Текст книги "Та сторона, где ветер"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава шестая

Утром за Генкой увязался Илька. Откуда он узнал, что Генка идет к Владику, совершенно непонятно. Он вылетел из-за угла, расстегнутая рубашка полоскалась за спиной.

Тормознув сандалией, Илька выдохнул:

– Ген, я с тобой. Ладно?

– Слушай, Гонец, – сказал Генка, – лети в другую сторону.

– Ну, Гена…

– Я кому говорю!

Илька сказал потускневшим голосом:

– Жалко, да?

– Жалко.

Илька опустил голову и прошептал:

– Я же не буду мешать.

– А что ты там будешь делать?

– Смотреть, – сказал Илька и с надеждой глянул на Генку.

– Что тебе там, кино? – разозлился Генка.

– Змея смотреть, – жалобно объяснил Илька. – Вы делать будете, а я учиться буду.

– Откуда ты знаешь, что мы будем делать?

Илька вздохнул:

– Догадался…

– Где не надо, ты догадливый! – проворчал Генка. – А там возьмешь да ляпнешь что-нибудь.

– Не ляпну, вот увидишь.

– Я тебе дам «увидишь»! Ты эту привычку брось, если хочешь туда пойти. Вообще такие слова забудь: «увидишь», «смотри», «глаза». Понял?

Илька понял.

– Да, еще… – хмуро сказал Генка. – Не вздумай его о матери спрашивать.

– А где она?

– Откуда я знаю! Они вдвоем с отцом живут.

– Умерла, значит, – тихо сказал Илька. – Я не буду… Вот у нас тоже, когда папа умер…

Он не договорил, а Генке стало неловко за свою суровость.

– Ну, пойдем. Только не скачи, как козел.

Илька не скакал. До самой Владькиной калитки он шел задумчивый, погрустневший.

Но все-таки один раз Илька ляпнул. Когда знакомился с Владькиным отцом. Тот поставил Ильку между колен и, чуть улыбаясь, выспрашивал:

– Как звать-то? Илька? Илья, значит. Илья-пророк… Ну-ну! Значит, Илюшка. А меня – Иван Сергеевич. Можно и проще – дядя Ваня.

– Лучше уж Иван Сергеевич, – сказал Илька, простодушно глядя на Владькиного отца. – У нас есть сосед дядя Ваня. Пьяница ужасная. Жена каждую субботу его из канавы домой на тачке возит. А он только мычит.

Генка довольно крепко хлопнул Ильку между лопаток. Илька смутился и стал разглядывать свое колено, смазанное зеленкой.

Иван Сергеевич и Владик захохотали. Владька даже ногами заколотил по дверце шкафа – он сидел на гардеробе, что-то искал там.

Генка смотрел на Владькиного отца виновато, словно извинялся за Ильку: что возьмешь с малыша…

– Папа, – отсмеявшись, начал Владик, – а здесь тоже нет клея.

– А я при чем?

– Ну, ты же убирал.

– Убирай сам. Сколько раз говорил: ставь на место.

– А на том месте твои лампы лежали.

– Отодвинул бы.

– Ну да! Начну отодвигать и шандарахну об пол.

– Я вот тебе тогда шандарахну… Что ты там дрыгаешься? Сам сейчас на пол слетишь.

– Конечно, – сказал Владик. – Потому что клей – вот он. Отойдите! – И он с грохотом прыгнул со шкафа. – Илька, забирай бумагу.

С Илькой он разговаривал так, будто они всю жизнь были знакомы. Илька, видно, тоже никакой неловкости не чувствовал. И Генка успокоился.

– Мы на крыльце будем клеить, – сказал Владик. – Папа, а ты ниток дашь?

– Куда вас денешь…

Владик с бутылкой клея шагнул к двери. Илька и Генка двинулись за ним.

– Гена! – окликнул Иван Сергеевич. – Подожди секунду. Помоги-ка шкаф отодвинуть. Владька за него мои чертежи завалил. Достать надо.

– Я завалил?! – возмутился Владик. – Они там целую неделю валяются! Дай я сам отодвину.

