Текст книги "Звено принимает решение (Рассказы)"

Автор книги: Владимир Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

МАМА

акрывая утром на стол, мама сказала:

– Что-то не хочется есть. Завтракай тут сам.

И ушла на работу.

А вечером мама вернулась какая-то невеселая, села поближе к печке и, поеживаясь, стала кутаться в теплый платок. На ее лице серой паутинкой лежала тень. На лбу блестели капельки пота, но она почему-то сказала:

– Холодно как… Не протопить ли еще?

– Топи, – буркнул Павлик, не поднимая головы от книги: – Только сперва обедать давай.

Мама, помедлив, тяжело встала со стула и пошла на кухню.

Обедал Павлик тоже один: у мамы опять не было аппетита. Пока он уплетал борщ, а потом обожаемые им голубцы, мама сходила за дровами.

Сбросив свою ношу у печки, она долго стояла, не двигаясь, словно в забытьи. Потом проговорила тихо:

– Нездоровится, – и зябко повела плечами. – Прилечь, что ли?

– Приляг, – машинально сказал Павлик, увлеченный чтением.

Убрав со стола, мама легла в постель и попросила сына накрыть ее поверх одеяла шубой.

Громыхнув с досады стулом, Павлик встал и молча исполнил ее просьбу.

От электрического света у мамы почему-то болели глаза.

Но Павлик, выслушав ее робкую просьбу, тотчас забыл о ней и снова погрузился в книгу – слишком уж захватывающе развивались события на Таинственном острове.

Наутро мама на работу не пошла. Она все кашляла и сердилась на себя.

– Вот угораздило не вовремя расклеиться, – ворчала она. – Конец месяца, отчет… Напутают все там без меня…

А у Павлика этот день оказался особенно удачным.

Исконный враг его класса – пятый «Б» – был посрамлен. На этот раз состязание по хоккею превратилось для него в настоящее ледовое побоище. Пятому «Б» так и не удалось размочить счет. С результатом 8:0 победила команда пятого «Г», в котором учился Павлик.

Уже наступил вечер, когда Павлик, измученный и счастливый, с коньками в руках подбежал к своему дому.

У крыльца стоял «Москвич» с красным крестом на ветровом стекле.

Навстречу Павлику из парадной двери вышел очень полный мужчина в меховом пальто, из-под полы которого виднелась белая полоска халата. В руках у него был черный ящичек. Мужчина, кряхтя, залез в машину, хлопнул дверцей, будто выстрелил, и «Москвич» умчался, недобро мигнув на повороте кроваво-красным глазком сигнала.

Страшная догадка испугала Павлика.

Он вбежал в комнату. В ней стоял полумрак. Пахло спиртом, горелой ватой и какими-то лекарствами.

– Тише, тише, пожалуйста, – услышал Павлик голос соседки Нины Петровны.

Высокая, крупная, она стояла возле кровати. Из-за ее спины Павлик разглядел на подушке мамино лицо. Оно было странно изменившимся, будто чужим.

– Павлушка пришел? – тихонько произнесла мама. – Накормите его…

– Не беспокойтесь, голубушка, лежите. Накормлю, как же… – прошептала Нина Петровна и уже совсем другим, суровым тоном сказала Павлику: – Идем!

Павлику стало нестерпимо жаль маму. Он кинулся было к кровати, но Нина Петровна схватила его за рукав:

– Ты с ума сошел? Ты же холодный, с мороза! Иди на кухню.

И Павлик, глотая слезы, вышел. На кухне он стал торопливо снимать с себя куртку, шарф, ботинки.

– Мама выздоровеет? – спросил он испуганным шепотом Нину Петровну, как только она вошла.

– Может, и выздоровеет, – помедлив, обронила соседка.

Павлик понял, почему она так сказала. Нина Петровна не раз упрекала маму: «Балуете вы Павлушку, барином растет. Для него дров принести – физкультура, а вы все сами…»

А Павлику говорила: «Не бережешь мать, попрыгун! Другой-то матери у тебя не будет…»

Мальчик вплотную подошел к Нине Петровне, чтобы заглянуть ей прямо в глаза, сказал торопливо, срывающимся голосом:

– Выздоровеет, выздоровеет!

