Текст книги "Искатель. 2013. Выпуск №11"

Автор книги: Владимир Лебедев

Соавторы: Владимир Гусев,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Я подошел к нему на шаг – летать расхотелось, вдруг шар притянет меня, притянет да и поглотит. Чушь, но разве во снах чушь – редкость?

Приглядевшись, я увидел на шаре темные пятна.

Я обошел его со всех сторон. Что это? Искусственная шаровая молния? Чувствовалось, что в нем много энергии. Красной энергии.

Красная ртуть, пришел на ум алхимический термин. Действительно, шар казался необычайно тяжелым. Казался – не точный термин, кто требует точности от сна?

Шаги я услышал еще до того, как раздвинулась дверь. Но прятаться не стал. Ведь сон, а не явь. Да хоть была бы и явь, прятаться некуда.

Итак, дверь распахнулась – и вошли Алексей Александрович Романов и физик, Петр Аркадьевич Юмашев. До сих пор не спят, однако, – в моем сне.

– Гармоника не просто устойчива, она стабильна, – сказал Юмашев.

– Насколько стабильна?

– С учетом последних наблюдений я думаю, что она просуществует столько, сколько просуществует прототип, в данном случае – Бетельгейзе. Возможно, миллион лет, менее вероятно – миллиард.

– Меня вполне устроит и более короткий срок – лет сто, даже тридцать – но наверное.

– Тридцать земных лет, вы имеете в виду, ваше императорское величество? Время относительно, время гармоник относительно вдвойне. Но уверен – вернее, теория, проверенная измерениями, доказывает: за тридцать лет можно ручаться. Даже за триста – при умелом обращении с ГэБэ.

– ГэБэ? А при чем здесь госбезопасность?

– Госбезопасность при чем везде и всегда, но в данном случае ГэБэ – это Гармоника Бетельгейзе.

– Ну, вы, физики, продолжаете шутить, не спорю. Только предупреждайте: сейчас вылетит шутка.

– Если предупреждать, то вылетит совсем не шутка, а так… что обычно вылетает.

Со стороны виделось, что и Романов, и Юмашев нервничают и пытаются не подать виду, что нервничают, стараясь остроумным разговором нервность сгладить, унять, усыпить.

– Но – просто ради интереса, что все-таки будет через пятьсот лет?

– Мы ведь обсуждали это, ваше императорское величество. Гармоника разрядится. Вся энергия вернется в зет-пространство. Или почти вся. Земля уцелеет, я уверен.

– И на чем основана ваша уверенность, дражайший Петр Аркадьевич?

– Одна из первых гармоник была создана профессором Якушевым в 1908 году. Она была малостабильна и разрядилась через неделю после создания. В историю она вошла как Тунгусское Диво.

– Да, аргумент успокаивающий.

– За сто лет мы научились многому. В частности, не создавать гармоник голубых звезд.

– Значит, наши эксперименты не поколебали стабильность модели?

– Нет. Изъятая энергия составила микроскопическую величину.

– Примерно такую, что породила Тунгусское Диво?

– По всем вариантам меньшую на порядки. Челябинск-то уцелел, разбитые окна – пустяк.

– Энергия времени?

– Все виды энергии. Изымать только временную составляющую – верный путь дестабилизировать гармонику.

– А куда уходит остальное?

– Отводим к самой массивной планете – Юпитеру.

– Почему не к Солнцу?

– Вдруг и Солнце станет нестабильным? Вероятность крайне низка, но зачем рисковать?

– А Юпитер, получается, не жалко?

– Получается…

– Значит, мы можем продолжить наши эксперименты?

– Шестнадцать часов требуется на перенастройку всех систем, а там пожалуйста.

– Шестнадцать часов – отсрочка невелика. Особенно если есть гарантия на сотни лет.

Как недавно я, Алексей Александрович обошел неспешно красное светило. Петр Аркадьевич шел на шаг позади. Потом постояли, глядя на шар и восхищаясь – тем, что заполучили звезду, и тем, что пользуются ее мощью. А впрочем, мысли я не читаю даже во сне. Что вижу, то и вижу.

– Сегодняшний день уже кончается, пора и отдохнуть, – сказал Алексей Александрович.

