Текст книги "5. Командировки в Минск 1982-1985 гг."

Автор книги: Владимир Юрков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Шах-Эмирова (изображаю Джеймса Бонда)

Возвращаясь из Минска в Москву зимою в купейном вагоне скорого поезда, мы с Сергеем Ивановичем вышли подышать в вагонный коридор – находиться в самом купе было невозможно – так сильно натопили вагон проводники. Считалось (а может и сейчас считается), что в поездах все мерзнут, поэтому в фирменных поездах топили нещадно. На линии Минск-Москва мне неоднократно приходилось спать, отогнув занавеску с окна, чтобы получить хоть чуть-чуть столь необходимой прохлады. Иногда, на мое счастье, попадался дырявый вагон и можно было найти у межкупейной перегородки место, откуда дул свежий ветер. Тогда путешествие было совсем не тяжелым. Когда я ездил один, я старался выбирать плацкартные вагоны, поскольку в них прохладней из-за отсутствия дверок и стенок.

Удивительно то, что многие в поездах на самом деле мерзли. Не знаю, почему мне было всегда душно и жарко. Вероятно причиной была – беспросветная молодость и жеребячье здоровье. Но в этот раз – мы, оба, перегрелись в купе конкретно и охлаждали себя, прикладывая лбы к холодному вагонному стеклу. До Москвы уже оставалось совсем немного – около часа и Сергей Иванович взял с собой чемоданчик с документами, чтобы и не возвращаться в купе.

Метрах в пяти от нас, тоже около окна, стояла молодая черноволосая женщина лет двадцати с тонкими и стройными ногами, которые бывают только у восточных женщин. Ее круглые ягодицы эффектно обтягивали, модные в то время, джинсы. Рост ее был невелик, но она, по своей стройности, казалось высокой. Когда я впоследствии подойду к ней, то буду сильно удивлен – насколько же она ниже меня. Я подолгу задерживал на ней взгляд и это заметил Сергей Иванович, сказав, что я буду полным дураком, если немедленно не познакомлюсь с ней.

Тогда в молодости подойти вот так, к незнакомой женщине и познакомиться, было для меня очень сложно. Удивительно, как молодость все усложняет или, правильнее сказать, не умеет упрощать. Вместо того, чтобы подойти к ней и сказать: "подруга у тебя отличные ноги, милая мордашка – хотелось бы с тобой познакомиться на предмет перепихнуться", я начал "Ab Ovo".

Подошел, как бы невзначай.

Для этого, я сперва прошел мимо нее на два окна вперед, внимательно! вглядывался в него целую минуту, а потом стал возвращаться назад всем своим видом говоря, что не замечаю ее. Проходя мимо, чуть-чуть не наткнулся на нее и чтобы сделать вид, будто бы я увлечен разглядыванием чего-то там далекого за стеклом, встал у соседнего окна и продолжил свои наблюдения.

Теперь, когда я приблизился на "расстояние знакомства", надо было выполнить самое заковыристое – заговорить. Для этого я сначала, как бы в пространство, сказал, что поезд опаздывает на целых пять минут. Она, естественно, не обратила на это никакого внимания. Тогда я стал повторять эту фразу в разных вариантах трагическим шепотом с методичностью автомата, время от времени срываясь с места, делая несколько шагов по проходу и снова возвращаясь к окну.

Я добился своего – после шестого или седьмого раза, она наконец повернулась ко мне и сказала: "неужели вы так торопитесь?" Здесь бы мне и надо было бы остановиться, перевести дыхание, и спокойно приступить к знакомству. Но ее лицо было настолько нежно и прекрасно, что я потерялся. Я забыл все и вообще – того, что хотел. А ведь я хотел познакомиться. Но вместо этого меня понесло и совсем не в ту сторону, в которую следовало. Не мог я так просто заговорить – надо было поддать туману. И я поддал!

Я начал тихим голосом, поминутно оглядываясь, как бы боясь что меня подслушают, рассказывать ей о том, что сильно тороплюсь, но скорее даже не я, а мой руководитель. При этом я краем глаза махнул на грустно смотревшего в окно Сергея Ивановича с чемоданчиком в руках. Я понимал почему он грустит – еще бы – бросил друга, променял на бабу, треплюсь здесь вовсю, а ему даже и поговорить не с кем.