Чтобы не расплакаться снова, Павлик открыл рот и стал часто дышать.

– Чего это ты, как галчонок, рот открываешь? – насмешливо заметила Нина Петровна. – Небось, сегодня не то, чтоб врача вызвать, воды матери не подал!..

Павлик стоял и молчал, опустив голову, готовый вот-вот зареветь.

Нина Петровна накрыла на стол и сказала спокойно, примиряюще:

– Поди поешь.

Павлик нехотя присел на краешек стула.

Помолчав, Нина Петровна сказала как бы про себя:

– Воспаление легких у мамы, а все оттого, что не бережется. По воду сама, за дровами сама, везде сама…

Павлик хотел сказать, что теперь он сам будет все делать, но почувствовал, что от слез ему не удержаться.

– Да ты ешь! Чего вскочил?

Павлик замотал головой и, отворачивая лицо от Нины Петровны, боком проскользнул в комнату к маме.

НЕМАЯ КАРТА

не всегда очень нравилось сидеть на уроках географии и слушать. Только отвечать у карты я не любил. Особенно, если карта «немая». Посмотрю на нее и сразу забываю, что знал. Надо найти, например, залив какой-нибудь или остров, и только хочешь показать это место на карте – вдруг сомнение берет, правильно ли?

Я как-то признался в этом Витьке-Профессору – длинный такой парень у нас в классе есть. Его Профессором прозвали потому, что он близорукий, сидит на уроках в очках, и от этого у него очень умный вид. Выслушал он меня и наговорил такого, что я еще больше стал «немой» карты бояться. Говорит: «Это у тебя невроз!» И даже лечить меня взялся. «Холодной водой, – говорит, – буду тебя окатывать».

Отец у Витьки доктор. «А ведь все может быть, – думаю. – Может, и правда болезнь у меня такая. А что дома будет всякий там невроз, когда табель с двойками покажу, так это уж наверняка!»

Как-то после занятий – это перед самыми каникулами было – вызывают меня в учительскую. Вхожу, смотрю: в учительской только один Николай Иванович сидит.

«Сейчас, – думаю, – он меня песочить будет за двойки». А он ничего. Только посмотрел внимательно и говорит:

– Ты, я слышал, электрик толковый.

«Издалека, – думаю, – начинает».

– Надо заставить карту заговорить. Смотри, – и показывает мне на карту.

Как взглянул я на нее, весь обомлел, и в ушах зашумело, потому что карта была «немая».

«Неужели, – думаю, – спрашивать будет?» И чувствую, что ничего не смогу ответить. Опять, наверное, этот самый невроз начинается.

– Нужно, сверяясь все время с обычной картой, – говорит Николай Иванович, – электрифицировать «немую», устроить так, чтобы над картой всякий раз, как ученик правильно покажет, зажигалась лампочка.

– Знаю! – обрадовался я. – Знаю, как это сделать!

Дома я прежде всего схему на бумаге начертил. Простую очень схему.

Надо, например, указать остров Сахалин – я один штепсель втыкаю в гнездо против надписи «Сахалин», другим – дотрагиваюсь до шляпки гвоздика, вбитого в то самое место на «немой» карте, где этот остров нарисован. А так как гнездо и гвоздь отдельным проводом соединены, то лампочка над картой загорается. Если же я ошибусь и дотронусь штепселем до шляпки любого другого гвоздика, светового сигнала уже не будет.

На лицевой стороне карты только гвоздики поблескивают, будто звездочки рассыпаны. Даже красиво получилось!

Лампочку я прикрепил на самом верху карты. Сделал проводку.

И вот стал я проверять свою работу.

Дотрагиваюсь одним штепселем до шляпки гвоздя на карте – лампочка вспыхивает. Я тоже будто весь вспыхиваю. Приятно!

Так несколько раз по всей карте прошелся, все время сверяясь с обыкновенной картой. Сигнализация получилась что надо.

Я уже наверняка знал, что теперь смогу указать на карте все, о чем бы ни спросил меня Николай Иванович.

Карта стала такая знакомая, нестрашная, будто она и не «немая» вовсе.

