Текст книги "Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2"

Автор книги: Владимир Маяковский

 
Слова скакали как БЛОХИ
В его мозгу
Они не были плохи
На юном лугу
У него душа поэта
Сказали о нем
Но у него нет лета
= Болен нутром
Слова чернели блохами
На белизне сознания
[Они были крохами =
ТВОЕГО ПРИЗНАНИЯ].
 

 
Километрических скорбящия препоны
Столбы и струны долгих скрипов
Когда метели шлейф непостоянно зыбок
И туч мохнатые дерут лицо попоны
Дитя рыдает сиплой колыбели
Отвар лучей и мерзостен и жидок
Катяся графы этих тонких ниток
Когда угрюмостью арендой сыты Ели
Кругом селений слабая икота
(Далекий звон) чей голос тонко липок
Блеснувши белизной заиндивевших штрипок
У голого БЕСЧЕСТИЯ КИОТА.
 

Запорожье

 
И прощаньем укоризной
Украшая свой досуг
За железною отчизной
Брежжет сокол-друг
КрАк могильны далей горы
Праведник пещер и трав
Исчезающие воды
Кистью – ниткой начертав
Засквози просветов далью
Засинев среди песков
Запорожскою пищалью
Утопают брюхо – ров
Стоном криком над обрывом
Юность (краска) далека
Смерть клеймит сердца нарывом
Продырявила бока
Не помогут ЭЛЕКСИРЫ
Скор приспешник и паук
Кошелька и нудной «лиры»
И раба поэта рук.
 

 
Склонений льдистых горнее начало
Тропа снегов = пути белил
Мороз = укусы = жало
И скотских напряженье жил
   Шипенье пара
   Лет далеких искр
    уход угара
     диск
      Р.
 

 
Я СИДЕЛ У ПЫЛЬНОЙ ТРОПЫ
Проходило мимо много лиц
И здоровых и больниц
И розы и борьбы
Я был одним из калек
(Мы все всегда уродцы)
Я простой человек
(Из долбящих колодцы > колодцы
 

(П.)

 
По торным остаткам житейской тропы
Примчался БОГАТСТВА автомобиль
Прыгали вкруг его рабы
Плевали на ковыль
Со своей кривоногой клюкой
Прошла лысина ум
МУДРОСТЬ одежде простой
Горшок косоглазых дум
Все проходили мимо
Зрячие и слепые
(Неси отчетливое имя
Оязанности на вые).
 

 
Наконец ВЕСНА, попахивая о-де-колоном
С васильками БУМАЖНЫХ ГЛАЗ
При каждом шаге с (поклоном!..)
(Услужливо!!!) распахивая газ,
ПРОСКАКАЛА (ветренница!!) мимо
Вослед за двугими…
Было неумолимо Ее имя.
 

 
Мускулатура туч напряжена вечерне
Скользящие у сих углов
Заботою фиалково дочерней
Перепелов
Глаза вечерних луж
Следили неустанно
Идущего к закату пешехода
Всеобщий муж v
Упрятавший обманно
Приманку рода
Мускулатура туч рассечена закатом
Над колкостью весеннею дорог
О подойди о будь мне другом братом
Луны воздевший первый тонкий рог.
 

 
Ленивой лани ласки лепестков
Любви лучей лука
Листок летит лиловый лягунов
Лазурь легка
Ломаются летуньи листокрылы
Лепечут ЛОПАРИ ЛАЗОРЕВЫЕ ЛУН
Лилейные лукавствуют леилы
Лепотствует ленивый лгун
Ливан лысейший летний ларь ломая
Литавры лозами лить лапы левизну
Лог лексикон лак люди лая
Любовь лавины = латы льну.
 

* * *

Л = нежность, ласка, плавность, лето, блеск, плеск и т. д.