– Иди, иди…

Генка и Владькин отец остались вдвоем. Они легко отодвинули скрипучий гардероб от стены: видно, он не был набит имуществом до отказа. Иван Сергеевич отряхнул пыль с трубок ватманской бумаги. Потом повернулся к Генке и, глядя без обычной усмешки в глазах, спросил:

– Ну, как?

– Что? – насторожился Генка.

– Ну, вообще, – сказал Иван Сергеевич. – Как дела у вас?.. Как мой Владик?

– А что, – стесненно сказал Генка. – Все в порядке. Обыкновенно.

– Не хуже других?

– Чем он хуже… – глядя в сторону, сказал Генка. – Он даже… Вон он какого змея построил. У нас такой никто не может. И вообще он…

В этом «вообще» заключалось очень много, но говорить о таких вещах Генка не умел.

– Знаешь, Гена, – заговорил Иван Сергеевич, – эти дни он ходит такой, будто подарок получил. Хотя нет, он подаркам не очень радуется. Тут другое. Будто он чего-то хорошего ждет. Про тебя рассказывал.

– А чего про меня рассказывать… – смущенно пробормотал Генка.

– Да так… Худо ведь ему одному. А тут ты появился. Сегодня вот еще Илюшку привел. Для него это радость такая, для Владьки… Боится только.

– Чего? – удивился Генка.

– Боится. Думает, что походишь ты и бросишь.

– Что я, дорогу забуду? – грубовато сказал Генка и сам испугался своей резкости.

Но Иван Сергеевич ничего не заметил.

– Как-то не везло ему на друзей, – продолжал он. – Ребят, конечно, много было. И в школе, и у соседей. Только сторонились они его как-то, стеснялись, что ли. И жалели. Ты его не жалей.

– Его пожалеешь! – сказал Генка.

– Он этого не любит. – Иван Сергеевич забыл про чертежи. Он стоял рядом с Генкой, придерживал его за плечо. Генка не видел его лица, он не решался поднять глаза. Иван Сергеевич помолчал и повторил: – Не любит. Мы оба жалости не любим. Живем вот вдвоем, ничего… Ты его о матери не спрашивал?

– Я ни о чем не спрашивал, – быстро сказал Генка. – Он сам рассказывает, если что надо.

– Ну и ладно. Ты с ним про это не говори.

– Она умерла? – напрямик спросил Генка, чтобы наконец решить этот вопрос.

Иван Сергеевич отпустил Генкино плечо, поднял с пола и бросил на шкаф ворох ватманских трубок.

– Разные бывают люди, Гена, – глуховато сказал он. – Ушла от нас она. Еще до того, как эта беда случилась с Владькой.

– Разве… – вырвалось у Генки. – Разве Владик… не всегда так…

– Думаешь, он слепой родился? Нет. Это случай. Такая глупая история вышла. На берегу были бревна свалены кучей, и забрался под них котенок. Вот ребята и полезли выручать. И Владька. Три года было, а туда же… Ну, раскатились бревна. Кому руки-ноги поломало, а он упал и затылком о бревно… Так вот и получилось. Пока надежда была, пока по врачам его таскали, по больницам, я молчал. Потом написал ей. Она сперва письма посылала: вернусь, приеду скоро. Потом перестала. Может быть, я это зря тебе говорю. Ну ладно, это так уж… Чтобы знал. Владька об этом не скажет… Давай придвинем.

Они придвинули к стене шкаф. Иван Сергеевич отошел к окну. Генке показалось, что в его движениях сквозит умело скрытая, но большая усталость.

Генка не знал, может ли уйти. И спросить не мог: он боялся, что Владькин отец обидится.

Иван Сергеевич словно очнулся:

– Ну, беги. Сооружайте свой космолет… Здесь хорошо, вот в Воронеже этим делом плохо было заниматься: дом большой – на крышу нельзя. А у вас простор.

– Вы теперь всегда в нашем городе будете жить? – спросил Генка.

– Пока будем. А вообще, кто знает, у меня работа такая, приходится ездить. Да ты ведь знаешь. Твой папка тоже…

– Да, – сказал Генка. – Только он один ездит.

– Ну, это понятно. У вас тут дом. Хозяйство большое, наверно.