И тогда я подумал: «А что, если и в самом деле заставить ее человеческим языком говорить? Ведь теперь такая техника – все можно!»

Утром я пришел в школу, когда еще совсем никого там не было.

Первым был урок географии.

Повесил я свою карту, а за ней так, чтобы сразу не заметили, поставил…

Нет, я потом скажу, что я поставил за картой.

Стали ребята собираться. И, конечно, сразу все к карте бросились. Но я их не пускаю, не разрешаю осматривать ее.

Наконец звонок! И сразу же Николай Иванович вошел. Он, как всегда, быстро подошел к столу и громко с нами поздоровался. Потом на карту взглянул.

– А почему лампочки нет? – спрашивает Николай Иванович.

– Не надо ее, – говорю.

Все как засмеются!

– Почему – не надо? – спрашивает, нахмурившись, Николай Иванович. – Ты разве не понял, что следовало сделать?

– Понял, – отвечаю я. – Вызовите меня, пожалуйста.

– Ладно, выходи, отвечай…

Я подошел к карте и штепселя в руки взял. Смотрю: дрожат у меня штепселя.

«Спокойно, – внушаю я себе. – Спокойно».

– Покажи залив Кара-Богаз-Гол, – говорит мне Николай Иванович.

Воткнул я один штепсель в гнездо напротив слова Кара-Богаз-Гол, а другой к шляпке гвоздика на карте приставил, который был вбит в то место, где залив обозначен.

И тут карта как крикнет моим голосом: «Правильно!».

Ребята с мест повскакали – и к карте. Хорошо, что Николай Иванович их остановил! А то ведь могли сразу обо всем догадаться.

Николай Иванович, такой довольный, подошел ко мне и стал называть реки, города.

И всякий раз я указывал штепселем, а карта говорила: «Правильно».

Потом Николай Иванович спросил:

– Ты как думаешь, почему хорошо сегодня отвечаешь?

– Да ведь теперь карта не «немая», – говорю я.

Потом он к ребятам повернулся:

– Так что же ему следует сегодня за ответ поставить, ребята? По-моему, пятерку. А?

Тут я взял да и включил устройство. Карта, конечно, забубнила: «Правильно! Правильно!»

Все ребята засмеялись, и Николай Иванович тоже.

Велел принести мне дневник и сесть на место.

Ребята стали руки тянуть: каждому ведь охота у говорящей карты ответить.

В этот раз все очень хорошо отвечали.

После урока я показал ребятам свое устройство. Это был самый обыкновенный самодельный магнитофон. Кусок ленты я склеил в замкнутое кольцо и записал на нем несколько раз одно только слово «правильно». Штепселями подключалась не лампочка, а громкоговоритель магнитофона. Только и всего!

МЫ ФАКИРЫ

огда стала подходить наша очередь выступать, мы с Ленькой перенесли все на сцену, за кулисы, и стали готовиться. Намотали на головы скрученные жгутом полотенца – как будто мы индусы в чалмах. Надели халаты с широченными рукавами, расшитые звездочками и блестками. Ноги обули в разрисованные туфли с огромными, загнутыми кверху носами. А лица вымазали коричневым гримом. Ленька хотел черным, чтоб страшнее быть, да драмкружковцы не дали. «И так, – говорят, – очень даже симпатичные факиры».

Потом прицепили мы себе длинные бороды из крашеной пакли, чтоб совсем нас никто не узнал, и ждем.

Конферансье, Коля Зайцев из седьмого «В», вышел на сцену и говорит:

– Товарищи! Сейчас начнутся чудеса. Прошу трех свидетелей на сцену.

Сразу трое ребят вскочили на сцену, а Коля громко, чтоб все слышали, распоряжается:

– Осмотрите внимательно пол. Видите, никаких приспособлений нет. Пол как пол.

Ребята соглашаются:

– Верно, нет.

– А сейчас вы видите: я беру обыкновенную табуретку и ставлю ее на пол.

Ребята осмотрели и табуретку. Да еще как осмотрели! Чуть по частям не разобрали. Пришлось им признать, что и табуретка обыкновенная.

После этого Коля забежал за кулисы, взял у нас ящичек, из которого торчала небольшая разукрашенная елочка, и вынес на сцену.