 
Ты как башня древнем парке
Под иглой дневной луны
Ты как нитка солнца Парки
Все слова низведены
Обольщая упоеньем
Мир открытостью влечет
Глубины соединенья
Видишь нечет видишь чет.
 

 
Плаксивый железнодорожный пейзаж.
(иногда проходит поезд)
Насыпь изогнулась
Ихтиозавр
Лежащий в болоте
Забытых литавр
Ржавые травы
  вонючие воды
     неба прогнившего
           своды
        но гордо подъяты
          красные симафоры!..
          но злобно проклятый
          лукавствали взоры
     чахлыя встречи
  изломаны плечи
Живая едва
Шелестит трава
Заржавелых литавр
Гниющий ихтиозавр
Железнодорожная насыпь
Бросить
  на сыпь
    А воздух гор = двухспальная кровать.
 

 
РОССИЯ за окном как темная старушка
О угольки загробных деревень
Рассыпанных (гусиная пастушка,
дымяще тлеющ пень)
САМУМ И ТЬМЫ и долгих грязных далей
ПЕЩЕРНАЯ и скотская и злая
Блестинками иконными эмалей
И сворой звезд проворных лая
А я как спирт неудаачный плод
На черном мирте = неба синий рот…
 

 
Зима идет глубокие калоши
И насморки и постоянный кашель
И нас отшельников будничные рогожи
Вытачивает грудь чахотки злобной шашель
Наград одни лишь гнусные остатки
Далеких роз смердеют мощи
А СЧАСТИЕ? – оно играет прятки
Осенних грубостей неумолимой роще.
 

 
С … е вечерних … аров
Под пальцами истерзанной волны
Все было тщетным мне сугубно даром…
А трепеты роженицы весны…
С … е вечерних облаков
Над тишиной определенных крыш
(Всех толстяков подпольный шиш)
А поезд КАК ДИТЯ вдруг приподнял рубаШку
И омоЧил (прибреЖность) = насыпь) куст
И ландыШ И волШы И сладостную каШку
И девуШку упавШую без Чувств.
 

 
Всюду лег прозрачный снег
На заборы на карнизы
На реки унылый брег
Пали ветреные ризы
Ночь придет умрет старик
У окна окаченея
Неутешная Лилея.
 

 
Портреты на стене =
Большие мухи
О мерзостной весне
Далекой слухи
Столы – где писаря
Ведут тюрьмы дневник
А бледная заря
Затоптанный родник
Окурки и следы
Заплеванных калош
И бурки и суды
Скандальный труп – дебош
Портреты на стене =
Раздавленные мухи
О жертве о весне
Непостоянны слухи.
 

Велимир Хлебников

(Лесное утро)

Зеленая

Пеночка прынь! – пуыраб, пуыреб, – пуирен сэ, сэ, сэ!

Золотистая

Овсянка Кри ти-ти – ти-и-и

Дубровник Вьор, вьор, виру-сек, сек, сек!..

Вьюрок Тьорти-ед игреди!

Пеночка зеленая Принь, пуярен, ицырен, – пуирен сэ, сэ, сэ!

Черная

 
Славка беботеу-вевять!
Лесное божество в распушенных стеклянно
волнистых полосах
но знаю я, пока живу.
Что есть «уа» что есть «ау»
 

(Целует склоненного ребенка)

Птица отэу, отэу!..

Ворона Каа-а!

 
Гроб леунностей младых
Веко тяжкое упало
Смертич смерч снег жених
Я всю жизнь тебя искала
 

Сетич

 
Мелководы в дальних водах
Рыбных игр звенит струя
Манна манна даль свободы
Дети дети это я!..
 

