Текст книги "Невидимая связь"

Автор книги: Владислав Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Снимайте все драгоценности! – приказал грабитель, когда уже вышел с целым узлом, в котором находились их ценные вещи.

Аполлинария послушно сняла кольца, кулон, который подарил ей Александр, когда они еще не были супругами, браслет. Она протянула руку с драгоценностями вору. Тот схватил их и положил в мешок.

Ираида с трудом повернула голову в противоположную от Аполлинарии сторону и увидела мертвых, истекающих кровью слугу и извозчика.

Это конец. Он убьет и их обеих.

Вдруг где-то вдали прогремел выстрел, затем отголоски пошли по всему лесу, словно разнося дурную весть по округе.

Спустя несколько секунд послышался стук копыт и он не прекращался, а напротив, становился все четче и громче.

Вскоре из-за деревьев появился какой-то мужчина на коричневом коне. Это был Юрий Зарубов. Вор пригрозил ему ножом, но тот, не обращая на это никакого внимания, выстрелил в грабителя и на сей раз не промахнулся. Пуля влетела прямо в живот. Он погиб практически сразу.

Он подбежал к Ираиде и Аполлинарии. Княгиня встала, а вот Ираида была уже мертва…

Глава седьмая

Париж и одиночество

В мае 1804 года Роман Савельев оказался в Париже. Сначала ехать он туда не желал, а когда оказался на месте, его и вовсе постиг ужас.

На Парижских улицах, еще недавно охваченных страхом и отчаянием от недавно прошедшей Французской революции, было много народа. Все друг с другом о чем-то оживленно говорили. Здания, улицы, все было почти восстановлено после пожаров и разгромов. На лицах парижан не редко просматривались искренние улыбки. И казалось, не было никакой революции. Не было страшных набегов, не было пожаров, которые были отнюдь не редкостью. Ровно, как и не было целых кровавых рек, заливавших все узкие улочки. Но все это было. И только подумав об этом, Роман Савельев вздрогнул и пошел дальше. У Романа не было никакой цели. Он просто гулял. Завтра утром, еще перед рассветом нужно идти в порт, а затем он отправится домой. Роман посмотрел на мощеные дорожки. Как же сложно поверить в то, что еще шесть лет назад здесь толпами погибали люди. За один неверный шаг могли жестоко убить всю семью этого человека! Как страшно было! Но ничего общего с тем кошмаром не было. Спокойно, туда-сюда сновали прохожие, не боясь смерти.

А может люди были благодарны хотя бы тому, что живы в сей момент? Роману почему-то мыслилось именно так. Человек, прошедший через любую войну, или хотя бы серьезную, страшную угрозу смерти всегда рад тому, что жив именно сейчас. Ему казалось, такие люди надеются на будущее не так, как тот, кто не познал такой угрозы. Надежда эта другая. Чем именно она отличается от надежд обычного человека, Роман сказать не мог.

Начался закат. Чем больше приближалась неминуемая ночь, тем меньше становилось прохожих. Солнце по-летнему грело. Когда на скрывшихся под тенью зданий улицах уже совсем никого не осталось, Роман принял решение возвращаться в дом одного из многочисленных знакомых, у которого собирался переночевать. Он собирался пройти до первого же поворота, а потом свернуть и пойти домой. За несколько метров до перекрестка перед его носом пронесся большой экипаж, чудом его не задев. Роман упал в большую лужу. Утром прошел сильный дождь, сопровождаемый сносящим с ног ветром. И не смотря на палящее солнце, некоторые лужи все же остались. Отъехав от Романа на пару метров, карета резко остановилась. И из нее вышла молодая темноволосая особа, загадочно прикрывающая золотистым веером лицо. Она была в платье песочного цвета в стиле ампир. Она медленным шагом подошла к Роману и протянула ему маленькую ладонь, одетую в белую, почти прозрачную, перчатку. Роман резко встал на ноги и поцеловал ее ладонь.

– Месье, примите мои извинения, – убрав веер от лица, произнесла дама по-французски.

– Мадемуазель, Вам не за что извиняться, – выговорил Роман и стал вытирать грязную рубаху.

