Текст книги "Врывалась буря (Повесть)"
Автор книги: Владислав Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Владислав Романов
ВРЫВАЛАСЬ БУРЯ
Повесть
I
Егор Воробьев спал. Точнее, это было странное состояние между сном и бодрствованием, когда сладкая дремота, почти заполнив его, все же позволяла слабому свету электрической лампочки беспрепятственно проникать в сознание. Любой посторонний шум или тревожный сигнал мог быть вполне им услышан и тотчас призвал бы к действию. Так уж Егор приучился, а посему всякий знал по огоньку, пробивавшемуся сквозь свежевыстиранные занавески, что Краснокаменский отдел ОГПУ не дремлет, он всегда на боевом посту.
В последние месяцы в связи с организацией колхозов кое-где в округе завелись кулацкие банды. В Быстровке, например, были убиты райуполномоченный и предсельсовста, бандиты разграбили зерносклад, разогнали скот, учинив полный разор хозяйству. Такого открытого и наглого разбоя давно уже не наблюдалось.
Обнаружили банду в Выселках, крохотной, из пяти домов, деревеньке, что разместилась прямо в лесу. Жили здесь лесорубы, и бандиты заняли целиком два дома, выселив хозяев. Дочь Петрунькова, одного из выселенных, известила активистов в Быстровке, а те бросились за помощью в Краснокаменск.
К рассвету следующего дня группа из десяти вооруженных милиционеров и сотрудников ОГПУ, возглавляемых Егором, добралась до Выселок. Старенький АМО оставили в километре от лесной деревеньки, оцепив ее и прижавшись как можно ближе к двум крайним домам, занятым бандой.
Брали бандитов на Герасима-грачевника, что отмечался в народе четвертого марта, но грачей еще не было, горланили лишь звонко петухи да месяц лежал на спинке, как бы поворачиваясь к теплу, и точно, теплый ветерок уже юлил возле уха. Воробьев вздохнул, сдвинул на затылок шапку-ушанку – взопрела голова. Еще густилась синь, полшестого утра, и брать бандитов в таких сумерках Егор Гордеич не решался: им легко шмыгнуть в лес, лови их потом по всему району. Сергеев попреками заест. Сам начальник не поехал, впервые доверив такое дело Воробьеву. Поэтому надо все по уму… Приехать, доложить: мол, все в порядке. Сергеев только хмыкнет, покрутит ус, скажет: «Ну и бублики!» Такая у него забавная присказка есть. Чуть что – бублики. «Какие бублики?» – спросил раз Егор. «А такие круглые, пшеничные, сахаром обсыпанные», – усмехнулся Василий Ильич.
Воробьев вспомнил Антонину. Видела бы его сейчас, может, уважения бы прибавилось. А то фыркает: табачищем несет, сапогами топает… Тут со страха обмерла бы. А чего сапогами не топать, коли сапоги?.. Весной пахнет в воздухе, воздух терпкий, смолистый, заместо курева. Ветер гудит в соснах. Благолепие, как говаривал дед. До Егора волнами долетало это свежее верховое бормотание, ветер тепло и влажно касался щеки, и свежий смолистый дух щекотал ноздри.
Невдалеке токовали глухари, и их петушиный клекот будил в Егоре охотничьи повадки. Конечно, хорошо бы привезти домой пару глухарей да запечь, но тут теперь не до охоты. Девять человек ждут его приказа, да такого, чтобы всем благополучно воротиться.
Егор смотрел на глухо занавешенные окна, высчитывая в уме, кто и как спит, сколько всего оружия, и поневоле вздыхал, ибо с чердака крайнего к лесу дома торчал пулеметный ствол. Значит, этот ствол надо ликвидировать в первую очередь. На втором чердаке такого ствола не имелось, но наверняка спали двое с винтовками. Чердаки на Урале рубят большие, чтобы сушить рыбу, грибы, ягоды, чего запасают немало на зиму. Там же венички, белье вывешивают зимой и копят старую рухлядь. Егор любил в детстве сидеть на чердаке. Сидишь, желтое зеркало перед тобой, смотришь и черт знает до чего досмотришься. В миг все заскрипит, заходит, шорох, шепот, шаги, черти… страх до помертвения… Бандитов человек двадцать, а их десять, поэтому Егор, помолчав, негромко сказал всем, что если кто и укокошит кого, большой беды не будет, поэтому если бить, то лучше наверняка. Не раз бывали случаи, когда бандиты сбегали, подлечившись да отдохнув на тюремных харчах.