Дальше пошел обстоятельный рассказ о том, что мы везем очень важные документы, которые срочно нужны в Москве, а поезд опаздывает. Где-то в глубине души в тот момент я ойкнул, подумав, что если мы так торопимся – зачем же едем поездом, а не летим самолетом? Но не увидев на лице своей собеседницы ни вопросительной гримасы, ни усмешки, продолжил врать дальше.

Чувствуя, что меня уж очень сильно заносит, что надо бы повернуть разговор в более реальное русло, я на минуту замолк… но, к сожалению, по юношеской горячности, не смог остановиться. Ведь это был первый случай в моей жизни, когда я действительно забивал женщине баки. И она мне, похоже, верила.

Ощущение того, что мне верят, придало сил и толкнуло на новое и новое вранье.

Мы превратились в дипломатических работников среднего звена. Но сообразив, что я не знаю ничего о дипломатической работе, не представляю даже дипломатических рангов, кроме пресловутого посла-осла-осла, осекся…что-то перехватило мне горло. Наверное страх того, что я теряю линию вранья, что начинаю путаться. На этом месте мне б остановиться и перейти к знакомству. Но… как всегда в жизни, сказанная однажды ложь никогда не породит правду. Пришлось, изворачиваясь, городить, городить и городить… Я договорился чуть ли не до Джеймса Бонда. Сам не помню, что врал. Наверное чувство стыда стерло этот ужас из моей памяти, чтобы впоследствии мне не было стыдно за свое поведение, а только смешно.

Девица слушала мои фантазии без усмешки и ни разу не прервала меня, могущим поставить меня в тупик, вопросом. Я врал, врал. Врал, как вдруг, неожиданно, фонтан лжи иссяк и я резко примолк, не зная, что еще наврать.

Это было очень кстати, поскольку теперь могла говорить она. Не обращая внимания на мою гоп-прелюдию, она по-простецки рассказала о себе. И выяснилось, что ей почти уже двадцать лет, работает она в детском садике, неподалеку от парка Челюскинцев в Минске, что она замужем за дагестанцем и у нее полуторагодовалая дочь. А едет она в Подмосковье в войсковую часть на побывку к мужу. И служить ему еще более полутора лет. Девица была очень прагматична и, решив, что если я, затуманенный своим враньем, еще ничего не понял из того что она мне сказала, добавила, что скучает в одиночестве поскольку все приятели разбежались, так как муж-дагестанец обещал зарезать каждого, кто хоть даже посмотрит в ее сторону, в его отсутствие.

Девица все ясно мне изложила, после чего требовалось записать ее телефон или, там, адрес и распрощаться. Но я, видимо от успеха (победа с места в карьер), совсем потерял голову и продолжил врать (что меня, дурака, в конце концов и сгубило). Я похвалился, что у меня фотографическая память и мне не нужно ничего записывать – достаточно только увидеть и это запомнится на всю жизнь. Услышав такое, она не удивившись, раскрыла паспорт показалв имя, потом перелистнула страницы до прописки, в довершении назвав номер домашнего телефона и детского сада, где она работает.

В это время поезд сбавил скорость и стало ясно, что через несколько минут мы приедем. Я, полушепотом, сказал: "до встречи через три месяца" и направился к Сергею Ивановичу, который с нетерпением ждал меня.

Пока мы шли по платформе и спускались в метро я все рассказывал и рассказывал, что я городил этой девице и даже сам смеялся над собственным враньем. Мне кажется, что я, от счастья, повторил ему это дважды. Меня распирала гордость – ведь получилось-то закадрить девицу. Вот какой я! Дон Жуан, не иначе, однако! Но, когда мы пришли на Белорусскую и нам надо было садиться в разные поезда, Сергей Иванович спросил меня, не пора ли мне записать на бумажку адрес и телефон. А то, не дай бог, за три месяца забудешь!

И тут меня, как серпом по яйцам! Я забыл! Забыл все, что она мне говорила, что прочел в ее паспорте! Забыл начисто, пока бахвалился своей легкой победой. Запомнилась только фамилия "Шах-Эмирова" и все. Даже имя и то вылетело из головы. Пиздец! Я прекрасно помнил все то, что наврал ей, но ни одного ее слова не запомнил! Глухарь на току! Иначе не скажешь! "Глухарь" – упаднически вымолвил я, покраснел и затих.