1906 года

(Инструменты игры)

Зналь

Бежаль

Леталь

Цветаль

Писаль

Звучаль

Скучаль

Свисталь

Грохотня

Стучаль

Звенель

Сопель

Скрипель

Визжаль

Свирель

Выль

Гудель

Бряцаль

Лепетня

Дышаль

Свиристель

Верещаль

Пищаль

Распевня

Стональ

Любиль (лира)

Ревель

Урчаль

Ворчаль

Реунница

Скрипельница

Трескунки

Свистунки

Свиристок

Свиязка

 
оюнелых тучегонностей младых
невинь медокогласная сидела на кусте
Мужуния Мужуния
вдвоем ворожили на общем кусте
Что были – не знаю. Что еси – не хочу
Что будет – рыдаю! что будет – молчу
  Женун и жеуль
  Мы один в дреме лесной
  Мы в друг друга влюблены
  Не подруги не жены
  Мы друг в друга любуны
  Поженовники, Полюбовники
  Не невесты Ни жены
  Мы один в стране зеленой.
 

Бенедикт Лившиц

 
Поправ печерские шафраны,
Печально чертишь лоб врага
Сквозь аракчеевские раны
В оранжерейные снега,
Чтоб Михаил, а не Меркурий
Простил золотоносный рост,
Соперничающий в лазури
С востоками софийских звезд,
За золотые, залитые
Неверным солнцем первых лет
Сады, где выею Батыя
Охвачен университет.
 

Николай Бурлюк

 
Ко мне вот-вот вдруг прикоснуться,
Уж ветер волос шевелит,
И заклинанья раздаются
Под сводом безразличных плит.
Но я молю с кривой улыбкой
Твою изменчивую лень,
Что если бы, хотя ошибкой,
Ты на меня роняла тень
И если б твой любовник вялый,
Покорный медленным устам,
Прикрыл хотя частицей малой
Моих телес заметный гам.
Сереет сумрак подземелья,
Врагов звончее голоса,
И кроет от ночного зелья
Мой лоб кровавая роса.
 

 
В глубоких снах.
Меня прельстила
Прозрачным взглядом синих льдов
И маленький цветок носила
Под говор медленных годов,
Теперь же я и сух и пылен
В гербариях полночных лиц
Твою тропу ищу бессилен
На улицах пустых столиц.
 

 
Из равнодушного досуга
Прохваченный студеным вихрем
Площадку скользкую вагона
Ногою судорожною мину,
И ветви встречные деревьев,
Взнеся оснеженные лица,
Низвергнутся в поляны гнева,
Как крылья пораженной птицы.
 

 
Слегка проворные глаза
Под равнодушными стенами
Ужели вы не указали
Тот путь простой к сторонним тучам,
Морозны окна и витрины
Вдоль расколовшейся толпы,
А взор принес живые крины
В насквозь прошедшие шипы.
 

 
Я должен голос неизменный
Из-за угла природы ждать,
Я должен средь людей искать
Того, кто носит знак немного сгорбленной камены.
 

Игорь-Северянин

 
Въезжает дамья кавалерия
Во двор дворца. Под алый звон
Выходит президент Валерия
На беломраморный балкон.
 
 
С лицом немым, с душою пахотной,
Кивая сдержанным полкам,
Передает накидок бархатный
Предупредительным рукам.
 
 
Под полонез Тома блистательный
Она садится на коня,
Командой строго-зажигательной
Все эскадроны съединя.
 
 
Сойдя олилиенной лестницей,
Она идет на правый фланг,
Где перед нею, пред известницей,
Уже безумится мустанг.
 
 
От адъютанта донесения
Приняв, зовет войска в поход:
Ах, наступают дни весенние
И надо же найти исход.
 
 
С тех пор, как все мужчины умерли —
Утеха женщины – война.
Мучительны весною сумерки,
Когда призывишь – и одна.
 
 
Но есть страна, mesdames, доверие,
Где жив один орангутанг,
«И он», воскликнула Валерия,
«Он будет наш! Вперед, мустанг!»
 
 
И увядавшая лавзония
Вновь заструила фимиам…
Так процветает амазония,
Вся состоящая из дам.
 