– Так-так-та-ак… – промычал Егор, набрал в пригоршню снега и растер лицо: всю ночь ехали, а дороженька выматывает, да и не высыпается он ни черта. Однажды даже во сне приснилось, что он лег и спит. Чудно! Дед обычно говорил: «На том свете отосплюсь». «Что ж, на том свете все только тем и занимаются, что спят?» – спрашивал у деда Егор. Дед немного думал, а мотом отвечал. «Нет, еще в карты играют!» – и сам же до красноты заливался тоненьким смехом, как колокольчик. Чего это его веселило?..
Снег немного взбодрил Егора. Ребята сидят, ждут, на него поглядывают. Думай, Егорка, думай! Времени у тебя пшик, надо торопиться. Интересно, что бы сделал Сергеев? Пошел напролом? Глупо. Ребята устали да и по лесу не очень-то побегаешь. Значит, что?.. Так-так-та-ак! Это интересно!..
Егор достал из кармана сухарь, захрустел. Когда очень уж нервничал, то обязательно чего-нибудь грыз. Теперь у Егора созрел план мигом захватить чердак, пока бандиты еще храпят и видят сны. Начнет светать, обезвредить их будет труднее. А кого взять? Из своих он мог положиться только на Семенова, молодого, восемнадцатилетнего парнишку, ловкого и расторопного. Прихватов наел живот и стал ленив, хоть в прошлом Егор восхищался им, вместе служили в разведке у Сергеева. Прихватов на десять лет старше Воробьева и стрелок был такой, что стрелял даже не глядя. Поэтому Егор раньше смотрел Прихватову в рот, слушая рассказы о его подвигах. Но то ли слава вскружила голову, то ли страсть к спиртному, но постепенно Прихватов растерял свою именитость, и Сергеев разжаловал его даже в рядовые сотрудники ОГПУ, приблизив к себе Егора. Прихватов поначалу обижался, а потом привык.
Воробьев знаком позвал Семенова к себе. Рядом с Егором в цепи сидел еще один их работник, молодой комсомолец Лынев, пришедший в ОГПУ по путевке комсомола. Лынев в отличие от Семенова больше походил на учителя. Рассеянный, в очках, он все время рассказывал про спартанцев, Александра Македонского, Наполеона и других не наших полководцев. Егор как-то даже спросил у Лынева: «А наши-то были?» Лынев тут же назвал Суворова, Кутузова и Буденного, но про них он знал меньше. «Книжек нет, – пояснил он, – а про этих много пишут!» Егор больше не стал спрашивать, но Лынев, чуткий ко всяким замечаниям, понял вопрос Егора правильно и рассказы свои прекратил. Хотя Егор и не к тому спрашивал, чтобы урезонить Лынева или обвинить в контрреволюционной пропаганде. Просто интересно стало. Этих, не наших, действительно много, там еще и Цезарь, и Карл Великий, и Нельсон, а у нас кто? Петр? Суворов да Кутузов, вот и все, о ком говорят. Да еще этот, Александр Невский…
Егор прервал свои размышления, ибо подскочил Семенов.
– Ты кого из милиционеров знаешь хорошо? – спросил Егор. – Ну чтобы там посмелее и посноровистее?..
– Гришуха Чекалин, Петр Миков, остальные тельные какие-то! – вздохнул Семенов.
– Так-так-та-ак, – Воробьев вдруг почувствовал, как ногу стянула судорога, да так стянула, зараза, что он даже побелел от боли. Еле пересилил ее и шумно вздохнул.
– Вы чего?.. – прошептал Семенов, не понимая, в чем дело.
– Ничего! – обрезал его Егор. – Бери их и сюда!
Семенов кивнул и убежал.
– Ну вот что бы твой Македонский сделал в такой ситуации, а? – неожиданно спросил Воробьев у Лынева.
