Текст книги "Жадность Шульзингера (СИ)"

Автор книги: Владислав Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

   ЖАДНОСТЬ ШУЛЬЗИНГЕРА

   Шел дождь. Он словно накрыл Варшаву меховой шалью. Начавшись с окраин, он шуршал легкой поступью вдоль узеньких каменных улиц, оставляя на мутных стеклах потные отпечатки. Время близилось к вечеру. Набираясь сил и взрослея он уже пробирался по Пружной. Здесь, одев камилавку и лапсердак, словно мудрый старец вышел и остановился во всей своей непосредственности и самоосознании прямо посреди Гжибовской площади. Он шел сюда специально и к одному единственному человеку. Развернувшись возле синагоги Ножиков он заглянул в окошко небольшой книжной лавки. Да. Он был здесь. Совсем как шестьдесят три года назад. Дождь торопливо постучал о карниз и человек с трудом приподнял голову. Он был очень болен. Через одышку и боль человек взял керосиновую лампу и подошел к окну. Он выглядел так странно, что случись проходить кому мимо, с ним бы точно произошел удар. Но площадь в такую погоду была совершенно пустой. Лишь издалека протяжно на идиш брехал пес: «Alts... iz... gut...». Подняв лампу на уровень глаз человек присмотрелся сквозь серую занавеску, потом развернулся и тяжело сел на кровать. Вместе с дождем пришло и его время. Значит пора...

  Зима. Щедрость.

   Сегодня он вспомнил свой первый день. День, когда у Элиша и Ривки Шульзингер родился он – Итай. Долгожданный и единственный ребенок. Роды протекали тяжело. У матери был узкий таз и короткие ноги, и он целых десять часов пытался пробраться наружу. Вернее, его вытолкали из его первой квартиры. Он испытал первую обиду и, сжав руки в кулаки, поднял их над головой и заорал.

  – Hent aroyf! Руки вверх! – засмеялся аптекарь Сроль Равер, держа извивающегося младенца. Он поднес его к окну чтобы лучше рассмотреть, а тот совершенно не стесняясь помочился на его длинную седую бороду.

  – Смотри какой! – Сроль смахнул золотистые как его зубы капельки. – Щедрым будет. Гордись Элиша.

  Отец, в серой жилетке и с закатанными по локоть рукавами, лишь устало улыбнулся. Он обнял мать и тихо шептал ей на ухо молитвы.

   Через день началось воспаление. Ривка металась в бреду. Все это время в синагоге молились за ее выздоровление. Она выжила, но с тех пор ее матка осталась навсегда запечатанной. Так Итай стал единственным продолжателем рода. Заражение крови часто решало вопросы наследства в то время.

  Весна. Лошадь.

   Проходя по Глинной, он стал свидетелем избиения. Лошадь, совсем изможденная жарой и трудным днем, упала посреди мостовой, изрядно напугав прохожих. Извозчик сначала пытался поднять ее уговорами. Потом, предвидя потерю заработка и подчиняясь плескавшейся в животе вишневой наливке, принялся хлестать ее плетью. Каждый удар оставлял глубокие сочащиеся следы. Животное хрипело, пуская пену, на древнем лошадином языке. Копыта судорожно скользили по мостовой. Если лошадь бежит лежа, значит конец близок.

  Итай подошел к извозчику и взял его за руку. Увидев хорошо одетого почтенного еврея тот отступил на шаг молча стоял, переводя дыхание.

  – Остановись человек. Я покупаю у тебя это животное. – спокойно сказал Итай. – Лошадь повредила ногу и, наверное, сдохнет, а ты не получишь ничего.

  Отсчитав несколько монет, он приказал доставить лошадь в мясную лавку Влодиевского, славившуюся особой рецептурной колбасой. Отдавая лошадь мяснику, он говорил:

   – Не убивай ее сейчас. Пусть забудет о боли и подумает, что жизнь продолжается. Тогда горький вкус страха уйдет из ее крови и мяса. Некоторые животные созданы, чтобы их убивали и ели. Таков порядок. Но они ни в коем случае не должны страдать. Эта работяга служила людям при жизни и послужит после смерти. Где вы еще найдете столь преданное создание? Так что будьте к ней милостивы...

   Через несколько дней посыльный принес ему процент от выторга и, завернутые в гербовую вощеную бумагу, несколько фунтов свежайшей с остринкой колбасы.

  Лето. Книга.

   Когда умер отец главная работа в книжной лавке досталась ему. Он очень любил читать, просиживая редкие свободные вечера перед фолиантами. В качающемся свете лампы их кожано-золотые бока казались ему бортами испанских галеонов, плывущих в Новый Свет. Священные тексты, наставления Торы. Он старался глубже вникнуть в каждую фразу, повторяя ее десятки раз. Когда ему не спалось, он чертил на полотне своего воображения стройные ряды мнемонических воинов. От Алеф до Тав.

