Текст книги "Дарданелльское сражение"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

Мичманы «урииловские» смотрели на товарища восхищенными глазами: вроде бы и врет, не краснея, но качающиеся на волнах транспорты не оставляли сомнений в правдивости рассказчика…

***

Что ни день, то в Катторо прибывали новые и новые захваченные суда. Согласно еще петровскому уставу, призовые премии священны. Никто не может лишить права команду, захватившую приз, ее законной доли, величина которой определена раз и навсегда основателем флота. Но на сей раз захвачено в плен было столь много, что суммы выходили почти фантастические. В кастельновском трибунальстве, оплачивавшем поначалу призовые счета, в конце концов взвыли:

– Нет у нас более наличных! За какой-то месяц два миллиона рублей! А они все хватают и хватают!

С общего согласия капитанов решено было, что отныне по всем начислениям окончательный расчет будет произведен по возвращении в Россию, как это практиковалось в предыдущих средиземноморских экспедициях. (Если бы тогда кто-то мог предположить, во что все это выльется в будущем!)

Среди команд царил небывалый подъем, ведь призовые деньги исчислялись тысячами! Особо быстро богатели капитаны фрегатов и легких судов-каперов. Линко-ровские получали куда меньше, хотя Сенявин старался не обижать и их. Образовал главнокомандующий и общую кассу, из которой часть сумм выдавали армейцам. Что же касается флотских, то все, кто мог, рвались на крейсера! Там были не только деньги, но каждодневные погони и жаркие столкновения, смелые рейды и неизвестность впереди. Не об этом ли во все времена мечтают многие поколения молодых офицеров?

Матросы фрегатов чесали затылки, шалея от денег: за несколько дней они приобретали целые состояния. А офицеры подсчитывали и не верили глазам.

– Господа! – поражался какой-нибудь лейтенант из однодворцев, глядя в бумагу с длинными столбиками цифр. – Ежели так и дальше пойдет, то я самого миллионщика Куракина переплюну!

Венусцы были в фаворитах. Теперь, заходя в Катто-ро, матросы покупали себе бархатные портянки и шелковые исподники. Развозов смотрел на это сквозь пальцы: пусть побалуются! Офицеры закупали в кают-компанию все самое дорогое и изысканное: если вина, то из старых подвалов, если коньяк, то самый выдержанный. Что касается Броневского, то одну часть денег он переслал аккредитивом матушке в Россию, вторую Маше и ее маменьке, третью оставил себе, на всякий случай, ведь вся война еще впереди, да и путь в Россию не близок.

Пленных французов на берег сгоняли сотнями, а портовые склады были завалены захваченными товарами по самые крыши.

Из Петербурга прислали бумагу по начислению денег за взятые призы.

К осени в плену под охраной бокезских юнаков уже сидел генерал с полутора сотнями офицеров и тремя тысячами солдат. Мармон.'еще не начав по-настоящему воевать, уже лишился полнокровной бригады! А вскоре Сенявину улыбнулась небывалая удача. Дозорные фрегаты привели в гавань большой транспорт с четырьмя сотнями инженерных офицеров и ротой саперов, шедший в Константинополь к туркам, чтобы готовить последних к войне с Россией.

– Воюйте потихоньку! – наставлял Мармона вице-король Евгений. – Держитесь подальше от этого Сенявина с его башибузуками-черногорцами! Натравите на последних османов!

Но Сенявин это предусмотрел: соблюдая мир с турками, он строжайше запретил своим капитанам их трогать:

– Все наше снабжение идет через Босфор и Дарданеллы. Перережут турки пуповину, нам придется несладко. Мир с Портой нужен как воздух! В этом первое условие нашего успеха! – А каково второе? – спросили командиры.

– Второе? – Сенявин тяжело вздохнул. – Второе, увы, от нас не зависит. Мы удержим в своих руках Катторо, пока французы заняты большой войной на севере Европы. Но стоит им усилить Мармона и нам с нашими тремя тысячами штыков не устоять. Тут уж и черногорцы не выручат!