– Внезапность – вот чем всегда брал Македонский, – поправив кругляшки очков, невозмутимо сказал Лынев. – Тогда враги терялись, а он действовал всегда хладнокровно и точно…
– Внезапностью их не возьмешь, – вздохнул Егор. – Тут умом надобно! И еще кое-чем…
Семенов привел Микова и Чекалина.
Парни Воробьеву понравились. Особенно Миков. Невысокий, коренастый, спокойный. Взгляд пристальный, цепкий, руки крепкие. Такой не упустит, не струсит. Чекалин немного пожижистей. Худой, долговязый и боязливый, а точнее несобранный. Егор уже заметил: как долговязые, так не цепкие. Но это ничего, пройдет. Егор вдруг улыбнулся: сам тоже не коротышка, тоже долговязый, поначалу даже боялся, так ведь?.. Так, так-та-ак! Стал проситься и Лынев, но Егор его не взял. «Доклад потом мне сделаешь о Македонском, изучать надо и не наш опыт», – наставительно проговорил Егор.
Старшим по цепи оставил Прихватова. Тот даже обрадовался, повеселел. В засаде все надежнее. А лихость та, партизанская, у него пропала. С кашей съел. А что бы Прихватов на его месте стал делать? Интересно, интересно! Вот что бы?!
Перебежками добрались до крайнего дома. Когда бежали, снег скрипел так, что, казалось, они перебудят всех на свете. Но бандиты, видно, крепко надрались. Когда страшно, то страх глушат самогонкой, это уж Егор заметил. Ну пусть глушат! Стоя уже у дома, Воробьев углядел: чердачная дверца заперта на навесной крючок. Петли старые, заржавевшие, наверняка скрипят. Знаками Егор оставил внизу Семенова и Чекалина и, взяв с собой Микова, полез на чердак. Добраться до него можно было лишь с угла. Егор по перекрестью сруба влез на крышу, достал проволочку, которую согнул в виде хомутка, и осторожно просунул ее в щель. Довел до крючка и, придерживая рукой дверцу, снял его. Дверца теперь была открыта, но Егор не спешил ее распахивать. Он кивнул Микову, и тот подобрался к дверце. Тогда Воробьев слегка приподнял ее, дабы петли не заскрипели, и стал отворять. Могло случиться всякое, и перед тем как идти на захват, Егор отдал приказ: едва пойдет шум, тотчас всем врываться в дом, стрелять напропалую, чтобы не дать бандитам опомниться. Однако все обошлось. Вслед за Миковым на чердак проник и Воробьев.
Бандитов на чердаке оказалось четверо. Дверцу Воробьев снова прикрыл, дабы не потревожить спящих. Миков вытащил нож, но Егор отрицательно мотнул головой. Так-так-та-ак, – вздохнул он. Для начала Воробьев кивнул Микову на оружие, и они осторожно вытащили у бандитов самопалы, прошарили карманы. У одного оказался даже наган. На чердаке стоял стойкий сивушный запах, на их счастье, кулацкие морды перепились и теперь спали без задних ног. Срезав на чердаке веревки, Егор с Миковым сделали четыре петли и осторожно набросили на каждого. Трудность заключалась в том, чтобы связать всех четверых без шума. Кто-то обязательно начнет горланить, поднимет на ноги дом, а это уже перестрелка…
Воробьев присел на корточки и внимательно вгляделся в бандитские рожи: с кого же начать? Кто не взбрыкнет, почуяв у виска дуло нагана, и послушно даст себя связать?.. В глубине чердака спал толстощекий губастый парень лет двадцати пяти. Даже во сне он сохранял испуганное выражение лица, и Воробьев, кивнув Микову следить за остальными, подобрался к губастому, разбудил его и, приставив наган к виску, заставил сесть, а потом связал. Парень на все согласился, но Воробьев все же сунул ему в рот кляп. Рожи остальных доверия не внушали. Тогда Миков знаками предложил оглушить их, на что Воробьев согласился. Так они связали четверых, и Егор жестом приказал Семенову и Чекалину влезать на чердак. Чекалин влез, а Семенова Воробьев послал к Прихватову с приказом обложить второй дом, отрезав его от леса, и велел тотчас бежать обратно.