Он поставил ящичек с елочкой на табуретку и сказал свидетелям:

– Если желаете, можете осмотреть и елку.

Те, конечно, осмотрели со всех сторон.

– А в ящичке что? – загалдели свидетели.

Тогда Коля приложил палец к губам, отвел ребят в сторону и, издали указывая на ящичек, громким шепотом сказал:

– Тсс… Там шайтаны, джины, черти, понятно?!

Свидетели засмеялись, и с ними весь зал.

Анна Ивановна заиграла на рояле какой-то медленный восточный танец, и тут мы с Ленькой вышли на сцену. В зале раздались смех, аплодисменты. Кто-то с первого ряда крикнул:

– Эй, факир, на бороду наступишь!

Мы встали по обе стороны елки, шагах в четырех от нее. У меня в руке был горн, в другой – короткая палочка, на шее висел медный таз. У Леньки ничего не было, он должен был говорить.

– Мы факиры и можем делать чудеса! – начал Ленька.

Слышу, в зрительном зале захихикали, зашушукались.

Я боялся взглянуть туда. А Ленька продолжал, как ни в чем не бывало:

– Елка, засветись огнями! Абара, кабара, хох!

Как только он сказал: «Хох!» – я ударил палочкой по медному тазу. На елке мгновенно вспыхнули лампочки.

– Елка, танцуй вальс! – крикнул Ленька. – Абара, кабара, хох!

Я что было сил дунул в горн. Елка вздрогнула и, как живая, стала поворачиваться, сверкая украшениями.

Я немного успокоился: все шло хорошо.

– Елка, елка! – подвывая диким голосом, заклинал Ленька. – Крути, верти! Стоп! Абара, кабара, хох!

Я тотчас же сунул в рот два пальца и свистнул. Елка остановилась.

– Елка, потуши огни!

И, как только Ленька сказал: «Хох!», я снова ударил по тазу, и лампочки на елке сразу погасли. Нам аплодировали громко и долго.

Конечно, все очень заинтересовались нашим чудом. На сцене свидетели искали, в чем секрет. Они ползали по полу, пытаясь обнаружить проводку от нас к елке, но, конечно, ее не было.

Все в зале стали требовать, чтобы мы открыли ящик, на котором была укреплена елка.

Вдруг на сцену, тяжело переваливаясь, полез Минька Ключарев. Его ребята Топтыгиным зовут, потому что он толстый и неуклюжий, похожий на большого медвежонка.

– Ребята! Я понял, в чем секрет!

– Объясняй! – кричали из зала. – Валяй, Топтыгин!

– Послушайте, ребята, тут это «абара, кабара» ни причем и «хох» ни при чем. Тут вот оно что!

Минька быстро приблизился ко мне. И не успел я отскочить от него, как он трахнул своими кулачищами по тазу – бомм – и на елке вспыхнули лампочки. Не успел я еще ничего сообразить, Минька уже выхватил у меня горн и как дунет в него! Елка завертелась. В ту же минуту Минька сунул в рот пальцы, свистнул, и елка остановилась.

– Вот! Понятно? А они: «Абара, кабара»… Дураков нашли! – и пошел со сцены.

– Постой! – в отчаянии закричал Ленька. – Нет, ты погоди! Ты объясни, почему? Почему?

Из зала тоже стали кричать:

– Да, объясни, почему? Почему?

Кто-то, сложив руки рупором, трубил:

– Объяснений требуем!

Минька повернулся лицом к зрителям, развел руками и, добродушно улыбаясь, заявил:

– Не знаю.

– Слезай, Топтыгин, – закричали зрители. – Пускай факиры объяснят.

Вижу, Ленька совсем из себя вышел: сорвал бороду, сдернул с головы чалму, сбросил с ног туфли, халат и остался в своем костюме с пионерским галстуком. Только забыл, что лицо у него коричневое.

– Вот, смотрите, темный народ, – крикнул Ленька и открыл переднюю стенку ящика. – Тут аккумулятор, вот тут электромотор, чтобы елку вращать. Это редуктор-замедлитель, чтобы елка не очень быстро кружилась. Вот это стальные пластинки, камертон, знаете такой? – спрашивает ребят Ленька.