Я понимал, что лучше было бы мне на месте провалиться сквозь землю, Дон Жуану, хренову. Никогда я не чувствовал себя таким идиотом, выставленным на посмешище, будучи то, что называется "по уши в дерьме". Сергей Иванович, конечно, любил меня и обижать не хотел, но комичность ситуации не давала ему возможности сдержать ухмылку. "Иди, мудак, догони ее! Куда она едет в войсковую часть? На электричке? На автобусе? С какого вокзала?" – твердил он мне. Я его не слушал. Зачем мне это! Я, так упивался своим враньем, что не спросил ее об этом. Я не знал, ни куда она едет, ни на чем, ни с какого вокзала. У меня оставалась только одна маленькая надежда разыскать ее в Минске.

Но она не сбылась. На адресное бюро уповать было не чего. Я знал только фамилию и возраст. По таким скудным данным искать не стали. Я попробовал обойти детские сады в районе парка, но, к сожалению, нигде такая не нашлась. Быть может я не все садики обошел, поскольку перечня у меня не было и я просто ходил, как дурак, спрашивая у прохожих "где здесь детский садик?" А может фраза "рядом с парком Челюскинцев" имела совсем иной масштаб, чем был выбран мною.

Так и остался я от своей глупости, похвальбы и хвастовства и, еще конечно, от юношеского максимализма и неумения не только знакомиться с женщинами, а просто от неумения общаться, без сладкого. А какие стройные у нее были ноги… у-у-у…

Но, когда я начал плакаться об этом Сергею Ивановичу, он успокоил меня одной очень простой фразой: "Ну теперь тебя точно никакой муж-дагестанэц нэ зарэжэт!", закатившись при этом от хохота.

Теннисный матч

Как-то раз, перед нами закрыли двери всех гостиниц из-за республиканского съезда КПСС. И нам ничего не оставалось, как поселится в гостевой комнате заводского общежития, расположенной на втором этаже. Получив ключи у вахтера, мы прошли к лестнице через огромный полутемный холл первого этажа, в котором стояло только несколько кресел и два стола для настольного тенниса. Две пары играли, а еще двое или трое парней стояли рядом. Все были настолько увлечены, что не обратили на нас никакого внимания, а может просто и не рассмотрели нас в темноте, поскольку лампы были включены только над столами.

Поднявшись наверх и покидав сумки на пол, мы решили отдохнуть, развалившись на кроватях. Я попробовал почитать какую-то дежурную книгу (а я всегда брал с собою в дорогу что-нибудь тупо-классическое, вроде Льва Толстого, Тургенева или Островского, которое, будучи все-таки интересным, не захватывало бы меня настолько сильно, чтобы от книги нельзя было бы оторваться), точнее – стал тупо смотреть в нее, с усталости, с трудом разбирая буквы. Это было не чтение, а видимость чтения, но она заставляла пребывать в относительном покое и тело отдыхало. А вот у Сергея Ивановича явно не получалось отдыхать. Он никак не мог найти себе удобного положения – то вертелся с бока на бок, то вставал с кровати и поправлял постель, а потом снова ложился. В общем, вел себя так, будто бы был чем-то обеспокоен.

Здесь следует отметить, что Сергей Иванович очень любил настольный теннис. Я слышал, что в студенческие годы он занимал места на первенствах, но какие и на каких соревнованиях – не знаю. Для меня это были "дела давно минувших лет" и я многое пропускал мимо ушей. Но дело не в этом – важно то, что он был великолепным игроком, несмотря на свою полноту, на которую часто ловились многие самоуверенные игроки. Они не представляли, что такой толстяк сможет порхать вдоль стола и его невозможно будет не то что обыграть, а даже попросту измотать. Поэтому подобные типы вступали в игру с легкой ухмылкой, а завершали, с закушенной от обиды, губой.

По всему было видно, что шеф не желает валяться на кровати, а хочет размять руку в настольный теннис.

– Как ты думаешь – нас побьют? – обратился он ко мне.

– За твой выигрыш – да, за мое поражение – нет – ответил я.

А что я мог еще ответить? Я не сомневался в том, что какие бы сильные игроки здесь не были, Серега разложит их как котят. Ну, а я? Может быть и смогу у кого-то выиграть, а может – проиграю всем.

Сергей Иванович встал и прошелся по комнате. Лицо его было мрачным.