Еще двоих, спящих в сенях, они тоже взяли без шума – чердачная лестница свела Воробьева прямо на них. Выбрав бандита попугливее и приставив наган к виску, Воробьев узнал, что в самой горнице спят еще четверо во главе с атаманом Катьковым Игнатом Кузьмичом, тридцатисемилетним мужиком. Вчера отмечали его именины, поэтому все изрядно и выпили. Катьков спит отдельно за занавеской с девкой Анастасьей. Остальные – вповалку на полу. У окна еще один пулемет. Во втором доме двенадцать человек, но у них одни винтовки, даже боеприпасы здесь.
На удачу Егора, вышел в сени, как потом оказалось, сам Катьков, спеша по нужде во двор и забыв спьяну о всякой осторожности. В сенях его и повязали.
Остальных троих взяли уже без труда, один даже не проснулся. Анастасья оказалась высокой, чернобровой, белолицей. Шея лебяжья, тонкая, надо вот, красота такая, что Егор даже и не видывал. Темная родинка на щеке. Воробьев долго ее разглядывал, а она, сидя в одной рубашке на кровати и свесив босые ноги вниз, не спеша, заплетала косу, задумчиво глядя в стену.
– Чекалин! – позвал Воробьев.
Вошел Чекалин, стукнувшись лбом о низкую притолоку двери.
– Этак ум последний отобьешь! – усмехнулся Егор. – Покарауль королеву, – кивнул он. – Начнет баловать, не церемонься, понял?!
– Ага! – кивнул Чекалин, тараща глаза на красавицу, на которой одна рубашка нательная. «А ей хоть бы хны, даже глазом не моргнет, – усмехнулся Егор, – хоть голой бы застали. Есть еще такие натуры нахальные, к ним ворьё да кулачье и липнет»…
Егор велел привести Катькова. Атаман очухался и теперь смотрел волком. Семенов, успевший уже вернуться, усадил его на лавку перед столом, который еще ломился от разносолов: соленые огурцы, капустка, грибы, моченая ягода, картошка, ломти вареного мяса, сало, куски курицы…
У Семенова от одного вида такого пиршества заблестели глаза и потекли слюнки. Он отвернулся, опустил глаза. Воробьев возмутился в душе, наметив после взятия банды обязательно поговорить с Семеновым. Ведь бандитская жратва! Как он может зариться на нее?! От этого мяса и сала Егора отвращение берет, а Семенова точно неделю не кормили!..
Катьков облизнул запекшиеся губы, мутным взором уставившись на бутыль с самогоном.
– Слышь, Игнат Кузьмич, давай без дураков, а?! Пулеметы здесь, боеприпасы здесь, второй дом окружен, ну чего хлопцев под пули выставлять? А велишь сдаться, возьму грех на себя, скажу, что все сдались, глядишь, и зачтется кое-кому!.. – заговорил Воробьев.
– Вот именно, кое-кому! – усмехнувшись, прохрипел атаман. – А мне уж поздно каяться!..
– Сосунков этих пожалей! – кивнул Егор на связанных. – О крале своей подумай! Прольется наша кровь, и ей не сдобровать! – зло бросил Воробьев.
За занавеской повисла тишина, Егор кожей почувствовал, как болезненно отозвались его последние слова в Анастасии. Помрачнел и атаман.
– Ну, что?!
– Налей! – прорычал Катьков, кивнув на бутыль.
– Услуга за услугу: велишь сдаться своим – налью! – предложил Егор.
– Налей! – взревел атаман.
– Нет уж, сначала выводи дружков, а потом получишь, – отрезал Егор.
Катьков задумался.
– Ладно, – сдавленным голосом проговорил он, – развяжи!
– Пойдешь так! – ответил Воробьев. – Но учти: мы будем держать тебя под прицелом. Вздумаешь дурака свалять – прихлопнем. Понял?..
Катьков не ответил, помолчал, потом кивнул Семенову, и тот поднял его. Егор сам проверил веревку, которой был связан атаман.
– Ноги завяжи! – приказал Воробьев.
– Как же я?.. – Катьков даже задохнулся от возмущения.
– Ничего, целее будешь! – усмехнулся Егор.