Она таинственно улыбнулась.

– Меня зовут Катрин Левуже, – представилась мадемуазель.

– Очень приятно, – он поклонился, – меня зовут Роман Савельев.

Спустя три недели Роман Савельев и Катрин Левуже сыграли свадьбу.

Глава восьмая

Тишь морская и правда любой ценой

На сцене господствовал героизм, в жизни – приличие.

Ю. М. Лотман «Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства ( VIII – начало XIX века)»

Головокружение никак не проходило. Шел жаркий июнь 1805-го года. Плыть еще сутки, а сил уже совсем не осталось. Диана Грушина вошла в каюту, в которой дремал ее муж – Григорий Юрьевич Грушин. Она подошла к нему и присела рядом. Диана часто любила вспоминать тот самый прием, на котором они встретились. Сколько лет прошло с той поры? Восемь? Десять? Она посидела, надвигаясь, вспоминая. Девять. Девять лет ровно. Тогда шел июль. Они встретились в тот вечер и более ни на миг не расставались. Мать, которая была против того, что бы ее сын женился на Диане, погибла от сердечного приступа во время беседы с невесткой.

…В тот день была темная, пасмурная погода. Шел сильный дождь. Григорий привел в свое поместье невесту. Диана всеми силами пыталась понравиться матери жениха, но все тщетно. Та была твердо уверена в том, что ее драгоценный сын в Диане не нуждается!

– Я все равно выйду замуж за Вашего сына, Марта! – стояла на своем Диана.

– Не бывать этому! – отвечала ей Марта, явно не желая уступать. – Вы не достойны моего сына!

– Ваш сын сам в состоянии понять, кто его достоин, а кто – нет!

Марта близко подошла к Диане и злостно прошипела:

– Я сделаю все возможное, чтобы Вы не стали его женой.

Когда она говорила или хотя бы видела Диану Савельеву, у нее перед глазами становилось лицо той женщины, которая поведала о Диане правду… Поведала, что эта самая Диана дважды была замужем и закончились эти браки смертью мужей.

«Так будет и с Григорием!» – то, что больше всего на свете пугало Марту Грушину.

Диана хитро улыбнулась.

– Что ж, а я сделаю все, что бы стать его женой.

Все случилось очень быстро. Она схватилась за сердце и упала на колени.

– Помоги… – прохрипела она, протягивая Диане руку.

– Нет. – Отрезала Диана. – Не помогу.

Марта упала на пол и… умерла.

Это событие Диана вспоминать не любила. Было жаль Григория. Когда он узнал, что его дорогая матушка погибла, он был безутешен. Он был не готов покинуть свой дом. И только спустя восемь лет он смог уехать. Они направляются в Пруссию. Страну, где давно хотела побывать Диана. Страну, где они начнут новую, счастливую жизнь.

* * *

«Куда же спрятаться?!» – подумал семилетний Георгий Савельев и побежал на второй этаж. Он со своей нянькой Евдокией Фемистоклюсовной играл в прятки. Был жаркий день. Имение Алмазное опустело.

Мальчик вбежал в пустующую всегда комнату в конце коридора и громко закрыл дверь. Георгий беззвучно отошел от двери на пару шагов и осмотрел комнату. Она была светлой, просторной. Он знал, что здесь когда-то жили его дедушка с бабушкой. Деда он совсем не помнит, а вот бабушку Аполлинарию помнит хорошо. Хотя в этой комнате он никогда до сего момента не бывал. Бабушка всегда болела, и Георгия никогда не пускали к ней. Потом она погибла… комната опустела.

Он прыгнул к двери и прижался к ней, слушая шаги няни. Та громко топала ногами и напевала какую-то детскую песенку. Георгий отчего-то испугался и на цыпочках побежал к большому столу. Георгий Петрович влез под стол и на мгновение застыл. Из-под стола шагов Евдокии Фемистоклюсовны слышно не было и мальчик всерьез огорчился. Георгий в порыве беспочвенной ярости стукнул локтем по столу. Старые ящички открылись и из них выпали несколько листков неизвестного происхождения. Георгий взял один и посмотрел на него. Летящим почерком там было что-то написано. Скорее всего, это было письмо.