– Побьют, побьют" – сказал он – "молодые горячие…"

И снова заходил взад-вперед по комнате.

Он так долго мучился раздумьями, что наконец-то зацепил и меня. Мне захотелось покидать шар с местными. Даже усталость куда-то сама собою улетучилась. Меня уже не волновало – побьют-не побьют, проиграю-выиграю, главное было – показать себя, посостязаться силою. Ведь не дело для молодого мужчины, сидя весь вечер в комнате, читать книгу – ну разве это отдых. И я решил поднадавить на шефа – сыграть на его гордости.

– Ты что? Боишься проиграть? – нахально спросил я, когда он, погруженный в свои мысли, очередной раз прошел мимо меня. – Не бздил бы – давно бы уж играл!

Павлов побагровел. "Что ты брешешь, сучок!" – выпалил он – "пойдем"! И рванул к двери, схватив с тумбочки ключ. Класс… Получилось отменно – два раза его распалять не пришлось – завелся с пол-оборота.

Мы спустились в полутемный холл и вначале просто постояли рядом и посмотрели на две игры. Играли не скажешь слабо, ну и не так сильно. Так скажем – средне, поближе к слабо. Расклад был ясен – Серега обыграет всех, да и я смогу треть партий выиграть.

Скоро ребята, заметив нас, стали вопрошающе оглядываться. Пора было подписываться на игру. И ясно, что это дожжен был сделать я.

– Ну что? Сыграем!" – развязно, по-жигански гнусаво, начал я, при этом встав между столами и, опершись руками о края, стал немного покачиваться. – А то грустно как-то в номере сидеть.

– Давай, если умеешь!" – последовал ответ.

Мы встали к столам таким образом, чтобы видеть друг друга.

У меня игра складывалась отлично. В том смысле, что бить меня было не за что. Хотя я и оказывал сопротивление, но перевес был явно на стороне моего противника, что его, естественно, очень радовало. А вот у Сергея Ивановича дела шли, в этом плане, не столь благополучно – он выигрывал и выигрывал конкретно. Пока я вел одну партию, он сменил уже трех партнеров. С одним парнем игра была вообще очень коротка. Его подача – щелк и парень идет за шариком. Подача Сергея Ивановича – парень идет за шариком. Получалось, что нас все-таки будут бить.

К тому же, я, каким-то образом, с минимальным перевесом, но свою партию выиграл. А Сергей Иванович остался без соперников, потому что тот, который проиграл мне не собирался с ним играть.

– Все, пиздец! – сказал парень, который пустил нас поиграть —

Пойдем за Рябым и Костиком. После этих слов все как-то разошлись по темным углам зала и притихли. Игра остановилась. Я мигнул шефу – "Ну, держись, сейчас начнется!"

Первым появился Костик, он сам нам так представился.

– Ну, че? Поиграем?" – озорно выпалил он прямо в лицо Сергею Ивановичу, вертя пальцами шарик. Парень был совсем молодой, моложе меня, видимо, только что пришедший из армии. Телосложения крепкого, роста высокого и, как говорится, руки как грабли. По виду – серьезный игрок.

Сергей Иванович неторопливо пошел к столу с каким-то "нейтральным" видом. По его лицу было не понять – хочет он играть или нет, опасается ли он соперника или нет, рассчитывает на легкий выигрыш или на поражение. Он умело скрывал свои мысли и настроение, что заставило соперника заволноваться.

Поэтому Костик, чтобы прощупать что его ждет (ведь игры шефа он не видел), набравшись наглости (все-таки Сергею Ивановичу было уже под сорок), ухмыльнулся и сказал, как плюнул: "Может форы, дать".

– Себе – процедил сквозь зубы Сергей Иванович с каменным лицом – себе возьми…

Воцарилась тишина – дело шло к драке. Все молчали.

И тут, как-то совсем по-мальчишески, неуверенно, Костик спросил – Ну играть-то будем?

– А-то – парировал Сергей Иванович – Моя подача.

Видимо Костик считался здесь лучшим игроком (забегая вперед, скажу, что через полчаса, он притащит Рябого со словами – "не выиграешь, так хоть поучишься – такой мастак!") потому, что все окружили стол и стали смотреть.