Они вывели атамана во двор, поставив в метре от крыльца второго дома. Воробьев выстрелил в воздух и спрятался с Семеновым в сенях, держа Катькова на прицеле. Во втором доме проснулись бандиты, прильнули к окнам.
– Хлопцы! – прохрипел, помолчав, атаман. – Видно, вчера мы отпраздновали не только именины, но и конец нашей вольной жизни. Повязали нас!.. Дом окружен, их поболе вас, да и пулеметы у них теперь. Будь какая надежда, я бы не вышел сюда и не стал бы срамиться. А так, коли сдадимся, вам выйдет поблажка, это ихний комиссар обещает… Все не червей кормить. Оружье скидывайте и стройтесь туточки, супротив меня…
Атаман выдохся, голос у него захрипел, он, облизнув пересохшие губы, оглянулся.
Воробьев молчал, в упор глядя на атамана.
– Что еще?.. – прорычал Катьков.
– Стой! – приказал Егор.
Атаман стоял на теплом весеннем ветерке, закинув голову и открыв рот, точно наслаждаясь первыми запахами весны. Никто не выходил из второго дома. Воробьев уже пожалел, что затеял переговоры, как вдруг дверь бандитского дома с шумом распахнулась и на крыльце появились хлопцы. Через пять минут все двенадцать стояли напротив связанного Катькова, а перед ними в куче валялись винтовки. Воробьев с ребятами вышел из дома, снова выстрелил в воздух, призывая к себе Прихватова. Вскоре прибыл и он, изумленно охая и с восхищением глядя на Егора.
– Егор Гордеич, это прямо как по заказу! – пробормотал он. – Ты прямь эт, как его… Наполеон!
– Но-но! – пресек его Воробьев. – Без намеков!
– Комиссар, обещал ведь! – проговорил, горько усмехнувшись, Катьков.
– Веди в дом! – кивнув на атамана, приказал Егор Семенову.
В горнице Воробьев самолично налил Катькову полстакана, сам влил их ему и даже дал закусить огурцом. Атаман крякнул, похрустел огурцом, порозовел, глаза заблестели.
– Еще одна просьбица, комиссар! Мне бы на двор по-большому, иначе сам понимаешь, – он криво усмехнулся влажным губами, взглянул на Анастасию, сидевшую уже у окна в горнице в кофте и юбке. – И вас в неудобство введу, да и при Настеньке как-то… Ноги хотя бы развяжи, иначе-то как…
– Развяжи! – согласился Егор, дав знак Семенову.
Пока тот развязывал, Егор снова взглянул на катьковскую зазнобу. Бывают бабы, хочешь не хочешь, а морду все равно к ним воротит, глаза так и тянет к их бесовскому огню. Вот и Настя вроде в окно смотрела, а все говорили ради нее, и она была главной во всем, что происходило. Прилип мигом и Егор, ощущая странный озноб по всему телу. Это его злило, а главное, он никак не мог понять, отчего такое происходит. И ведь не сладишь с собой, вот в чем заноза, вздохнул он.
Семенов развязал ноги атамана.
– Своди! – приказал Воробьев. – Да смотри в оба, головой отвечаешь!..
Что тогда случилось с Егором, он до сих пор не понимает. В голове еще вертелась эта глупая фраза: «Уборную проверь!» Но глаза косились на Настю, она сидела притихшая, грустная, точно разом прозрела и поняла, в какую историю влипла. И Воробьев указание такое не дал. Он думал, брать с собой эту двадцатилетнюю статную девку или нет. Брать – значит портить ей всю жизнь, а так она еще могла начать ее по-новому, уехав, конечно, из поселка туда, где ее никто не знал. Знали о ней лишь Миков, Чекалин и Семенов, и Егор мог бы с ними поговорить, объяснить им, почему он так делает, наконец, они могли бы решить этот щекотливый вопрос сообща. Сергеев обязательно заведет дело, припишет соучастие в грабежах, убийствах, а какое у ней соучастие?! Наверняка Катьков и жить с собой ее принудил, вот и выходит, что она кругом пострадавшая…
Егор вздохнул, походил по комнате, сел.