– Да нет, – сказал Генка. – Дом что… Развалюха. Бабушка тут. Куда ей по тайге мотаться. И одну не оставишь.

Вообще, все, конечно, было сложнее. Генка помнил один разговор. Отец тогда предлагал: «Поедем». Он говорил, что есть новый поселок, что скоро, может быть, дадут квартиру.

– Ну, дадут, – сказала мама. – А через три месяца опять на голое место ехать. Хорошо это?

– Дело вкуса, – ответил отец. – Кому плохо, а кому и хорошо. Лучше, чем при своем курятнике да при огороде жизнь прожить.

– Дурень ты, – ласково сказала мама. – Дом, что ли, мне жалко? Век бы его не было, развалины этой. Только куда я там денусь, на твоем строительстве? Троллейбусы там у вас не ходят.

Но отец не смягчился.

– Нашлась бы работа. Подумаешь, диспетчер. Велика квалификация!

– Велика не велика, – сухо сказала мама, – а люди уважают. Знают все меня, и я всех знаю. Я здесь с кондуктора начинала.

Генка редко видел маму такой. Обычно она была усталая и немного растерянная от постоянных забот и огорчений. А сейчас говорила хотя и негромко, но твердо. И сделалась как-то строже. Наверно, так мама разговаривала с водителями, которые опаздывали на конечную остановку, или диктовала своим подчиненным новые графики движения.

Отец махнул рукой:

– С вами не договоришься!

– Гене тоже не дело из школы в школу болтаться.

– Ему все равно, где дурака валять. Там он, может быть, скорее за ум взялся бы. Посмотрит, как люди работают, поймет, что к чему. Самому захочется человеком стать.

– Ничего, – сказала мама. – Людьми везде становятся. Не только на ваших стройках. Сам-то давно ли увольняться хотел?

– Не для того, чтобы на одном месте сидеть.

– Да уж где тебе на месте…

Вмешалась бабушка:

– Обо мне-то уж и думать, выходит, не надо? Как мне жить-то теперь: с вами по дорогам мыкаться или здесь одной век доживать? Чего лучше-то?

– Вот я и говорю, – сказала мама. – Были бы мы с ним одни, тогда еще можно подумать.

– Ну, думайте, – невесело усмехнулся отец и ушел на пристань один…

А Генка не знал, радоваться или огорчаться, что разговор кончился ничем. Поехать, конечно, хотелось. Но тогда, как и сейчас, был август и высоко-высоко, в косматых кронах тополей, в облаках, закипали ветры. Жаль было Генке этих ветров и солнечных крыш, над которыми ревели трещотки уходящих в высоту «конвертов».

Потом-то уж он по-настоящему горевал, что отец не уговорил мать и бабушку. Может быть, в школе таежного поселка было бы легче. Может быть, там учат не английский язык, а немецкий. Или даже французский. В некоторых школах, говорят, даже испанский изучают. Испанский – вот это да!

Но не стал Генка говорить Ивану Сергеевичу обо всех этих вещах. Зачем? Он переступил с ноги на ногу и полувопросительно сказал:

– Пойду я…

– Ну, шагай. Ждут уж они.

Генка вышел на крыльцо и увидел, что его друзья даже думать забыли про змея. Брошенный лист бумаги трепыхался на ветру. Он улетел бы, пожалуй, но один угол его был прижат бутылкой с клеем.

А Илька и Владик веселились вовсю!

Глухо стонала опрокинутая бочка, содрогалась и скрипела переброшенная через нее доска, но жалобы их были не слышны, потому что на весь двор хохотали двое отчаянных мальчишек. Еще недавно доска была частью тротуара, а бочка стояла под водосточной трубой. Но теперь это были качели. Илька на одном конце доски, Владька – на другом. Вверх, вниз! «Бедная Владькина тетка», – подумал Генка.