Дверь комнаты открылась, и Георгий услышал тяжелые шаги.

– Здесь кто-то есть? – мальчик услышал голос отца.

Георгий подскочил и подбежал к отцу.

– Что ты здесь делаешь? – удивленно осведомился Петр и взял из рук сына письмо. – Что это?

– Я прятался от Евдокии Фемистоклюсовны. – Оправдывался мальчик. – Я не знаю, что это. Я стукнул по столу и из него вывалились эти бумажки.

Петр прошелся взглядом по письму. Оно было не на русском языке, и не на французском или английском. На каком-то ином, не известном ему диалекте. Князь настороженно взглянул на сына и подошел к столу. Он подобрал с пола несколько таких же писем и осмотрел их. Написаны они все тем же языком. И подпись везде одинаковая – «Tua S». Петр не на шутку заволновался и заглянул в ящик стола. Там лежало еще четыре письма. Все были одинаковые.

За обедом Петр не мог не заговорить о загадочных письмах. За большим столом сидели князь Петр, его бабушки Ева Савельева и Анна Евгеньевна Березина, его дед Семен Березин и сын Георгий.

Анна в последние годы сильно болела и сейчас очень походила на свою дочь – иссохшее, почти неживое тело, дрожащие от бессилия руки, выцветшие, чуть приоткрытые, глаза. Семен был здоров, но тоже заметно состарился. Ева Савельева будто не старела. Словно не прошло долгих лет. Она выглядела идеально и совершенно не на свой возраст (78 лет). Она более походила не на бабушку Петра, а на его молодую мать.

– Ева, – обратился Петр к Еве, – Вы не осведомлены о странных письмах, которые я нашел в опочивальне моих предков?

Ева медленно повернулась к Петру, а затем улыбнулась.

– А могу ли я узнать, по какой причине Вы находились в их опочивальне?

– Я искал Жоржа, а он там прятался от няньки. Он дал мне одно из писем, которое было написано на неведомом мне диалекте. Таких писем было много. Восемь. Их было восемь. – Пояснил Петр.

– Возможно, Вы говорите про письма от загадочного «С». Они приходят каждый год шестого июля. Каждый раз они изложены на латыни.

– И кто этот С? – спросил Петр.

– Не имею ни малейшего понятия!

– Кто может их прочесть?

– Наш врач Филимон Геннадьевич. – Поспешно ответила Ева. – Он, насколько мне известно, переводил для Александра, земля ему пухом, эти письма. Тебе следует переговорить с ним.

– Я непременно поговорю с Филипповым. – Пробормотал Петр. – Сразу же после обеда и поговорю.

Разговор случился в кабинете, где раньше с утра до ночи сидел Александр Савельев, а сейчас так же сидит Петр. Филимон Геннадьевич был слегка испуган.

– Филимон Геннадьевич, мне известно, что Вы видели эти письма, – произнес Петр, с легким налетом злости.

Злость была вызвана желанием узнать, что же это за письма. А Филиппов не желает признавать, что переводил эти послания.

Филимон глубоко вздохнул.

– Ваше сиятельство, я дал обещание Вашему отцу. Я вынужден молчать. – Неуверенно выговорил Филиппов.

Петр стукнул по столу.

– Сие очень важно, Филимон Геннадьевич! – молвил князь. – Я хочу быть уверен в том, что моему сыну ничего не угрожает! Он единственный мой наследник! Что, если эти послания опасны?

Филимон стоял как вкопанный и из последних сил сдерживался, чтобы не рассказать все князю.

«Как же хочется поведать все об этих письмах Петру, но данное однажды обещание нельзя нарушать! Князь Александр погиб. Если я уважаю память покойного князя, я оставлю в тайне то, что мой хозяин пожелал скрыть!» – рассуждал Филимон.

– Ваше сиятельство, я могу Вас заверить в том, что эти послания не опасны для Вашего рода...

– Я желаю лично в сем убедиться! – воскликнул Петр в очередной раз, стукнув по столу кулаком. – Я даю Вам выбор, Филимон Геннадьевич. Вы расскажете мне все, что знаете, сиюсекундно и остаетесь нашим врачом, либо Вы ничего не говорите и немедля покидаете Алмазное!