Но и не взять нельзя. А вдруг Катьков или кто другой из бандитов выложит про Настю такое, от чего без нее следствию нельзя никак. Тогда Сергеев отыграется на Егоре всласть. Уже давно меж ними черная кошка пробежала, хоть Воробьев и считается сергеевским выкормышем. А Воробьев такую оказию обязан предусмотреть, на то он и старший оперуполномоченный и вроде как заместитель Сергеева.
Так раздумывал Егор, не зная, как решить сей щекотливый вопрос, как вдруг раздался выстрел, потом еще один и еще, и Воробьев, ошалев, выскочил во двор. Семенов бледный стоял возле уборной, руки у него тряслись, он не мог выговорить ни слова.
– Что?! – вскричал Воробьев, но без семеновских объяснений все тотчас понял: в уборной еще загодя Катьков припрятал нож и наган, а заднюю дверцу сделал съемной. На полу валялись обрезанные веревки. Уборная стояла у леса, из глубины которого доносились теперь выстрелы: за Катьковым гнались Миков и Чекалин. Но сердце у Воробьева тревожно сжалось и не зря: Катьков ушел, ранив Микова…
II
Очнувшись от дремы и уже трезво глядя перед собой, Егор вдруг ясно осознал, что промашка с Катьковым была только его, и ничья больше. Причем, Катьков, может, и углядел даже то, как Воробьев с интересом косится на Настю, невольно оглядывая ее крепкое тело, и точно в этот момент попросился, не решившись больше откладывать побег. И если б голова Егора была занята им, Катьковым, он не допустил бы того, что отправил атамана с одним Семеновым. Даже уловка-то была наивная и не раз уже употребляемая бандитами: то уборная, то баня, но здесь подвело еще и то, что Воробьев без единого выстрела захватил живьем всю банду. Неожиданная победа вскружила голову, и он профукал самое главное.
Теперь Сергеев ходил мрачный, с ним здоровался сквозь зубы и, дабы уязвить Егора сильнее, отстранил не его, а Семенова, заведя на него особый допросный лист, который вместе со своим рапортом по ликвидации банды Катькова отослал в Свердловск ПП, полномочному представителю ОГПУ по Уралу Свиридову.
Егор попробовал было возразить и взять все на себя, но Сергеев оборвал его, заявив, что есть для этого дополнительные интересные детали, а на него, Воробьева, Сергеев уже наложил взыскание в виде выговора и что, как только эта копуша Антонина отпечатает приказ, Сергеев также пошлет его ПП в Свердловск. На том разговор и окончился.
Егор поднялся из-за стола, за которым дремал, зевнул, сладко потянулся, привстав даже на носки. Поежился, сбросив с себя озноб. Дрова в печке давно прогорели, а вьюшку закрыть он забыл. Теперь, задвинув ее, Воробьев подумал, что не грех будет протопить снова, зима хоть и отходила, но спуску не давала, заворачивая под тридцать. Егор выскочил в коридор, снял гимнастерку, оставшись в одной нательной рубахе. Вода в умывальнике замерзла, и он, разбив лед, плеснул ледяной водой на лицо. Щеки ожгло, Егор вытерся полотенцем, и они враз запылали.
– Мы красные кавалеристы, и про нас… – вдруг запел он и осекся: нет, не про него, не про него эта песня.
Лампочка горела слабым красноватым светом, подмигивала, и Воробьев, подойдя к ходикам, подтянул гирьку. Часы показывали пять утра, и за окном откуда-то сверху накатывала мутная синька.
До побега Катькова Егор был герой, и даже Прихватов глядел на него с восхищением. После же, несмотря на то, что везли всю банду и гору оружия, особой радости не ощущалось, будто дело не доделали, да так оно и было.