Сергей Иванович, показал ребятам класс игры. И хотя Костик был упорный соперник (я с ним и играть не стал – не имело смысла) и сопротивлялся на славу, но все равно проиграл.

– Вы очень хорошо играете – произнес Костик, закончив партию. Осознание собственного поражения заставило его резко перейти на "Вы". Он почувствовал себя уже не рядом с соперником, а рядом с тренером. "У вас интересные приемы…" – потянул он – "а давайте еще сыграем".

В общем, гоняли они Павлова больше часа, так, что он под конец и ног не волочил. Как я уже сказал, привели и Рябого, который как-то сразу резко проиграл и затих. А Сергей Иванович, поскольку устал и играть уже не мог, и ему, и всем остальным показывал некоторые приемы игры в настольный теннис.

Вечер прошел – лучше не придумаешь, хотя мы и устали как собаки, но вокруг присутствовало какое-то ощущение праздника. Нет не победы, а именно праздника, потому что я, к примеру, выиграл меньше, чем проиграл, но зато смог применить свой любимый прием – пустить шарик вдоль сетки от одного края стола до другого, таким образом, что пытаясь его перехватить, противник, ударился животом об стол.

Мы перезнакомились, рассказали, что приехали из Москвы в командировку на завод Дормаш. Ребята как раз работали на этом заводе. А а когда уже собрались уходить, то нас спросили – "А завтра? Сыграем?" "Конечно, мы здесь на четыре дня" – ответили мы.

И так все вечера мы проиграли в холле общежития. Хорошие ребята – приятные воспоминания. Им теперь уже по пятьдесят, так же как и мне. Интересно помнят ли они нас и эти наши матчи.

Чуть не задушили

Однажды, возвращаясь домой, мы приехали на вокзал задолго до отправления поезда, зашли в купе, положили свои немногочисленные пожитки под нары и стали ждать отправления. Как говорят – ждать и догонять – ничего хорошего. Хотя в догонянии есть еще какой-то азарт, какое-то волнение «поймал-не поймал», а в ожидании нет ничего интересного. Скука смертная. Затаиваешься, как охотник в лесу, и ждешь. Секунды, минуты, часы проходят, а ты, словно окаменел, ты уже не понимаешь сколько прошло и сколько еще осталось – времени не существует, тебя не существует, все вокруг перестает существовать, остается только ожидание.

Чтобы немного развеяться я пошел в тамбур покурить. Сергей Иванович не курил, поэтому я отправился в одиночку. Вагонный опыт подсказывал, что поездах, как раз перед отправлением, в тамбуре собирается компания командировочных, которым совсем нечем заняться. Для них постоять, покурить, потравить байки – именно то, что нужно. За разговорами время летит быстро. Не заметишь – уже и спать пора. Поспал – а там утро – кому домой, кому – на службу.

В таких компаниях знакомились, чтобы расстаться навсегда через несколько часов, рассказывали друг другу то, что не рассказали бы и близкому другу, говорили, и правду, говорили и ложь. Но больше всего делились тем, кто где жил или откуда приехал, про то, где побывал и что повидал. Для молодого человека, коим я был тогда, такие беседы были очень и очень полезны и познавательны. Пусть во многих рассказах присутствовала доля вымысла, но все равно, они содержали то, что шло, как говорится "из первых уст", не приукрашеное или морализированое пером книжного борзописца.

Итак, я вошел в тамбур, где стояло и курило уже человек шесть. Все они были значительно старше меня. Младшему, на мой взгляд, было около сорока, а старшему вероятно за шестьдесят. Табачный дым стоял плотно, как говорится, топор можно было вешать. Но, несмотря на это, завязался какой-то увлекательный непринужденный разговор, то ли про вечно мокрую минскую погоду, то ли про жизнь командировочную.

Время понемногу шло, сигарета скуривалась… И вдруг в тамбур вошел мужчина очень неопределенного возраста. По одежде и движениям, он был похож на молодого, если только чуть-чуть постарше меня, но лицо его худощавое, желтое и, я бы сказал, изможденное, наводило на мысль о значительно старшем возрасте. В разговор он как-то не вклинился – сказал что-то пару раз очень кратко и отрывисто, а продолжить не сумел – разговор пошел мимо него. Видимо поэтому он стал привлекать к себе внимание не словами, а жестами и гримасами, как малолетний ребенок в компании взрослых, говорящих на свои "взрослые" темы. Но ему опять никто не уделил внимания, поскольку, то о чем он пытался сказать, никакого интереса ни для кого не представляло.