– Что же тогда делать?– поинтересовался командир «Петра».

– Исполнять свой долг, да уповать на Господа! – был исчерпывающий ответ.

Сенявин очень надеялся на войну Франции с Пруссией, которая бы надолго связала руки Наполеону. И это желание российского адмирала сбылось, причем весьма и весьма скоро. В конце октября 1806 года Франция вступила в войну с Пруссией, а в ноябре и с Россией. Одновременно с каждым днем стали ухудшаться отношения между Петербургом и Константинополем. На юге России запахло новой большой войной. Главнокомандующий всех российских вооруженных сил в Средиземноморье стал исподволь готовиться и к ней.

Вскоре над гористыми обрывами Далмации снова яростно заговорили пушки: то генерал-майор Попандо-пуло отбросил французов с занятых позиций, да еще захватил всю их артиллерию. Со стороны гор его удачно поддержали мрачные усачи митрополита Петра.

Вдоль берега, изрыгая смертоносный метал, нападавших прикрывали линейные корабли и фрегаты. Однако французы были тоже вояками искушенными. Оправившись от первых неудач, они сумели остановить наступление союзников-славян, местами даже переходя в наступление. Во время одного черногорцы и бокезцы были даже отброшены в горы смелой штыковой атакой. Бои шли повсеместно и непрерывно. Соотношение сил к тому времени было таково: против пятнадцати тысяч французов сражалось лишь три тысячи. Один к пяти! Но дрались на равных. Пользуясь преимуществом, Мармон в один из дней перешел в наступление. Попандопуло, огрызаясь, медленно отходил к берегу. Наконец в помощь ему вступили подошедшие канонерские лодки, и теперь уже начали отступление французы. Что ни час, то следовала новая атака. Три дня кровопролитнейшего наступления на Катторо так Мармону ничего и не дали. Русские потери исчислялись до восьми сотен человек. Французы потеряли три тысячи.

Вскоре после сражения французы свезли захваченных в плен наших тяжелораненых солдат в одно место, а затем передали генерал-майору Попандопуло. Впрочем, россияне поступили точно так же.

В целом же кровопролитнейшее побоище ничего не изменило. Правда, наши войска отошли ближе к Катторо, и французы заняли несколько миль побережья. Однако дальше идти они не могли: огромные потери и непрерывный огонь русских кораблей заставили остановиться. Наступательный порыв Мармона был исчерпан. В остальном все осталось так же, как было и ранее. Установилось шаткое равновесие. Французская многочисленность компенсировались русской и черногорской храбростью. Если у Сенявина явно не хватало сил, чтобы штурмовать Старую Рагузу, то у Мармона также не было сил, чтобы атаковать Рагузу Новую.

Собираясь с духом и приходя в себя, враждующие стороны застыли без движения. Лишь партизаны-черногорцы ежедневно беспокоили французов своими дерзкими вылазками в глубокий тыл, где выжигали селения и забирали все ценное. Усталость французских солдат была настолько велика, что, даже видя возвращающихся с добычей горцев, они их никогда не преследовали. На море же по-прежнему безраздельно господствовал российский флот…

Когда обстановка несколько успокоилась, мертвых погребли, а раненые начали выздоравливать, Сенявин устроил в Катторо большой обед, как мог наградил отличившихся в последних боях. Память об этом необычном обеде осталась у его участников навсегда.