Владимир Маяковский

 
Улица проваливалась как нос сифилитика.
Река сладострастия растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика
Сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь выжженный квартал
Одев на голову как рыжий парик
А людям страшно у меня изо рта
Шевелит ногами непрожеванный крик
Как трактир мне страшен ваш страшный суд
Меня одного сквозь горящие здания
Проститутки как… на руках понесут
И покажут… в свое оправдание
И… заплачет над моей книжкой
Не слова а судороги смешивая комом
И побежит по… с моими стихами под мышкой
И будет задыхаясь читать их своим знакомым.
 

 
В ушах обрывки теплого бала
А с севера снега седей
Туман с кровожадным лицом каннибала
Жевал невкусных людей
Часы нависали как грубая брань
За 5-м навис 6-й.
А с крыш смотрела какая-то дрянь
Величественно как Лев Толстой.
 

Проза

Велимир Хлебников

Юноша ЯМир.

Я клетка волоса или ума большого человека, которого имя Россия?

Разве я не горд этим?

Он дышит, этот человек, и смотрит, он шевелит своими костями, когда толпы мне подобных кричат долой или ура Старый Рим как муж наклонился над смутной темной женственностью севера и кинул свои семена в молодое женственное тело.

Разве я виноват что во мне костяк римлянина.

Побеждать, Завоевать, владеть и подчиняться – вот завет моей старой крови.

Небозобый гуллит, воркует голубь.

У дальних качелей, как вечер, морщиниться, струиться платье.

Даокий проходит по полю у тополя юноша.

Ноги, как дни и ночь суток, меняют свое положение.

Вечер вспыхнул; без ночи возникли утра поднятых рук. Его ресницы – как время зимы, из которой вынуты все дни, и остались одни длинные ночи – черные.

Остались шелковые дремлющие ночи.

Ожиданиевласа, одетая в вечернее, девушка.

И желаннегривые комони бродят по полю, срывают одинокие цветы.

Неделей туго завитая коса девушки – дни недели.

Рука согнута, как жизнь свадьбой, в руке – цветок.

Никнет, грузнет струистый вечер. Не надо ничего, кроме цветка – сон-травы. Крыльями птиц разметались части платья даокого юноши.

Он рассветогруден. Его кафтан, как время, и пуговицы, как ясные дни осени.

В руке ник платок-забвение.

Зачем, как воины, обступили-прикрыли рассвет умирающий вороны?

Впрочем, горнишня принесла настойчиво зовущей г-же морель.

Коллективный псевдоним

АААА

Долирь. Небини скинули, глянь, черносиние тайилища и в плясьменах под дуду высотовую смехунно дерзача свершают красотинный ход до зари. Утриня с восковатыми устами улыбенеет, не каменно и властно простирает над землей вселенновую руку. Зоричи-небичи, благословежиизоричи – сыпятся с неба милебой неба с соннеющей землей – небовые красно-багряные цветы-жардечь. О, небатая тонеба меня в нея! Небак, миреющий взором и златоволначь волосежом, стройнивец плечами и прямивец станом берет днерокотную свирель. Утрочь сквозь волны белизн и чернизн правит челн. Повсюду утрири. Утро.

Я. Милеба небского могоча и небеской силебы с земнатой хилебой не предвещает мне добротеющих зело дел. Зловый дождь, дождь зла, вижу, ожидает меня. Имея ум гибкий как у божества, так как лишь точка божества я, как и все живое, я нашел бы выход достойный и точный в удаче.

Ручьиня. Ощупывающий меня взором! Видун будь, надменник, этих глаз: некогда были громадны как мир, будучи прошлым и будущим вселенной, и вселенничами были детские взоричи, будучи памятью у одного и надеждой у другого. И все были божичами. А ныне я меньше стрекозы и лишь рыбаки пугаются моего тощего тела.