У Владика растрепались волосы. Он качался, не держась за доску, и сквозь смех что-то кричал Ильке. Но тот не слышал. Конец доски у Ильки был длиннее и поднимал своего легкого седока почти на два метра. Илька смешно, по-лягушачьи, растопыривал исцарапанные ноги, взвизгивал от восторга и радостно вопил на весь двор:

– Во, Владька!.. Я до неба!.. Всю землю видать!.. Даже за забором!.. – Он крутил головой на тонкой шее и был похож на клетчатую бабочку, потому что рубашка взлетала над плечами, как пестрые крылья. – Во, как с крыши!.. Все видать!..

Генка сдавленно крикнул:

– Илька! – И шепотом добавил: – Болван!

Но Илька слышал лишь свои радостные крики.

Зато Владик услыхал Генку. Он повернул смеющееся лицо и, взлетая над землей, закричал:

– Эй, Генка! Хочешь с нами?!

Сам он сидел на доске, заложив руки за спину, и был похож на маленького черного наездника, усмирившего дикую лошадь.

– Охота мне шею ломать! – сказал Генка.

Ему не хотелось качаться. Он прислонился к косяку и смотрел на Ильку и Владика с усмешкой, как взрослые смотрят на разыгравшихся малышей. После разговора с Иваном Сергеевичем Генка чувствовал себя немного уставшим и повзрослевшим.

Илька по-прежнему хохотал и что-то выкрикивал, но Генка уже не боялся: Владька все равно не обращал внимания.

– Еще немножко! – крикнул он Генке. – Покачаемся и за змея возьмемся!

– Качайтесь, – сказал Генка. – Куда торопиться?

Глава седьмая

Западная окраина города лежит на широком пологом холме. Этот холм обрывается у реки крутыми глинистыми откосами, а с другой стороны спускается к городскому центру длинным, почти незаметным склоном.

Если шагать по старым улицам вверх, к водонапорной башне, то даже не чувствуется, что дорога ведет в гору. Но остановишься, повернешься лицом к востоку, и сразу видно: высоко забрался.

Весь город как на ладони: разноцветные корпуса новых кварталов, трубы и стеклянные крыши станкостроительного завода, зеленая туча центрального парка, блестящий шпиль клуба речников с горящим на солнце якорем, серебряный пояс реки, краны над пристанью и, как строгий часовой, тонкая высокая телевышка.

Улицы западной окраины самые высокие. Но больших зданий здесь нет. Две четырехэтажные школы, больница, кино «Север» – вот, пожалуй, и все. Остальные дома деревянные, небольшие и главным образом одноэтажные. И заборы деревянные, потемневшие от дождей. Кое-где у этих заборов бродят худые козы с грустными коричневыми глазами и щиплют листья лебеды и лопухи, пробившиеся сквозь узкий асфальтовый тротуар. А во дворах сердитые домохозяйки колдуют над помидорными и земляничными грядками и зорко поглядывают кругом: не пробрались ли сюда за добычей мальчишки.

Но мальчишкам не до этого. Плевать им сейчас на помидоры и землянику с высоты своих крыш. С запада движется плотный, ровный ветер. Здесь не мешают ему многоэтажные дома, и он течет над улицами холма широкой воздушной рекой.

Мальчишки под негодующие крики матерей и соседок взбираются на дома.

Крыши – взлетные площадки. С них поднимаются к желтым облакам пестрые гудящие «конверты». А еще выше, туда, где синева прошита белыми нитками реактивных лайнеров, улетают мысли, мечты о такой высоте, когда облака остаются внизу и кажутся комочками ваты, лежащими на зеленых лоскутках лесов и степей. И еще выше. Здесь, на этих крышах, начинаются звездные дороги.

Генка и Владик стоят у флюгера, на самом гребне. Спина к спине, затылок к затылку. Вот так, прислонившись друг к другу, удобнее стоять на скользком шифере, прочнее.

Владик пониже ростом, и его отросшие волосы щекочут Генкину шею. Еще Генка чувствует, как ходят под майкой острые Владькины лопатки. Владик медленно «качает» нитку, пробует, как держится змей. Нитка тянется от зажатой в кулаке катушки через Владькино плечо, мимо Генкиной щеки к белому «Фрегату».

«Фрегат» – Владькин змей. Выпуклый, как парус, большой. Правда, сейчас он стоит высоко и не кажется большим.

Генка тоже держит нитку. Он поднял «Кондора».

