Текст книги "Амгунь - река светлая"

Автор книги: Владимир Коренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

«Ну и глазищи!» – подумал Дениска. И Ирина, конечно, догадалась, почему он так раскраснелся, неожиданно завлекающе-ласково улыбнулась, потупилась. Как бы невзначай качнула бедром, расколыхав юбочку, спросила, будто ей требовались еще какие-то объяснения:

– Эт чего ты так разоделся? Как на парад.

– У меня ж мокрое все, – растерялся Дениска и показал ей сверток.

Ей приятно было видеть растерянность, смущение парня, она догадывалась, что это значит, и волновалась не меньше его, и ей хотелось нравиться ему еще больше. Она взяла у него из рук сверток и, покачиваясь, привставая на носки, стала развешивать вещи поближе к печке, а он стоял и смотрел на нее, каждый раз мучительно краснея, когда она, дотягиваясь до гвоздя, привставала на носки.

И потому он, не дожидаясь, когда она кончит развешивать, опросил, что он должен делать.

– Что хочешь, – сказала она, посмотрев на него через плечо, и так озорно и задиристо рассмеялась, что Дениска не понял, что она имела в виду, то ли разрешалось с ней делать все, что ему хочется, то ли по кухне управляться, как ему заблагорассудится. – и растерялся.

И встал, опустив руки, глаза нараспах, посреди столовой. А она еще пуще того рассмеялась:

– Дениска! Ой, смертынька моя! Не могу!.. – захлебнулась в смехе.

И к нему, захватала за плечи, за голову, затеребила волосы его льняные:

– Дениска, Дениска, дурачок глупенький! – спохватилась. – Да ты что же? А? Дениска?..

И улыбка сошла с ее лица, глаза упали вниз пристыженно – догадалась, что с ним, шевельнула дрогнувшими губами:

– Зря ты все… Слышишь? – немо постояла, набираясь решимости, вдруг вскинула на него глаза, хотела что-то сказать, но, глядя на его понурую фигуру, не решилась.

Еле-еле, через силу отработал Дениска этот день на кухне. За ужином был тих и незаметен. Лыкин, насытившись и подобрев, хватился его:

– А Корчагин-то куда подевался? – И кликнул: – Или здесь, Денис?

– Здесь, – заместо Дениски отозвался Карчуганов и посоветовал Лыкину разуть глаза, а Дениску подбодрил. – Мое слово, Денис, обратаем, скрутим роги Архипу – не козел ты отпущения.

Откуда было знать Карчуганову, что не только это скрутило Дениску по ногам-рукам, не только это занимало его голову, вдруг ставшую чугунно несообразительной.

После ужина, когда топал Дениска к своему вагончику, нагнал его бульдозерист Стрыгин.

– Чего нос повесил, Денис?

– Да не повесил я, – сказал Дениска, слегка смутившись, – думаю.

Стрыгин помолчал, вдруг засмеялся и сказал, трогая Дениску за плечо:

– Думай не думай, два рубля – не деньги. К себе? – спросил он, видя, что Дениска остановился у входа в свой вагончик. – Слышь, Денис, а ты сало любишь? Сало свиное. Во! В три пальца, солененькое, с чесночком, домашнее, а?

– Да я есть не хочу, – начал было Дениска, но, додумав, что сейчас придется остаться одному в пустом большом вагончике, сказал, что если только попробовать, какое оно…

Стрыгин разулыбался, довольный:

– Во сало!

Стрыгин не молод. Лицо его уже скоробили, исчертили морщины, и вообще, он годился по возрасту Дениске в отцы. Дениска уважал и побаивался Стрыгина. Впрочем, в отряде уважали его все, а Архипов всегда разговаривал с ним так, будто не он, а Стрыгин был начальником на перевалочной базе. Правда, Стрыгин оставался Стрыгиным, и Дениска еще ни разу не видел, чтоб бульдозерист зазнавался или бил себя кулаком в грудь. По Денискиному разумению, Стрыгин – скромный, хороший человек, незаметный до тех нор, пока не сядет за рычаги бульдозера.

Дениска думал об этом, пока шел за Стрыгиным в его вагончик, и потом, когда Стрыгин, выложив на стол сало толщиной в Денискину ладонь, пахнущее тонко чесноком, все в поблескивающих крупинках соли, резал его на аппетитные розовато-белые пластики и раскраивал буханку хлеба на толстые ломти – едва в руке удержать.