Филиппов снова застыл.

За окном зашумел проливной дождь. Душный летний воздух наполнился свежестью. В кабинете вмиг разнесся аромат летнего дождя. Где-то вдалеке послышались раскаты грома.

Петр стоял и терпеливо ждал ответа. Филиппов не мог решить.

«Если я соглашусь все рассказать, то нарушу обещание, данное тому, кто умер. Это низко и бесчеловечно. Я перестану считать себя человеком, если так поступлю. Но если я сохраню тайну бывшего хозяина, то потеряю работу. У меня не останется средств к существованию. Если я уйду, то шестеро моих детей останутся без еды, а затем и без жилья. Моя семья будет голодать. Что ж, пожалуй, в этом мире нет места чувствам. Постоянно приходится поступаться собой ради блага материального. Приходится жертвовать собой ради дорогих и близких людей. Так было, есть и всегда будет».

– Что ж, Ваше сиятельство, что именно Вы желаете узнать? – спросил Филимон подавленно.

Петр заметно развеселился. Он протянул несколько писем врачу. Тот взял их и, оглядев, отдал обратно.

– На всех посланиях написано одно и то же. Письма совершенно одинаковы.

– Зачитайте мне хотя бы одно, – попросил князь Савельев и уселся за стол.

– «Дорогая Аполлинария. Если вы читаете это письмо, значит, скоро все свершится. Вам грозит опасность. Вы срочно должны бежать из Петербурга. Назревает ужасное. Много крови и страданий. Вы не выживете. Вы еще можете спасти себя и свою семью. Единственный способ спастись – бегство. Ваш С.», – зачитал Филиппов.

– Стало быть, письма адресованы матушке? – вопросительно произнес Петр.

– До той поры, пока она была жива, именно так. Но в минувшем году послание было адресовано Вам...

– И Вы не сообщили мне об этом! Объяснитесь! – вновь разозлился Петр.

– Ваши предки... Сначала Ваш отец, а потом и мать взяли с меня обещание, что я огражу Вас от этих писем! – оправдывался Филимон Филиппов.

– О какой угрозе говорит С.?

– Никто не ведает, Ваше сиятельство.

– И какова причина такого волнения матери и отца? – озадаченно спрашивал князь.

– Мне сие не известно, – дрожащим от волнения голосом ответил Филимон.

– Впредь, сообщать мне обо всех письмах от этого С.! Вы меня поняли, Филимон Геннадьевич!? – приказал Петр.

– Да, Ваше сиятельство, я понял.

– Ступайте.

Филиппов спешно вышел из кабинета князя.

* * *

– В Париже нынче жарко слишком, – печально вздохнула Катрин Левуже, поддувая веером ветер к лицу. – На улицу выйти невозможно.

– А в Петербурге-то какие жаркие летние дни бывают, – предался воспоминаниям Роман, с недавних пор старший мужем баронессы Левуже. – Бывало, что улицы и набережные опустевали.

– Ах, любовь моя, нет у меня сил слушать о Петербурге! – произнесла тонким голосом Катрин. – Не по нраву мне сие государство. Знаю, что вы, любовь я моя, оттуда родом, но поделать ничего с собою не могу. Российская империя вскоре потеряет себя под давлением моды.

– Не совсем вас понимаю, – прищурился Роман.

– Так ведь русское общество все больше и больше всеми силами подражают французскому устою и французской же моде. Как может такая огромная империя идти на поводу у кого-то? – возмущалась Катрин. – Вместо того, чтобы установить свою моду и следовать своим нравам, русское светское общество следует европейской моде. – Она недолго помолчала. – Разве я не права, любовь моя?

Роман смотрел на молодую жену с неподдельной любовью. Для Катрин же Роман был скорее как игрушка, нежели как любовь всей жизни. Самое страшное в жизни Романа Савельева-Левуже было то, что в один прекрасный день жена возненавидит его.