– Знаем! – кричат ребята. Некоторые с мест повскакали, толпятся около сцены.

– Каждый камертон, – объясняет Ленька, – на какой-нибудь звук особенно сильно отзывается. Этот начинает дрожать, когда звуковые колебания от горна его коснутся, а этот – от свиста. Понятно?

– Ясно! Давай дальше!

– А это электромагниты. Они срабатывают и включают мотор или электролампочки, как только какой-нибудь камертон задрожит. А эти вот пластинки, припаянные к камертону, замыкают всю цепь. Вот вам и все чудо. Называется это телемеханика, что значит управление механизмом на расстоянии. Можно по радио управлять, можно по проводам, а можно и звуком… Сами сейчас видели!

За кулисами я с наслаждением сбросил чалму и всю остальную факирскую одежду. Стали мы с Ленькой грим с лица стирать, смотрим, к нам ребята вваливаются. Впереди Минька Топтыгин.

– Эй, факиры! Идем есть мороженое.

– Ладно, – отвечаю я, – а то ведь с прошлого года мороженого не пробовал.

– С прошлого года? – изумился Минька.

Тут все ребята стали над ним смеяться:

– Эх ты, Топтыгин! Прошлый-то год только вчера кончился.

И мы все пошли в буфет есть мороженое.

Конечно, нас с Ленькой теперь весь год Факирами будут звать. Это уж как водится.

ТАК ДЕРЖАТЬ!

оезд на Север ушел, а Сережа с мамой все еще стояли на опустевшем перроне.

Сережа вздохнул и сказал:

– Идем, мам. Папа ведь обещал телеграмму дать, – и тут же понял: чепуху он говорит.

Мама все время как-то чересчур крепко держала его за руку, пока они шли до дому.

«Не бойся, не убегу», – невесело думал он.

– Хорошо, что завтра выходной, – сказала мама. – Домашними делами, наконец, займусь.

А Сережа подумал: «Опять весь день с пустяками провозится. Только выходной загубит».

На другой день после обеда мама мыла посуду и, как всегда, тихонько напевая, расспрашивала про что-то тонкую рябину. Сережа сидел рядом, и смотрел, как ловко повертываются у мамы в руках тарелки, чашки, блюдца.

– Мама! Давай я вымою.

Мама недоверчиво взглянула на него и, не то утверждая, не то спрашивая, проговорила:

– Разобьешь.

– Я? Ни за что! Я же немаленький!

– А ну, попробуй, чего, в самом деле! Отец на зимовке тоже сам моет посуду.

Мама немного помолчала и потом добавила:

– Ага, это ты слово отцу дал – мне помогать. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.

– Подумаешь, какое дело! – протянул Сережа. – Это посуду-то мыть?

– Пока ты за меня посуду вымоешь, я успею на кухне прибрать. Вот и убавится у меня работы, – улыбнулась мама.

Когда попалась тарелка, из которой он днем ел кашу, Сережа подумал: «Тогда бы мне ее и вымыть, как поел, а то вон, как присохли к ней остатки. Конечно, – продолжал между делом размышлять он, – папа сам моет свой котелок, и тарелку, и все. А кто же еще за него делает?»

Скоро посуда была вымыта, вытерта и поставлена в буфет.

А когда были сделаны уроки и тетради с учебниками сложены в сумку, Сережа с сожалением вспомнил, что скоро придется ложиться спать. Мама в этом никогда не уступает.

Сережа пошел на кухню. Соседок там уже не было. Мама стирала белье.

– Все уроки приготовил? – спросила она.

Сережа пожал плечами:

– А когда это было, чтоб не все?

– Так будто и не было?! – улыбаясь, сказала мама.

Но сын постарался пропустить мимо ушей это замечание.

– Помощь требуется? – деловито спросил Сережа, подходя к корыту, полному пены и радужных пузырей.

– Без помощников обходимся, – пошутила мама. И вдруг спохватилась: – Да, ты спрашивал, что еще по хозяйству бывает? А вот стирка. Отец наш и стирает сам на зимовке.