Он принадлежал к тем натурам, для которых день от вращения планеты не зависит: начинается в момент пробуждения и длится до момента засыпания.

В том же порядке, господин Романов на полшага впереди профессора Юмашева, они двинулись прочь.

Я прощально взглянул на плененную Бетельгейзе (невероятно, но ведь – сон!) и отправился вслед.

Шли они, несмотря на ночной час, либо благодаря ему – быстро. Дошли до лифта. Часами-ключом Алексей Александрович его открыл. Ну конечно, его часы – сезам для всех дверей и во сне, и наяву.

Сам я во сне лифтами не пользуюсь, но если меня везут – другое дело.

Впрочем, лифт большой, все поместились. Я, конечно, затаился в уголок – просто из вежливости.

На жилом этаже лифт остановился. Петр Аркадьевич вышел, вернее, Алексей Александрович позволил тому удалиться.

Я выбирал недолго – остался с господином Романовым, который продолжил свой путь в одиночестве. То есть это он думал – в одиночестве, я ведь невидим.

Мы оказались в личной башне господина Романова, на уровне гостиной.

Никакой охраны – видимо, Алексей Александрович доверял той, что внизу. И то, множа охранников, множишь измену.

Гостиная была, что называется, из быта помещика девятнадцатого века. Хорошего помещика, владельца полутора-двух тысяч душ, ну вот как Иван Сергеевич Тургенев. Никакой бьющей в глаза новизной мебели, все надежно, проверено временем, разве что большой плоский телевизор и еще – компьютер-ноутбук на столе гамбсовской работы. Гамбс – единственный мастер, которого я знаю, по Ильфу и Петрову. На самом деле это вполне мог быть и другой краснодеревщик.

Алексей Александрович сел за стол, к открытому и включенному компьютеру и начал что-то писать. Писал он быстро, десятью пальцами. Я заглянул ему через плечо. Это было письмо, но Романов отправил его прежде, чем я успел прочитать хоть слово. Капризы сна…

Оставив компьютер включенным, он встал и подошел к другой двери, которую открыл теми же часами.

Это оказался еще один лифт. Что ж, кататься так кататься!

Катались мы недалеко – вверх, в спальню Романова.

В спальне Романова окон в стенах не было вовсе. Ни одного.

Свет, приглушенный, спокойный, шел из хитрых светильников, таких хитрых, что казалось – он падает из ниоткуда.

На стенах ничего, ни картин, ни гобеленов. И мебели самый необходимый минимум. Узкая походная кровать, шкаф и бюро.

Романов занялся обыкновенными предсонными делами. Примыкавшая к спальне душевая комната была небольшой, но вполне современной.

Ладно, пусть спит.

Я пролетел сквозь стену, обогнул башню и понесся к себе – быстро, быстрее, еще быстрее. Утомительное это занятие – видеть сны.

Спать хочется.

8

Утром я проснулся слегка разбитым. Не совсем, только с края, словно старая, но любимая чашка. Виновата ли в том полуночная встреча с господином Романовым или наступил пик дезадаптации, я ведь в пяти часах к востоку от своего относительно постоянного места жительства? Не знаю. Не исключено, что и сон сказывается. Видеть вещие сны – нелегкий труд. Правда, был сон вещим, нет, с уверенностью не скажешь. Говорят, всякий сон вещий, если правильно толковать. Допустим, все, что я видел, – пустое, чепуха, не имеет ничего общего с действительностью, выбросить из головы и забыть поскорее. Таково подавляющее количество снов у подавляющего большинства людей.

Но я – меньшинство. Я часто вижу вещие сны. Вот и теперь я проверил: жучки, что приснились мне, оказались в тех же местах, что и во сне. Объяснений тому два. Первое: во сне мозг обработал информацию и выдал на-гора готовые ответы, ответы более точные, нежели он, мозг то есть, мог сделать наяву, постоянно отвлекаемый на всякие пустяки. Объяснение второе – полумистическое. Душа и тело едины, но при определенных обстоятельствах делимы. Астральное тело – часть души – может ее покинуть и бродить неподалеку. А порой – и подалеку. Заставить душу трудиться помогают разные приемы – медитация, пост, отшельничество. Отшельники, прячась в пещерах, тоже ищут тишины и покоя, где сознание их раскрепощается настолько, что создает удивительно точные прогнозы-пророчества.