Это вопреки всем правилам. Нельзя запускать с одной крыши два змея: порывом ветра их может запутать и тогда погибнут оба. Но Генке и Владику хочется быть вместе. Стоять здесь вдвоем, чувствовать живое дрожание нитей, тугую силу ветра, солнечное тепло и понимать друг друга с полуслова.

– Десять, – говорит Владик. Это значит, что он хочет поднять «Фрегат» еще на десяток метров.

– Давай.

Нитка начинает медленно скользить мимо Генкиного уха.

«Фрегат» качнулся вверх и снова стоит неподвижно. Трещотки «конвертов» гудят ровно и басовито, почти одинаково. Только если очень прислушаться, можно заметить, что у «Кондора» звук чуть ниже.

Генка смотрит на город. Стеклянные крыши завода играют далекими солнечными вспышками. Кружатся у старой колокольни белые и сизые голуби, стайкой проносятся рядом с рыжим «Шмелем» Яшки Воробья. Яшка все-таки опять его запустил. Трещотка «Шмеля» ревет так, что даже здесь слышно. А голуби не боятся, кружатся рядом. Значит, врут их хозяева, что птицы не выносят трещоток.

– Владь, слушай, – говорит Генка. – Голубятники новую пушку придумали. Ракетную установку, чтобы наши змеи посшибать! Вчера испытывали.

– Взорвалась?

– Просто сгорела. Они для топлива опилки в керосине вымочили. Ну и костерчик был! Серегина бабушка чуть со страху не померла. Серегу до сих пор из дому не пускают. И голубей отец продать хочет.

– Жалко.

– Голубей?

– Серегу этого все-таки жалко. Любит он, наверно, голубей, – говорит Владик.

– Любит, конечно… А я не люблю, – признается Генка.

– Почему?

– Ну, так. Бесполезные какие-то. Про домашних я не знаю, может быть, они хорошие. А дикие – как настоящие тунеядцы: по асфальту целыми стаями ходят, корм выпрашивают. Толстые, как свиньи.

– Я не помню, какие голуби, – тихо говорит Владик.

Генка молчит.

– Белые? – спрашивает Владик.

– Белые, – смущенно отвечает Генка. – Коричневые бывают. А больше всего сизые. Белые еще ничего, а сизых я не люблю.

– В «Севере» фильм «Прощайте, голуби» идет, – говорит Владик. – Гена… сходим, а?

Генка не отвечает.

Он старается не показать своего удивления. Но и что сказать, он не знает. Владька – в кино?!

– Я хоть послушаю, – говорит Владик. – Мы иногда приемником телепередачи ловим. Знаешь, как интересно, если картину передают… Сходим?

– Сходим, – решительно отвечает Генка.

Он уже понял: Владик и здесь хочет быть как все. Ладно, они сходят в кино, хотя этот фильм Генка видел два раза…

«Кондор» стоит ниже «Фрегата». Что делать, у каждого змея свой потолок. Высота зависит не только от силы ветра. Важно еще и то, сколько ниток может поднять «конверт». Ведь нитки – это груз. Кажется, велика ли тяжесть, а посмотрите, как они провисают в воздухе! И тянут змея к земле. Чем больше «конверт», тем прочнее и толще должны быть нитки. Значит, и тяжелее. А если его сделать маленьким, трудно ему будет удержаться в потоках ветра. И надо чувствовать, надо рассчитывать так, чтобы змей получился не маленький и чтобы нитка была полегче. Владик это умеет. В его тонких, быстрых пальцах будто спрятаны крошечные точные приборы, которые не могут ошибаться. Они выбирают нужный вес и толщину дранок, чувствуют упругость и плотность бумаги, легко находят центр тяжести змея. Генка может лишь завидовать, хотя он не новичок среди змеевиков. Но он не завидует.

Он просто смотрит на «Кондор» и «Фрегат», и ему хорошо. Генка зорко следит, чтобы два змея не сошлись очень близко. Если это случится, Генка рывком выпустит метров двадцать нитки. Она размотана заранее и петлями лежит у его ног. Тогда «Кондор» сразу «клюнет», уходя вниз от столкновения.