Не все парижане до сих пор могут оправиться от ужаса, пережитого почти 20 лет назад. Отец Катрин, Арман Форэ, был категорически против революционных настроений в его любимой стране и не стал мириться ни с чем даже после массовых убийств. А когда убили короля, Арман совсем потерял голову и попытался в одиночку напасть на дворец короля. В итоге он был жестоко убит, а его семья была вынуждена скрыться за чужой фамилией. Теперь они – бароны Левуже, а отец Катрин Левуже не противник революции, а погибший вовремя нападения бесчинствующих бандитов гражданин Франции.

Все члены семьи живут в страхе, хоть и умело скрывают это. Катрин правды об отце не знала – мать тщательно скрывала от дочери информацию об ее отце. Катрин вообще была защищена от любой неприглядной правды, которая могла бы ее хоть как-то расстроить.

– Ладно уж, – сказала Катрин, – у меня еще много дел.

Она поспешила выйти из гостиной и одни остались Роман и мать Катрин – Андре.

– Вы, месье, и впрямь любите Катрин? – спросила она устало.

– Да, мадам, всем сердцем. – Ни секунды не думая, ответил Роман.

– Тогда уж не слишком обижайтесь на нее. Я изо всех сил пыталась оградить ее от проблем. От взрослых проблем. И сейчас, когда она стала замужней дамой я очень сильно боюсь, что она выйдет из того волшебного мира, который я для нее построила. Я ужасно боюсь, что реальный мир ее задавит, ведь Катрин так ранима и наивна.

– Можете не волноваться, – поспешил ответить Роман Савельев-Левуже, – я не позволю ей выйти из того мира, в котором она всю жизнь жила, ведь я готов за нее отдать все, что у меня есть.

* * *

Настало шестое июля. Князь Петр с нетерпением ждал, когда ему принесут послание от загадочного С.. Он не мог ни спать, ни есть, ни заниматься повседневной рутинной работой. Петр просто сидел за столом и смотрел в серую каменную стену, на которой застыло большое пятно солнечного луча. В другой стороне стены, там, где почти никогда не было солнечных лучей, висел большой портрет прадеда Петра Савельева, князя Степана Антиповича. Часы пробили двенадцатый час. Полдень.

«И где же письмо», – не имея более сил ожидать, подумал Петр.

Он подобно Павлу I ходил из угла в угол своего кабинета.

В третьем часу в кабинет вошел Филимон Геннадьевич с озадаченным видом. В руках он держал слегка потрепанную бумажку.

– Ваше сиятельство, письмо от С.! – воскликнул Филиппов.

Петр подскочил и, подбежав к врачу, выхватил у него из рук послание.

– Что там сказано? – возбужденно спросил Петр.

Филиппов громко кашлянул.

– Все то же самое. Про угрозу империи, про то, что всему Вашему роду необходимо бежать...

– Все эти слова должны казаться бессмысленными и глупыми. – Буркнул Петр. – Но отчего же тогда меня обуяет такое чувство тревоги? Откуда этот таинственный С. может знать об угрозе империи?

Он посмотрел на Филиппова, а тот жалобным взглядом, будто сейчас заплачет, смотрел на князя.

– Надобно узнать, кто есть этот С.! – уверенно сообщил Петр и подошел к окну.

– Как же Вы собираетесь это сделать? – поинтересовалась Ева, стоявшая на пороге. – Александру это не удалось.

– Отец не считал эти угрозы серьезными. Я же твердо уверен в серьезности намерений того, кто пишет эти послания. Девять лет, каждый год исправно приходят письма! Это крайне странно! И почему именно латынь? Я обязан узнать правду хотя бы для того, чтобы убедится в том, что моему роду больше ничто не угрожает! – вдохновленно говорил Петр. – Завтра я отправляюсь в город и не смогу заняться письмами. Но затем я вернусь и приступлю к их изучению. Я найду того, кто их отправляет!

* * *

«Нельзя! Недопустимо, что бы Петр узнал, кто отправитель».

Наступила глубокая ночь.

Она вошла в кабинет Петра, наполненный лунным светом. Из ящичков стола она достала все девять писем и положила их в заранее подготовленную железную емкость. Она подожгла спичку и бросила ее к письмам. Петр не должен узнать правду. Еще не время...