Углядев восхищенно-удивленный Денискин взгляд, Стрыгин улыбнулся и, по-своему истолковав это удивление, сказал:

– Хлеб режем, как землю пашем! Ешь, Денис! Бери! На вот хлебушка. – И отворотил ломоть от всей души: – Поправляй здоровье! Сало – вот, бери!

И не хотел есть Дениска, сыт был по маковку, но отказаться не мог. Впрочем, сало действительно вкусное оказалось. Ели, разговаривали.

– Владимир Семенович, у меня к вам вот какой вопрос, – завел Дениска. – Можно?

– А чего ж, давай.

– Ведь вы уже не молодой?

– А что поделаешь…

– Я к тому, что… ну, как вам сказать…

– А так и говори – прямо.

– Сюда, я имею в виду на трассу, в большинстве молодые приехали, – краснея, решительно выложил свою думку Дениска, – а вы… у вас… уже возраст.

Стрыгин выслушал его серьезно, чуть пощуривая красные свои глаза, но ответил не сразу, помолчал раздумчиво.

– Привык я, Денис, – погодя сказал он. – Вот и жена говорит мне, дескать, пора на оседлость перейти. Комсомольск город неплохой, квартира – лучше и не надо, зачем тебе, старому пню, БАМ? Ее послушаешь – все так, правильно, а на деле по-другому. Начали десант собирать, все ребята загоношились – где тут устоять? Я, вишь ли, Денис, с малых лет в отряде, вот с таких на мостах… Ребята собираются, и я не устоял.

А куда денешься? Оно, конечно, в мои-то годы лучше бы дома сидеть: и поешь вовремя, и пища соответственно. У меня жена насчет борщей толк имеет, как сварит, за уши не оттянуть от миски, – он улыбнулся по-детски, растерянно. – А куда денешься? – посмотрел на Дениску, припомнил: – У меня сын разве только чуть тебя младше, так он на меня вот такими глазами смотрел, как узнал, что решил я твердо: ехать, и никаких гвоздей! Просил взять с собой. Я ему говорю: кончишь школу – держать не стану, приезжай. Через него и я понял свою правоту. А что и вправду не молодой я уже, так пословица есть на то: старый конь борозды не испортит. А куда денешься? – он рассмеялся, взглядывая на Дениску. И Дениска разулыбался. Хорошо ему было с этим человеком, легко и просто, и все понятно. И хотелось ему что-то хорошее сделать или сказать Стрыгину. Но нужные слова не находились, и Дениска знай смотрел влюбленно на бульдозериста и – слушал его.

– Я сегодня докладываю Сане, начальнику нашему, – рассказывал Стрыгин, – так и так, мол, под насыпь место отутюжил – все чин-чинарем. А он, Саня, не верит: не может того быть! – и за мной – поглядеть ему нужно, проверить мои слова. «Там, – говорит, – работы на три-четыре дня, а ты за двое суток сделал? Посмотрим-посмотрим». Пришел – глядь, а куда денешься? Я ему, конечно, и говорю: «Мы сюда, Саня, работать приехали, а не чесаться». Я так думал: если мы и вправду десять лет трассу будем волокитить – грош нам всем цена. А, Денис?

– Это верно, – согласился Дениска.

– И я говорю, – обрадовался Стрыгин. – Здесь на совесть работать надо. А куда денешься? Уж коли мы здесь, уж коли взялись… – Отщипнув от ломтя мякоти, он собрал со стола крошки и отправил в рот, широко открыв его. Туда же отправил ломтик сала, мощно задвигал челюстями: – Ешь, Денис! Чего наморщился-то? По дому скучаешь небось?

– Не особо.

– А я скучаю, – признался Стрыгин. – Сильно скучаю. Видать, и вправду старею…

– Ну что вы! – неожиданно для себя воскликнул Дениска. – Вы еще не старый. Просто… просто вы старше нас – вот и все! А по дому и я, конечно, скучаю. Первый раз так уехал далеко, честное слово!

От Стрыгина Дениска вышел потемну. Думалось ему о чем-то большом и светлом, о Стрыгине думалось, о Лыкине, о самом себе, и дневные печали и обиды не вспоминались. А то услыхал:

– Синие московские метели… – пела она, Ира.

Дениска остановился, притаив дыхание, вслушиваясь в пение. Сердце в груди нервно застучало, и так громко, что заглушило Иринин голос. Ну что стоит ей посмотреть в окно и сказать: «Что ты там стоишь, Денис? Иди сюда!»