Мстить, мстить! О мстенеющий замысел! Самоубийствоватые крылья слепи из дней прожитых, и путиной небеснатой и чистой, желомец навинь и жалимец всех, лети, лети! И, подобно щиту останавливая в себе и мешкотствуя полету вселенничей омигеней бессрочно, новый вид бессрочия, брызга бессмертных хлябей и делай то, что тебе подскажен, нужда. Самотствуя, но инотствуя, станешь путиной где безумствуют косяки страстеногиз кобылиц, но неся службе иной можбе будешь волен пасть в пасть земных долин.

Всесущиня. Можебная страна велика, и кто узнал рубежи?

Николай Бурлюк

Начало июня это – начало вашей старости, старости под пером заката. Вода реки желтеет и шевелится. Ветер заносит дым парохода вперед и берега запачканы зеленой краской верб и осокорей. Пейзаж слишком ветреный и шероховатый.

Под вашей желтой, кожаной, докторской шляпой слишком много задора и отчаяния, и на рубке перекошенные евреи сунутся мимо вас, и внизу близ кают, на мешках со шпагатом, торчат покрученные пальцы ног, точно концы старых канатов. Коммерсанты вычисляют доходы и расходы непроданных мест, а мы с вами слушаем вещий намек на задумчивый взор слишком одинокого мечтателя.

Должно быть вы мне рассказали так:

Я сейчас шла на рубку. Подошла к юту с одной стороны – спят, вытянувшись во весь рост, четверо – никак нельзя пройти, как раз у лестницы… А с другой стороны сидят парни и играют в карты. Я обошла кругом и говорю: «пропустите!» —

Тогда один – «Вы бы, барышня, с той стороны»

– «Да там спят!» – «Ну, так чтож, что спят!?»

– «Да мне будить жалко!» – Другой даже переспросил: «Как жалко?».

Ну, все-таки пропустили.

Я не гадаю с хлебным шариком, но это, ей-Богу, что-то значит. Дайте подумаю. Да! Вот как: – Вы видите рыбака в лодке. – Ветер качает пловца, и в ударах волн и в упорстве машины звучит сумеречный стих:

 
«Я берег покидал туманный Альбиона,
Казалось он во тьме свинцовой утопал.
За кораблем вилася гальциона,
И тихий глас ее пловцов уведомлял…»
 

Мы с вами уходим и на пароходе, и в печали, и на воде…

И я, и вы чересчур любим спящих.

Теория и полемика

Виктор Хлебников

Олег. Кроме случаев уродства, рука имеет пять пальцев. Не следует ли отсюда, что и самовитое слово должно иметь пять лучей своего звукового строения гривы коня Пржевальского?

Казимир. Возьми и посмотри.

Олег. Вот «Пощечина общественному вкусу» (стр.8). «Крылышку я золотописьмом тончайших жил, кузнечик в кузов пуза уложил прибрежных много трав и вер. Цинь пинь тарарахнул зинзивер – о лебедиво – о озари». Устанавливаю, что в них от точки до точки 5 к, 5 р, 5 л, 5 у. Это закон свободно текущей самовитой речи. «Шопот, ропот, неги стон» (стр. 52) построено на 5 о. «Мы, не умирающие, смотрим на вас, умирающих» построено на 5 м (стр. 31). Есть много других примеров. Итак, самовитое слово имеет пяти-лучевое строение и звук располагается между точками, на остове мысли, пятью осами, точно рука и морские звезды (некоторым).

Казимир. Вообще слово лицо с низко надвинутой шляпой. Мыслимое в нем предшествует словесному, слышимому. Отсюда «Бэотия, Италия, Таврида, Волынь» тени, брошенные «землей волов» на звук.