И вдруг он резко сел на пол. Все замолчали, глядя на него. А он сидел в середине круга, который образовали мы, стоя в тамбуре, сидел, молчал и улыбался какой-то загадочной улыбкой, которой улыбаются только малые дети, глубокие старики и безумцы. Стало ясно, что парень не в себе, но обижать его и прогонять никому не хотелось, поэтому разговор продолжился опять помимо него. Этого он не стерпел, вскочил и, прихлопнув по большому животу самого старшего из нас, сказал – "Толстый! Дай курнуть!". Тот стоял и как-то уничижающе смотрел на парня, видимо соображая, что делать. Выбросить его куда подальше или пожалеть идиота. Выбрав второе, он дал ему сигарету, но парень резво повернулся на одной ноге и, обратившись к высокому худому мужчине, сказал – "Дылда! Дай огоньку!"

Стало ясно, что добром от него избавиться не получится. А я, как самый молодой, и горячий, решил закрыть этот вопрос. Поэтому, правой рукою повернув его за плечо лицом к себе, сказал – "Негоже, так себя вести со старшими! Извинись!" Он молчал, глядя на меня каким-то безмозглым взглядом, словно не понимал, что происходит и чего от него требуют. Глаза у него были такие пустые, что казалось сквозь них можно было увидеть внутреннюю стенку его черепа. Какой-то гадливый холодок пробежал по мне от этого.

И тут случилось то, чего я меньше всего ожидал – он поднял свои руки и не спеша направил их к моей шее – я понял, что меня собираются задушить. К удару я был готов, но не к удушению. Резким ударом изнутри кольца его рук, я попытался раскидать их, но не тут то было – мои руки стукнулись об его, но не сдвинули их ни на сантиметр. Оставалось одно – попытаться удержать его руки до тех пор, пока остальные его не нейтрализуют.

Меня поразило то, что я совершенно не мог противостоять ему, казалось, что я изо всех сил борюсь не с человеческими руками, а с какими-то холодными железными трубами, которые медленно, но уверенно сжимают мое горло. Его руки были какими-то мокрохолодными, тем самым усиливая сходство с металлическими трубами и производили такое же неприятно-отвратительное чувство, как будто бы это была лягушка или жаба. Я понимал, что против такого мощного противника продержусь несколько секунд – не более.

В спасении я мог уповать только на тех, кто стоял со мною рядом. Сам себя я спасти уже не мог. Какое сопротивление, когда я еле-еле удерживал натиск его рук. Я не мог даже ударить ногой от страха пошатнуться и потерять контроль над его руками.

Секунды шли, тек пот по спине, я еще сопротивлялся, но чувствовал, что мои силы были уже на исходе… И тут – началось. Я только успевал считать удары. Первый удар в ухо провел тот самый толстяк, у которого парень просил закурить. Глухо – голова качнулась туда-сюда, но сразу же выпрямилась, ослабления его рук я не ощутил. При следующем ударе парень харкнул на меня кровью из разбитого рта, но рук не ослабил. Удар, еще удар! Ничего – хватка не ослабевает… При пятом ударе он опять оплевал меня кровью. Я смотрел на него – все лицо было залито кровью, и верхняя, и нижняя губы – начисто разбиты, из уха текла кровь, кровью был даже забрызган его лоб и все равно – железная хватка. И взгляд ничего не видящих глаз сквозь кровавые подтеки.

Шестой удар… – руки обмякли и он повалился на пол. Рядом с ним на пол сел и я – стоять просто не было сил.

Потом пришел вокзальный мент и, обнюхав парня, сказал, что он наркоман и что мне крупно повезло, что рядом было столько сильных мужиков. Наручников у мента не было и проводница дала ему веревку, которой связали руки и ноги парня. Потом подъехала санитарка и его забрали. Когда его выносили он уже очнулся, но видимо кураж из него вышел, потому что глаза его стали совсем другими.

Я посмотрел-посмотрел, пошел умыться, покурил еще, а тут и поезд тронулся, а я пошел спать – сил у меня больше не было.

Сергей Иванович удивился, где я так сильно охрип? Вроде бы не холодно! А я рассказал ему правду только через день, когда ужас от происшедшего выветрился из меня.