И забыл бы все обиды Дениска и простил ее.

В вагончике, свернувшись беспомощным клубочком, Дениска думал об Ирине, весь день припомнил, даже несколько раз прокрутил в памяти туда-сюда.

Да нет, не понять ему женщин!

И тоска, неведанная им ранее, охватила его, и он маялся, не зная, что с ним.

Уже совсем поздно вдруг прибухал Лыкин.

– Не спишь?

– Да нет.

– А что так?

– Думаю.

– А-а…

– Что надо?..

Лыкин сел в темноте на табуретку у стола, слился со стеной, только слышно хриплое дыхание. Зачем пришел человек? Чего бродит?

Впрочем, Дениска обрадовался приходу Лыкина, будто ждал его.

– А вы? – наконец-то решился спросить он Лыкина. – Вам тоже не спится? Может, свет зажечь?

– Лежи, на кой он нам… – Спохватился: – А может, ты спать хочешь?

– Да нет, сидите. Я вот лежу и думаю, как мы мост будем строить.

– А чего как? Построим, да и все. Как Амурский, Саратовский – вон, – Лыкин скрипнул табуреткой, видно усаживаясь поудобнее, спросил: – К куреву как относишься в домашней обстановке?

– Курите, – разрешил Дениска.

– А то у меня жена, пропади она пропадом, только я за сигарету, она идет в крик на меня. А голос у нее точно карчугановский, бульдозером ревет, будто пласт не по силам захватил. Спасаюсь на крыльце и зимой и летом. И ить хитрая, зараза, – продолжал он, попыхивая сигаретой, – как дал я свое согласие ехать сюда, а ей, яснее ясного, здесь нечего делать, так она, веришь, выйду я на привычное место с куревом, ласково так и подъезжает: «Да чего ж ты, Феденька, все из дому убегаешь, разве ж я против». Вот зараза, так зараза! И имя сразу мне ласковое присобачила: «Феденька». Бабы, Денис, ушлый народ. Им дай палец в рот, они руку по локоть: раз – и нет ваших! Ну я ей, конечно, сразу все и выложил: с годик, дорогая, одна, без меня поживешь. Я товарищам слово дал: поеду. И потом, у меня совесть, опять же…

Лыкин замолчал. Дениске показалось, что он улыбается каким-то своим мыслям, и правда, Лыкин скоро хохотнул как-то не по-лыкински, а сказал и вовсе не своим голосом, а с затаенной радостью и довольством:

– А так она у меня, если серьезно на нее посмотреть как на человека, – баба что надо. Любому могу сказать. Уехал я из дому, а душа – спокойна: все будет по уму, в лучшем свете.

– Видел я ее, – вспомнил Дениска, – приятная женщина.

– Да, она видная из себя, этого у нее не отнять. Идет – редко какой конь не оглянется. Осерчала небось как уезжал, да бог с ней, – уладится.

А Дениска представил себе, как идет жена Лыкина, а ей вслед поворачивают головы кони, и засмеялся.

– Ты чего? – спросил Лыкин.

– Да как вы сказали: кони…

– А-а, – протянул Лыкин, но не поддержал смеха, а неожиданно тяжко вздохнул, закурил новую сигарету, изрек, что жизнь штука сложная, а самое сложное в ней дело, как он, Лыкин, думает, бабу себе на жизнь найти. Чтобы жить в понимании – остальное все приложится.

Сказав это, он поднялся, хрустнув ногами, походил по вагончику, помаячил у окна, протопал к выходу и, не попрощавшись, только обронив, что Денис – парень еще молодой, ушел.

И ясно, на что он намекал, куда уж яснее.

С утра, избегая смотреть на Ирину, Дениска принялся за воду. Таскал до ломоты в руках – Ирина вздумала отмыть столовую до блеска, и воды пошло больше обычного. Но хоть и старался Дениска не смотреть на Ирину, и как ни крепился в этом своем решении, а нет-нет да и скашивались против воли глаза на девичью фигуру, и приметил: будто подменили Ирину – нет в ней прежней бесшабашности, и вроде занята делом, а мысли о другом. Но вчерашнее не забылось – в Дениске боролись на равных и зло и жалость, и потому он крепился в своем слове держаться подальше ст насмешницы: черт знает что она выкинет в следующее мгновение.

