Текст книги "Амгунь - река светлая"
Автор книги: Владимир Коренев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Что случилось? – опросил он у водителя подъехавшей к нему машины. – Почему отстали?
– Кошкареву вон бензопровод прокачивали.
Кошкарев! Путинцев нахмурился, махнул водителю рукой: давай проезжай, не задерживай – и остался ждать Кошкарева.
Нет, нужно было сразу, когда подбирали водительский состав десанта, отказаться от Кошкарева. И была же возможность! Путинцев сплюнул себе под ноги на снег, проклиная свою уступчивость. Добренький выискался! А теперь смотри, как этот мальчишка связывает по рукам-ногам десант.
– Командир! – Кошкаревский «Магирус», скрипнув тормозами и смерзшимся снегом, остановился, поравнявшись с Путинцевым. – Залазьте!
Путинцев залез в кабину.
– В чем дело, Кошкарев? Долго еще колонну держать будешь?
Раскрасневшееся лицо Кошкарева вытянулось, на губах застыла и начала таять приветливая улыбка.
– Я…
– Догоняй колонну. Чего стоишь? – обрезал его Путинцев. – Почему именно у тебя, у твоей машины засорился бензопровод? Не у кого-нибудь, заметь.
– Что-то попало в бак с горючим, – не поворачивая виноватого лица, проговорил Кошкарев и шмыгнул носом.
Разумеется, такое могло случиться у каждого, но случилось у Кошкарева, и Путинцев с трудом подавлял растущее раздражение.
Кошкарев осторожно приткнулся в хвост колонны и искоса глянул на Путинцева. И эта осторожность, с какой он подошел к колонне, и несмелый взгляд, и покорность, какую выражала сейчас вся его поникшая фигура, смягчили Путинцева, и он, открывая дверцу, сказал строго, но не зло:
– Ну ты больше не отставай.
Втиснувшись в кабину к Бурматову, он буркнул:
– Пошел!
«Уже поздно что-либо менять, – думал он. – Нужно было все это делать там, на месте, в отряде. Здесь, сейчас заменить Кошкарева некем, но и орать на него, дергать не надо, он начнет нервничать, и тогда все – пиши пропало».
Думая о Кошкареве, Путинцев чувствовал спокойную и сосредоточенную работу Бурматова. Переключаясь с третьей на вторую и со второй на первую, подгазовывая, Бурматов вел машину по крутой, зигзагами петляющей все выше и выше дороге, поднимая колесами крупитчатый, промороженный снег, не давая машине завязнуть, забуксовать, увлекая за собой всю колонну. Мотор машины надсадно, казалось на последнем издыхании, выл – подъем затянулся, – вот-вот заглохнет, и машина сорвется, покатится вспять, тогда жди аварии. Но мотор дотянул. Бурматов, проявив непостижимую уму интуицию, переключился, сбросив газ, и машина покатила вниз, срезая бампером снег. Дорога запетляла, но скоро выпрямилась, снова взяла на подъем. Занудил мотор, Бурматов достал из кармана сигареты, придерживая баранку запястьями рук, прикурил.
Задремывалось. Путинцев крепился. Прошлую ночь он спал урывками, опасаясь, как бы кто из водителей во сне не загорелся от костра или не замерз, пил крепкий чай, а перед утром, когда можно было спокойно вздремнуть часа два, спать ему уже не хотелось, а сейчас он ловил себя на том, что время от времени клюет носом.
Он заставил себя смотреть на дорогу или поворачивался и в заднее оконце выглядывал колонну, пока не появлялась из-за поворота замыкающая машина. Машины напористо шли в вихре поднятого ими снега, соблюдая дистанцию, отчего казалось, что они идут в одной связке в первозданной тишине гор. И это упрямое продвижение вперед в белом безмолвии невольно рождало сознание, что они – колонна машин, десант, возглавляемый им – прорабом Александром Путинцевым, – делают нужное и важное дело. И на самом деле все так и было. И начальник отряда, провожая десант, – сказал, как важно то, что они должны сделать.