А у меня это наследственное. Мама и бабушка работали там, где их талант был востребован страною, в месте настолько секретном, что и не скажешь уверенно, существовало ли оно на самом деле. Прабабка же была обыкновенной сельской ведьмой, находила пропавшие вещи, а случалось, и людей. В войну раньше всех знала, кто погиб, кто в плен попал, а кто жив-здоров. И если похоронка приходила по ошибке – нечасто, но бывало, – она говорила: жив твой мужик, вернется, жди. Поэтому, получив похоронку, бабы шли к ней, как к последней надежде: вдруг скажет – жив? Но много чаще похоронки оказывались точными, и вдовы сердились, будто прабабка решала, кому жить, а кому умереть. Одна из сердитых и написала донос. Не знала, глупая, что прабабка тот донос увидит во сне – и бросит село, с дочкой переберется в освобожденный, но разрушенный Воронеж, разрушенный настолько, что никому и в голову не приходило искать там прабабку. Других дел хватало.

Я видел вещие сны, но реже мамы и бабушки. Вероятно, у женщин эта способность сильнее – пара икс-хромосом усиливает, что ли. И потому никто не препятствовал моему увлечению спортом, напротив, поощряли. Видно, роду был нужен олимпийский чемпион. Или просто спорт и ведовство не мешают друг другу. Вот и теперь: жучки были реальностью, но была ли реальностью звезда-гармоника в недрах Замка? Или это нужно понимать в переносном смысле? Например, небольшой ядерный реактор, обеспечивающий энергией поместье господина Романова. Вряд ли три ветряных генератора способны удовлетворить все потребности. А если штиль?

Пройдя утренний контроль лейб-докторицы Людмилы Ивановны, поднялся к Вике.

Та уже ждала. Это хорошо. Если тренировку ждут и предвкушают, значит, заниматься смысл есть.

– Я только что была у папы, – сказала она. – Он говорит, что я здорово подтянулась.

– То ли будет, – пообещал я.

Сегодня мы шли по маршруту Б. На этот раз нас атаковали не абстрактные силуэты, а монстры – Дракула, Фредди Крюгер, Вурдалак, Чужой и Хищник. Те, кого, в общем-то, не жалко. Статуи из пластика, искусно раскрашены, не хуже, чем в музее восковых фигур, если рассматривать с расстояния пяти метров и дальше. Но нам рассматривать некогда, мы стреляем. Воспитание решительности у женщин и детей. Правда, при попадании чудовища рычат столь злобно, что палец сам нажимает на курок: попадание – хорошо, а два – лучше. Слежу за Викой. В Дракулу стреляет с заминкой – все же гуманоид, а вот Чужой заминки не вызвал.

Стреляем и бежим – не очень быстро, почти трусцой.

У финиша Вику ждал сюрприз. Сладкое. Две стандартные биатлонные мишени, пять тарелочек. Правда, до них было не пятьдесят метров, а только пять, но ведь и у нас не винтовки, а воздушные пистолеты.

Вика обрадовалась – до стрельбы. После радости не было – все пули пролетели мимо.

Она жалобно посмотрела на меня.

– Через месяц будешь выбивать девяносто процентов, – заверил я ее.

– Правда?

– Гарантирую.

Охранники не улыбались, видно, их наконец-то впечатлила моя стрельба. Но стрелял так я вовсе не ради них – ради Вики. «Делай, как я» – один из старейших и самых эффективных способов обучения. Человек – существо подражательное, с кем поведется, от того и наберется. Единственная сложность – найти человека, который может «делать», но у Вики с этим проблем нет.

Со стрелковой дорожки до ворот Замка мы дошли быстро. Охрана топала серьезно. Притомилась охрана.

Интересно, мелькнула мысль, нет ли среди них бывших моряков? Матроса Железняка, например? Возьмет да и заявит господину Романову – устали, мол, расходитесь подобру-поздорову, господа хорошие.

Нет, аналогия с Учредительным Собранием хромает на обе ноги. И охрана не распропагандирована, а главное, господин Романов охране платит, и платит соответственно. Если он уйдет, кто будет платить? Столько платить? Новый хозяин? Нет уж, ребята, новый хозяин будет искать новую охрану, охрану, не замаравшую себя предательством. Верность – тоже капитал.