   Имея огромные связи в книжном бизнесе и торговле стариной Итай часто приходил как оценщик в редких и интересных случаях. На этот раз он был приглашен в дом к разорившемуся землевладельцу для оценки необычной книги. Это был чудесный экземпляр Джона Джеймса Одубона «Птицы Америки». Огромная книга с яркими и фантастическими созданиями. Осмотрев ее со всех сторон, даже зачем-то понюхав кончики страниц, он произнес:

  – Я дам тебе за нее три золотых червонца.

  – Она стоит значительно дороже, – заволновался землевладелец. – Дай хоть десять еврей!

  – Нет. Три. И я дам тебе совет как за несколько лет преумножить свои деньги.

  – Не нужны мне твои советы. Мне нужны деньги сейчас. Моя жена болеет, а детям почти нечего есть. Будь добрым.

  – Ты знаешь, – грустно сказал Итай протирая очки. – Не нужно стремиться быть добрым. Нужно стремиться стать человеком – чья суть и есть добро. Если не нужен мой совет, значит не очень и нужны тебе деньги. Три...

   Придя домой он аккуратно разделил фолиант на страницы и прибил их маленькими гвоздиками к деревянным стенам кладовки. Теперь каждый раз, набирая в ковшик пшено для каши, он любовался экзотическим и далеким миром. Кожаные вставки книги он использовал как стельки ботинок. Выходя на сырую улицу, он чувствовал, как его греет талант далекого американского художника.

  Осень. Болезнь.

   В последние годы он стал чувствовать себя хуже. Мир потерял запахи и приобрел вкус желчи по утрам. Он все дольше оставался в постели, а если и вставал, то только чтобы съесть немного миндаля с хлебом. Он стал ворчлив и подозрителен. Ему казалось, что работники лавки его обворовывают. Все ценности, облигации, редкие книги он хранил под кроватью, на которой восседал как гусь-разбойник. Среди этого скопища совершенно несовместимых вещей хранилась не менее странная его тайна.

   В детстве он был очень впечатлительным ребенком. Он был очень жадным. Но не к чему-то – а к себе. Он боялся потерять столь либо значащую частичку своего тела. Ему казалось, что даже малое несет отпечаток его души. И, потеряв его, он лишится своей целостности, своей завершенности. Сначала он собирал в конфетную шкатулочку свои молочные зубы, выпавшие реснички. Дальше, приходя к цирюльнику, он просил упаковать его остриженные волосы и уносил их под многозначительные взгляды и улыбки окружающих. В отдельные баночки он собирал обрезанные ногти. Он так и не женился, благо родители умерли рано, боясь потерять драгоценную семенную жидкость. Так повторялось из года в год. Всю его жизнь. На смену молочным зубам пришли постоянные. Когда несколько лет назад после неудачного падения у него образовалась гангрена на стопе он всеми святыми умолял доктора не ампутировать ее. Но когда это все же случилось он заплатил бальзамировщику и хранил ее в плотной формалиновой банке на полке в самом дальнем углу шкафа.

  Сегодня, придя в мастерскую Бохенского, он выложил два аккуратных пакета. Его просьба, сделать из принесенных волос парик, а из зубов вставную челюсть, вызвала удивление у хозяина.

  – Зачем тебе это Итай? – спросил Бохенский. – Я в жизни не исполнял столь странного поручения.

  – Знаешь Якоб, – тихо молвил Шульзингер. – Когда я родился – я одолжил это тело у Бога и хочу полностью отдать свой долг.

  – Я знаю тебя много лет, – покачал головой лавочник. – Ты вел праведную жизнь, нигде не оступился. Ты ему ничего не должен.

  Но Шульзингер только пожал плечами и, развернувшись, молча пошел к двери...

  ... Он лежал на кровати в парике из черных и седых волос. Во рту блестела лунным светом серебряная челюсть. Но в этой своей нелепости он был совсем не смешон. В последние минуты он собрал все свои мысли, клетки, мечты, все то чем он жил эти годы. Словно сидел на перроне со всеми пожитками. Он увидел себя маленьким, бегущим вдоль домов с леденцом за щекой. Быстрее ветра. А впереди улыбающиеся мать с отцом. Мама чуть присела и протянула руку...

  – Mom! Мама! – радостно закричал он.

  Говорят, нужно трижды повторить это слово в определенный момент, и ты сразу станешь перед Богом. Что и сделал старина Шульзингер...

  ... По завещанию все имеющиеся ценности, деньги и кредитные расписки были переданы для постройки синагоги. Редкое собрание книг передано в главную еврейскую библиотеку на Тломацке.

   Даже сейчас, пройдя в самый край кладбища в Брудно, можно увидеть полуразбитую мацеву. На ней написано, что здесь похоронен Итай Шульзингер и что «душа его завязана в узел жизни».