– Вы поможете не потерять время здесь, на Амгуни, когда все работы будут сделаны. А они подходят к концу. Через месяц мы закончим монтаж пролетных строений и будем готовы начать строительство нового моста.
И добавил почти просительно:
– Не подведите, хлопцы…
Путинцев открыл глаза. Дорогу с обеих сторон обступили высокие частые ели с толстым слоем снега на лапах. Мотор натужно завыл, лицо Бурматова сделалось озабоченным, серьезным, руки ловко закрутили баранку. Но нужный момент, видно, был упущен, машина остановилась, не осилив подъем и глубокий снег. Бурматов глянул в боковое зеркальце, включил заднюю скорость, намереваясь прорубить сугроб с разгона.
– Может, в лопаты ударим? – спросил его Путинцев.
– Успеется. – Бурматов бросил взревевшую машину вперед, закусив нижнюю губу, яростно закрутил баранку. – Уж если здесь не пройдем, то куда дальше соваться! Давай, давай, – стал подгонять он нервно вздрагивающую машину, – давай, милая!
Пробив коридор в снегу, вырвались на мелкое место. Бурматов повернул свое радостно-возбужденное лицо к Путинцеву: дескать, ну как я?
– Лихо! – сказал Путинцев.
Стало светло. Заснеженные сонные ели стояли справа от дороги, а слева откос круто, почти сразу срывался вниз и верхушки деревьев едва дотягивались до верхней кромки дороги.
«Черт, – невольно передернуло Путинцева, – так и в ящик сыграть можно запросто». Глаза его ощупывали узкое, выбранное в скале полочкой полотно дороги, которую вылизали острые языки поземки.
Откуда-то прорвавшийся сюда ветер сметал с дороги снег на верхушки деревьев, раскачивал их голые корявые ветви, кружил радужные снежинки в воздухе.
– Да, – облизнув кончиком языка губы, проговорил Бурматов, – загрохочешь туда – костей не соберешь.
Он остановил машину и посмотрел на Путинцева. Взгляд его говорил, спрашивал Путинцева: «Ну что скажешь, начальник?» Путинцев посмотрел в заднее оконце: колонна, окутанная отработанным газом и паром, посвечивая фарами – ими пользовались как сигнализацией, – тоже остановилась, и в замыкающей машине, опустив стекло, выпростал наружу длинноволосую голову Кошкарев. Он что-то кричал Путинцеву, его не было слышно, но по мимике лица Кошкарева понял, что водителя замыкающей злят остановки, бесит медленное продвижение вперед и излишняя осторожность головной машины.
– Ну что? – опросил он Бурматова, остановив взгляд на его тяжелых руках. – Двигаем, потихоньку?
Бурматов вздохнул и, упершись цепкими своими глазами в дорогу, включил скорость и осторожно выжал сцепление. И уже когда машина, подрагивая всем своим большим и сильным телом, ползла, прижимаясь к елям, задевая их своими железными боками, сказал как-то хрипло:
– Дверцу открой… и держи.
И Путинцев понял его и посмотрел вниз, на верхушки елей и ниже, сколько мог, на их крепкие стволы и ветви в зеленой паутине мхов, потом на колеса машины, катком налегшие на кромку, готовые – кажется, еще миг! – сорваться с нее, как-то отрешенно, как ни о себе, подумав, что вряд ли можно успеть воспользоваться открытой дверцей, да и, наверное, вряд ли он будет это делать.
На сосредоточенном, заострившемся лице Бурматова выступил пот, которого он не замечал, как не замечал и не видел ничего, кроме дороги.
Путинцев подумал, что сейчас от них, от головной машины, а точнее, от умения и твердости Бурматова, зависит судьба десанта – быть или нет им за перевалом, на месте, где раздобревшая от притоков Бродяжка надвое – разрывает будущее полотно железной дороги. К осени насыпь подойдет к реке, и, если мост не будет готов, строители-дорожники не смогут перебраться на другой берег, и работы будут остановлены.