Натаскав воды и распалив печку, Дениска поспешил на тупик под команду Лыкина, как только узнал, что Архипов подался на станцию. Ушел на станцию – скоро не вернется.

Монтажники громогласно приветствовали его появление. И сам Лыкин похвалил: вовремя, мол, молодец. И место определил: поставил в пару к Лешке Шмыкову.

– Поможешь этому черту лопоухому.

Лешка Шмыков, ясное дело, обрадовался – все не одному тягать.

– Валяй сюды, Павка!

И Дениска, странное дело, не заметил ни в, его голосе, ни в том, как он назвал его Павкой, подъелдыкивания. И руку спокойно дал в Лешкины тиски, благо у того хватило ума не применять силу – сжал осторожно, по-дружески, поприветствовал так, будто и не видел Дениску за завтраком и не сидели они за одним столом, локоть в локоть.

– Примай! – рявкнул Лыкин Федор.

Дениска метнулся к повисшему над полотном звену с рельсами, ухватил за шпалину, ощущая ее необоримость, напыжился, а она пошла легко, перышком.

– Эй! – не своим голосом заорал Лыкин. – Осторожно. Леха, куда смотришь, зараза – чума ходячая? Вы что, посадить меня захотели?

Теперь и Дениска видел, что хватил лишку – звено, или плеть, как ее называли монтажники, поперла неудержимо на него, хоть беги, – ни остановить, ни уйти, так и жмет, накрывает собой. И потемнело у Дениски в глазах, и уж не слышал он ни ругани, ни команд Лыкина – напрягся, ощетинился весь до последней клеточки против плети, и мысль только одна у него осталась в голове: устоять, устоять и не дать плети придавить себя к земле, сломать и придавить, и почему-то была уверенность, что устоит, не сломится.

И кто знает, что было бы, если бы не устоял, потому что и крановщик, завидев, как разворачивает плеть упруго на Еланцева, испугался на мгновение и уже без команды Лыкина рванул стрелу вверх, надеясь так выручить Дениса и Лешку Шмыкова. Схваченная стропами, как натянутый лук, от рывка стрелы сыграла плеть, качнулась упруго, да смирилась – стоял между ней и полотном как распорка, забыв про опасность и страх, Дениска, да с другого ее конца плюхнулся на шпалину, как противовес, в отчаянии Харитон Карчуганов, да злобно уперся Федор Лыкин.

– Майна! Майна! – хрипло от натуги взревел он, выворачивая страшно глаза. – Спокойно! Еще чуть майна! Еще чуть! Правее дай, еще… Стоп!

И плеть безобидно и по-собачьи послушно легла на полотно у ног монтажников.

– Снимай стропа! – выдохнул Лыкин и смахнул со лба градины пота.

Карчуганов уже разминал крупно вздрагивающими пальцами сигарету, сопел шумно. У Дениски позванивало в голове, в руках и ногах вдруг сделалось до звона пусто, и казались они до невесомости легкими, не своими.

Лешка Шмыков, сняв со своего угла плети строп, подошел, встал около Дениски, завозился в карманах в поисках сигарет, молчал.

Крановщик спрыгнул, подошел к ним на кривых длинных ногах. Одной рукой к Лешкиным сигаретам потянулся, другой потрогал бородавку на щеке:

– Думал, каюк, отжили… Че навалились-то на бесплатное? – зыркнул на Дениску осуждающе.

Лыкин услышал его, налетел коршуном:

– А то, что тебе, милок, думать надо. Первый раз за рычаги сел? – резанул свирепым взглядом по крановщику. – Крокодил… запечный. Тебе была команда на виру? Была? Молчишь, значит. Сказать-то нечего, однако.

Крановщик молчал, нервно затягиваясь дымом сигаретным, и уводил глаза в сторону, крутил ими, чтобы только не пойматься на цепкий взгляд Лыкина. А Лыкин нес его по кочкам отборными матюгами. Подошел Карчуганов, долго ловил взгляд крановщика – не поймал, сказал, свирепо раздувая ноздри:

– Счас сверну башку, а потом доказывай, что не так было… Смотреть на тебя противно, – отвернулся, брезгливо сморщившись, под ноги плюнул.

Лыкин подошел к Дениске, переломился чуть ли не пополам, заглядывая ему в лицо, глазами потеплел, спросил:

– Напугался?

– Не успел. Сейчас вот подумал – страшно, – и Дениска против воли дернул плечами. – А тогда не думал.