Нитка дрожит, передавая пальцам беспокойство ветров; «Фрегат» почти неподвижен, «Кондор» медленно ходит вправо и влево, словно высматривает добычу. Генка следит. Он должен следить за двоих.

Владик стоит лицом к ветру. Как всегда…

– Странный ветер, – говорит Владик.

Генке ветер не кажется странным. Обыкновенный. Хороший. Генка слегка пожимает плечами. Владик это чувствует.

– Слишком теплый ветер, – объясняет он. – Это не циклон.

Генка таких тонкостей не понимает. Все ветры, дующие в августе, кажутся ему одинаковыми.

– Как бы чего не было… – задумчиво говорит Владик.

– А чего? – спрашивает Генка.

– Не знаю пока… Чувствуешь, он перешел немного к югу?

– Ну, чуть-чуть.

– Теплый… Вот бы термометр сейчас!

– Скоро будет, – оживляется Генка. – Шурка Черемховский обещал сделать. Со стрелкой, как ты говорил.

– Шурка?

– Помнишь, который рассказывал, что марсианские спутники – искусственные. Когда мы в Илькином дворе «Аэлиту» читали.

– Помню… А он разве может?

– Шурка? Он уже за шестой класс весь учебник прочитал по физике. И за седьмой тоже. Он такие штуки может делать! Вообще-то он не очень… Вареный какой-то. Шума не любит. Но он умный. Он объяснял, как хочет сделать, только я не помню. Какая-то проволока там будет. От тепла расширяется, от холода сжимается.

– Хорошо бы…

– Владька! – вдруг вспоминает Генка. – Ты почему не пошел с Илькой, когда он звал «Аэлиту» дальше слушать?

Владькины лопатки вздрагивают.

– Ну? – хмуро спрашивает Генка.

– Занят был.

– А что делал?

– Ну… не помню.

– Врешь, – говорит Генка. – Даже Илька догадался, что ты врешь. Ты сидел и ничего не делал.

Владик резко шагает вперед, и Генка, потеряв опору, чуть не валится навзничь.

– Ну, вру, – звонко говорит Владик. – А вы… вы же нарочно собираетесь и читаете. Только для меня. Вы же эту книгу читали!

– Дурак! – с удовольствием произносит Генка. Он шагает спиной вперед и снова прислоняется к Владику. – Нет, в самом деле. Читали. А нам второй раз тоже интересно. Мы вчера и без тебя читали, все равно. Двадцать три страницы. Теперь будешь дальше слушать и не поймешь ничего. Сам виноват.

Владик вздыхает. Генке кажется, что вздыхает он с облегчением.

– А помнишь, как Илька все спрашивал: «Это по правде было?» Забавно, – говорит Владик.

…Генка считает в небе «конверты». Один, два… пять… девять… Ого, вон еще два: «Сатурн» и «Битанго».

– Одиннадцать змеев, – говорит Генка. – Здорово сегодня! А «Фрегат» все равно выше всех.

Владик скромно молчит. Но, конечно, он рад.

– Стоп, внимание! – командует Генка. – Сигналы… Это Воробей с нами здоровается. Три белые «телеграммы» – это тебе. Две зеленые и белая – мне. Какой вежливый стал Воробей!

– Ответим?

– Бумаги нет. Для его позывных желтая бумага нужна… Давай просто качнем.

Они несколько раз коротко дергают нитки, и «Фрегат» с «Кондором» снисходительно кивают Яшкиному «Шмелю». Неуклюжий «Шмель», не ожидавший такой чести, начинает кивать в ответ, радостно дергается, мотает хвостом и, не удержавшись на высоте, начинает круто падать к дальним крышам.

– Допрыгался, – мрачно говорит Генка. – Закувыркался.

– Упал?

– Как железный.

– Надо выручать, – вздыхает Владик.

– Не надо, без нас подберут… Вон «Битанго» сигналит, что подберет. Антошка Калинов.

– «Битанго»… – повторяет Владик.

– Непонятное имя какое-то, – говорит Генка. – Антон всегда выдумывает.

– Непонятно? – переспрашивает Владик. – Это испанское слово. Это и значит – «воздушный змей».