Путинцев остро почувствовал необходимость моста, сжатость и скоротечность времени, недопустимость провала десанта, за действия которого он, Путинцев, отвечал.
– Давай, Бурматов, тяни, Костя, голубчик, – по-стариковски, откуда пришло к нему это стариковское «голубчик», сказал Путинцев, чуть ли не с мольбой глядя на водителя. – Давай тяни, голубчик, – повторил он, – пройти можно.
– Даю, – сквозь сжатые зубы процедил Бурматов и позволил себе смахнуть ребром ладони пот, чистыми каплями свисавший с бровей. И уже был виден край обрыва – каких-то пятнадцать – двадцать метров, а там верная широкая полоса зимника и уклон вниз не так крут и деревья снова надежно подступают и слева и справа.
Бурматов выдохнул сдерживаемый до сих пор в груди воздух, уронил на колени подрагивающие руки и устало-радостно посматривал на Путинцева.
– Фронтовая дорога-то, – вразбивку произнес он. Губы его дрожали и плохо повиновались. Он полез в карман ватных штанов, вытянул оттуда красную неподрубленную тряпицу, промакнул ею лицо и протер глаза – Фронтовая… Не Военно-Грузинская…
– Бывал на ней?
– Приходилось.
– Военно-Грузинская – не бамовская, ясно.
Путинцев вылез из кабины на мороз и по свежей колее пошел навстречу стоявшим у начала обрыва машинам. Пройдя полпути, зная, что за ним наблюдают, ожидая его сигнала, крутнул рукой:
– Давай потиху!
Двинулась и, крадучись, поползла бурматовской колеей первая машина. Сбоку от нее, но так, чтобы водителю было его видно, пятился спиной к Путинцеву Кошкарев, что-то подсказывал водителю. Без шапки, разгоряченный, он походил сейчас на озорующего мальчишку, играющего в снежки.
– Кошкарев! – крикнул Путинцев. – Не засти свет. Чего распрыгался?
И, видя, что Кошкарев, провалившись по колено в снег, отступил в сторону, знаком руки привлек внимание водителя идущей машины к себе.
– Смелее, Иван! Внатяжку давай. Внатяжку! – И видя, как неверно заелозили колеса, разбивая колею, крикнул сердито: – Лови машину! Машину лови, рыжий черт! Жить, что ли, надоело?
И тут же понял, что криком и своей нервозностью можно только все испортить, взял себя в руки и уже спокойно сказала. – Вот, так и держи, рыжий черт, – и улыбнулся, показывая, что не злится, что все идет хорошо и вести машину по кромке обрыва обычное и совсем не опасное дело. – Кати вплотную к Бурматову. – И призывно махнул рукой следующей машине.
Последним, как и полагается, шел Кошкарев. Он крутил баранку с такой яростью и быстротой, что не видно было локтей. Ему, как заметил Путинцев, идти было сложнее, чем другим, прошедшим этот отрезок дороги до него: колею разбили вконец, она стала скользкой, и скаты пробуксовывали, опасно съезжая за кромку обрыва, почти полностью повисая в воздухе, и тогда казалось, что машина чудом продолжает ползти в гору, держась на узкой полоске скалы.
Водители повылазили из теплых кабин и, вытянув головы, с тревогой, затаив дыхание, наблюдали борьбу Кошкарева с колеей, бессильные чем-либо ему помочь.
Путинцев, охрипший, уже не кричал и не махал руками, а только пятился, держась за бампер кошкаревского «Магируса». Пот заливал ему глаза, рубаха липла к спине.
– Держись, Кошкарев, голубчик, – прохрипел он, когда «Магирус», буксуя, на какое-то мгновенье остановился в очередной раз.
Кошкарев не ответил ему. Машина легонько толкнула Путинцева в бок, поползла вверх, минуя самый опасный участок.