– Бывает, – согласился Лыкин и вдруг высказал свое, пережитое. – А струсил бы – крышка. Не тебе, так Лехе. Вот остолоп – на мою голову, – но это уже относилось к крановщику, одиноко бредущему к крану, подальше от греха.

Связав накладками звенья, без перекура стали укладывать следующие. Крановщик смотрел во все глаза на Лыкина, знал – малейшая промашка, и монтажники сомнут его – глазом не моргнешь, отбуцуют по всем правилам, а потом иди ищи защиту. А руки у парней железные…

Работа увлекла Дениску, страх забылся.

После того злополучного звена – то ли монтажники приловчились, внимательнее стали, осторожнее – следующие ложились как по заказу легко и точно – стык к стыку, хоть проверяй линейкой. Дениска устал, но даже себе не хотел в этом признаться, оттого, что шла работа ладом, радостно было ему, и огрублый от криков голос Лыкина казался ему ласковым пением. И сделались неслышными все другие звуки над полотном, и только голос Лыкина властвовал здесь.

– Взяли, ребятки, взяли! На себя, Леха! Ложим! Ноги! – И чудились Дениске в этом голосе сталь.

– Накладки! – командовал Лыкин. – Ставь болты! Схватывай!

Уже скоро качнуло Дениску, и живот подтянуло, но никто из монтажников не заикался хотя бы о перекуре, курили не прекращая работу, как заведенные, словно усталость была им неведома, словно завораживал их голос Лыкина.

Одно время Дениске показалось, что не выдержит он, сядет на насыпь и уже ничто не сможет заставить его подняться на ноги или шевельнуть рукой. Но тут Лешка Шмыков вытер шею, загнанно дыша, выговорил с расстановкой, частями:

– Во, даем!

И странно, эти незамысловатые слова словно новые силы вдохнули в измочаленное тело Дениски, словно отомкнули хранимый до поры запас сил, о которых и не подозревал Дениска; и снова он мог крепко стоять на ногах, жестко хватать руками. И чем ни дальше, больше охватывали его радость и мужская гордость за себя – выстоял! И было у него пока не очень ясное для него ощущение, что в чем-то главном он приблизился к своим товарищам-монтажникам – Лыкину, Карчуганову, Лешке Шмыкову, почувствовал, что может работать с ними, что все, что ему казалось за семью печатями, где-то рядом. И совсем неожиданно прозвучало для него, как гром средь ясного дня, лыкинское:

– Шабаш, мужики, обед!

И вздрогнул Дениска.

Лешка Шмыков положил руку на его плечо, улыбается:

– Ну, как поработалось?

А у Дениски и следа от былой радости не осталось: не ответив Лешке, ни слова никому не сказав, помчал во весь дух к столовой.

Влетел – напоролся на Иринины глаза. Смотрит она на него и вроде как не видит, и лицо чужое, каменное.

Дениска сразу же понял, почувствовал, как больно ворохнулось в груди сердце и начало падать. К тому же из-за перегородки вышел Черноиванов в белом фартуке, с ножом и недочищенной картофелиной в руках.

А у входа уже тут как тут голгочут монтажники. Ирина, сторонясь Дениски, прошла к двери, объявила зло и сухо, что обед не готов.

– Как? – рыкнул Лыкин.

– А вот так, – и она захлопнула перед ними дверь.

Но тут вышел Черноиванов.

– Мужики, обед по известной вам причине задержался. – Он посмотрел на часы, прикинул что-то в уме: – Поработайте еще с часик… Добре?

– Чего ж доброго-то? – просипел кто-то, но голос Карчуганова покрыл его:

– Только Дениса не дергай, с нами он был, вкалывал. Понятно?

– Айда! – сказал Лыкин.

И тихо стало – ушли монтажники.

После обеда напуганный происшедшим и угрюмым молчанием Черноиванова, который так и не проронил ни единого слова, проводив монтажников, Дениска усердно исполнял все приказания поварихи, крутился как белка в колесе. Да, не так он представлял себе свое участие в строительстве магистрали века – скажи кому, засмеют. Лучше уж было попасть под ту плеть… И ребят подвел с обедом.

К вечеру опять взялся за свое ситник, а тут и Дениска все свои дела переделал. Ирина буркнула что-то отдаленно похожее на «передохни» – сама скребла кастрюлю. Дениска встал у окна, что выглядывало на тупик: работают ребята. Но скоро дождь закрапал стекло, и Дениска смотрел просто так, уже ничего не различая. Скукота его одолела – ну хоть плачь.