Из воспоминаний участника событий: «По прогна-нии Мармона от Кастелъ-Ново, адмирал в ободрение солдатам дал великолепный и заслуживающий особого внимания военный пир. После молебна за дарованную Богом победу над превосходными неприятельскими силами войско стройными рядами прошло церемониальным маршем на площадь в крепость. Там ожидал храбрых солдат приготовленный попечителъностью начальника сытный обед; каждый из них получил порцию водки и по бутылке виноградного вина. Посреди палаток, поставленных между столами, адмиральская отличалась поднятым на оной флагом; перед нею поставлены были полковые пушки, а по сторонам оркестры музыки. К столу главнокомандующего приглашены, были не по старшинству чинов: сей чести удостоились одни только офицеры, отличившиеся особенными подвигами или примерной храбростью. Здоровье егеря Ефимова объявлено из первых, причем сделано было пять выстрелов, а товарищи его при восклицаниях «ура!» качали его на руках. Таким образом, все приглашенные удостоены были особенной почести питья за их здоровье. Участники сего празднества не могли без умиления об оном рассказывать. Все солдаты столь живо чувствовали сию необыкновенную честь, что усердные, искренне приветствия: ДАЙ, БОЖЕ, ЗДРАВСТВОВАТЬ ОТЦУ НАШЕМУ НАЧАЛЬНИКУ! произносились с восторгом беспрерывно. По окончании уже стола игумен монастыря Савино, восьмидесятилетний старец, вошел в палатку, приветствовал адмирала истинным, верным изображением всеобщих к нему чувствований любви и признательности. Последние слова его речи были: ДА ЗДРАВСТВУЕТ СЕНЯВИН! И слова cuu повторились войском и собравшимся во множестве народом сильнее грома пушек. Адмирал отклонил от себя все особенные ему предложения почести. Знать совершенно цену добрым начальникам и уметь быть к ним благодарным за все их попечение и внимание всегда было и будет коренною добродетелью Русского солдата. Вот средства и причины, которыми Сенявин приобрел неограниченную доверенность от всех вообще своих подчиненных – как офицеров, так и солдат. Каждый уверен был в его внимании и с радостию искал опасностей в сражении. Сенявин, скромный и кроткий нравом, строгий и взыскательный по службе, был любим как отец, уважаем как справедливый и прямодушный начальник. Он знал совершенно важное искусство приобретать к себе любовь и употреблять оную единственно для общей пользы. После сего удивительно ли, что в продолжение его начальства солдаты и матросы не бегали и не случалось таких преступлений,– которые заслуживали бы особенное наказание. Комиссия военного суда не имела почти дела. В госпиталях скоро выздоравливали».

Сидя в Старой Рагузе, Мармон диктовал послание Наполеону.

– Победа была уже в моих руках, но 18-й полк опоздал с атакой на каких-то десять минут, и нам из-за этого не удалось разгромить русских. Однако цель наступления достигнута, и я показал этим скифам наше превосходство!

– Русских была целая орда, и никто в мире, даже сам император, не смог бы одолеть эти бесчисленные скопища! – поддакивали адъютанты.

– Да! Да! Конечно! – оживился Мармон. – Их было так много, что наши солдаты просто не могли всех переколоть штыками! Но мне нужны свидетельства!

– Свидетельства будут! – заверили генерала сообразительные адъютанты.

Скромностью и чистоплотностью в делах Мармон никогда не отличался, зато умением сочинять реляции владел в совершенстве. Бои между тем понемногу стихли, теперь противники, настороженно поглядывая друг на друга, укрепляли свои позиции да разменивали пленников.

В те дни Мармон допустил большой промах, послав карательный отряд сжечь несколько пограничных турецких селений, жители которых отказались поддержать французов. Селения были спалены, но теперь, помимо черногорцев, на французов начали нападать озлобленные турки. И все же Мармон предпринял еще одну попытку перехватить инициативу, атаковав городок Ризано.