– Уф! – Путинцев стянул с мокрой головы шапку и вытер ею лицо. Ему хотелось опуститься тут же, где стоит, в снег и привалиться спиной к широкому скату в капельках влаги от растаявшего снега. Но он устоял, а кто-то уже протягивал ему сигареты в новенькой, только что початой пачке. И скоро уже весь состав десанта, привалившись к кошкаревскому «Магирусу» или облокотись на него, курил болгарские сигареты, смакуя хороший табак, поглядывая на верхушки деревьев под обрывом, который только что пугал их своей крутизной и глубиной, крепко вдыхая морозный, настоянный на хвое воздух.
– Мужики, – хрипло сказал Путинцев, – мы прошли почти половину перевала…
– Уже? – спросил рыжий, лихо сбив на затылок шапку. – А нас-то пугали! – И он захохотал весело.
– Я еще не все сказал, – повернулся к нему Путинцев и медленным взглядом прошелся по лицам водителей, – скоро наледь, большая. Метров сто или больше… – И вдруг улыбнулся, передразнивая старика связиста: – Метров, однако, сто али того больше будет наледи-то…
– Не пугай, начальник! По коням, что ли?
– По коням!
Развалисто шагая, водители пошли к машинам.
– Кошкарев, – выждав, подошел к водителю «Магируса» Путинцев, – может, вторым, за нами пойдешь?
– С чего это?
– Да так… Легче тебе будет…
– Ну вот еще! Мне и в хвосте нетрудно!
– Ну смотри…
Бурматов, ожидая его, открыл дверцу навстречу.
– Ну что, в атаку?
И еще два часа они бились, то наступая на снежные заторы, то отступая, чтобы снова броситься вперед к наледи.
Нет, старик связист не врал и не пугал десантников, когда предупреждал о наледи на их пути. Упрямая, не желающая покоряться морозу, вода просачивалась через трещины в скале, растекалась, паря, по зимнику, не сразу срываясь вниз по заледеневшим иззубренным камням.
Путинцев, пройдя по наледи из конца в конец, определил, что воду несколько раз мороз перехватывал, превращая в лед, но она снова и снова вырывалась наружу. От этого наледь стала голубой и непрочной, с большим уклоном к обрыву, так что пустить машины по ней значило пустить их под обрыв. По прежнему опыту он знал, что задерживать машину в наледи – значит потерять надежду, что скоро из нее выберешься. Наледь нужно пройти ходом и не дать морозу прихватить колеса.
Короткий зимний день быстро шел к своему завершению. Путинцев не знал, сколько еще времени у них отнимет наледь, что их ждет впереди, и заметно нервничал: беглый осмотр наледи поверг его в уныние. Он не мог найти выхода, не мог сообразить, как они смогут пройти наледь.
– Командир, – услышал он голос Бурматова. – Придется браться за топоры. Не поворачивать же…
А у самого в руках уже топор, он им (помахивает в такт словам.
– Прорубим во льду колею, поближе к скале, – и пошел. Точно, командир. Нам бы только зацепиться.
Водители стояли полукругом, смотрели на начальника десанта и ждали, что он скажет.
Путинцев крепко провел по подбородку, уже зашершавевшему, исподлобья, хмуро глянул каждому десантнику в лицо и, опустив взгляд на свои унты, сказал:
– Хорошее предложение, но рискованное, а рисковать кого-либо я заставить не могу. Не имею на то прав. – Он помолчал, трогая пальцем подбородок, словно пробуя его крепость. – Завтра с базы по нашему следу должна выйти колонна. Вот, что я хотел сказать. Кто… короче, дело добровольное.
Он поднял глаза на Кошкарева.
– Топоры в твоей машине?
– Я сейчас.
Кошкарев бросился в хвост колонны, глубоко проваливаясь в снег. А к Путинцеву подошел с топором на плече Бурматов.
Без полушубка, в плотно облегающем торс свитере он показался Путинцеву выше, чем прежде, отменно сложенным и надежно крепким.