Хотя не все это понимают.

– Иван, папа меня берет полетать на дирижабле. Хотите с нами? – В голосе у Вики слышалась тревога – не откажусь ли я.

– Хочу, – ответил я.

– Тогда в час дня, хорошо? Приходите ко мне, и мы вместе пойдем, – радостно сказала Вика. У нее есть то, чего нет у меня, – полет на дирижабле. И она может этим поделиться.

– Замечательно. Никогда в жизни не летал на дирижаблях.

Вот так. У нас новая зона соприкосновения: мы оба полетим на дирижабле. А многие никогда дирижабля и не видели. Что не видели, даже не подозревают о существовании.

Вику я передал мисс Эвелин, у них еще урок английского. А у меня?

Я спустился в тир и немного пострелял. Потом позанимался на тренажерах – и опять пострелял. Из малокалиберного, но все-таки порохового пистолета.

Отчего бы майору победоносных войск и не пострелять перед полетом?

Я настолько увлекся, что едва успел к назначенному времени смыть пот и пороховую гарь.

Но все-таки успел.

Когда зазвонил телефон, я был в полной готовности.

– Иван, мы сейчас выходим. Спускайтесь в холл, хорошо?

– Хорошо.

Я не в башне, куда мне особенно спускаться?

В холле я оказался пятью минутами раньше Вики.

Та была не одна, а с отцом, господином Романовым.

Он поздоровался первым – уверенно, бодро, энергично.

Я ответил столь же бодро.

Мы прошли к летному полю.

Дирижабль при свете дня казался не менее таинственным, чем ночью. Корабль инопланетян – чужой, строгий, непонятный.

Аэронавт в кожаном костюме отсалютовал нам – или только Главе Императорского Дома? Романов и с ним поздоровался. За руку.

Второй аэронавт откинул дверцу и спустил трап. Мы поднялись в гондолу.

Мне доводилось летать на частных самолетах богачей. Так вот, здесь было все не так, как в «Лирджете» или «Гольфстриме». Больше всего гондола напоминала гостиную номера «люкс», декорированную дизайнером-классиком. Кресла натуральной кожи, ковер на полу, столик, бар. Но главное, иллюминаторы овальные, как экраны первых телевизоров, но большие, как телевизоров современных. За переборкой – отсек аэронавтов. Переборка прозрачная, во всяком случае, с нашей стороны.

Мы – я и Вика – уселись в кресла, Алексей Александрович же отдавал распоряжения аэронавтам. Затем вернулся и сел с другой стороны от Вики. Еще шесть кресел остались свободными – при том, что стояли они достаточно просторно.

– Начинаем подниматься, – сказал первый аэронавт.

Мы смотрели, как в иллюминатор сначала помещается летная площадка, а затем и сам Замок с его башнями, стенами, рвами и ветряками.

Двигатели работали едва слышно, много тише, чем в лимузине, что катит по дороге в Виндзорский дворец. Вика и Алексей Александрович говорили вполголоса, но хоть бы и шептали, трудно было бы не разобрать. Впрочем, разговор был обычным для ситуации, когда дочь, которая редко видит отца, говорит с отцом, который редко видит дочь.

Я из деликатности не слушал, хоть и все слышал. Смотрел в иллюминатор.

Дирижабль летел на север. Скорость относительно земли – сто двадцать километров в час, высота полета – 1530 метров над поверхностью, 1862 над уровнем моря. Этого никто не говорил вслух, просто на табло ежеминутно менялись цифры, образуя новые и новые числа: скорость дирижабля, его координаты, скорость ветра, направление полета, температура и давление за бортом и внутри. Люди больше доверяют электронике, нежели своим глазам. Раз написано сто двадцать километров – значит, так оно и есть.

Алексей Александрович заметил, куда я смотрю, и решил сделать разговор общим:

– Пассажиру интересно знать – где, куда, как быстро.

– А разве это много – сто двадцать километров? – спросила Вика.

– А разве мы куда-то спешим? «КЭЦ» может лететь и быстрее – в безветренную погоду на высоте в четыре километра скорость – сто шестьдесят без форсажа, двести с форсажем.