– Ну уж… – недоверчиво произнес мальчик, – папа про это никогда не рассказывал.

– Что ж, по-твоему, он сорок пар белья с собой взял или прачку?

– Ого! «Прачку»! Сказала тоже! Очень им, полярникам, нужна там прачка! Там геологи, метеорологи…

– Вот и я об этом же говорю.

Мама быстро и красиво управлялась с бельем. Ее сильные белые руки так и мелькали в мыльной пене.

– Мама! Давай я попробую, – попросил Сережа.

– Ладно. Сейчас будем полоскать, выжимать белье, а потом на чердак пойдем развешивать.

– Идем. Давай! Выжимать, полоскать! – обрадовался Сережа и стал засучивать рукава.

И все-таки лечь в постель пришлось в положенное время.

С тех пор так и повелось у Сережи: во всем помогать маме.

Он сам мыл посуду, носил воду, дрова. И делать все это – было довольно интересно. Все зависит от того, как посмотреть на дело. Начистить до огненного сияния примус толченым кирпичом означало для него «драить медяшку». Перемыть посуду, почистить вилки, ножи – это «вахта на камбузе». Сбегать в магазин – «сделать рейс».

Ему было приятно видеть, как краснела от удовольствия мама, когда соседи хвалили его.

Как-то незаметно для самих себя и соседи стали говорить:

– Надо бы медяшку подраить. Где у нас толченый кирпич?

И даже общую кухню все называли теперь «камбузом», а лестницу – «трапом».

Попробовал Сережа сам вымыть пол. Сначала плохо получилось. Хорошо, что мама долго не приходила и ничего не видела.

Не догадался он заранее присмотреться, как это делается.

Просто взял вылил ведро воды на пол и стал водить туда-сюда тряпкой. Потом долго не знал, как ему быть: приходилось ногами все время ступать по мокрому и пачкать только что вымытую часть пола.

Устав ползать на четвереньках, Сережа вдруг сообразил:

– А швабра! Ни один корабль не существует без швабры!

Ее удалось смастерить из старой половой щетки. Обмотал тряпкой – и за дело!

Мама застала Сережу со шваброй в руках. Он шаркал по уже вымытому до блеска полу и распевал «Раскинулось море широко».

Маме все это очень понравилось, потому что, когда сын отрапортовал ей: «Команда занята уборкой!» – она рассмеялась и ответила:

– Так держать!

ЭТО УЖ ТВЕРДО

оступить на корабль юнгами мы решили с Генкой давно. Деньги на дорогу у нас уже были отложены.

Только вот как дома? Генка хотел, чтобы сначала его отец и мать не знали ничего. Лучше потом, когда нас зачислят на довольствие и форму выдадут, письмом им сообщить про все и фотокарточку, конечно, выслать.

А можно и телеграфом. Примерно так: «Поиски прекратите точка Все в порядке точка Юнга Геннадий Шаповалов точка Одесса точка Флотилия Слава точка».

А я решил выложить маме все начистоту.

Думаю: «Пока она телеграмму получит, очень будет волноваться, а у нее сердце плохое, ей нельзя».

Главное надо быть твердым! Если мама увидит, что это мной решено бесповоротно, то почему же ей не согласиться отпустить меня в Одессу?

Дома я пообедал сначала. А потом набрался духу и говорю:

– Мама, у меня к тебе дело, – твердо так говорю, серьезно. – Я мама, решил стать моряком!

А мама отвечает:

– Правильно решил! Мне кажется, из тебя будет неплохой моряк. Душа у тебя открытая, – и даже вроде обрадовалась, нитку откусывает и на меня смотрит, улыбается.

«Эх, – думаю, – надо мне сразу, до конца все сказать!»

– Мамочка, я решил теперь же стать моряком.

Смотрю, мама шитье в сторону откладывает, хмурится, но не кричит, не бранится, а тихо переспрашивает:

– Теперь же? Решил, значит?

Я даже рот от удивления открыл. «Вот так штука, – думаю. – Даже уговаривать не пришлось».

Надо бы радоваться, а я что-то не радуюсь. А уж чего лучше, кажется? Как бы мне сейчас Генка завидовал!