– Где начнем?
– Здесь и начнем, Костя. – Путинцев сделал шаг в сторону и тотчас же в след его унтов с ломким ледяным хрустом впился топор Бурматова.
Нужно было прорубить колею и потом, когда она будет готова, осторожно по одной, поддерживая со стороны срыва, прогнать все машины. Путинцев посмотрел на часы. Стрелки показывали четыре часа. Сколько времени заберет наледь?
Показался с топорами и лопатами Кошкарев. Идет попрыгивая, улыбка во весь рот:
– Налетай – подешевело!
Путинцев взял широкую, совковую лопату.
– Становимся попарно в цепочку. – Он оглядел свой десант. Девять человек, совершенно; разных по характеру парней, ни угрюмости, ни раздражения, так подходивших к данному моменту, в их лицах не было. Посверкивают глазами, щурятся, улыбаются непонятно чему. Разбрелись, переговариваясь и погогатывая, встали в цепочку – голоса покрыл перезвон льда и металла.
«Пошла работа!» – удовлетворенно подумал Путинцев и тычком, мощно тыркнул лопатой под крошево из-под топора Бурматова.
– Осторожно унтами-то, – предупредил Бурматов, – там вода. Беломорканал делаем. Сделаем – поплывем.
– Пройдут машины такой колеей? – спросил Путинцев.
– А куда они денутся? Мы ж поведем!.. кх! – он, размахнувшись, обрушил топор на лед, брызнувший голубыми искрами. Становилось жарко. Путинцев, следуя примеру Бурматова, скинул с плеч полушубок, остался в свитере, сразу заиндевевшем. Но и так скоро стало жарко, и каждый раз, когда он нагинался, нижняя рубаха прилипала к спине, холодя кожу. А в унты, как он ни старался, уже просачивалась вода, и пальцы ног начали замерзать. Чтобы не отморозить их, он не переставая шевелил пальцами. Но это мало помогало, и скоро он перестал чувствовать большой палец на правой ноге, а потом и мизинец.
«Ладно, – подумал он, – совсем не отмерзнут».
Он вспомнил, Что в рюкзаке у него есть запасная пара шерстяных носков, и подумал, что потом, когда будет покончено с наледью, можно будет переобуться в сухое. Он даже почувствовал это сухое тепло шерстяных носков, спасающее, благодатное.
– Командир, – окликнул его Бурматов, – ты скажи этому баламуту Кошкареву, пусть идет и переобуется. Свалился в воду и зачерпнул небось полные унты. Заболеет, кто с ним возиться будет?
Путинцев отыскал глазами фигуру Кошкарева, увидел его унты с кусками примерзшего к ним льда, темные, от пропитавшей их влаги, штанины.
– Кошкарев! – Он выпрямил гудящую спину и оперся о лопату. – Идите-ка сюда. – Есть во что переобуться? – спросил он, когда водитель подошел к нему. – В кузове у Бурматова мой рюкзак, к нему приторочены валенки, а в них носки. Переобуйся.
– Да я вовсе не…
– Это приказ, – строго сказал Путинцев. – Идите и переобуйтесь, Кошкарев. Тот, упрямо потупив голову, продолжал стоять.
– Ну, кому сказано!
И Кошкарев пошел, вначале неохотно, а потом побежал и было слышно, как ухают его заледеневшие унты, как зазвенели металл и лед, когда он стал взбираться на высокий кузов «Магируса».
– Ну как? – остановил его Путинцев на обратном пути.
– Нормально! – Кошкарев притопнул валенками, улыбаясь. Путинцев, позволив себе короткий отдых, видел, как он взялся за топор и стал яростно врубаться в лед. Он увидел и других растянувшихся цепочкой по наледи, заметил, что голубой шрам колеи удлинился и уже виден близкий конец ее.
И Бурматов, проследивший за взглядом Путинцева, весело сказал:
– Осталось пустяки, командир!