Олег. Важно отметить, что судьба звуков на протяжении слова не одинакова и что начальный звук имеет особую природу, отличную от природы своих спутников. Примеры упорства этого звука при перемене остальных: Англия и Альбион, Иберия и Испания. Ш и г упорно стоят в начале имен многих немецких мыслителей: Шиллер, Шопенгауэр, Шлегель, Гете, Гейне, Гейзе, Гегель, Гауптмат. В России начиняется с Б мятеж ради мятежа. Иногда правящий род и страна начинаются с общего начального звука: Германия, Гогенцоллерны, Габсбург, Русь, Рюриковичи. Двойственность, раздел древнего мира на г и р (Греция и Рим), в новом веке имеет русских и германцев (немцев). Здесь г и р древнее, чем страны. Это не есть игра случая. «Рок» имеет двойное значение судьбы и языка. Первый звук в отличие от других есть проволока, русло токов судьбы.

Казимир. И имеет трубчатое строение и им слух пользуется, чтобы услышать будущее в неясных говорах.

Олег. Да, он есть как-бы позвоночный столб слова. Рассудочный свод языка древнее словесного и не изменяется, когда изменяется язык, повторяясь в позднейших оборотах. Так, «теплый» и сейчас имеет бранный смысл («теплые люди»), а «свет, светик – ласковый, приветливый» («светик ясный»). Между тем это старинное противопоставление грешного начала, от слова греть и святого – от свет, светить. Древнему разуму просвечивались сквозь нравственные порядки вещественные силы.

Казимир. Как прекрасен был Винтанюк и его отзыв о завоевателе: «человек здоровый, лицо сухое, а пузо не малое».

Олег. О, он неувядающий учитель слога, образчик красноречий, столетий судья. Это приговор ста лет. Романченко учитель замысла. Я вижу бурное черное, гребень молний и одинокого пловца. Смотри, как «р», точно край облака, освещенный судьбой, сопутствует одной паре народов от колыбели до современности, а «г» – другой. Итак, природа первого звука иная, чем остальных. «А» упорно стоит в начале названий материков – Азия, Африка, Америка, Австралия, хотя названия относятся к разным языкам. Может быть, помимо современности, в этих словах воскресает слог «А» праязыка, означавший сушу.

Николай Бурлюк

«Так на холсте каких-то соответствий,

Вне протяжения жило Лицо»

В. Хлебников

Предпосылкой нашего отношения к слову, как к живому организму, является положение, что поэтическое слово чувственно. Оно соответственно меняет свои качества в зависимости от того – написано ли оно, или напечатано, или мыслится. Оно воздействует на все наши чувства. Ранее, когда мы говорили «дерево», мы должны были этим логическим обобщением возбудить воспоминание о каком-нибудь определенном дереве и тогда прочувствовано уже воспоминание. Теперь – путь созерцания эстетических ценностей.

В связи со сказанным, слово лишь настолько имеет значения для передачи предмета, насколько представляет хотя бы часть его качеств. В противном случае оно является лишь словесной массой и служит поэту вне значения своего смысла. Мы можем отказаться от слова, как жизнедеятеля, и тогда им воспользоваться, как мифотворцем.

Прежде всего, нужно различать авторский почерк, почерк переписчика и печатные шрифты. Иные слова никогда нельзя печатать, т. к. для них нужен почерк автора. В последнее время это отчасти поняли, напр., стали фамилию автора передавать в его почерке.

Понятно, какую громадную ценность для истинного любителя являются автографы сочинений. «Литературная компания» выпустила писаные от руки книги. О роли шрифта я не стану говорить, т. к. это для всех очевидно.

Громадное значение имеет расположение написанного на бумажном поле. Это прекрасно понимали такие утонченные Александрийцы, как Аполлон Родосский и Каллимах, располагавшие написанное в вне лир, ваз, мечей и т. п.