Дениску выручил Карчуганов. Он ввалился в столовую грязный, мокрый – черт чертом и потребовал горячего чая.

– И густого, чтоб ложка стояла!

– А где я тебе возьму его? – встала против него Ирина и крепко уперла руки в бока, отчего грудь ее поднялась еще выше. – С обеда еще не успел промяться, а уж снова ему подавай. Не больно ли жирно? Проваливай отсюда! Ишь, отъел будку, и все ему мало.

Карчуганов захлопал ресницами от такого отпора:

– Ты чего эт разоралась, мать? Какая тебя собака укусила? Ну нет, так и скажи, а чего орать, нервную систему людям ломать? На нет и суда нет. Я что, сильничаю тебя?

– Вот и хиляй!

Карчуганов потоптался и двинулся к двери, но Ирине, наверное, жаль стало его, окликнула:

– Стой, вернись, Харитон!

– Еще обзываться будешь? – спросил он, оборачиваясь.

– Ох, какие вы все обидчивые стали, слова вам не скажи поперек! Иди, чаю же просил.

Он топтался у порога, не зная, верить ей или нет.

– Ну чего ты топчешься как медведь? – Она схватила кружку со стола, метнулась к плите, загремела чайником. – Бог ты мой, ну и мужики пошли – прямо-таки кисейные барышни, а не мужики.

– Я не один, – поверив наконец, что его не разыгрывают, сознался Карчуганов. – Я – делегация.

– Ах ты – делегация, – ставя кружку на плиту, пропела она с издевкой. – И сколько же вас там?

– Все.

– Кто – все? Толком можешь сказать?

– Ну… Федор Лыкин, Леха, я вот и этот самый… Некий.

Ирина вздохнула притворно тяжело, махнула рукой: дескать, что с вами поделаешь, зови!

– Может, вам и бутербродов с колбасой приготовить, ребята? – опросила она, когда они, сняв грязные сапоги у порога, чинно разместились на полу у стола.

– Если вы располагаете, – галантно согласился Лешка Шмыков, и все кивнули головами враз, как по команде.

Карчуганов развел недоуменно руками… Ничего не понимал и Дениска, перед которым тоже была поставлена кружка чая.

А она ловко нарезала кружочками колбасу, прикладывала к хлебу и одаривала проголодавшихся парней с улыбкой, прибаутками, носилась по столовой легко и красиво, словно не замечая восхищенных, гипнотизирующих взглядов парней, и, когда Лешка Шмыков тронул было ее за талию, так же красиво и совсем беззлобно хлопнула его по рукам.

– Попало? Не свое – не лапай!

Парни загоготали, а Лешка пообещал:

– Посмотрим! – И осклабился, оскалил зубы, картинно положив руки на широкий поясной ремень и выпятив колесом грудь.

– Смотри, да не просмотри, – грохотнул Карчуганов и многозначительно посмотрел на Лешку, продолжая жевать бутерброд. – Уведут из-под носа – только и оближешься. Здесь парни собрались не промах.

Федор Лыкин хохотнул в костистую жменю, а Некий Патрин затрясся в беззвучном смехе: что-то увидел в этом смешное.

– Смешинка в рот попала, – скривился Лешка Шмыков. – Чего смешного-то? О-о, расквакался. Ты чего, в детстве с печки упал?

А Патрин не мог остановиться, рассмеялся до слез, аж за живот схватился.

– Вот гад! – ругнулся Лешка и состряпал равнодушную мину, отчего и Лыкин снова прыснул в жменю, а у Карчуганова разъехались вкривь и вкось насмешливые губы, и он приготовился что-то ляпнуть в адрес Шмыкова, да тут вмешалась Ирина – ясно: выручала Лешку, налетела на Патрина:

– Это он с Дениски смеется, обвел вокруг пальца! – И погрозила: – Я все знаю. Всем расскажу!

Все посмотрели на нее – смеху как не бывало.

– Чего еще? – спросил Карчуганов.

– Загонял вчера – вот что! Архипов говорит, Дениска с ног валится, а он орет: «Давай!» Хорошо – Саня подоспел.

Теперь все смотрели на Патрина, и только он оглоушенно – на нее. Спросил тихо, растерянно:

– Ты эт чего, ведьма? – и побледнел.