– А в ветреную?

– Смотря какой ветер. С попутным быстрее, со встречным медленнее.

– Иван, – Вика тоже попыталась втянуть меня в разговор, – а ты бы хотел полететь на дирижабле в Антарктиду?

– Не знаю, – ответил я. – Как-то не думал. Антарктида – это очень далеко.

– Далеко, – подтвердил Алексей Александрович. – Но в ноябре я планирую послать дирижабли как раз в Антарктиду. Возить грузы и людей на «Восток».

– На какой «Восток»? – спросила Вика.

– Есть такая научная база – «Восток». Она в центре Антарктиды.

– На южном полюсе?

– Чуть сбоку. И добираются туда либо тракторным поездом, либо самолетом. То есть сначала люди и грузы прибывают на побережье Антарктиды, на станцию «Мирный», – их привозят корабли. А уж оттуда везут, что нужно, на «Восток». Но самолет может доставить не всё, там не очень большие самолеты, не говоря об аэродромах. Трудно самолетам в крепкие морозы взлетать и садиться. И опасно. А тракторный поезд идет долго, и тоже много опасностей, да и поломки случаются. Не всякую исправишь. А еще – тракторный поезд много горючего сжигает. Знаешь, сколько на пути «Мирный» – «Восток» всяких бочек валяется? Много. Грязно. Нехорошо.

– А их нельзя собрать?

– Чтобы их собрать, новый тракторный поезд послать нужно, и тот опять бочки горючего с собой повезет, там автозаправок нет. К тому же дорого это. Антарктиде от России денег мало достается. Все больше пустых бочек.

– А ты добавь денег.

– Сначала я их заработать должен. Вот перевезу грузы на «Восток», другие посмотрят и тоже поручат перевозить грузы нашими дирижаблями.

– Кто – другие?

– Американцы, японцы, да мало ли кто. Только сначала доказать нужно, что наши дирижабли удобнее, надежнее и выгоднее тракторных поездов и самолетов с вертолетами. Докажу – будут заказы. Появится прибыль. А из прибыли можно выделить деньги на уборку мусора. Но знаешь, чисто не только там, где убирают, но и там, где не сорят. Когда дирижабли появятся в Антарктиде, сорить перестанут.

– Ты тоже полетишь? На этом дирижабле?

– Думаю, выберусь, посмотрю, что и как, но работать будут специалисты. Этот дирижабль для Антарктиды не годится. Этот – для представительства, дирижабль-салон для руководителей. Сейчас строим два рабочих, «КЭЦ-Арктика». И на «Восток» сначала нужно доставить небольшой эллинг с мачтой, чтобы было куда причаливать.

– Его тракторным поездом повезут?

– Нет, дирижабль спустит, полярники быстро установят.

– Ой, а это внизу – что по деревьям бежит?

Алексей Александрович с ответом не спешил. Хотел, чтобы я сказал. Ладно, скажу.

– Это Булька.

– Булька?

– Шучу. Это наша тень. Ты, Вика, про Незнайку читала?

– Нет. Незнайка для малышей.

– А ты сразу большой родилась?

– Нет, но… А почему – Незнайку?

– Да был такой мальчик, он на воздушном шаре путешествовал с друзьями. И гадал, что это там внизу за воздушным шаром гонится. Думал, собака Булька.

– Совсем как мы сейчас. Я прочитаю. Если она есть у нас.

– Если нет – будет, – сказал Алексей Александрович.

– Я редко мальчишеские книжки читаю.

– Так ведь других, считай, нет, – ответил я.

– У меня есть какие-то. Только скучные они. А еще с мисс Эвелин английские читаем.

– И как?

– Бывают интересные, бывают не очень.

Мы продолжали смотреть вниз.

– Не пора ли закусить? – сказал Алексей Александрович. – Здесь, на высоте очень кушать хочется. Воздух аппетитный.

Мы все посмотрели на часы. Тринадцать тридцать две.

Не только время, и сами часы были одинаковы, по крайней мере снаружи – что у меня, что у Вики, что у самого Алексея Александровна. Простенькие, пластмассовый корпус, пластмассовый браслет камуфляжной расцветки. Никаких бриллиантов, изумрудов, опалов. Мы все – одна команда.