Из описания хроники этого сражения, случившегося 20 сентября: «Мармон, не видя с нашей стороны никакого препятствия, переменил позицию, стал от крепости в трех верстах и тотчас выслал две сильные колонны. Одна шла по берегу, другая, обходя крепости, подвигалась… Первая сделала вид приступа, последняя показывала, будто хочет прорваться внутрь провинции к Ризано. Но оба сии вида были обманные, ибо французы знали, что тому гарнизону, который мог бы стоять против них в поле, не имея артиллерии, нельзя ничего сделать в крепостях, знали также и то, что в Ризано с таким числом им пройти невозможно. Цель их состояла в том, чтобы осмотреть силу крепостей, выманить регулярные войска и, если удастся, то отрезать и потом истребить их. Первый неприятельский отряд зажег загородные дома бокезцев и одно турецкое пограничное селение за то, что жители сего последнего не подняли противу нас оружия. Сия жестокость была наказана и стоила им великой потери. Когда первая колонна приблизилась к крепости, корабль «Ярослав» вместе с оною картечным перекрестным огнем рассеял ее, и, едва малые остатки успели соединиться со второю, пушечные громы были сигналом общего нападения. Не можно было черногорцев и приморцев, при виде пылающих домов их, удержать на своих местах, как то было предполагаемо. Они с ужасным криком высыпались из секретных мест, бегом спустились с гор и напали на колонну со всех сторон так удачно, что тотчас ее расстроили и гнали до самого лагеря. Мармон выслал другую для подкрепления, маневрировал, употреблял все хитрости, искусства, но ничто не помогло. Приморцы и черногорцы, ободренные присутствием адмирала и митрополита, пользуясь удобным для них местоположением, удачно поражали неприятеля сильным и верным своим ружейным огнем. Битва сделалась общею. Со всех сторон стекался храбрый народ и, умножая число сражающихся, оказывал необыкновенные порывы храбрости. Наши войска поддерживали их только в нужных случаях. От полудня до 5 часов сражение продолжалось с чрезвычайной жестокостью с обеих сторон. После сего Мармон отступил к лагерю, но и тут не остался в покое. Перестрелка горела всю ночь. Партии приморцев и черногорцев, вновь подходящих и вступающих в огонь, возбуждали ревность утомленных сражением прошедшего дня, почему неприятель принужден был всю ночь стоять под ружьем».

Спустя еще несколько дней черногорцы с русскими солдатами обошли Старую Рагузу и предали огню всю местность вокруг нее. Французская армия снова оказалась запертой за стенами Старой Рагузы, почти без всякого сношения с внешним миром. С моря ее, как и в первый раз, блокировали российские корабли.

Побывавший на берегу с письмом к командующему от командира фрегата, Броневский оставил описание увиденного им поля недавнего сражения: «Зрелище ужасное! Тела убиенных разбросаны были в различных положениях. Иной лежал ниц, другой бледным лицом обращен был к солнцу. Тут враг лежал на враге. Черногорец и француз лежали тихо, как друзья. Жены, отыскивая тела супругов, с воплями, с распущенными волосами, бродили вокруг бывшего неприятельского лагеря и на пожарищах. Военные громы умолкли, гласы молитвы и смирения заменили их, унылый звук колокола принудил меня обратиться к церкви, и я увидел погребение: несли 5 гробов. Тихое шествие, унылое пение: «Со святыми упокой…», соучастие, изображенное на лицах солдат, коих оружие преклонено долу, и растерзанная горе-стию мать, неверными, колеблющимися ногами идущая за гробом единственного сына, тронули бы и того ожесточенного тирана, который для личной выгоды, для собственного возвышения не перестает лить кровь себе подобных».

Войска остановились в одном переходе от крепости, переводя дух после жестоких боев. С гор спускались женщины, неся храбрецам виноград, молодое вино, сыр, мясо, хлеб. Сидя за жаркими кострами вместе с усатыми юнаками Черной Горы, вчерашние вологодские, костромские и ярославские крестьяне праздновали еще одну совместную победу. Различий меж ними не было, ибо речь их была одна и та же – славянская.

В те дни более трех тысяч черногорцев и бокезцев записались добровольцами в русскую армию, и теперь унтер-офицеры наскоро обучали их простейшим перестроениям и залповой стрельбе. Свободолюбивым горцам принять такое решение было нелегко, но что не сделаешь во имя общей победы! Помимо этого, весьма многочисленные отряды славян ушли в горы, чтобы перекрыть построенный Мармоном «наполеоновский путь» – единственную артерию, связывающую французов с метрополией. Истребляя солдат и захватывая обозы, черногорцы добычу свозили к Савину монастырю, где все сообща и делили. По призыву православного епископа Арсения пришли герцеговинские славяне. Их встречали радостными кликами:

– Да здраво славянско единство! Да здравы Русь да Черная Гора, Поморье да Герцеговина!