– Так-так-та-ак! – стараясь взбодриться и не падать духом, пробормотал Егор, принес дров и снова затопил печь. Согрел воды и, намылив щеки, стал бриться, все еще размышляя о Катькове и Семенове. Дважды порезался, ибо бритва брала хорошо. Воробьев ею даже гордился. Побрившись и для форсу побрызгав на себя одеколоном, Егор осмотрел свое лицо в тусклое зеркальце. В детстве он крепко переболел оспой, и следы ее делали лицо грубым и корявым. «Твоей рожей только заборы прошибать», – шутил Сергеев, и он был в чем-то прав. Во всяком случае, бандиты и прочие враждебные элементы чувствовали и уважали в его лице ту грубую силу, с которой шутковать много не следовало. И хотя в ярости Егору не было равных, все же он был человеком ранимым и любую несправедливость, обиду, даже невнимание переживал очень остро и болезненно. Теперь, по прошествии двух дней, он все никак не мог успокоиться, казнил себя то за Катькова, то за Семенова, сердце жгла боль, ибо по его ротозейству страдал хороший парень, который мог бы стать настоящим чекистом. Все это мучило Егора. Хотя, если вдуматься, это была самая удачная операция за многие годы: взять живьем с оружием целую банду редко кому удавалось. Всех, кроме Воробьева и Семенова, отметили в приказе. Даже в местной газетке «Вперед» напечатали про ликвидацию банды, приписав в конце, что ликвидацией руководил старший оперуполномоченный Краснокаменского отдела ОГПУ т. Воробьев Е. Г. Но восторгов в заметке не было. Просто сообщили, и все.
И все бы не так было обидно Егору, если б в той же газетке на первой полосе не поместили бы другую заметку: «Геройский поступок» – с портретом дежурного по вокзалу Николая Митрофановича Левшина. Проходя мимо разъезда, что при выезде из Краснокаменска, он заметил горящую буксу у одного из вагонов и, вскочив на ходу, добрался до паровоза, остановив весь состав и предотвратив тем самым возможное крушение. Левшина премировали сапогами, в газетке дали колонку про его подвиг и пузырчатый блеклый снимок, на котором, правда, Левшин на самого себя походил мало. Но именно этот портрет Антонина, секретарша Сергеева, вырезала из газеты и повесила на стенку. За одно это Егор был готов все бросить и отправиться на поиски Катькова.
Странная штука жизнь. Какая-то горящая букса делает человека героем, а ликвидация банды – чуть ли не преступником, ибо Сергеев с Воробьевым разговаривал грубо и небрежно. Не мог он себе представить, как это Воробьев, вот так запросто, отпустил в уборную главаря банды, развязав ему ноги и не проверив места, куда бандит идет!
– Ну не проверил, что теперь, ставить к стенке! – сердился Егор. – Я и без того казнюсь!
– Мало, мало казнишься! – возмущался Сергеев. – А я-то уже считал тебя опытным чекистом! И потом, как это Семенов мог спокойно упустить его? Как он мог так безболезненно убежать?!
– Я не знаю, – вздыхал Егор.
– А у тебя не закрадывается такое подозрение, что все подстроено?.. Что Семенов нарочно отпустил его?..
– Да ты что?! – аж подпрыгивал со стула Воробьев. – Да откуда Семенов мог быть связан с Катьковым?!
– А ты знал, что Семенов раньше жил в Краснокаменске на одной улице с подружкой Катькова Анастасией, а Катьков сам знаком с ней уже десять лет?!
– Откуда мне знать?! – удивился Воробьев.
– Семенов знал Катькова, так-то! Во всяком случае, сразу узнал его. Узнал и скрыл этот факт от тебя. Так? – в упор спросил Сергеев.
– Мне он ничего не сказал, – оторопело признался Егор.
– Вот и бублики! – сказал Сергеев. – А ведь я просил тебя хорошенько изучить дело Катькова, все его связи, И выговор за потерю бдительности при поимке опасных государственных преступников – еще малая цена твоему ротозейству… Понял?
– Понял, – вяло проговорил Воробьев. – А что с Семеновым-то будет? Не виноват он! Я за него как за себя ручаюсь, – сказал Егор. – Если надо, меня еще накажи!
– А вот я после такого заявления твоего и за тебя не поручусь! – зло отрезал Сергеев. – Ступай, и не слышал я ничего! Не узнаю я тебя, Егор, совсем не узнаю! Точно подменили тебя там, в Выселках!
Егор вспомнил, как сам в 19-м совершил непростительную ошибку. Против их отряда выслали полк карателей, и Щербаков послал его и Сергеева добыть «языка».