– Ты учил? – удивляется Генка. – Испанский?

Владик качает головой, и волосы его опять щекочут Генкину шею.

– Да нет… Я не учил. Мы с папой немного пробовали, когда у него отпуск был. Немного слова учили, слов по десять на каждую букву. Только времени не было, до буквы «Б» дошли и бросили. Ну, вот попалось это слово… Ты в школе английский учишь?

– Английский, – бормочет Генка и настороженно замолкает.

Владик ничего не знает о его школьных неудачах. Он спросил однажды Генку: «Ты в каком классе?» – «В пятом», – невнятно сказал Генка. Это можно было понимать как хочешь: и «учился в пятом», и «перешел в пятый». Владик больше не спрашивал. Может быть, почувствовал, что Генке не хочется отвечать.

– Мне через год тоже английский учить придется, – говорит Владик.– Ничего, папа учил когда-то, он поможет. В пятом классе толстый учебник?

– Тонкий…

Генка вспоминает свой учебник. По-прежнему он валяется за поленницей. Ну и пусть. Говорят, в этом году у пятиклассников будут новые учебники, не такие. Может быть, по ним легче заниматься. И еще, говорят, уйдет на пенсию Вера Генриховна. Тоже хорошо. С новым учителем дела у Генки пойдут, наверно, лучше. Год, конечно, пропал, но зато Генка все начнет сначала. Это ведь тоже не просто. Он сам читал в какой-то книге: «Надо иметь мужество, чтобы все начинать сначала». Вот он и имеет…

Успокоив себя, Генка прогоняет мысль об английском. Небо голубое, и облака наполнены солнцем. Басовито гудит у пристани теплоход.

– Слышишь? Прощается, – говорит Владик.

– Это «Рахманинов», – говорит Генка.

– Гена…

– А?

Владик нерешительно молчит. Генка ждет.

– Послушай, – начинает Владик. – Я рассказать хочу… Вот ночью иногда так бывает. Я не сплю, а они гудят. Разные голоса – тонкие, густые, тихие, громкие… Знаешь, я думаю иногда, что за окном не огород теткин, а море. Будто порт большой и корабли у причала. Маленькие, большие. Уходят, приходят. И огни кругом в воде отражаются… Смешно, верно?

Он всегда так спрашивает, когда совсем не смешно. И Генка теряется.

– Побывать бы на море! – тихо говорит Владик. – Ты бывал?

– Бывал. Один раз в Одессе. У нас там дядя живет, мамин брат. У самого моря.

– Синее?

– Синее, – говорит Генка, хотя море разное. Если штормовое, то совсем не синее. Но объяснить, какое оно, море, Генка все равно не сумел бы.

– Побывать бы! – повторяет Владик. – Мы все равно побываем, я папу уговорю, чтобы в следующий отпуск поехать.

– Поедете, – говорит Генка.

Он знает: Владька упрямый и все равно добьется, если задумал. Маленький, а упрямый. Генка вспоминает, как Иван Сергеевич недавно рассказывал: «Хотел его в интернат для слепых устроить. А он ни за что! Я ему говорю, что там и жить веселее, и учиться легче. Учебники там специальные и вообще все приспособлено. А он в слезы… Ну, я переждал, а потом говорю: «Все равно поедешь». А он сел за стол, кулаками щеки подпер и так спокойно уже: «Все равно не поеду». – «Поедешь!» —

«Нет, хоть убивай». – «Убивать не буду, а поедешь!» – «Без тебя никуда не поеду»… Ну, вот так и живем»…

– Гена, облака большие? – спрашивает Владик.

– Не очень.

– Белые?

– Желтые от солнца. Светло-желтые.

– Я их во сне часто вижу, – говорит Владик. – Белые, розовые. И грозовые. Они такие темно-синие, когда грозовые, да?

– Да, – почти шепотом отвечает Генка. Ему трудно разговаривать об этом с Владиком.

– Я помню… – говорит Владик.

Генка долго не решается сказать одну вещь. Но очень хочется помочь Владику, и он побеждает неловкость:

– В газетах пишут, что такие люди есть, которые пальцами видят. Цвет могут определять, книжки читают. И свет чувствуют. Только тренироваться надо.