В то время, когда к небесам вздымались жаркие славянские костры, в неприятельском стане царило полное уныние. Нищая и голодная Рагуза уже не могла содержать многочисленное французское воинство, а потому Мармон решился на крайнее средство. По его приказу солдаты вытрясли из обывателей все золото, вплоть до обручальных колец, затем пришла очередь церквей, с которых ободрали золотые и серебряные оклады. Добытое богатство Мармон употребил для подкупа турецких наместников, чтобы те открыли дорогу французским обозам через свои земли.

Но Сенявин переиграл своего соперника и здесь. Получив известие о готовящемся подкупе, вице-адмирал сделал все, чтобы о сожженных французами турецких селениях стало известно в Константинополе. А потому из столицы Высокой Порты последовал окрик раздраженного со.жжением деревень Селима Третьего своим наместникам: «Пока никуда не вмешиваться!» Эмиссары Мар-мона вынуждены были вернуться ни с чем, вывалив перед генералом мешки с неиспользованным золотом.

– Очень плохо! – раздраженно буркнул генерал и выгнал своих неудачливых дипломатов прочь.

После этого он некоторое время безмолвно взирал на груды золота, а затем начал наполнять им походные саквояжи.

– Если не удалось помочь всем, пусть будет польза хотя бы для одного! – сказал Мармон самому себе и впервые за много дней улыбнулся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Осень 1806 года в Европе была холодной и тревожной. Трясясь по бесчисленным дорогам, обыватели кутались от пронзительного ветра и прятали взгляды друг от друга. Улыбавшихся не было, да и с чего! Европа упрямо вползала в полосу новых страшных войн. Не сегодня, так завтра должно было грянуть. Не сломленная поражением Россия вновь подняла знамя антифранцузской коалиции, на этот раз четвертой! Лондон и Берлин послушно примкнули к ней. Наполеон внимательно следил за ходом сговора, стремясь выявить все тайные пружины новых договоров. Впрочем, секретом происходящее не было в Европе ни для кого. Как всегда, раньше всех дрогнула Вена. Австрийские дипломаты искали внимания французского императора. Тот их не видел в упор.

– Мы желаем дружбы с Вашим Величеством! – лепетали посланцы с берегов голубого Дуная. – Не верю! – смеялся им в лицо Наполеон. – Но почему?

– Где соблюдение условий Пресбургского мира? Где Бокко-ди-Катторо? – Но там же русские!

– Это не мое дело. Если вы ищете дружбы со мною, готовьте подарок – поворачивался к просителям спиной французский император.

Тогда австрийский министр Стадион зазвал к себе французского посла Ларошфуко. Заискивающе заглядывая французу в глаза, он объявил:

– Мы готовы вместе с вами забрать Катторо у русских силой!

Ларошфуко даже передернуло от такой низости: еще вчера лобызаться с русскими, а сегодня готовить против них нож. Но чего еще можно ожидать от презираемых австрийцев? Впрочем, в высокой политике не до высоких принципов.

– Моему императору ваша постановка вопроса понравится! – потер руки Ларошфуко.

– Мне кажется, что ваш двор начинает наконец-то понимать, кто сегодня хозяин Европы!

Тогда же в считаные минуты было оговорено, что обе стороны выставят против Сенявина одинаковое количество войск. Но французы радовались рано. О тайном соглашении уже на следующий день прознал через своих агентов опытный и хитрый российский посол граф Андрей Разумовский, а прознав, немедленно известил и Петербург, и Сенявина об австрийском коварстве.