– Мороженое будет?

– Будет, Вика, будет. Мы по-походному, стюарда нет. Вон та дверь ведет в буфетик, я сейчас принесу то, что нужно, – объяснил нам Алексей Александрович. – А вон за той дверью – умывальник и все остальное.

Действительно, небольшая уютная квартира.

Алексей Александрович вернулся с вазой фруктового ассорти – бананы, груши, персики и виноград. Он поставил вазу на столик и вновь ушел. Пришел с тремя брикетами эскимо, вручил Вике и мне по штучке, а третью начал есть сам.

Делать нечего, я тоже развернул брикет. Хорошее эскимо – не мерзлое до твердости бетона, как бывает, а в самый раз.

За эскимо последовали фрукты. Я съел персик.

Вика достала из кармана коробочку, вытащила две капсулы, проглотила, заедая виноградом. Вот оно что. Вике нужно было принимать лекарства после еды, потому Алексей Александрович и принес перекусить – чтобы ели все.

Дирижабль замедлил полет, снизился. Теперь высота полета двести метров от поверхности земли, скорость – сорок километров в час.

Я летаю часто. На соревнованиях график плотный. Из Германии в Австрию удобнее поездом, а вот из Италии в Швецию – самолетом. Не говоря о Ханты-Мансийске. А уж в Корею…

Но в авиалайнерах я не чувствовал, что лечу. Чувствовал – везут. Усадят в железную банку, как сардинку к другим сардинкам, крышкой прихлопнут, и все приключение.

А здесь – полет. Тихий, плавный, и кажется, что естественный. Что люди и должны так летать – без рева двигателя, без бешеного разбега, без вжимающей в кресло силы.

Впереди заблестело.

– Стынь-озеро, – сказал Алексей Александрович.

– То самое? – Вика обрадовалась, как радуются дети. Некорыстно.

– То самое.

– Оно такое… – это Вика мне, – зимой не замерзает ни в какие морозы, а летом вода никогда не прогревается. Плюс четыре градуса, что в январе, что в июле.

Мы полетели медленнее.

– А еще, говорят, ночью из глубины порой появляются лучи света. Иногда же слышны звуки пения, тоже из глубины.

– Кто говорит? – спросил я Вику.

– Народные легенды айгусов.

– Понятно…

– Айгусы – родственный тунгусам народ, – сказал Алексей Александрович. – Айгусы населяли эти места, но в тридцатые годы ушли на север. Да так хорошо ушли, что никто больше их не видел.

«КЭЦ» застыл над озером. Оно было невелико, километра полтора в поперечнике, и круглое. Может, когда-то упал метеорит, оставил кратер, а потом вода превратила его в озеро.

– Максимальная глубина – триста сорок метров, – добавил Алексей Александрович. – Сейчас зачерпнем воды, на пробу, посмотрим. – Он встал и прошел в кабину авиаторов.

– Говорят, вода эта необыкновенная, – коротко сказала Вика.

Необыкновенная вода… Живая? Та, которая исцелит от ВИЧ-инфекции? Или подарит надежду, что тоже дорогого стоит? Или просто займет время, заинтересует, увлечет? Любое исследование – что аквариума, что пруда за домом, что таежного озера, – дарит открытия. Зачастую эти открытия далеко не мирового значения, но как знать, как знать… В любом случае, у девочки будет большая цель. Полтора километра – это не сорок пять миллиметров, стандартная мишень при стрельбе лежа на биатлонном стрельбище.

Вернулся Романов-реге.

– Сегодня мы возьмем пробы в четырех местах – только для начала. А потом продумаем план работы.

Никто не возражал.

– Я сама, – сказала Вика.

– Разумеется, – согласился Алексей Александрович.

Сама не сама, но мы спустились ниже, в довольно тесную – по сравнению с салоном – кабинку. Там стояла небольшая лебедка, разумеется, с электромоторчиком. Вика подцепила к тросу сосуд темного стекла.

– Это специальная бутылка для забора проб. Клапан открывается автоматически на глубине десяти метров, вода наполняет бутылку, и клапан закрывается, что предотвращает загрязнение. Я тренировалась на прототипе, – объяснила она мне. Видно, не сегодня и не вчера родился этот план.

