же только на три дня дали! Я же сам не читал.

– Успеешь еще.

– Да, успеешь…

Отец медленно поднимался, садился. Коротенькие волосы у него смешно топорщились над круглым, красным от таежного загара лбом.

– Что это за порядок? Пришел из школы – и сразу же за книжку про шпионов! Небось учебник не берешь. И вообще… Ну-ка, показывай дневник!

Пожалуйста! Генка вытаскивал из-под дивана портфель. Чего ему боятся? Пусть смотрит. Тройки по природоведению да по истории? Ну и что? Не двойки ведь. И Генка сердито дергал блестящий замок, который все время заедало…

Так было, когда Генка учился в третьем классе, в четвертом. В пятом он уже не показывал дневник так охотно. Из-за английского. Да отец во время редких приездов почти и не вспоминал о нем.

И о том, что возьмет Генку в тайгу, он говорил не так часто. Но все-таки говорил иногда.

И Генка ждал. Тайга представлялась ему громадой мачтовых стволов и сплошной хвойной зелени, прорезанной тонкими лучами солнца и звенящим звуком электропил… И казалось Генке, что там, вдвоем с отцом, они будут ближе друг другу.

Но не получилась поездка. Опять все тот же английский…

Конечно, не стал Генка говорить про это Владику. Только сказал:

– У меня отец тоже инженер. Строитель. В поездках все время… А мать диспетчером на троллейбусном маршруте работает.

Он думал, что и Владик теперь скажет что-нибудь о своей матери. Владик подергал дужку наушников, примерил на голове и улыбнулся.

– Крепко держится. А то вчера знаешь что? Вечером, поздно уже, папа сидит чертит, а я лежу и пьесу слушаю: «Шторм», про моряков. Он говорит: «Хватит, спать пора». А я говорю: «Рано еще». Пьеса интересная, жалко бросать. Он опять: «Спи давай». А я залез под одеяло и слушаю. Он тогда подошел и наушники с меня тянет. А я не даю. Ну, и давай дурачиться. А они – хлоп на пол. Винтик выскочил – и в какую-то щель… А теперь уж не выскочит.

– Передачу-то дослушал? – спросил Генка.

– Папа громкость включил в приемнике. Вместе и слушали. Он говорит, что все равно голова от работы распухла. Да он так часто говорит, а все равно сидит по ночам…

– Хороший он у тебя, – чуть слышно сказал Генка.

Владик снял наушники.

– Пойдем, да? Бумагу мочить…

– Айда.

Владик первым шагнул к выходу. Генка двинулся за ним и только сейчас заметил на стене у двери велосипед. Искорки света горели на спицах и ободах. Генка крутнул переднее колесо. Оно завертелось легко, с чуть слышным шорохом.

– Горьковский, – сказал Генка. – «Прогресс». Законный велик…

Владик остановился:

– У тебя нет?

– Нет. В этом году уже не купят. Может, в будущем.

– Если хочешь, бери, катайся, – предложил Владик. – Он все равно пока без дела висит.

Это была неожиданная радость. Но Генка сдержал ее.

– А твой отец? – спросил он. – Не заругается?

Владик удивленно обернулся, и его глаза, совсем не похожие на глаза слепого, скользнули по Генке.

– Что ты! Он ничего не скажет. Он все равно не ездит на нем, это же мой велосипед.

– Твой?! – вырвалось у Генки. Правда, в ту же секунду он прикусил язык.

Ну надо же так! А если Владик ослеп недавно? А вдруг он еще этой весной, как все мальчишки, носился на велосипеде по асфальтовым тротуарам, пугая прохожих и радуясь синему блеску луж?

Но Владька не обиделся. А если и обиделся, то немного, как обижается любой из ребят, когда ему не верят.

– Не веришь? А знаешь, как я на нем гонял, когда в Воронеже жили? Там вокруг двора асфальтовая дорожка была. Я на ней каждый поворот знал…

– Да я верю, – пробормотал Генка.

– Я ночью катался, – тихо сказал Владик. – Днем там прохожие ходят, малыши бегают, а я ночью. Мне-то все равно. Хорошо было. Только один раз на какого-то пьяницу налетел. Вот. – Он подтянул узкий рукав футболки, и Генка увидел белый шероховатый рубец. – Это я тогда ссадил, – объяснил Владик. – А ты не веришь.

– Да верю я, – смущенно повторил Генка. И все-таки не удержался, спросил: – А отец-то тебе разрешал?

– Он разрешал. Он меня сам учил, – сказал Владик. И неожиданно добавил: – Он меня и ходить учил… Так, чтобы незаметно было, что я не вижу.

Генка молчал. Он думал о том, что Владька не похож на других мальчишек не потому, что слепой. На слепого он ведь тоже не похож. Тут что-то другое…

– Ой, ну пойдем, – вдруг заспешил Владик. – Не надоел тебе мой разговор? Я в эти дни все один да один дома. Все молчу… А тут ты пришел.

– Плохо одному, – сказал Генка. Владика он понял. Но что еще мог он сказать? Это ведь только в книжках пишут, что встретятся незнакомые мальчишки и в первые же минуты: «Слушай, давай дружить!» – «Давай!» – «По-настоящему?» – «По-настоящему!» А на самом деле разве так говорят? Генка не понимал, как вообще можно об этом вслух говорить.

И Владик, наверно, думал так же.

– У вас в огороде бочка. Обмакнем туда бумагу, – предложил Генка, – а потом кнопками к стене пришпилим. Есть кнопки?

– Конечно.

Они пошли к бочке, и снова Генке казалось, что пружинистые доски вот-вот подбросят Владьку, как легкое черное перо. Перо закружится по ветру и улетит к зениту. Вон туда!

Генка поднял глаза.

В небе трепыхался и медленно падал «Желтый щит».