Теперь о виньетке. Вы все помните Дюреровекую «Меланхолию», где не знаешь конца надписи и начала гравюры. Еще более показателен Гогене. – «Suyez amoureuses vous seres heureuses», «Soyez mysterieuse» и т. д. Это элизиум вокабуле, где буквенные завитки оплакивают свое прошлое… Моей мечтой было всегда, если б кто-нибудь изучил графическую жизнь письмен, этот «голос со дна могилы» увлечения метафизикой. Сколько знаков нотных, математических, картографических и проч. в пыли библиотек. Я понимаю кубистов, когда они в свои картины вводят цифры, но не понимаю поэтов, чуждых эстетической жизни всех этих ∫, ∞, +, §, ×, o+, +o, √, =, >, ∧ и т. д. и т. д.

Раньше более понимали жизнь письмен, откуда же не чувствуемое теперь нами различие между большими и малыми буквами, особенно в немецком. Возьмите рукописные книги XIV–XV веков, с какой любовью там наравне се миниатюрами украшается и усиляется буква, а наши церковные книги – даже XVIII ст. Здесь я должен указать на светлую жизнь Федорова, московского ученого, (недавно умершего). Он в тяжелую эпоху символизма и декадентства тщетно указывал на роль в эстетике письмен.

Соотношение между цветом и буквой не всегда понималось, как окрашивание. В иероглифах цвет быль так же насущен, как и графическая сторона, т. е. знак был цветное пятно. Если вы помните, Эгейское море обязано черному флагу, а наши моряки до сих пор во власти цветного флага. При переходе от вещевого (письма) через символическое к звуковому письму мы утеряли скелет языка и пришли к словесному рахитизму. Только глубокий вкус спас наших переписчиков и маляров при окрашивании заглавных букв и надписей па вывесках. Часто только варварство может спасти искусство.

Уже в 70-х гг. во Франции Jean-Arthur Rimbaud написал свое Voyelles, где пророчески говорит:

 
A noir, E blanc, I rouge, U vert, О bleu, voyelles
Je dirai quckjue jour vos naissances Lalentes.
 

Запах и слово. Я молод и не имею коллекции надушенных женских пнсем, но вы, стареющие эротоманы, можете поверить аромату. Надушенное письмо женщины говорит больше в ее пользу. чем ваш пахнущий сигарой фрак. Кажется японцы и китайцы душат книги, т. ч. книга обладает своим языком благовония. Когда я еще быль херсонским гимназистом, для меня являлось большим удовольствием ходить но старому Екатерининских времен кладбищу и читать надгробные надписи, звучавшие различно на камне или на меди.

 
«. . . . . . . . . . Корсаков
он строил город сей и осаждал Очаков».
 

Стремясь передать третье измерение букве, мы не чужды ее скульптуры.

Возможно ли словотворчество и в каком размере? Где искать критерия красоты нового слова? Создание слова должно идти от корня или случайно?

Теоретически отвечая на первый вопрос, скажу, что возможно до бесконечности. На практике, конечно, немного иначе: слово связано с жизнью мифа и только миф создатель живого слова. В связи с этим выясняется второй ответ – критерий красоты слова – миф. Как пример истинного словотворчества, я укажу «Мирязь» Хлебникова, словомиф, напечатанный в недавно вышедшей «Пощечине общественному вкусу». Я не буду распространяться о взаимоотношении между мифом и словом. Корневое слово имеет меньше будущего чем случайное. Чересчур все прекрасное случайно (см. философия случая). Различна судьба двух детищ случая: рифма в почете, конечно, заслуженном, оговорка же, lapsus linguae, – этот кентавр поэзии – в загоне.

Меня спрашивают, – национальна ли поэзия? – Я скажу, что все арапы черны, но не все торгуют сажей, – и потом еще – страусы прячутся под кустами (Strauch). Да Путь искусства через национализацию к космополитизму.

Я еще раз должен напомнить, что истинная поэзия не имеет никакого отношения к правописанию и хорошему слогу, – этому украшению письмовников, аполлонов, нив и прочих общеобразовательных «органов».

Ваш язык для торговли и семейных занятий.

Николай Бурлюк при участии Давида Бурлюка.