Карчуганов влился в него свирепеющим взглядом.

– Ну-ка, скажи, Денис, – взыграл Лешка Шмыков. – Скажи, Корчагин, не бойся.

А Дениска ничего не мог понять и хлопал глазами.

– Не бойся, – потребовал Карчуганов, и Лыкин подошел к нему:

– Врет она?

– Архипова спросите, – опередила Дениску оскорбленная Ирина. – Он вам и скажет.

– Это я, – наконец вырвалось у Дениски. – Я сам. Я хотел… ну, в общем, хотел испытать себя. Вот и все. А это… – он показал взглядом на Ирину, – недоразумение. Вот – честное слово. А Петро ни при чем.

И наступила тишина, нехорошая, тягучая, от которой Дениске стало не по себе. В этой тишине все сели по своим прежним местам вдоль стены, а Патрин глубоко засунул руки в карманы брюк, обмяк плечами, нахмурился и стал глядеть в окно. Сказал погодя:

– Архип с Черным идут.

– Поднимайся, парни, – забеспокоился Федор Лыкин. – Пошабашили – будя.

– Сиди, – сказал Карчуганов. – Чего забоялся?

– Неудобно – расселись, как на именинах.

Вошли Архипов, за ним Черноиванов.

– О! Чай! – радостно всхлопнул руками Архипов. – Налей-ка, Ирина Батьковна. Погоняем и мы. Да еще с бутербродами?! Ну, брат, живем!

– Покрепче, – попросил Черноиванов.

Стало шумно. Дениска сел так, чтобы быть незаметным, слушал.

– Иваныч бегал на станцию, – сказал Архипов, – завтра-послезавтра нам должны вагоны со щитовыми домиками прийти. Два домика себе оставим, остальные – на Амгунь. Как управимся с тупиком – сразу за монтаж.

– С тупиком еще дня на два делов, – сказал Федор Лыкин. – А вагоны, значит, завтра?

– А может, и сегодня ночью – кто знает. – Вздохнул. – Если тому черту заодно вагоны придут – опять шум будет.

– Этому, что утром разорялся? Послал бы его.

– Да прав он, – сказал Черноиванов, рубанув свободной рукой воздух, – мы его сдерживаем. Нам так доведется, и мы не промолчим. Свой тупик надо быстрее добивать.

– У нас на платформе четыре звена осталось – с утра нечего класть будет, – предупредил Лыкин. – Сегодня бы платформу загнать в наш тупик, чтобы завтра время не терять. А порожнюю вывести.

– Чем? – хмуро вскинул брови Архипов. – Начальник станции сказал, что сегодня нам ждать нечего – завтра утром и то не надо надеяться.

– Да они что? – взорвался Лыкин.

Архипов постучал пальцами по столу. Все смотрели на него и ждали, что он скажет.

– У них здесь своя система, – сказал он, – непонятная.

– Я смотрю, здесь каждый только на себя тянет, а такие, как начальник станции, от которого мы-все зависим, пользуются своим положением. – Черноиванов, отпихнув от себя пустую кружку, нервно, скрипя кожей куртки, заходил вдоль стола. – Слушай, Саня, плюнь на собственную гордость, возьми бутылку коньяка и распей с ним – вмиг шелковый станет.

– Точно, – сказал Лыкин, – зато работа у нас стоять не будет.

Но тут вскочил на ноги сидевший, на корточках Карчуганов, слепил фигу:

– Вот ему! Коньяк и мы неплохо употребляем. А его, раз напои коньяком – век не отвяжется, – опустился на прежнее место, руки свесил меж колен, проговорил зло, ни на кого не глядя: – Не даст тепловоза, я сам по одному звену перетаскаю.

Архипов улыбнулся печально, а Черноиванов сказал:

– Это не дело, Харитон, нам все одно нормальные отношения надо налаживать.

– А коньяк – нормальные? – снова вскочил Карчуганов. – Скажи, если ты такой умный. Нормальные?

Черноиванову крыть было нечем – уставился в запотевшее, закрапанное окно. И все молчали. Архипов выбивал пальцами неслышную дробь по крышке стола.

– Потопали, – наконец поднялся Лыкин и для чего-то ударил костистым кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой.

Архипов с Черноивановым промолчали, и монтажники начали подниматься.

В столовой сразу опустело.