– Нам бы только не завалиться, Бурматов, – засомневался Путинцев. Ему эта неверная дорога по наледи, застывшим водопадом вставшая на их пути, не внушала доверия. Не внушала доверия колея, которую они пробивают через наледь, сколько можно прижимая ее к подножию скалы, обросшей пушистым белым инеем – куржем, надеясь зацепиться за ее край, чтобы не соскользнуть вниз по крутому боку. Он не был водителем, ему не приходилось водить по таким сложным трассам машины, но он был инженером и понимал, что крен, какой получат машины на этой наледи, очень опасен.
– Пройдем, – сказал Бурматов, выдерживая тяжелый взгляд Путинцева. – И делать нечего – пройдем, – повторил он и принялся рубить лед. Но он, видимо, устал, и размах уже был не тот, и не той стала точность удара. Раза два топор у него соскользнул и со звоном ухнул в воду, обдав и его, и Путинцева холодными колючими брызгами.
– Вы бы отдохнули, Бурматов.
– Успеем отдохнуть, вот по глотку чая было бы неплохо, а, командир?
Только сейчас Путинцев вспомнил, что до сих пор они не смогли выкроить время на обед. Нужно было остановить колонну, развести костер, бросить в него несколько банок тушении, натопить снега в большом котелке, который лежит в кузове кошкаревского «Магируса», – и всего-то дел. Но никто и не подумал тратить драгоценное время даже на это, зная, что светового дня им только-только хватит для того, чтобы дойти до места. В темноте нечего было и мечтать идти наледью.
– Кошкарев! – окликнул Путинцев молодого водителя. Но тот продолжал размахивать топором, видно, не слышал, и Путинцев поднес руку ко рту, собираясь крикнуть громче, но Бурматов, поняв его, остановил:
– Оставь, командир. Не время чаи гонять.
– Но все же устали, – слабо запротестовал Путинцев, – и есть хотят.
– Но не хотят сидеть в наледи. Эй, мужики! – вдруг зычно крикнул он, – будем гонять чаи или добьем наледь?
Вся цепочка выпрямилась. Кто-то сказал:
– Какой там к черту чай! Вкалывай знай.
Бурматов ухмыльнулся:
– Тогда давайте пошустрее!
И снова зазвенели в морозном воздухе топоры и лопаты, скрипел лед, булькала выступившая из-под него вода. Вода насквозь пропитала унты, и они стали тяжелыми, пальцы ног Путинцев уже совсем не чувствовал, но и не думал о них. Все его мысли сейчас были сосредоточены на одном: колея.
– Все, – вдруг раздалось у него над головой. – Хорош!
Солнце пульсирующим красным шаром висело над горами, готовое в любую минуту юркнуть за выступ скалы, и его лучи уже не доставали наледи, на которой стояли вдоль прорубленного канала люди Путинцева. Синий сумрак густел среди елей в глубоком распадке, и, когда Путинцев остановил взгляд на нем, по спине его пробежали мурашки.
– Пробуй, – тихо сказал он Бурматову.
Подрагивающими пальцами Путинцев размял сигарету, прикурил, протянул огонь в щепоти своим товарищам, окружившим его. Взглядом нашел Кошкарева, простоволосого, с потным лицом, подмигнул ему, и тот изумленно открыл по-детски розовый рот.
– Как ноги? – спросил Путинцев, – не замерзли?
Кошкарев посмотрел на свои сизые, в толстой корке льда валенки и виновато улыбнулся.
«Полные воды, – подумал Путинцев. – Как бы не захворал парень».
Клацнула дверца – это Бурматов дошел до своей машины и сел в кабину.
– Встречаем его здесь. – Путинцев энергично встряхнулся, повел, разминая плечами. – Хватаемся все и провожаем до конца наледи. Только осторожно! Кошкарев! Будете со мной.