Глава девятая

Мнения

Юрий Зарубов долго не мог собраться с мыслями. Он боялся ранить свою жену, но и держать в тайне свои чувства более не мог. Пришло время поведать ей правду. А правда такова – он ее разлюбил.

Стоял обычный для конца февраля 1807-го года день. Снег стремительно таял, превращаясь в грязь и целые реки воды. Небеса все чаще и чаще радовали жителей Санкт-Петербурга теплым солнцем. Мария Зарубова полностью посвятила себя приготовлениям к масленице. Она была так счастлива, что у князя Юрия сердце кровью обливалось, когда он думал о том, что придется сказать ей правду. Зарубов искренне надеялся на то, что Мария сама все поймет и не придется ему говорить это. Но она не понимала, или не желала понимать. А Юрий по-прежнему смотрел на нее и не мог не волноваться. Как же больно будет ей! Она любит его и без устали повторяет это. А он... какой же он все-таки плохой человек! Некогда он клялся ей в великой любви, что никогда не покинет его сердце, а сейчас в его душе нет ни капли от той любви. Только пресловутая привычка. Стоит ли вообще говорить об этом с Марией? Все одно, рано или поздно и она потеряет свои чувства к нему. Но когда сие случится? И случился ли? Быть может, Юрий и не любил ее никогда вовсе?

На протяжении нескольких напряженных дней Юрий бесконечное количество раз подходил к своей супруге, пытаясь заговорить на неприятную тему. Но не смог. Не решился.

«Как же сложно! Это невозможно! А если все оставить в тайне? Не придется говорить – она сама все поймет и осознает. Все будет спокойнее на масленичных балах – она не будет слишком уж расстроенной. Точно! Я расскажу ей все после масленичных гуляний. Когда все праздники закончатся. Я расскажу Марии о своих чувствах. Она все поймет, ведь она необычайно умна и очень сильна».

Наступил вечер. На завтрашний день запланирован бал, на который придут многие состоятельные гости.

Балы дворян никогда не были праздниками. Это лишь маска, прикрытие. На самом же деле состоятельные люди общаются и заводят полезные знакомства. Так было всегда и так, наверное, будет и впредь! Там нет ни чувства, ни эмоций. Все поддельно. И нет ничего настоящего. Только расчет. И больше ничего.

В те времена были особые правила для девушек. На балу смех особы женского пола должен был быть не громким и изящным, а слезинок не должно было упасть больше 3–4 капель. В таких жестких рамках не было места искренности. Только расчет и игра. Превосходная актерская игра. Каждый на балах играл свою роль, каждый ее знал, и у каждого была своя выгода.

Есть в этом какая-то красота и правильность, но лишь, если наблюдать со стороны. Все, что выглядит красиво и идеально обязательно требует сильного труда и, конечно же, больших жертв. Ведь человек всегда жертвовал. Они жертвовали здоровьем, жертвовали и поступались чувствами, жертвовали жизнями. Так было раньше, есть и будет. Человек по своей натуре создан жертвовать. Ведь вся его жизнь, по сути, жертва, принесенная ради высших целей…

Юрий вошел в гостиную, где Мария искусно играла на фортепиано одну из композиций Иоганна Себастьяна Баха. Увидав мужа, Мария сразу же перестала играть.

– Юрий, думаю, нам необходимо поговорить, – неуверенно произнесла Мария.

Эти ее слова были как удар в спину. Он сразу понял, о чем она желает поговорить.

– Я тоже так считаю, – прохрипел он и откашлялся.

Она нервно заморгала и неотрывная от него взгляда, задала короткий вопрос:

– Когда?

– Я не могу сказать точно...

– Я давно все поняла, но... нужно было все обдумать и осознать. Сначала я вообще не хотела говорить с Вами об этом, но держать в себе было слишком сложно. Я видела, как Вы неуверенно пытались заговорить на сию тему, а я боялась. Боялась, что мои догадки подтвердятся Вашими словами и... молчала.

– И что же заставило Вас заговорить, душа моя? – произнес Юрий.

– Ничто. Я уже жалею, что начала этот разговор. – Она отвернулась к окну. – Зачем вообще на эту тему что-либо говорить? Мы с Вами знаем, что я стала для Вас никем.