Смотрю, мама убрала совсем шитье, пошла к Лидочке, сестренке.

Слышу она говорит:

– Вот Лидок, мы теперь совсем одни остались. Папы у нас нет. Вадик тоже от нас уезжает.

Лидочка, конечно, ничего не понимает – маленькая она. Ей все равно: уезжает так уезжает. А я-то понимаю, как мама переживает. Но креплюсь. Раз решил, значит, решил.

На другой день мама говорит как бы между прочим:

– Ты уж заявил директору?

– Нет, – отвечаю.

– Нехорошо. Нужно сказать. И попрощаться с учителями тоже нужно.

«Что это она, – думаю, – смеется, что ли? Как это у меня язык повернется про такое секретное дело сказать?»

А мама, вижу, не смеется, какое там! Говорит:

– Теперь мне на час раньше нужно будет вставать, чтобы Лидочку в садик отводить.

Лидочку всегда я водил.

– Потом, – продолжала она, – придется мне на час позже возвращаться.

«За Лидочкой после работы будет заходить», – подумал я.

Да, в самом деле забот ей прибавится. И в магазин, и за водой, и мало ли еще чего по хозяйству, что я делал. Но креплюсь, хотя, конечно, очень жалко мне маму.

– Лидочку, – говорит опять мама, – придется по воскресеньям в садике оставлять.

И Лидочку тоже жалко стало. «Ну ничего, – думаю. – Я ей буду игрушки присылать, ракушки из разных морей».

– Я, мам, всю зарплату тебе буду присылать.

– Да какая у тебя зарплата, у юнги? Наверное, никакой и не будет, – грустно отвечает мама.

– Должна быть зарплата, хотя бы маленькая, а должна.

– Нет, сынок, проживем как-нибудь с Лидочкой.

И вот такие разговоры пошли каждый вечер. Ну хоть совсем домой не приходи! Да и в школе разве отпустят? Ведь закон такой есть, всеобуч называется: все обязаны среднее образование получить. Закон! Поди попрощайся тут!..

Генка, гляжу, тоже хмурый ходит. Раньше все приставал ко мне, торопил.

«Ты, – говорит, – своего счастья не понимаешь! Если бы меня отец отпустил сам, как тебя мать, так я бы!..»

А теперь смотрю, молчит Генка, только вздыхает. Я уже стал думать, что он без меня решил уехать. Но оказалось совсем другое.

Прихожу как-то к нему, а он грустный такой сидит.

– Вот, – говорит, – смотри! – и дает мне газетную вырезку из «Комсомольской правды».

– Ничего особенного, – отвечаю, – объявление обыкновенное. В мореходное училище объявляется набор.

– «Ничего особенного»! – передразнивает меня Генка. – Штурманов дальнего плавания готовят в этом училище. Понимаешь – дальнего! Это тебе не юнга какой-нибудь.

– Так ведь надо школу кончить, чтоб туда поступить!

Генка выхватил у меня вырезку, разгладил, сложил вдвое, потом вчетверо, и в нагрудный карман спрятал. А сам молчит.

Я тоже молчу, понимаю, о чем он думает. Конечно, штурманом лучше бы, только в училище экзамен конкурсный. Тут надо школу кончать только на одни пятерки! А у Генки сплошь тройки. Куда уж ему!

Потом показал мне Генка открытку: парусный корабль «Товарищ».

– Учебный, – объясняет Генка.

И тут как-то получилось, что мы оба разом вздохнули.

По дороге домой я все время думал про объявление, про нас с Генкой и про то, что я вот могу, если захочу, окончить школу на пятерки, а Генка – нет. А потом подумал, что и Генка сможет, надо только помочь ему подтянуться.

И вот, пока то да се, расхотелось мне уезжать.

А тут еще мама заболела.

Так и не поехали мы с Генкой в Одессу.

Он, правда, говорит, что только из-за меня остался. А сам так на учебу навалился, что все удивляются. Врет он, что с горя за учебники засел. Я знаю, в чем тут дело! Я и сам занимаюсь теперь изо всех сил, ну и Генке, помогаю.

А с мамой мы решили, что после школы я в мореходное училище поступаю. Это уж твердо!