Дениска ждал, что Черноиванов вот-вот выложит Архипову про задержку обеда, и краснел и бледнел, ожидаючи – Архипов запросто рубанет наотмашь. Но им, кажется, было не до него: неутешительные новости принес Архипов со станции и, как видно, не все открыл монтажникам.

– Не пойму я такого отношения к делу, Иваныч, – пожаловался он Черноиванову, – разрежь меня на куски, убей – не пойму. Дорогу ту они должны по плану месяц назад отсыпать. Месяц, понимаешь? А они всего тринадцать несчастных верст отсыпали. Тринадцать вместо семидесяти пяти и ни одного мостового перехода! Как наши добрались до Амгуни – не знаю.

– Может, сидят где-нибудь на полдороге и ни взад ни вперед, – предположил Черноиванов.

– В чем и дело, а то давно бы уже пригнал машину Клюев-то. Я у начальника мехколонны спрашиваю: «Почему дорогу не отсыпали?» А он знаешь что мне ответил: «Успеется, – говорит. – Москва не разом строилась». Вот умник! Мол, тише едешь – дальше будешь.

– Для него БАМ – тарарам, – подбил Черноиванов.

– Слушай, Иваныч, но совесть-то нужно иметь, как ты думаешь? Да таких людей к БАМу и близко нельзя подпускать, понимаешь?! – расстроенно воскликнул Архипов. – А он только в грудь себя не стучит. И меня же еще стыдит. Говорит: «Вы без году неделя как приехали, а мы, мол, уже полгода пашем».

– А толку? – Черноиванов тяжело положил на стол короткопалые руки. – Пусть придет посмотрит, что наши мужики за четыре дня напахали. За загривок бы его, да носом.

– Ну его к дьяволу – он и так, кажется, станционное начальство на нас натравил. Я туда пришел и спрашиваю: «Когда придет наш груз? Уже шесть дней в пути». А начальник станции мне: «Когда придет, тогда и придет. Не мешайте работать». А сам, собака, сидит и семечки лузгает. Работает, называется, – вздохнул, перевел на другое: – Давай-ка, Иваныч, план участка глянем. Щиты скоро придут – не век же они по путям болтаться будут, а деляну сейчас нужно приготовить. Ты завтра поставь-ка двоих поздоровей ребят на рубку просек, чтобы без задержки у нас шло.

Черноиванов полез в свою сумку, зашуршала бумага. Дениска видел эту сумку, которую обычно Черноиванов носил через плечо на тонком коричневой кожи ремешке – офицерская, гордость мастера. В кожаной куртке, с офицерской сумкой через плечо, он напоминал Дениске комиссаров из фильмов о гражданской войне и, может, потому внушал уважение большее, нежели сам Клюев, начальник десанта, или прораб Архипов.

Черноиванов расстелил на столе кальку, прежде смахнув для пущей важности со стола, и они заговорили вполголоса, спокойно, как говорят промеж собой понимающие друг друга люди.

Дениска потихоньку, чтобы не отвлекать их, прошел за перегородку в расположение Ирины, готовый выполнить любой ее приказ.

Вечером после ужина Дениска хотел написать ответное письмо матери, но только примостился за столиком, в вагончик без стука вошел Черноиванов, а за ним кто-то высоченной каланчой пожарной вшагнул. Присмотрелся Дениска – ба, да это же старый знакомый – кразист!

Черноиванов смеется:

– Принимай, Корчагин, гостей!

– Ну, здравствуй, – протянул Дениске руку кразист. – Пустишь на постой? Я тебе не помешаю – ночь прокоротаю – и айда! Видишь, Денис, не ждал не гадал так скоро попасть сюда – ан, видно, судьба!

– Ну, располагайтесь, – сказал Черноиванов. – Вижу, общий язык нашли.

– Нашли, – Дениска и сам не знал, почему его так обрадовал нечаянный визит кразиста. Да и некогда было в этом разбираться – нужно гостю постель приготовить. Заметался Дениска, услужая гостю. А когда водитель, раздетый по пояс, сел на жалобно скрипнувшую всеми пружинами раскладушку, полюбопытствовал:

– Какими судьбами к нам?

– По беде. У нас с экскаватора кто-то бензонасос тяпнул, а без него – хоть караул кричи. И все машины без работы стоят. Мы, конечно, тот бензонасос найдем, но когда – вот вопрос. Вот и прикатил я к вам – друзья все ж таки. Начальство твое обещало помочь мне. Говорят, есть у них нужный мне один.