– Мария, Вы не стали для меня никем! Вы по-прежнему моя жена, а я все еще Ваш муж! Ничего не изменилось!

– Дайте мне обещание, что не выгоните меня.

– Что? – опешил Юрий.

– Дайте обещание, что не выгоните мня из имения, когда я стану Вам не нужна! – повторила свое требование Мария.

Он закрыл глаза на мгновение.

– Клянусь, что никогда не выгоню Вас, Мария Александровна, – поклялся Юрий.

* * *

– Стало быть, война с французами все ж таки состоится? – растерянно спросил Петр, слегка подняв левую бровь.

Егор Ленский махнул рукой куда-то в сторону и, сделав необычайно серьезный вид, произнес:

– Совершенно точно! Войне с Наполеоном Бонапартом быть! Это я Вам как человек, чрезвычайно интересующийся политикой говорю!

– А мне все же не ясна цель этой войны, – неуверенно выговорила Мария Зарубова.

Граф Ленский снисходительно улыбнулся и внимательно осмотрел Марию Зарубову.

«Ах, если бы только Вы, Мария Александровна, не были замужем!» – пронеслось в его голове.

Большая бальная зала была наполнена запахом французских духов, а из спиртного подавали исключительно дорогие французские вина и шампанское. Все было французским, а все потому, что хозяин сего праздника – Жан-Жак Рогов патриот своей страны и восхваляет Наполеона Бонапарта сродни Господу Богу. Гостей было не много и все, как один, говорили лишь об одном – о сравнительно недавно подписанном Тильзитском мире.

– Понимаете ли, Мария Александровна, я, как человек, побитый опытом, хочу заявить: у конфликта любых типов и масштаба есть только три мотивации: деньги, власть и желание. Война с Францией, что неумолимо приближается, несомненно относится к виду, где целью является власть. Месье Бонапарт великолепный правитель и весьма прекрасно правит страной, так как он улучшил положение дел в своей стране.

– Кое-с-чем я все же вынуждена не согласиться, Егор Фомич, – уже с большей уверенностью сказала княгиня Зарубова. – Кто захочет развязывать конфликты просто так? Как понимать Ваши слова о том, что человек волен, допустим, убить или своровать лишь потому что ему так захотелось? Как же так?

– Мария Александровна, Вы мыслите как человек глубоко нравственный и добросердечный. Но, к сожалению, не все же таковыми являются. А если еще учесть тех, кто не здоров с головой, так и вообще...

– Не думаю, что беседы на такие темы уместны, – улыбаясь и явно пытаясь увести разговор в другое русло, молвил князь Петр Савельев.

После слов князя Савельева последовало недолгое молчание, которое нарушила Мария каким-то чересчур тонким голосом:

– Я поняла Вас, Егор Фомич.

Граф дрогнул от голоса Марии. Этот голос показался ему жутко похожим на голос императрицы... Той самой, жены покойного императора Павла Петровича.

«Неужто эта история будет следовать за мной вечно! – измученно подумал Егор Фомич Ленский. – Давно это было! Пора бы мне про это забыть, да только не получается!»

– Прошу простить меня, господа, – с сильным французским акцентом произнес Жан-Жак Рогов, – но не могли бы вы разрешить наш с Георгием Егоровичем спор?

Ленский взглянул на Рогова. Позади хозяина дома стоял сын Ленского Георгий Егорович. Он кивнул ему в знак приветствия, а Георгий, в свою очередь, сделал вид, будто не заметил отца.

– С радостью, если это в моих силах, – ответил Петр Савельев, немного помедлив.

Мария Савельева, поняв, что она здесь лишняя, отпросившись, принялась ходить по залу в поисках мужа Юрия.

– Спор наш на тему персоны Наполеона Бонапарта. – Нервно ответил Георгий.

Встреча с отцом неимоверно разозлила его и все границы приличия и сдержанность разом куда-то исчезли.

– Я восхищен этим человеком, но вот Георгий Егорович решительно утверждает, что Бонапарт ужаснейший человек. – Разъяснил суть спора Жан-Жак. – Петр, чью сторону примете Вы?