Свою карьеру Разумовский начинал в молодые годы на флоте, после окончания Морского корпуса служил на Балтике, где даже командовал фрегатом. На дипломатическую же стезю его направила императрица Екатерина после громкого скандала с первой женой наследника Павла, с которой Разумовский состоял в более чем приятельских отношениях. Однако любви к флоту граф Андрей не потерял и всегда морякам старался помочь чем только мог. Вот и сейчас, отправляя курьера к Сеняви-ну, он наставлял его на словах:

– Передайте адмиралу, что австрийцы вряд ли решатся на драку с нами по своей природной трусости. Однако, стесненные политической ситуацией, мы тоже пока не можем решиться на открытый демарш. Армия дерется в Польше с французами и ссорится сейчас с Веной, значит, получит удар в спину. Надо терпеть!

Сенявин новому известию нисколько не удивился. От венцев он никогда не ожидал ничего, кроме пакостей.

– Продажная держава и продажные людишки! – покачал головой, дочитав бумаги Разумовского. – Хлебнем мы еще с ними лиха не один раз!

Увы, слова вице-адмирала оказались провидческими. Вена еще не раз отплатит России за помощь и выручку в трудные минуты самой черной неблагодарностью. Спасенная в 1848 году русскими полками от революционного взрыва, она, уже спустя несколько лет, предаст своих спасителей в Крымской войне… Неудивительно, что когда к Сенявину в очередной раз заявились граф Беллегард и граф Лепин с протестом против русской оккупации Бокко-ди-Катторо, Сенявин их попросту выставил прочь без лишних слов.

– Говорить мне с вами более не о чем, а видеть вас я вообще не желаю!

Стоя у кормового окна, Сенявин смотрел, как гребет обратно шлюпка с австрийскими посланцами, как что-то кричит своему напарнику, размахивая руками,граф Беллегард, как артистично потрясает кулаками граф Лепин. Сенявин улыбнулся. Пусть кто-то назвал бы это мальчишеством, но это была маленькая, но все же победа в борьбе с Веной. Затем лицо вице-адмирала посерьезнело…

– Зови ко мне всех капитанов! – велел он адъютанту. – Хватит нам по гаваням отстаиваться. Пора и кости размять!

Прибывших капитанов Сенявин встретил приветливо, справился о здоровье каждого. – Где у нас Развозов? – поискал глазами.

– Я здесь, ваше превосходительство! – протиснулся вперед командир «Венуса».

– Тебе, как всегда, задача особая! – кивнул вице-адмирал. – Старина «Венус» готов послужить общему делу!

– Впереди большие бои, а потому нужен порох, запасы которого уже сейчас на исходе. Твой фрегат лучший из наших ходоков, а потому надлежит обойти тебе Сицилию, Мальту и Сардинию. Везде покупать сколько возможно хорошего пороху. Нигде особо не задерживаться и возвращаться в Катторо. Деньги и векселя уже готовы! Вопросы? – Когда выходить? – По готовности! – Готов сегодня к вечеру! – Тогда с Богом!

Не задерживаясь, капитан-лейтенант поспешил к себе на фрегат, чтобы успеть принять необходимые бумаги и приготовить судно к отплытию.

– Готовы ли вы, господа, послушать голос своих пушек? – обратился командующий к оставшимся капитанам, когда те расселись вокруг большого стола, стоявшего посреди адмиральского салона.

Капитаны оживились. Все стало сразу понятно – предстояли бои!

– Готовы! – ответили разом. – Давно готовы! Но куда идем?

– Завтра пойдем на Курцало! – объявил им Сенявин. – Сделаем неожиданный десант и снова отберем остров у французов. То-то почешутся!

Остров Курцало – скала, брошенная посреди волн. Ранее захваченный Белли, остров этот затем был оставлен во время общего отхода из-под Старой Рагузы. И вот теперь Сенявин решил еще раз пощекотать нервы французам. Значение Курцало понимал Лористон, понимал и Мармон, посадивший на острове внушительный гарнизон. Понимал это и Сенявин, решивший остров снова отбить.

***

Вечером того же дня неутомимый «Венус» покидал гостеприимный Катторо. От форштевня с шипением распался крутой и упругий вал, за ним другой, третий. Пошли!

На дальнем конце причала виднелась одинокая женская фигурка. Женщина махала платком, прощаясь с судном.