Вся операция по забору пробы заняла пятнадцать минут – и то лишь потому, что мы не спешили.

Дирижабль тронулся и медленно поплыл к северу. В пятидесяти метрах от берега он опять завис над поверхностью.

Вика отметила место на карте.

– Получается? – спросила она нас, подняв вторую пробу.

– Безусловно, – согласился отец.

Я не ответил ничего. Потому что смотрел, как к нам приближался огненный шмель. Или стрела. Или игла. Или даже вампир. Не очень-то разберешь, какой ракетой тебя собираются сбить, когда видишь ее фас.

Авиаторы видели ракету тоже. Мы начали маневр расхождения, но – не успели.

Куда ударила ракета, я не разглядел. Не до того. Сдернул Вику на пол, крикнул Романову, чтобы ложился, – и сам забился в угол. Угла, впрочем, не было: проектировщик дирижабля предпочитал овалы.

Заработал пулемет, опять не скажу какой, «Корд», «Утес» или устаревший, но по-прежнему смертоносный Дегтярев-Шпагин.

Я не думал, что обшивка гондолы представляет серьезное препятствие для пули двенадцатого калибра. Но пулеметный обстрел – это математика. Вероятность. При стрельбе по воздушной цели очередями преобладает разброс пуль в вертикальной плоскости, потому вероятность попасть в горизонтальную цель ниже, чем в вертикальную, – так, по крайней мере, уверяют баллистики-теоретики.

Из гондолы в озеро хлынула вода – этак с тонну, с две, впрочем, легко могу ошибиться. Полагаю, какой-нибудь экстренный балласт. Мы быстро поднимались и, одновременно, летели прочь, совершая всяческие непредсказуемые пируэты. После короткой заминки возобновился пулеметный обстрел. Я лежал и считал – двадцать один, двадцать два, – начав с двадцати. Так быстрее. Доживем до тридцати? Дожили. До сорока? Пока живы. Сорок семь, сорок восемь…

Здесь, в нижнем отсеке, в отличие от салона, навигационного табло не было. Если уходим на сорока – хотя бы – это десять, нет, одиннадцать метров в секунду. Но под нами пока озеро, хотя до поверхности уже далеко, сто метров с лишкой, и лишка растет. Шестьдесят три, шестьдесят четыре – ага, тайга под нами.

Пулемет снова замолчал. Вышли из зоны обстрела? Или перезаряжают?

Когда я досчитал до сотни, затеплилась надежда – ушли. Если, конечно, не пустят вслед еще одну «Иглу» – если первая ракета была «Иглой». Дирижабль продолжал выделывать непредсказуемые траектории противозенитного маневра, и я приподнялся не без труда. Осмотрелся. В обшивке на уровне груди и выше – несколько отверстий, все-таки попали. Не зря ложились.

Вслед за мной стал подниматься и Алексей Александрович.

Я тут же лег обратно и только потом сказал:

– Так надежнее.

Романов все-таки сел, но когда и Вика решила подняться, он опять улегся и тоже сказал:

– Рано.

Так мы и пролежали три минуты. Потом Алексей Александрович все-таки встал. А я сел. Торопиться ни к чему.

Романов щелкнул переключателем, установленным на переборке, – не какой-нибудь сенсорной штучкой, а солидным, из тридцатых годов.

– Алло, управление, что случилось?

В ответ лишь негромкий шум.

Романов дважды повторил запрос, но никто не отвечал.

– Я поднимусь в салон, – сказал он нам и ступил на винтовую лестницу.

Я последовал за ним.

В салоне – тоже с десяток пулевых отверстий. Нет, стрелял пулеметчик метко, но целился, в отсек управления. И преуспел. Оба аэронавта были мертвы: даже одна-единственная пуля 12,7 для человека смертельна, а их в каждого аэронавта попало несколько. И разрушений обстрел причинил немало.

Если бы мы находились в вертолете, то погибли бы непременно. А так – живы и даже куда-то летим. Нет, мертвые не управляли дирижаблем, не двигали рычажки. Перед гибелью аэронавты задали управлению команду на противозенитный маневр, и он выполнялся неуклонно.