К ним крадучись уже подбиралась машина Бурматова, гоня впереди себя по левой колее-каналу вал воды с колотым льдом. Вода выплескивалась через кромку колеи, растекалась по льду под ноги людей.
Путинцев ухватил ребрину борта, уперся в нее и пошел рядом с машиной, скользя в обледеневших унтах, шлепая по воде.
«Все равно, – думал он, – поздно беречься. Унты уже больше, чем взяли, не возьмут».
И другие не береглись – шли прямо по воде, упёршись плечами в задний бампер, толкали машину. Кто-то надрывно кричал:
– Давай, давай, Костя! Да-авай… Держи ее, бра-атцы…
Кто-то со стоном дышал в шею Путинцева, кто-то прижал его руку к ребрине. Было жарко, что-то рвалось и не могло порваться внутри от натуги, от неимоверной, нещадной тяжести. Брызги из-под колес секли лицо.
– Поше-ел, братцы! Еще раз! Еще!..
Казалось, что они несут машину на руках, плечах, груди, толкают ее вперед, поддают пинками, тычками, бьют головой.
Путинцев поскользнулся и упал, кто-то наступил на него, потянул за шиворот:
– Вставай, Иваныч…
И рывком поставил его на ноги.
– Это ты, рыжий черт, – узнавая водителя второй машины, хрипел Путинцев. – Чуть не задавил.
– Скажи спасибо, а то уже бы там был, – водитель кивком головы указал в жутковатую темноту распадка. Добавил, рассмеявшись добродушно и необидно: – На собственной заднице как на салазках!
Они, поддерживая друг друга, догнали бурматовский «Магирус», но помощь их уже была не нужна – машина, помигивая красными огнями, остановилась за границей наледи.
– Прогони дальше, – скомандовал Бурматову, тряся белыми, заиндевевшими волосами, Кошкарев, взмыленный, с крепкими пунцовыми щеками, похожий на мальчишку. – Хорош, Костя! Топаем за следующей! – И увидев Путинцева, сообщил радостно: – Одна есть, командир!
И они снова шли через всю наледь кучкой, держась друг друга, усталые, но довольные, и Бурматов втолковывал водителю очередной машины:
– Главное, не бойся, не торопись и прижимайся к скале – иди точно колеей. Здорово не газуй…
Ничего нового не было в его словах, но его слушали внимательно и серьезно – из всех водителей он единственный, кто прошел эту наледь, он не оплошал, а им еще предстояло это проделать.
Слушая его, Путинцев думал о Кошкареве и боялся, что у него не хватит умения или силы удержать в руках баранку. И потом, пока переправляли другие машины и он видел, что стоит водителям эта наледь, как напряжение искажает их лица, все больше укреплялся в мысли, что за руль кошкаревской машины нужно посадить кого-то другого. Бурматова. И для себя это он решил твердо, но как оказать такое Кошкареву, он не знал, а пользоваться своей командирской властью не хотел.
– Костя, – остановил он Бурматова, когда они шли к последней – кошкаревской машине. – Вот что, Костя… – Он увел взгляд. – Может, ты проведешь… ну, вместо него… Понимаешь?..
Путинцев сразу заметил, что тот все понял.
– Не понимаю, – мотнул головой Бурматов. – Ты что, думаешь, он сам не проведет?
– Он устал и может не выдержать.
Бурматов сосредоточенно курил сигарету.
– Конечно, могу провести… Но ведь парня обидим смертельно… Это ведь его первый перевал! И потом… мы же рядом. Вместе мы. – Он сжал руку в кулак и с силой тряхнул им.
А Кошкарев, уже орудуя в кабине, сделал перегазовку, включил дальний свет, далеко пробив двумя острыми клиньями незаметно сгустившийся сумрак.
И Путинцев, прикрывшись согнутой в локте рукой от света, ударившего в глаза, крикнул изо всех сил, стараясь казаться спокойным:
– Давай, Кошкарев!