– Пробовал я, – говорит Владик с короткой усмешкой. – Даже пальцы смозолил. Не выходит.

«Зря я начал», – думает Генка.

Владик медленно, словно вспоминая, произносит:

– Иногда… у меня такие пятна перед глазами… Будто размытая краска. Понимаешь, не сплошная чернота, а мутные такие пятна… разноцветные… Вот я думаю: значит, какие-то нервы работают?

Что может ответить Генка? Да Владик и не ждет ответа. Он стоит, пощипывая у плеча нитку «Фрегата», как струну. Генка не видит это, но чувствует. И кажется Генке, что Владик слушает незаметный звон струны-нитки.

– Илька бежит, – вдруг говорит Владик.

И Генка тоже слышит сухое щелканье сандалий.

– Ген, тебя домой зовут!

– Кто зовет?

– Бабушка сказала!

– Зачем?

– Не знаю! Говорит, обязательно!

– Я пойду, – вздохнул Генка и начал сматывать нитку на широкую фанерную «вилку». Мотать на катушку было некогда.

Илька стоял внизу, запрокинув голову, и подпрыгивал от нетерпения, будто ему, а не бабушке до зарезу был нужен Генка.

– Придешь? – спросил Владик, когда Генка был уже на лестнице.

– Конечно.

Генка вышел из калитки с «Кондором» под мышкой и, сердито глянув на незваного Гонца, зашагал домой. Илька запрыгал рядом. Только прыгал он как-то неуверенно, нехотя. И наконец перестал совсем.

– Гена, знаешь что…

– Что?

– Гена, тебя бабушка не звала. Это я нарочно.

Генка остановился.

– Илька, – прищурившись, сказал он, – пошутить захотелось, да? Вот как врежу по башке…

Но он знал, что не врежет. Нехорошее предчувствие уже шевельнулось в нем. В самом деле, не для шутки же вызвал его Гонец.

Илька и не обратил внимания на Генкину угрозу.

– Меня Яшка послал, – хмурясь, объяснил он. – Тебя твоя учительница ищет, вот. А при Владике Яшка говорить не велел.

Нет, ни в чем не виноват Гонец. Он сделал все, как надо. И Яшка тоже. Но Генке стало тошно и противно.

– Расскажи, – велел он.

Илька рассказал. Оказывается, когда Яшка побежал выручать упавшего змея, ему повстречалась Вера Генриховна. Яшку она знала, потому что в прошлом году он с разбегу налетел на нее в коридоре, свалился и сломал ей указку. Сейчас он снова чуть не налетел, встал с перепугу как вкопанный и выпалил: «Здрасте!» – «Здравствуйте, Воробьев», – сказала Вера Генриховна, а затем справилась, не известно ли Воробьеву, где живет Гена Звягин из пятого «В». Яшке это было известно. Однако он догадался, что у Генки нет желания встречаться с учительницей. Поэтому хитрый Воробей пробормотал, что дома у Звягиных никого нет, что Генка вроде бы заболел и пошел в больницу, а ему, Яшке, надо спешить по важному делу.

А потом он кликнул Ильку и послал предупредить Генку.

Теперь Генка знал все. Он мог вернуться к Владику и снова поднять своего змея. Но он не вернулся.

«Что ей надо? – тоскливо думал Генка. – Шла бы на свою пенсию». Не глядя на Ильку, он медленно брел к дому. Не нужно было это делать: там он мог встретить «англичанку». Но Генка шел навстречу опасности, не боясь ее и не думая о ней. Его охватило равнодушие.

Дома никого не было: бабушка ушла, наверно, к соседям. Генка вытащил из-под крыльца ключ, вошел в комнату и лег на диван.

Он долго лежал, смотрел в потолок и, кажется, ни о чем не думал.

Комната потемнела. Сначала Генка не обратил внимания. Ведь так и должно быть: когда у человека все плохо, день тускнеет. Но темнота нарастала, становилось тревожной. Генка встал, подошел к окну и увидел, что над крышами вырастает темно-синяя, громадная, как материк, туча.

Генка зябко повел плечами и захлопнул форточку.