Романов вошел в отсек аэронавтов, быстро, без сантиментов, освободил правое кресло от тела, сел в него, не обращая внимания на кровь, и взялся за рычаги управления.

– Оболочка пробита, мы теряем гелий, – сказал он совершенно спокойно.

Теряем гелий? Действительно, подниматься перестали. Табло в салоне осталось неповрежденным и работало. Высота четыреста двадцать метров, скорость восемьдесят семь километров в час. Направление полета – запад. То есть мы не приближаемся к Замку, а скорее удаляемся.

Романов изменил курс и прибавил скорости. Высота пока сохранялась. Я, чтобы не стоять над душой, вернулся в салон и уселся в кресло. И Вика, умница, тоже не стала охать, кричать, а забралась в кресло с ногами и молча плакала.

Я решил, что обошлось, что мы доберемся до Замка, пусть и на одном крыле, но дирижабль начал снижаться.

– Критическая потеря, – сохраняя невозмутимость, сказал Романов. – Будем садиться.

И он сбавил скорость. Понятно, приземляться на скорости в сто пятьдесят километров – это пусть самолеты на аэродроме. А мы в тайге.

Показалась поляна. Очень вовремя. Или Романов специально к ней и правил, в чем я уверен совершенно.

– Сейчас мы приземлимся. Возможно, потрясет. Пристегнитесь, – скомандовал Алексей Александрович.

Пристегнуться? Да, оказывается, у кресел были ремни, оформленные под декоративные элементы. Наверное, ремни на дирижаблях имеют название, но чего не знаю, того не знаю.

Вика показала, что и как. Впервые летала она на дирижабле или нет, не знаю, но похоже, видела прототип раньше. Конечно, видела, раз так уверенно работала на заборе проб воды из озера. Возможно, он, именно этот дирижабль, ей бы потом и достался, Романову такой подарок сделать – что учителю купить новорожденной дочке погремушку. Даже проще.

– Папа сумеет приземлить дирижабль. Сбросит якоря, те сцепятся с землей, мы и сядем. – Вика сумела собраться. Теперь она успокаивала меня. Правильно. Лучший способ избавиться от собственного страха – позаботиться о других.

Мы опускались медленно, куда самолету. Наконец гондола коснулась земли. Но потребовалось десять минут, пока Романов разрешил нам встать.

Он вышел из кабины аэронавтов.

– Выбираемся и будем ждать снаружи. Но сначала нужно одеться. – Романов откинул стенную панель, за которой оказался шкафчик, вытащил три пакета.

– Это от клещей, от всяких комаров, от дождя, – опять пришла на выручку Вика.

В пакетах оказались бахилы и плащи. Ткань прочная, надёжная. И расцветка интересная. С лица плащи ярко-оранжевые, «спасайте меня все!», с изнанки – камуфляжные, «человек-невидимка».

Клещи, а пуще клещевой энцефалит – штука опасная. И спрятаться при случае – тоже хорошая идея. Мы-то не по-таежному одеты. Думали, полетаем в комфорте, а оно вон как обернулось.

Я натянул на ноги бахилы, надел плащ. Камуфляжем наружу.

Романов посмотрел на меня, но ничего не сказал. Не успел. Сказала Вика:

– А почему не оранжевой стороной? Оранжевой заметнее!

– Армейская привычка, – ответил я. – А заметить – нас заметят. Дирижабль, он вон какой, попробуй не заметь.

Вика посмотрела на отца.

– Верно. – Алексей Александрович тоже надел плащ на манер человека-невидимки.

– А я так буду, ярко, – начала разворачивать плащ Вика.

– Не стоит. Уж раз мы – отряд, то давай без раздрая.

Одевшись, мы напоминали то ли спасателей, то ли охотников на привидений.

– К нам вылетает вертолет. Будет через двадцать минут, – сказал Романов.

И достал – только из другого шкафчика – «Сайгу». Достал и повесил на плечо. Понятно, кто главный?

Вика спустилась вниз, вернулась с рюкзачком – так, килограмма на три, на четыре.

А мне пришлось взять рюкзак с питанием. Три пластиковые бутылки воды и сухие пайки. Для двадцатиминутного ожидания многовато, но я не спорил. Все правильно, двадцать минут запросто могут превратиться и в два часа, и в двадцать два.