Он с удовольствием заметил, что Бурматов, быстро перебежав дорогу, пристроился у кабины со стороны водителя, а остальные равномерно распределились вдоль бортов. Кошкарев плавно тронул громоздкую машину с места. Она закачалась на выбоинах, заскрипела, накренилась в сторону срыва – того и гляди опрокинется, – поплыла, поползла, придерживаемая людьми, по наледи. В уже наступившей вечерней тишине слышалось только натужное, но ровное пофыркиванье двигателя, бульканье разрезанной скатами воды и крошева льда, шарканье ног да тяжелое дыхание людей.
Иногда до слуха Путинцева доносился спокойный бурматовский тенорок:
– Доверни влево… Газку теперь… Отвали, не жалей… Еще влево…
Слыша это, отмечая, что машина все дальше и дальше продвигается вперед, Путинцев, с обеих сторон зажатый плечами, вдруг совершенно ясно понял, что десант состоялся. И понял почему.
«Это не случайно, – думал он, – случай здесь ни при чем. Нет. Здесь все закономерно. От начала и до конца, товарищ Путинцев. Вот так».
Глубокой ночью они опустились с перевала, достигли побулькивающей под толстым чистым льдом речки Бродяжки и остановились. Бурматов включил в кабине свет. Путинцев достал из своего походного затертого чемоданчика сложенную вчетверо истертую карту, расстелил ее на коленях и определил, что они прибыли на место.
Еще через полчаса запылал костер, запахло смолистым дымком и паром. Десантники сушили одежду и обувь. Бурматов, расчистив снег на реке, наколол полный котелок льда и повесил его над огнем.
– Счас чай будет, – весело подмигнул он Путинцеву, – нутро согреем.
– У меня там, в рюкзаке, в кармашке водка стоит, – вспомнил Путинцев. – Правда, замерзла, наверное.
– Да мы ее мигом отогреем, голубушку! – вовсе оживился Бурматов. – Эй, Кошкарев! – крикнул он. – Знаешь, где командирский рюкзак? Дуй, понял? Там наркомовская, понял? Осторожно, чтоб как зеницу ока! Счас мы ее мигом отогреем, – повторил он распевно, ласково поглядев на Путинцева. И остальные повеселели, послышались смех и шутки.
Улыбаясь чему-то, Путинцев отошел к поваленному дереву с раздвоенным стволом, примостился удобнее в развилке так, чтобы тепло от костра доставало его, и прикрыл глаза. С улыбкой слушая разговоры и возню у костра, он думал об этих парнях, еще вчера малознакомых, а сегодня, сейчас ставших почти родными.
А у костра уже завладел вниманием всех Кошкарев. Кто-то сказал ему:
– Ну что, Валентин, подбрось анекдотец новенький. У тебя же их тьма в запасе.
Путинцев прислушался.
– Какой еще анекдотец? – притворно возмущаясь, опросил Кошкарев. – Случай из жизни – пожалуйста. Вон Иван Опарин – посмотрите на него. Спит! Ему бы только спать. Как ни посмотришь: он спит. Вот наледью шли. Он сидит себе за баранкой и в обе ноздри свистит. Я командиру говорю, так и так, Александр Иванович, Опарин снова свистит. Он глядит – точно. Но жалко, видно, ему стало будить этого, как его назвать, затрудняюсь, он и дал команду нам: «Взять машину на плечи!» Это чтобы машина под наледь не ушла. – И, покрывая хохот, досказал: – Он и сейчас спит, полюбуйтесь!
Запахло чаем.
Бурматов, обжигаясь, налил из котелка в поставленную в снег кружку и протянул ее Кошкареву:
– Отнеси командиру, молодой.
Осторожно, чтобы не расплескать чай, Кошкарев, помня место, где сидел в ожидании чая Путинцев, пошел к вывороченному половодьем дереву.
– Командир, – позвал он, подойдя к Путинцеву. – Возьмите чай. Горячий. Свеженький, с дымком. Командир!
Но Путинцев даже не шелохнулся. Он спал.