– Кого это у нас так любят? – поинтересовался Развозов, окинув взглядом стоявших подле него на шканцах офицеров. – Броневский, не твоя ли Маша?

– Моя! – выдохнул лейтенант и почему-то густо покраснел. – Сколько раз говорил, чтобы не провожала, а дома сидела. И слушать не хочет!

– Ничего, в прощаниях да расставаниях моряцкие семьи только крепнут! – приободрил лейтенанта командир. – Хорошую ты подругу себе нашел, дай Бог каждому из нас такую!

Заглянув на Корфу, чтобы передать письмо Сенявина и пополнить запасы воды, «Венус» рванул дальше. Помимо команды, теперь на его борту было несколько пассажиров, которые, пользуясь оказией, упросили командира взять их с собой.

В первую же ночь плавания сильно посвежело. Затем погода вообще резко ухудшилась. Все время хлестал непрерывный дождь с грозой. Волна гуляла балла за четыре, ветер рвал паруса и снасти. Кроме этого, добавилась еще одна напасть: течение и ветер угоняли фрегат от берегов Италии.

– Скорость течения неизвестна, а поэтому мы не можем найти свое счислимое место, а обсервованное – не дозволяет погода! – сокрушался Развозов.

В его словах была нескрываемая тревога и не зря! Судно, не знающее своего местонахождения, – лучший кандидат на кораблекрушение.

Вскоре напомнило о своем возрасте и само судно. В трюме открылась сильная течь. От недавней адриати-ческой жары рассохлись палуба и борта. Теперь сквозь них текло, как сквозь решето. Помпы и конопатчики работали непрерывно, но толку от всего этого было мало. Офицеры и командир бессменно находились наверху. Матросы, правда, кое-как передремывали в деках, но то и дело прерываемый сон, к тому же в насквозь мокром платье, не снимал усталости.

Наконец, небо несколько прояснилось, и штурман сумел определиться по видневшемуся вдалеке берегу. – Мы на траверзе Калабрии!

– Калабрия большая, – хмыкнул Развозов. – Нельзя ли поточнее?

– Пока нельзя! – развел руками штурман и сложил в несколько раз видавшую виды карту.

Развозов прохаживался по палубе, заложа руки за спину. Удивлялся самому себе, вроде бы он командует фрегатом не долго, однако уже чувствует его, как живое существо, заранее знает, когда тот норовит кинуться к ветру, что надо непременно предугадывать и предупреждать, беря руль загодя немного на ветер, иначе прозеваешь и заполощет кливер. Для всего этого требовалось особое, шестое чувство, и оно у Развозова было. Рожденный в далекой ярославской деревне, он твердо считал, что самим провидением был с самого начала предназначен для моря, ибо больше всего на свете любил валкую палубу под ногами, соленый океанский воздух, пенные россыпи волн да тугой гул парусов над головой. Воистину, что может быть еще милее душе настоящего моряка?

Лавируя вдоль берега, «Венус»держал курс на Мессину, Но едва сунулись в Мессинский пролив, как попа ли в такую передрягу, что прошлый шторм вспоминался всеми уже не иначе как баловство. Без парусов, при одних снастях фрегат летел, увлекаемый ветром и волнами, как стрела, пущенная из лука. Ванты и штаги ослабли так, что очередной порыв мог выломать все мачты. Кренило отчаянно, старик «Венус» ложился на борт и буравил реями воду. Бывшие на палубе в такие минуты хватались кто за что только мог: не дай Бог, сорваться, спасения уже не будет!

– По-моему, мы превысили угол заката! – кричал командиру ухватившийся двумя руками за планширь Броневский.

– Сейчас не считать надо, а молиться! – кричал в ответ Развозов.

Недалеко от Сиракуз усмотрели вдалеке торговый бриг. Тот явно пытался вырваться из объятий шторма и спрятаться в порту. Но едва брит поставил стакселя, как обе его мачты вырвало с корнем. Судно легло бортом в волну и уже обратно не встало. На пенной поверхности не осталось даже обломка. Бывшие на «Венусе» пассажиры бросились к корабельному батюшке отцу Герасиму, прося исповедаться и причаститься перед смертью. Отец Герасим пришел к Развозову.