Петр устало вздохнул.

– Персона эта весьма сложная. Вообще я не могу дать однозначного ответа. Этот человек видится мне прекрасным императором и правителем своей страны. Он успешно совершает завоевания территорий Европейских земель. Он безусловно великолепный правитель. – Монотонно говорил князь Савельев. – Быть может, я ошибаюсь в своих суждениях, потому как я не великий знаток и любитель политики. Но мое мнение таково.

Георгий Ленский смотрел на Петра Савельева испепеляющим взглядом. Егор же стоял в стороне и, потеряв всякое желание встревать в разговор, просто стоял и молчал.

– Касаемо его человеческих качеств, – продолжал Петр, – тоя не имел чести видится с ним. Я абсолютно не знаю, каков его нрав и внутренний мир, а потому и не могу дать ему однозначную оценку: хорош он, или нет.

Жан-Жак, не желая уступать оппонентам, ринулся в бой, но теперь уже с Петром Савельевым. Ему было необходимо доказать, что французский император великий человек, и что в нем нет никаких отрицательных сторон.

– Извольте, не следует знать человека лично, что бы сложить свое собственное мнение!

– И оно у меня, несомненно, сложилось, – кивнул князь, – но я не обязан делиться им, потому как оно субъективно и заведомо, ложное.

– Взять хотя бы Тильзитский мирный договор, – начал свой рассказ Жан-Жак, – что мешало Бонапарту отказаться от этих переговоров и напасть на Россию? Ровным счетом ничего. Но он ведь, можно сказать, пошел на поводу у императора всея Руси. Как мы с вами знаем, был заключен целый союз Наполеона Бонапарта и Александра I Павловича...

– Как же Вы глупы, – злобно усмехнулся Георгий Ленский, – неужто не осознаете, что договор этот, ровно как и союз, был принят лишь по причине неготовности Франции напасть на Россию! Ему наверняка нужно время. Готов поклясться, Бонапарт просто выиграл время.

– Коли в его планах было лишь выиграть время, как Вы изволили сказать, Георгий Егорович, он мог бы вообще поддерживать нейтралитет. Зачем было трогать Российскую империю? – недоверчиво, чувствуя собственное превосходство, поинтересовался Жан-Жак.

– Зачем же Вы, месье Жан-Жак, спорите? Явно Вы не в силах мыслить и оценивать сложившуюся ситуацию здраво! – вынес очередное колючее оскорбление Георгий Егорович. – В случае поддерживания нейтралитета с Российской империей, пришлось бы в скором времени воевать! Ведь не секрет, что у Бонапарта серьезные планы на Великобританию. Не заключи Франция союз с Россией, та вмиг бы заступилась за англичан. А при сложившейся ситуации, когда до договору прописано невмешательство Российской империи в дела Британии и Франции, у Наполеона развязаны руки!

– Но все же Вы не опровергнете тот факт, что император Франции пожертвовал такими территориями! Ведь союз с Россией отнимает у него право выступать против союзника! – говорил Рогов.

– Так ведь, ничто не мешает Бонапарту хоть завтра нарушить условия договора и начать войну против нас.

На эту реплику Жан-Жаку Рогову было нечего ответить.

– Позвольте спросить, Жан-Жак, отчего же Вы переехали на постоянное проживание в Россию, ежели Вы так восторгаетесь французским императором? – резонно спросил Петр Савельев, осторожно встряв в спор.

Глаза оппонентов сверкали. Каждый из них считал себя правым, а вся беда Петра Савельева состояла в том, что сейчас ему нужно их разнять. А как выделить более правого человека, если они оба говорят и излагают правду. Свою правду. Ведь если верить, что когда-то сказанная ложь – правда, то она действительно станет правдой. Сам для себя каждый из них прав по-своему.

– Прошу меня простить, но я вынужден откланяться, – попрощался Георгий Ленский и затерялся где-то между гостей.

– Я ведь прав? – с надеждой спросил Жан-Жак.

– Определенно, – устало ответил Петр.

– А отчего же Ева не приехала сюда?

– Бабушка болеет в последнюю пору. Часто болит сердце.