Они прискакали к Быстровке, где остановились белые, уже к вечеру. Стоял март. Колчак полновластно хозяйничал в Зауралье, и важно было, зная намерения карателей, ловко уйти из их железного кольца. Зорко оглядев село с опушки леса, Василий Ильич заприметил издали баньку богатея Шушарина, из трубы которой курился дымок. Догадка его оправдалась: парились беляки и, видно, знатного чина, так как стояла охрана. Часовых они сняли без шума. Напялили их шапки и тулупы, стали ждать. В баньке бухали веники, слышался смех. Через минуту с ревом выскочили в снег пять человек. Повалявшись да поохав, четверо умчались обратно, а пятый все еще елозил по сугробу, когда Сергеев вмиг накрыл его тулупом, а Егор накрепко запер дверь в баню.
Едва они доскакали до леса, как Сергеев, неожиданно остановившись, спросил насмерть перепуганного офицерика:
– Кто в бане остался, ну?! – Василий Ильич вытащил наган. – Кугель там?! – взревел комразведки, называя имя командира полка.
– Да, – прошептал офицерик.
– Черт! – проскрежетал зубами Сергеев.
Бросив офицерика на снег и приказав Егору дожидаться, он ринулся обратно.
Егор не успел прийти в себя от столь неожиданного поворота событий, как вдруг офицерик, вымахнув из тулупа, в прыжке выбил его из седла и, удержавшись в нем, бросился к селу. Медлить было нельзя, Егор выстрелил в темноту и попал точно в голову офицерику Примчался его верный конь Гришка, волоча за собой бездыханное тело врага, послышались выстрелы со стороны села, и вернулся Сергеев: надо было уходить.
Щербаков тогда никого не наказал, хотя Егор остро переживал свою вину. И вот теперь такая же обидная промашка у Семенова. Стоит ли судить его так строго?..
Так закончился вчерашний день, и теперь Воробьев неотступно думал о Семенове, его судьбе. Ну жил он с этой Анастасией на одной улице, ну узнал, испугался, поэтому и не сказал сразу – это понятно. В чем же вина его?.. То, что упустил, в этом и моя доля вины, как и его. Только за что же казнить?..
Всю банду отправили в Свердловск, отпустили только Настю, приказав ей жить здесь, в Краснокаменске, а Семенов так и остался не у дел. Он кружил вокруг отдела О ГПУ, занимающего бывший каменный особняк купца Чугуева, и, завидев Воробьева, каждый раз кидался к нему со всех ног. Но что ему мог сказать Егор?.. Сергеев, видимо, чувствовал, что для ареста Семенова и предъявления ему обвинения в связях с бандой улик мало. Кроме того, комитет комсомола механического завода, направившего Семенова в ОГПУ, аттестовал его хорошо, хотя то, что он скрыл от Воробьева факт раннего знакомства с Катьковым, говорило не в его пользу. «Завтра надо бы поговорить с ним», – подумал Егор. Слово «поговорить» означало в данный момент «помочь», но Воробьев не мог даже выговорить это слово про себя, ибо, узнай об этом Сергеев, он бы тотчас расценил такую помощь как сговор, Егор понимал, что стечение обстоятельств теперь может вполне исковеркать парню судьбу.
«И что важнее здесь государству, – разволновавшись и заходив по кабинету, думал про себя Воробьев, – сохранить работника, который в будущем принесет несомненную пользу, или же отторгнуть его от себя, сломать и тем самым лишить его воли и надежды?! Конечно же, первое, ибо вон на какой масштаб замахиваемся, какую стройку начинаем! Сколько нужно деловых, крепких парней, чей хребет выдержит эти невиданные задачи?! За одну только первую пятилетку построить тысячу пятьсот заводов, тридцать электростанций! И это с людьми, которые еще только заканчивают ликбез! Так стоит ли мне, Егору Воробьеву, бороться за Семенова или одним кивком, соглашаясь с Сергеевым, отказаться от него, помогать искать фактики, его компрометирующие, хотя я, как коммунист, на сто процентов уверен в его невиновности?!»
Воробьев остановился посредине комнаты и, подумав, решительно тряхнул головой. Лампочка мигнула раза два, словно в подтверждение его слов, и погасла.
Егор не сразу понял, что случилось, ожидая, что свет снова вспыхнет. Он подошел к окну и насторожился: света не было во всем городке.