– Могу ли я исповедать католиков? – прокричал он капитан-лейтенанту на ухо.

– Какая теперь разница! – закрывая лицо от брызг, ответил тот. – Перед смертью все равны!

Сгрудившись подле нактоуза офицеры держали совет. Все согласились, что конца шторму не видно, а потому далее оставаться в море погибельно. Единственный выход – это попытаться прорваться в Сиракузскую гавань. Предприятие тоже весьма рискованное, однако все же имеет шанс на успех.

– Я надеюсь, что старик «Венус» нас тоже поддержит! – закончил свою речь Развозов.

Словно отвечая командиру, фрегат, проваливаясь в очередную пропасть между волнами, качнул мачтами.

– Дедушка согласен! – в один голос закричали офицеры. – Он поможет! Будем прорываться!

Приготовив к постановке фок и марсели, «Венус» повернул к Сиракузам. Офицеры, вооружившись рупорами, расставили людей по местам, объяснили каждому его задачу. Развозов опытным глазом рассчитал расстояние, на котором надо было привести судно в полветра и, выждав момент, выкрикнул: – Паруса ставить!

Дальше командовал уже державший вахту Владимир Броневский: – Отдавай! Тяни шкоты! Навались! Лево руля!

Сердце Броневского билось в эти мгновения как никогда, ведь сейчас от его распорядительности во многом зависела жизнь находящихся на судне.

Задрожав всем корпусом, «Венус» лег на борт, черпнул воду подветренным бортом. Фок тут же разорвало в клочья, мачты выгнулись дугой и затрещали. Это была решающая минута! Мгновение… Другое… И вот, не поднимаясь из пучины, фрегат быстро двинулся на вход в Сиракузскую бухту. Лежа на боку, «Венус» мчался вперед!

– Теперь главное не промахнуться! Теперь главное не промахнуться! – шептал себе Броневский, что есть силы вглядываясь в мглистые очертания приближающегося берега.

Права на ошибку команда «Венуса» не имела. Вход в Сиракузы не шире двух с половиной верст, да к тому же еще стеснен с обеих сторон каменными скалами. Ошибешься, и поминай как звали! Две версты в такую погоду – это то же, что игольное ушко для полуслепого, попробуй попади! Но попасть все-таки надо, второй попытки уже не будет!

В первый день стоянки «Венус» приводили в порядок. Матросы, шлепая босыми ногами по палубе, драили песком и камнем доски до слепящей белизны, окатывали их из парусиновых ведер забортной водой, заодно обливались и сами.

Затем командир съехал на берег, чтобы нанести визит местному губернатору и начать переговоры о закупке пороха. Вечером губернатор устроил в честь гостей прием. Фрегатские офицеры чувствовали себя несколько скованно в окружении бесчисленных герцогов, принцев и маркизов, имевших столь длинные имена, что из всех удалось запомнить лишь самого худородного: Дона Франческо Конте де Сато Джовани. Стол был хорош: и не евшие несколько суток кряду офицеры особенно упрашивать себя не заставили: зелень вовсю заедали мороженым, а рыбу – тортами. Впрочем, это никого не удивляло, ибо герцоги и принцы через какие-то полчаса от начала обеда были уже в более чем приподнятом настроении. Все они наперебой рассказывали анекдоты о своем новом короле Иосифе Бонапарте и с благодарностью вспоминали русского генерала Бахметьева, сделавшего за несколько месяцев вполне боеспособной их опереточную армию.

Узнав о прибытии в порт русского фрегата, на «Ве-нус» прибыл офицер стоящего здесь Шотландского горного полка. Он пригласил офицеров на строевой смотр. Те кинули жребий «на морского», кому идти смотреть на марширующих шотландцев. Выпало, разумеется, Броневскому. Остальные отправились гулять в город.